Гамперц - Типы языковых обществ

Дж. Дж. Гамперц

ТИПЫ ЯЗЫКОВЫХ ОБЩЕСТВ

(Новое в лингвистике. Вып. VII. Социолингвистика.- М., 1975. - С. 182-198)

Сравнению языкового и социального поведения мешало то обстоятельство, что в основе лингвистических и антропологических исследований редко лежали сравнимые наборы фактов. Описание антрополога относится к определенному обществу, в то время как единственным предметом лингвистического анализа является отдельный язык или диалект - множество словесных знаков, извлеченных из целостного процесса коммуникации, на основе некоторых структурных и генетических сходств. Конечно, исследования отдельных языков могут значительно различаться по своим масштабам. Они могут касаться речи небольшой артели охотников и промысловиков, диалекта одной деревни или литературного языка, на котором говорит несколько сотен миллионов человек. Но в целом, отбирая данные для анализа, лингвисты придают большее значение генетическим отношениям и структурной однородности, чем социальному окружению. Мы представляем себе английский язык как отдельное целое, хотя самая обычная выборка может включать тексты, взятые из английской деревни, американского города, Австралии или даже бывшего колониального района Азии или Африки.

Процесс лингвистического анализа ориентирован, далее, на открытие единообразных, структурно однородных целых (Хаймс 1962). Стилистические варианты, заимствования и т.п. из грамматик не исключаются, но традиционная техника опроса информантов не предназначена для установления их истинного масштаба (Фёгелин 1960, 65), и обычно их стремятся подвести под категорию свободного варьирования. Результатом таких процедур является выбор одной разновидности (Фергюсон и Гамперц 1960, 3) из комплекса разновидностей, которые характеризуют обычное речевое поведение. Затем эта единственная разновидность рассматривается как образец всего языка или диалекта.

Такие структурные абстракции адекватны до тех пор, пока наш интерес ограничен языковыми универсалиями или типологией и сравнительно-исторической реконструкцией. Они революционизировали нашу теорию грамматики, а в области языка и культуры показали несостоятельность прежних наивных представлений, которые ставили знак равенства между примитивностью материальной культуры и простотой языковой структуры. Но когда мы переходим от изучения языка как особого явления к анализу речевого поведения в рамках того или иного общества, обычно оказывается необходимой более подробная информация. Поэтому такие, например, взгляды, как взгляды Линтона, который утверждает, что "между сложностью языка данного народа и сложностью какого-либо другого аспекта его поведения нет, по-видимому, никакой корреляции" (Линтон 1936, 81) верны лишь в той мере, в какой они относятся к внутренней структуре данной разновидности языка. Слова Линтона не следует толковать, как это иногда делается, в том смысле, что невозможно провести различие между речевыми навыками простых племенных групп и сложных городских обществ. Европейские лингвисты Пражской школы и некоторые представители американской антропологической лингвистики показали, что существование кодифицированных стандартизированных языков, отличных от повседневной непринужденной речи (casual speech) - "главный языковой принцип городской культуры" (Гарвин и Матьо 1960, 283).

Тема внутриязыкового варьирования, которая игнорировалась в раннюю эпоху дескриптивной лингвистики, в последние годы вновь привлекает к себе внимание (Сибеок 1960). Многие ученые призывают пересмотреть прежнюю гипотезу "монолитности языковой структуры". В противовес этому они рассматривают языковое общение внутри речевого коллектива в терминах "системы взаимосвязанных подсистем" (Якобсон 1960, 352). Если принять этот взгляд, можно предположить, что сложность языка того или иного общества не является отражением внутренней организации какой-то одной однородной системы, но может быть понята в терминах отношений между несколькими количественно отличающимися друг от друга системами. Аналогичные взгляды представлены в некоторых антропологических работах последних лет, посвященных "промежуточным обществам" (Кон и Марриотт 1958, 1; Касагранде 1959, 1). Чтобы адекватно рассмотреть такие языковые и социальные системы, необходимо поставить в центр лингвистического исследования не простой дескриптивный анализ, а анализ сравнительный или противопоставительный.

Хотя сравнительный анализ может быть синхроническим или диахроническим, ученые, интересовавшиеся отношением языка к социальному окружению, до сих пор ограничивались преимущественно диахроническим сравнением. Наибольшее число сторонников завоевала точка зрения Сэпира (Сэпир 1951, 89), который был склонен преуменьшать роль социального окружения и считал внутренние тенденции ("drift") главным фактором, определяющим структурные особенности языка. Эта точка зрения оказала значительное влияние и на синхронические исследования, как об этом свидетельствует статья Триандиса и Осгуда о применении техники семантического дифференциала для изучения взаимодействия между разными культурами: "Греческий принадлежит к подгруппе индоевропейской семьи языков, совершенно отличной от других ее подгрупп. Таким образом, результаты данного исследования подтверждают предположение, что во всех индоевропейских языках будет обнаружена, в общем, одна и та же семантическая структура" (Триандис и Осгуд 1958, 192). Лингвисты и антропологи никогда не разделяли до конца взглядов Сэпира на языковое изменение. Работы Боаса и европейских лингвистов, связанные с явлениями языкового союза (Sprachbund), давно обнаружили ограниченность генетического подхода (Хаймс 1961, 23). В последние годы исследования Вайнрайха, посвященные структурным заимствованиям в Швейцарии и идишговорящих районах Восточной Европы, еще раз подчеркнули важность социального окружения (Вайнрайх 1952, 360; Вайнрайх 1953). Ареальный подход к языковым изменениям был затем развит Эмено (Эмено 1956, 3; Эмено 1962) в серии тщательно документированных работ. В качестве отправной точки Эмено рассматривает южноазиатский культурный ареал, который он трактует как "единый в языковом отношении". Он указывает на существование многочисленных структурных параллелей среди языков индоарийского, дравидийского и мунда происхождения в Центральной Индии, а также на параллели между дравидийским брахуи и окружающими его индоарийской и индоиранской языковыми группами на северо-западе. Аналогичные межъязыковые влияния, охватывающие целый ареал, были отмечены в индейской языковой области Калифорнии - том самом ареале, из которого Сэпир заимствует наиболее разительные примеры отсутствия связи между языком и социальным окружением. Катерина Каллахан (Каллахан 1961) показала существование серии глоттализованных взрывных в озерном миуок, которые, по всей видимости, являются заимствованиями из окружающих индейских языков. Уильям Шипли (Шипли 1960) приводит поразительные примеры различий между структурами предложений северного и южного майду, которые тоже наводят на мысль о влиянии окружения.

Однако все упомянутые выше исследования в области ареальной лингвистики имеют историческую ориентацию и представляют больший интерес для ученых, занимающихся историей культуры, чем для антропологов. Понятие структурного заимствования описывает конечный результат процесса изменения, но не раскрывает динамики этого процесса. Более интересными для ученых, занимающихся функциональным анализом, могут оказаться синхронические корреляты структурного заимствования - вариативность речи и переключение кода на уровне диалекта, стиля или языка. Однако при изучении таких явлений отправной точкой должно служить определенное общество, а не язык или другое подобное ему явление (Гамперц 1951, 94).

В своей статье "Этнография речи" (Хаймс 1962) Хаймс дает обзор литературы по вопросам речевого поведения и показывает ее отношение к более традиционным типам лингвистических и антропологических изысканий. Он требует иного подхода к "дескриптивному анализу речи" и высказывает мысль, что "речевая деятельность общества должна быть главным объектом внимания". В данной работе мы попытаемся пойти именно по этому пути.

Языковое распределение внутри социального или географического ареала обычно описывается в терминах языковых обществ (коллективов) (Блумфилд 1933, 42). Можно найти немало случаев, когда при определении таких обществ используются внеязыковые критерии. Фрингс и его группа немецких диалектологов заимствовали из географии приемы установления границ культурных областей на основе торговых и транспортных отношений, распределения предметов материальной культуры и т.п. и использовали эти области в качестве фокуса при изучении языкового распределения (Гамперц 1961а). Американские лингвисты имели дело с небольшими группами в городах (Путнам и О'Херн 1955), а монументальная работа Эйнара Хаугена "Норвежский язык в Америке" является примером исчерпывающего исследования языка одной группы иммигрантов (Хауген 1953). Однако во всех этих работах принимается, что границы языкового общества совпадают с границами отдельного языка и его диалектов и стилей. О двуязычных людях говорят, что они "являются мостиком, соединяющим языковые общества" (Хоккет 1958). Некоторые авторы идут настолько далеко, что уподобляют их "маргинальному человеку" в социологии (Соффиетти 1955).

Априори нет никаких причин, которые вынуждали бы нас определять языковое общество как такое, все члены которого говорят на одном и том же языке. Общее дву- или многоязычие является скорее правилом, чем исключением, в очень большом числе обществ, включая русскую городскую элиту XIX столетия, правящие группы многих современных азиатских и африканских народов, упомянутые выше группы американских иммигрантов и многие другие. Между прочим, Вайнрайх, описывая носителей языка идиш в Восточной Европе, говорит даже о "двуязычных языковых обществах" (Вайнрайх 1953). Кроме того, с точки зрения социальной функции различие между двуязычием и двухдиалектностью часто не является принципиальным (Гамперц 1961а, Мартине 1954, 1).

В связи с этим в данной работе термин "языковое общество" будет использоваться подобно термину Эмено "языковой ареал". Мы определим его как социальную группу, одноязычную или многоязычную, единство которой поддерживается частотой различных типов социального взаимодействия и которая отграничена от окружающих областей слабостью своих связей с ними. В зависимости от уровня абстракции, которого мы хотим достичь, языковые общества могут состоять из небольших групп, члены которых связаны личными контактами, или распространяться на значительные территории.

Социальное общение внутри языкового общества может рассматриваться в терминах функциональных ролей: по Наделю (Надель 1957, 31 и сл.), функциональная роль - это "образ действий, предписанный индивиду внутри общества". Подход Наделя к анализу ролей сформулирован на понятном для лингвиста языке. По мнению Наделя, каждая роль характеризуется некоторыми доступными для восприятия "атрибутами", состоящими из "диакритик", которые проявляются в таких типах ролевого поведения, как платье, этикет, жесты и предположительно речевое поведение; с другой стороны, она характеризуется названиями ролей типа священник, отец, учитель, в которых содержится предварительная информация о характере ожидаемого речевого поведения. Та или иная диакритика считается периферийной, если ее присутствие или отсутствие не меняет восприятия роли носителем языка, и существенной, если восприятие роли меняется. Далее Надель утверждает, что ролевое поведение меняется в зависимости от "внутренней обстановки действия" ("inter-actional setting"), - термин, по-видимому, соответствующий лингвистическому понятию "контекста ситуации" (Фирт 1957, 32), или "окружения".

Совокупность свойственных данному обществу ролей может быть названа его "матрицей общения". До сих пор не существует никаких общепринятых процедур выделения индивидуальных ролей, хотя во многих работах последних лет были отмечены корреляции между использованием языка, или стилем, и соответствующим ему поведением (Фишер 1958, 47; Чоудари 1960, 64; Фергюсон 1959, 2). Для наших целей достаточно будет выделить только те роли или пучки ролей, с которыми связаны существенные речевые различия. Мы, таким образом, предполагаем, что каждая роль имеет в качестве языковой диакритики некий код или субкод, который является нормой ролевого поведения. Мы говорим о "кодовой матрице" как множестве кодов и субкодов, функционально связанных с матрицей общения.

Характер компонентов кодовой матрицы у разных обществ различен. В некоторых обществах все компоненты суть диалекты или стили одного и того же языка. О них мы будем говорить как о субкодах. В других обществах матрица общения включает также генетически различные языки, и в этом случае мы будем использовать термин "коды". Однако различие между кодом и субкодом является по преимуществу лингвистическим; оно не обязательно соответствует различию в социальной функции. Крестьянин Южной Франции использует патуа при общении с членами своей семьи и соседями, но переходит на областной вариант французского языка, разговаривая с посторонними. В Бретани бретонский используется в домашнем кругу, а общение с посторонними подерживается при помощи другого областного варианта французского языка. И бретонский язык и патуа используются в приблизительно одинаковых ситуациях и имеют аналогичные социальные функции в крестьянской среде.

Вопрос о том, включать ли данный код в исследование данного языкового общества, решается положительно, если противоположное решение приводит к разрыву матрицы общения. Английский язык составляет важную часть матрицы общения городской Индии, но может быть опущен при этнографическом описании какого-нибудь отдаленного племенного общества. Аналогичным образом санскрит оказывается существенным, если речь идет об индуистских общинах в Индии, и несущественным, если речь идет о мусульманских группах. Таким образом, различие между единообразием и разнообразием диалектов или между одноязычием и двуязычием становится менее важным, чем различие между индивидуальным и общественным.

Субкоды одного и того же языка в рамках кодовой матрицы тоже обнаруживают несколько степеней языковых различий. В языковом отношении местные диалекты могут отличаться или быть очень сходными с официальными формами речи. То же справедливо и относительно стилей. Недавно Фергюсон указал некоторые важные языковые различия между официальными и неофициальными средствами общения ряда городских обществ (Фергюсон 1959, 2). Мы будем использовать принадлежащий Вайнрайху (Вайнрайх 1952) термин "языковое расстояние" для обозначения совокупности фонологических, грамматических и словарных различий внутри кодовой матрицы, как они предстают в сопоставительном исследовании.

Общества различаются также способом объединения ролей в пучки в рамках матрицы общения. В сельских районах Индии роль религиозного проповедника тесно связывается с ролью социального реформатора, а в американском обществе естественно считать эти две роли совершенно различными (Гамперц 1961б). Другая характерная черта некоторых обществ - это различие между поведением в домашнем кругу или среди равных и поведением по отношению к посторонним. В Южной Азии это различие в ролях соответствует резкому различию между местными диалектами и официальными формами речи. Санкции против смешения двух типов поведения были в течение большого времени настолько строгими, что некоторые индийцы испытывают почти непреодолимое отвращение к записи непринужденной речи. Может быть, такие социально предписанные различия в ролевом поведении являются главным фактором, благодаря которому сохраняются местные диалекты. Мы будем использовать термин "выделимость роли" для обозначения той степени обособленности ролевого поведения, которая поддерживается в данном обществе.

Анализ языковых обществ в разных частях мира открывает определенную зависимость между общими признаками кодовой матрицы и некоторыми чертами социальной структуры. Такие связи часто отмечались и раньше (Гринберг 1956, 109). Так, европейские диалектологи XIX века показали связь между политическими и т.п. границами прошлого и нынешними диалектными изоглоссами (Гамперц 1961а). Другие диалектологи указали на контраст между относительной однородностью речи в таких недавно заселенных областях, как американский Запад, и ее разнообразием в районах более раннего заселения на Восточном берегу кнтинента. Предполагается, что причиной этой однородности являются процессы изменения, к которым приводит миграция масс различного происхождения в условиях, благоприятствующих текучести ролей и положений. Этот вывод подтверждается нашим опытом изучения языка поселений иммигрантов в Соединенных Штатах. Язык таких поселений обнаруживает тенденцию к сохранению до тех пор, пока их жители образуют особую социальную группу, как это имеет место в некоторых сельских поселениях, но утрачивается, когда поселенцы вливаются в городское общество.

Мы уже ссылались на работы лингвистов Пражской школы и Гарвина, касающиеся связи между городскими обществами и стандартными языками (Гарвин и Матьо 1960, 283). Гарвин и Матьо определяют стандартный язык как "кодифицированную форму языка, принятую весьма широким кругом его носителей и служащую им в качестве образца". Они перечисляют ряд признаков, характерных для стандартного языка. Особый интерес представляют два из них - кодификация и языковая лояльность. Кодификация состоит в том, что правила произношения и грамматики излагаются в явном виде (т.е. в форме нормативных грамматик и словарей), а языковая лояльность - понятие, введенное Вайнрайхом (Вайнрайх 1953, 106), - это особое отношение к языку, которое создает ему престиж и заставляет его носителей защищать его "чистоту" от "искажений" в произношении и "иностранных" заимствований.

Эти и им подобные наблюдения над отношением между особенностями речи и социальным окружением касаются только отдельных случаев. Более общие формулировки станут возможны в результате применения таких понятий, как кодовая матрица, выделимость роли, языковое расстояние и языковая лояльность, к исследованию языковых обществ разной степени социальной сложности. Такие классификации могут продемонстрировать в первом приближении соответствия между особенностями речи и социальными группами, известными в современной социологии под названием артелей, крупных племенных объединений и современных городских обществ. Формулировки такого рода будут по необходимости носить очень предварительный характер, особенно в связи с тем, что сами социологи не достигли, по-видимому, согласия по вопросу о теоретических основах различения простых и сложных обществ (Шнейдер 1961) и поскольку надежных сопоставительных данных о речевом поведении по разным обществам не существует. Мы предлагаем эти формулировки в надежде, что они могут стимулировать дальнейшие исследования.

Мы начнем с наименее сложных обществ, представляющих собой небольшие артели охотников и промысловиков, которые мы находим, например, среди американских индейцев Большого бассейна. Социальные контакты в таких группах ограничены личным общением, группы характеризуются минимумом социальной стратификации и относительно редкими контактами с посторонними. Тем не менее, их речь не совсем единообразна; заметные различия наблюдаются между тем, что было названо непринужденной повседневной речью, и более строгими стилями, используемыми в пении, пересказе мифов и сказаний и в аналогичных, связанных с определенны ритуалом ситуациях. В таких обществах бывают примеры, когда ритуальные формулы содержат слова, предложения или песни на языке, непонятных для самих членов этого общества. В целом, однако, языковое расстояние между непринужденной речью и более строгим стилем относительно невелико, и строгим стилем владеют, по-видимому, не только представители одной определенной группы (Хаймс 1958, 253; Егерленер 1958, 264; Фёгелин 1960, 57 и сл.).

Мы обнаруживаем несколько больше разнообразия в более крупных и экономически более развитых племенных объединениях, которые поддерживают торговые отношения с внешним миром, даже не будучи связанными в единое общество. В той мере, в какой специализируется ритуальная деятельность, требующая использования старого стиля, эти стили закрепляются в таких обществах за особыми группами. Торговля с другими племенами, говорящими на других языках, требует двуязычия, но только обращение к этим языкам ограничивается всего несколькими ролями. Во многих обществах торговые отношения лимитированы, не касаются важных предметов и окружены ритуалом, целью которого является предотвращение чересчур тесных контактов торговца с племенем. По мере расширения объема торговли и возникновения специальных групп торговцев тот или иной племенной язык может распространиться в качестве торгового языка на большие пространства, как это произошло с языком хауса в Африке. Формы языка, используемые в ситуации торговли, обнаруживают тенденцию к обособлению от форм, используемых внутри племени. Они отличаются от стандартных языков тем, что, как правило, не кодифицированы и лишены особого престижа за рамками торговой ситуации. Так называемый пиджин или смешанные языки редко встречаются в чисто племенных обществах, а являются результатом контакта между экономически развитым обществом и племенной группой или группами.

Племенные общества могут быть связаны с другими обществами не только торговыми отношениями, но и смешанными браками или религиозным ритуалом. Есть факты, свидетельствующие о том, что в таких ситуациях дву- и многоязычия существует гораздо чаще, чем можно судить по материалам большинства лингвистических и этнрографических исследований. Такое двуязычие, однако, редко распространяется на все общество. Внутри данного объединения говорят только на племенном языке. У некоторых племен американских индейцев (юрок, карок и хупа), живущий в одной и той же местности и поддерживающих регулярные контакты друг с другом, это доведено до такой крайней степени, что каждое племя пользуется собственным обозначением для одного и того же объекта ландшафта. По-видимому, племенной язык является символом принадлежности к одному обществу, хотя он и не обладает формальными признаками стандартного языка. Мы можем сказать, что в таких племенах языковая лояльность практикуется по отношению к племенному языку, хотя матрица общения может включать в себя и некоторые торговые языки.

По-видимому, всеобщее двуязычие, стратификация речи или широкое стилистическое варьирование могут возникнуть лишь тогда, когда расширение экономической базы общества делает возможной экономическую стратификацию. Один из обычных типов варьирования, отмеченный в обществах, которые, несмотря на относительно высокий уровень развития, все же сохраняют кое-какие признаки племени, - это различие между "высоким" и "низким" языковым стилем (Гарвин и Ризенберг 1952, 201; Уленбек 1950). Характерная черта таких обществ - существование правящей группы, в которую входят победители-пришельцы, отделенные от остальной части населения значительным социальным расстоянием. Высокий и низкий стили часто отличаются друг от друга в области словаря, морфологии и алломорфологии, но не в области фонологии. Они также пользуются разными источниками при заимствовании: высокий стиль яванского заимствует из индоарийских языков, в то время как высокий стиль балийского, по некоторым сведениям, - из яванского. Независимо от их различий высокий и низкий стили рассматриваются носителями как части одного и того же языка.

Вариативность достигает максимума в типичных промежуточных обществах, для которых характерно существование крестьянской, пастушеской или даже племенной прослоек, находящихся на разных ступенях интеграции в социально господствующих группах. Социальные системы в этих обществах обнаруживают высокую степень социальной стратификации и профессиональной специализации. Социальное поведение характеризуется выделимостью ролей, так что индивиды поступают по-разному в разных ситуациях. Эти различия усиливаются скрупулезно разработанным ритуалом и условностями поведения (то есть этикетом), а также различиями в одежде, гастрономических привычках и тому подобном. Наиболее ярким примером этого является индийское кастовое общество, которое производит впечатление множества раздельных групп, живущих бок о бок и вступающих в общение друг с другом в ограниченном числе ситуаций, составляющих лишь часть их глобальной деятельности. Менее сложные промежуточные общества отличаются от него не по существу, а только по степени сложности. Кодовая матрица в таких обществах может включать широкий диапазон языковых различий - от чисто лексических и фонетических несоответствий до значительных расхождений в структурах. Интересно свойственное им явление речевой маски типа "поросячьей латыни" ("Pig Latin"). Этот тип маски, делающий субкоды взаимно непонятными, тем не менее поддается описанию в терминах относительно простых трансформационных правил (Хомский и Халле 1967).

При обсуждении распределения форм речи в этих обществах мы будем различать исконную форму языка, усваиваемую в домашнем кругу, и арго, или специальные разновидности речи, усваиваемые в более зрелом возрасте и используемые только в строго определенных ситуациях (Гамперц 1961а, 12). Наибольшее географическое разнообразие форм речи свойственно языкам сельского населения. Это разнообразие может принимать форму диалектов одного языка или генетически неродственных языков. В обоих случаях социальные функции этих средств аналогичны: они служат для внутреннего пользования и сосуществуют с официальными кодами, к которым обращаются при общении с посторонними. В средневековой Европе, например, мы обнаруживаем островки кельтской речи в альпийский районах, вкрапленные в романскую и германскую диалектные области. На востоке Европы славянские языки перемежаются с германскими диалектами, а на юго-западе баскский соседствует с романскими. Аналогичным образом в Индии в глубине индоарийской территории можно обнаружить севернодравидийские племенные языки и сунда языки типа корку.

Арго, или специальные разновидности речи, распадаются на несколько типов. Арго первого типа, которые можно назвать субрегиональными или региональными диалектами, служат в качестве средства торгового и межгруппового общения. Они напоминают торговые языки племенных ареалов в том отношении, что мало кодифицированы и лишены сколько-нибудь значительного престижа. Языковое расстояние между этими кодами и местными формами речи может быть невелико, если и те и другие суть диалекты одного и того же языка. Если же местное население говорит на генетически отличном языке, то жители, чьи занятия требуют контакта с внешним миром, обнаруживают тенденцию к двуязычию.

Второй тип арго - это арго, используемые некоторыми социальными и профессиональными группами для соответствующих специальных целей. Сюда можно отнести специальные языки бродячих торговцев, воровские жаргоны, литературные и декламационные стили народных сказителей. Их социальная функция состоит, по-видимому, в том, чтобы поддерживать груповую исключительность. Их оберегают и хранят от посторонних приблизительно так, как цехи ремесленников хранили секреты своего ремесла. Коды этого типа могут от случая к случаю быть письменными; можно считать, что они обнаруживают кодификацию в той мере, в какой правильное произношение и грамматика являются средством идентификации членов данной группы, однако их престиж, как правило, ограничен.

К третьей категории относятся церковные и административные коды, которые распространены на более обширных и в географическом и в социальном отношении территориях, чем арго предыдущего типа. Так, в средневековой Европе латынь использовалась и как административный, и как церковный язык в германском, романском и [частично] славянском языковых ареалах. Санскрит и персидский выполняли аналогичные функции в средневековой Индии. Эти коды служат в качестве языка особых административных и духовных классов, но не обязательно используются представителями господствующей группы в повседневной речи. Некоторые их черты роднят их с профессиональными кодами, поскольку они предназначены для поддержания групповой исключительности; они характеризуются крайней степенью кодификации, которая проявляется в необходимости больших затрат времени для изучения грамматики и риторики и, конечно, в существовании соответствующих школ, в свою очередь предполагающих существование ученых-филологов. Когда административный и церковный коды различаются, церковный код получает более высокий престиж. Таким образом, промежуточные общества в противоположность племенным склонны проявлять языковую лояльность по отношению к кодам, которые могут быть в корне отличны от исконного языка.

Глубокие различия и большое языковое расстояние между административным и церковным кодами, с одной стороны, и другими кодами кодовой матрицы - с другой, могут сохраняться только до тех пор, пока власть остается в руках небольшой правящей верхушки (Гавранек 1936, 151). По мере того как все более широкие слои населения вовлекаются в общенациональную жизнь и становятся активными, прежний административный код может быть заменен кодом, построенным на основе местного материала. Новые административные субкоды, характерные для этого типа общества, как правило, не во всем совпадают с разговорным языком социально активных городских групп; во многих случаях между ними может сохраняться значительное языковое расстояние (Фергюсон 1959). В целом, однако, тенденция развития такова, что кодовая матрица становится все менее и менее разнообразной по мере того, как местное население вовлекается в господствующие группы, или, по выражению Дейча, "активные" группы (Дейч 1953), а выделимость ролей уменьшается.

Языковые расстояния внутри кодовой матрицы минимальны в некоторых высокоурбанизированных обществах, подобных тем, которые мы находим в части современной Европы и в Соединенных Штатах. В этих обществах различие между стандартным языком и местными диалектами почти полностью утратилось. Оно отражается только в форме региональных норм типа тех, которые сложились на американском Среднем Западе, Юго-Западе или Западе. Некоторые социальные речевые различия сохраняются. В дополнение к этому имеются четко различимые субкоды официального и неофициального стиля, а также технические и научные языки. Однако в противоположность картине, которую мы обнаруживаем в промежуточных обществах, большие языковые расстояния между этими формами характерны только для синтаксического и лексического уровней. Редко можно найти два или три разных набора вариантов окончаний или функциональных слов, что характерно для стилистических различий в некоторых азиатских языках. Значительная часть различий, которые все еще встречаются, оправдывается особыми требованиями, которым должна удовлетворять специальная терминология. Создается даже впечатление, что неглубокие языковые различия стилей являются прямым коррелятом неустойчивости ролей, связанных с различием между кастой и классом. В этих обществах языковая лояльность проявляется по отношению к стандартному языку, который теперь хорошо отражает речь большинства.

Литература

Блумфилд 1933: L. Bloomfield. Language. New York, 1933.
Вайнрайх 1952: U. Weinreich. Sabesdiker Losn in Yiddish: a problem of linguistic affinity. "Word", 8, 360.
Вайнрайх 1953: U. Weinreich. Languages in contact. New York, 1953.
Гавранек 1936: B. Havranek. Zum Problem Norm in der heutigen Sprachwissenschaft und Sprachkultur. "International congress of linguists, 4th", Actes..., Copenhagen, 1936, 151-157.
Гамперц 1961а: J.J. Gumperz. Speech variations and the study of Indian civilization. AA, 1961, 63, 976-988.
Гамперц 1961б: J.J. Gumperz. Religion and social communication in village North India. Typescript of talk presented to Seminar on Hinduism, August 1961, University of California, Berkeley.
Гамперц и Наим 1960: J.J. Gumperz and C.M. Naim. Formal and informal standarts in the Hindi regional language area. In C.A. Ferguson and J.J. Gumperz, eds., Linguistic diversity in South Asia. Indiana University, 1960.
Гарвин и Матьо 1960: P. Garvin and M. Mathiot. The urbanization of the Guarani language - a problem in language and culture. In "Man in culture". Philadelphia, 1960, 783-790.
Гарвин и Ризенберг 1952: P. Garvin and S.H. Riesenberg. Respect behaviour on Ponape. AA, 1952, 54, 201-220.
Гринберг 1956: J. Greenberg. The measurement of linguistic diversity. Lg, 1956, 32, 109-115.
Дейч 1953: Nationalism and social communication. New York and Cambridge, Mass., 1953.
Егенленер 1958: J. Yegerlehner. Structure of Arizona Tewa words, spoken and sung. IJAL, 1958, 24, 264-267.
Каллахан 1961: C. Callahan. Phonemic borrowing in Lake Miwok. 17 pp. typescript.
Касагранде 1959: J.B. Casagrande. Some observations on the study of intermediate societies. In "Intermediate societies, social mobility and social communication. Proceedings of the 1959 annual spring meeting of the American ethnological society", 1-10.
Кон и Марриот 1958: B.S. Cohn and McKim Marriott. Networks and centers in the integration of Indian civilization. "Journal of social research", Ranchi Bihar, 1958, 1.
Линтон 1936: R. Linton. The study of man. New York, 1936.
Мартине 1954: A. Martinet. Dialect. "Romance philology", 1954, 8, 1.
Надель 1957: S.F. Nadel. The theory of social structure. London, 1957.
Путнам и О'Херн 1955: G.N. Putnam and E.M. Hern. The status significance of an isolated urban dialect. Lg, 1955, 31, Supplement.
Сибеок 1960: Th.A. Sebeok. Style in language. New York, 1960.
Соффиетти 1955: J.P. Soffietti. Bilingualism and Biculturalism. "Journal of education psychology", 1955, 46, 222.
Сэпир 1951: E. Sapir. Language and environment. In: "Selected writings of Edward Sapir". David Mandelbaum ed., Berkeley, 1951, 9-103.
Триандис и Осгуд 1958: H.C. Triandis and C.E. Osgood. A comparative factorial analysis of semantic structures in monolingual Greek and American college students. "Journal of abnormal and social psychology", 1958, LVII, 187.
Уленбек 1950: E.M. Uhlenbeck. De Tegenstelling Krama: Ngoko, Haar Positie in het Javaanse Taalsystem. Djakarta, 1950.
Фёгелин 1960: C.F. Voegelin. Casual and non-casual utterances within unified structure. In: "Style in language", Th.A. Sebeok, ed., New York, 1960, 57-68.
Фургюсон 1959: C.A. Ferguson. Diglossia. "Word", 1959, 15, 2.
Фергюсон и Гамперц 1960: C.A. Ferguson and J.J. Gumperz, eds. Linguistic diversity in South Asia, op. cit.
Фирт 1957: J.R. Firth. A synopsis of linguistic theory, 1930-1955. In "Studies in linguistic analysis" (Special volume of the Philological society), 1957, 1-32.
Фишер 1958: J.L. Fischer. Social influences on the choice of a linguistic variant. "Word", 14, 47-61.
Хаймс 1958: D.H. Hymes. Linguitic features peculiar to Chinookian myths. IJAL, 1958, 24, 253-257.
Хаймс 1961: D.H. Hymes. Alfred Louis Kroeber. Lg, 1961, 37, 1-28.
Хаймс 1962: D.H. Hymes. The ethnography of speaking. In "Anthropology and human behaviour", T. Gladwin and W.M.C. Sturtecant. eds., Washington, 1962.
Хауген 1953: E. Haugen. The Norwegian language in America. Philadelphia, 1953.
Хоккет 1958: C.F. Hockett. A course in modern linguistics. New York, 1958.
Хомский и Халле 1967: N. Chomsky and M. Halle. The sound pattern of English. New York, 1967.
Чоудари 1960: M. Chowdhury. The language problem in East Pakistan. In "Linguistic diversity in South Asia", op. cit.
Шипли 1961: W. Shipley. Maidu and Nisenan: a binary survey. IJAL, 27, 46-51.
Шнейдер 1961: D.M. Schneider. Comments on studies of complex societies. "Current Anthropology", 1961, 2, 215.
Эмено 1956: M.B. Emeneau. India as a linguistic area. Lg, 1956, 32, 3-16.
Эмено 1962: M.B. Emeneau. Brahui and Dravidian comparative grammar. Berkeley, 1962.
Якобсон 1960: R. Jakobson. Linguistics and poetics. In: "Style in language", op. cit., 350-377.