Н. Н. Клочко

ОБРАЗЫ ЕВРОПЫ В СОВРЕМЕННЫХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ДИСКУРСАХ (НА ПРИМЕРЕ АНТРОПОМОРФНОЙ МЕТАФОРИКИ)

(Будаев Э. В., Чудинов А. П. Современная политическая лингвистика. - Екатеринбург, 2006. - С. 213-226)

 
"Каждый век имеет свою специфическую политическую мелодию", - заметил О. Розенштокк-Хюсси (Розенштокк-Хюсси, 1999). В политических дискурсах мира конца ХХ - начала ХХI в. "европейская мелодия" стала символом глобальных перемен в мире, а для стран, вышедших из-под влияния СССР, она зазвучала как национальный культурно-политический гимн. Идея "возвращения в Европу" пронизала все области национальной жизни на постсоветском пространстве: она стала категорией политического, социального, культурного и нравственного порядка. Иными словами, о географическом, историческом и культурном пространстве, называемом Европа, можно говорить сегодня как о концептуализированном в современном политическом дискурсе (Клочко, 2005).
Специфика ментального объекта, стоящего за именем Европа, состоит в том, что он исходно многомерен и допускает множество интерпретаций (Апанович, 2002). В политическом дискурсе это имя выступает в значении, метонимически связанном с названием континента, и обозначает государственные и военно-политические образования, находящиеся на территории Европы. В зависимости от контекста под имя Европа попадают все европейские страны; государства Западной Европы; Европейский союз; военный блок НАТО. Все эти номинации, связанные отношениями синекдохи, принадлежат к категории "общество", и к ним применима метафора "общество есть личность" (Кобозева, 2001). Эта метафорическая модель позволяет переосмыслить политические события, происходящие в странах Европы, в терминах человеческих мотиваций, характеристик и деятельностей. Именно поэтому Дж. Лакофф и М. Джонсон назвали олицетворение "самой онтологической метафорой" (Lakoff, Johnson, 1980:33).
Согласно когнитивной теории метафоры (Lakoff, 1993), метафоризация основана на взаимодействии двух структур знаний - когнитивной структуры "источника" (source domain) и когнитивной структуры "цели" (target domain). Область источника - это более конкретное знание ("знание по знакомству", по определению Б. Рассела), представленное в виде образа. Сфера цели - менее ясное, менее определенное знание, в нашем случае оно представлено неоднородной денотативной зоной, включающей в себя "старую" и "новую" Европу, то есть страны Западной Европы, составляющие ядро объединенной Европы (Kerneuropa), а также страны Центральной и Восточной Европы ("евроновички"). Два последних региона в западноевропейском и российском политическом дискурсе часто совмещаются и даже отождествляются по фактору недавнего членства в европейских структурах, но с точки зрения политической и культурной истории, между Центральной и Восточной Европой есть явные различия. Государства Центральной Европы многие столетия существовали как земли Австро-Венгерской короны. "Аграм, Любляна, Будапешт, Краков и Прага, - писал в "Великих революциях" О. Розенштокк-Хюсси, - австрийские города" (Розенштокк-Хюсси 1999: 496- 497). Государства Восточной Европы в Австро-Венгерский Союз никогда не входили. После II мировой войны первые образовались как государства социалистического содружества, вторые вошли в состав СССР.
Каждая из зон различается по уровню сформированности демократических институтов, по экономическим, социальным и другим показателям. Значительные отличия наблюдаются и в сфере ментальности. "Европейскую цивилизационную матрицу составляют христианские ценности, но в ней можно выделить большие зоны специфичных культурных менталитетов, таких, например, как западно-, центрально-, и восточноевропейский, из которых особым образом выделяется балканский менталитет" (Лепавцов, 1995:195). Разница менталитетов, политических традиций и экономических возможностей создают внутри нового геополитического пространства - ЕС - неоднородное смысловое поле, которое условно может быть представлено в виде триады: Западная Европа, Центральная и Восточная. Таким образом, государства Центральной и Восточной Европы, одновременно вошедшие в Европейский союз, представляют собой разные политические, экономические и культурные сегменты последнего.
Осмысленная в терминах метафорической персонификации обозначенная триада может быть представлена следующим образом: "Западная Европа - это личность 1", "Центральная Европа - это личность 2", "Восточная Европа - это личность 3". Появление психологического конструкта "личность" в отличие от "человек" указывает направление дальнейшего исследования. Исходной посылкой для их дифференциации является мысль о существовании врожденных или благоприобретенных (сложившихся под воздействием социальных условий жизни) относительно устойчивых свойств (черт), которые выступают причиной поведения человека. Совокупность этих характеристик и есть личность, а их модификации и комбинации определяют типологию личности (Клонингер, 2003). Очевидно, что в исследовательском ключе для понятий однородной семантической области "личность", составляющих когнитивную структуру "источника" метафоризации, важными окажутся те характеристики, которые позволят говорить о дифференциации "личностей" 1, 2, и 3.
Иными словами, цель предлагаемой статьи состоит в том, чтобы по метафорическому следу воссоздать образы разных регионов объединенной Европы. Представляется, что обозначить, хотя бы контурно, в каких категориях оценивается новая Европа изнутри, то есть в европейских политических дискурсах (в том числе русско-латвийском), и извне, то есть в дискурсе России, означает приблизиться как к пониманию новой формирующейся политической картины мира, так и к пониманию национальных логосфер - коллективных форм мысли и речи - в начале нового тысячелетия. Материалом для исследования послужили метафоры антропоморфного кода, извлеченные из российских и русскоязычных латвийских СМИ за период с 2000 г. до конца 2005 г., а также корпус метафор из европейских политических дискурсов за тот же период.
Сравнение и противопоставление европейских регионов в русле персонифицированной метафорики предопределило обращение к такой категориальной структуре человеческого сознания как оценка. Представления носителей языка о человеческой личности (в нашем случае Европа - это личность) укладываются (факторизуются) в различные виды оценочных суждений личности (Айзенк, 1993). Обобщенно личностная структура человека описывается, как известно, через факторы физической, этической, интеллектуальной и эстетической оценки (Петренко, 1988). Множество генерируемых на различных основаниях образов европейских регионов может быть в конечном счете сведено к этим четырем универсальным типам оценки. Таким образом, каждый член семантической триады должен быть рассмотрен в указанном аксиологическом диапазоне.
В связи с тем, что оценочные экстремумы двукомпонентны (Мягкова, 2004) (полюса оценок задаются с помощью вербальных антонимов), денотативная трехкомпонентность объекта исследования приводит к проблеме интерпретации среднего члена триады. Он, как правило, тяготеет к одному из полюсов и получает соответствующие оценочные характеристики с индексами "почти" и "скорее".
Конкретное рассмотрение оценочных характеристик начну с определяющего в смысловом отношении фактора физической оценки, включающей указания на возраст. Политический возраст европейских государств нового тысячелетия определяется временем их вхождения в Евросоюз. Нейтральная семантическая оппозиция старые / новые члены ЕС при метафорической развертке оказывается гораздо более содержательной в эмоциональном плане. Метафорические определения стран Западной Европы как евростарожилов, евроаксакалов, евромудрецов несут в своих коннотациях знак уважения и признания заслуг "старой" Европы. Русское уважительно-шутливое старушка Европа коррелирует с немецким die Ami / Omi Europa, а также ласкательным именем Altchen и синонимичным Eherfrau.
Возраст "евроновичков" и "евроновоселов", к которым причислены страны Центральной и Восточной Европы, в 2004 г. вошедшие в Европейский союз, оказывается весьма небольшим. Приобщившиеся к "большой" Европе (вступившие в НАТО) двумя годами раньше государств Балтии Польша, Чехия, Венгрия и Словения в русском, материковом и островном, политическом дискурсе названы стремительно взрослеющими: "Успех европейской экономики создается сегодня быстро взрослеющими Чехией, Польшей, Венгрией, Словенией" (Вести, 2004). В терминах метафоры зооморфного кода эти государства названы голубыми тиграми, быстро развивающимися под флагом Евросоюза (АиФ, 2005). Признание усилий, совершаемых этими странами в деле развития демократии и экономики, рождает уважение, и это моментально фиксируется российским и западноевропейским политическим дискурсом. Формирование положительного образа центральноевропейских государств стало первоочередной задачей и самих национальных mass media, логическим продолжением национальной идеи "возвращения в Европу". Накануне вступления Чехии в Европейский союз в новогоднем обращении Президент Чешской Республики В. Клаус сказал: "Год 2004 будет годом вступления Чешской Республики в Европейский союз... С этой минуты закончится формальный государственный суверенитет Чешской Республики, поскольку мы станем частью постоянно расширяющегося и приобретающего все больше правомочий европейского наднационального целого... Попытаемся стать сильнее, преодолев… свои традиционные разногласия и взаимное недоверие... С таким пониманием ситуации и чувством собственного достоинства постараемся сотрудничать с партнерами по Евросоюзу как равные с равными. Попытаемся не жаться в уголке и не прятаться за других" (Lid. Nov., 2004).
Создание положительного образа центральноевропейских государств в национальных СМИ может рассматриваться как целевой инструмент при формировании коллективной когнитивной установки (концептуальной схемы) "государства Центральной Европы - сегмент единого положительного образа Европы".
Совершенно иная в семантическом и эмоциональном плане картина вырисовывается в российском политическом дискурсе при обращении к третьему региону объединенной Европы - восточному, включающему Балтию. В силу определенных политических и геополитических причин, своего видения истории, дискриминационной политики по отношению к русским (русскоговорящим), проживающим в этих странах, несформированности демократических институтов, отсталой экономической системы и т.д. в этом дискурсивном пространстве действует негатив особой силы. Спектр характерологических предикатов подтверждает это: балтийские страны в русском политическом дискурсе названы "проблемными" новичками ЕС; политическими недорослями; резвящимися демократическими недоростками, испытывающими терпение "большой" Европы; евромитрофанушками. Образ капризного, заигравшегося в националистические игры ребенка частотен в российском политическом дискурсе при обращении к проблемам балтийского региона: "Балтийские страны капризно канючат: "Да-а-айте игрушку, ну да-а-айте игрушку". Игрушка для них - признание Европой факта оккупации стран Балтии Россией" (Труд, 2005). Семантика политической незрелости стран Балтии представлена и в других метафорических руслах, например: "Глобальные тренды и готовность европейских военных структур к военно-террористическим актам обсуждали заслуженные страны-генералы, полковники, капралы, а также балтийский евроюгенд" (МК, 2005).
Физические характеристики человека включают в себя данные о состоянии его здоровья. Метафорика с референцией физического и психического нездоровья балтийских политиков, зафиксированная в российском и особенно в русском политическом дискурсе Латвии, отражает ситуацию политической и межэтнической напряженности на этом участке Европы. Явную оценочную компоненту несут в себе номинации такого рода: страны и правительства, подверженные вирусу русофобии; политические уродцы, страдающие мегаломанией; балтийские карлицы, травмированные национализмом и т.п.
Приведенный ряд предикаций, репрезентирующих образ Латвии в русском политическом дискурсе, не противоречит семантике представлений балтийских "евроновичков" в западноевропейских дискурсах. Однако уровень эмоциональной напряженности, создаваемый метафорическими референциями в последних, отмечен гораздо меньшей степенью агональности. Семантика отставания, эксплицированная в русском дискурсе как отставание в психическом развитии (твердолобое правительственное быдло; фашиствующие недоумки; больные на голову нацики), в дискурсах Западной Европы актуализирована в русле спортивной и образовательной метафорики. Ср.: В европейском пелатоне по-прежнему ведут Франция и Германия (Deutsche Bauer, 2004); страны Центральной Европы названы догоняющими, балтийские страны - плетущимися в хвосте гонки. Действие закона политической корректности в значительной степени смягчает возможный резкий тон политических дискурсов относительно принятых в ЕС "проблемных" новичков. В качестве примера можно привести соотнесенное со странами Балтии ласкательное имя der, das Doofi, которое получило распространение в немецкой школьной среде и имеет сочувственное и утешительное значение, поскольку им обозначают самого слабого ученика в классе. Ср. русск.: "Брюссель выносит на повестку дня вопрос о восточноевропейских двоечниках, так и не пробившихся в список новых претендентов на принятие в ЕС" (МК, 2005). Ср. также семантику отставания, переданную в прецедентном высказывании: "Латвия - са-а-амое слабое европейское звено" (Час, 2004).
Фактор интеллектуальной оценки, востребованный, как показывает исследование, во всех рассматриваемых дискурсах, имеет свои специфические национальные характеристики. Так, например, в категориальной структуре восприятия балтийского "чужого" русское коллективное сознание акцентирует внимание на провинциальности, ограниченности кругозора политиков-прибалтов, ср.: балтийские политические дички, балтийская деревенщина, хуторская серость.
На противоположном полюсе интеллектуальной оценки в российском политическом дискурсе актуализированы блеск немецкой философской мысли, французская дипломатическая изысканность, брюссельский столичный лоск, имперское мышление островитян (англичан) и т.п. Ведущие европейские государства названы политической элитой Евросоюза, его сливками, завсегдатаями европейского интеллектуального клуба.
Специфической особенностью политических дискурсов Центральной Европы является целевое, последовательное формирование ими положительного образа своего региона, при этом подчеркиваются те качества нации, которые "позволяют" ей называться европейской. Ср.: "Мы - народ культивированных гуманистов, в основании европейской цивилизации лежит и наш камень, имя которому чешская Реформация" (Lid. Nov, 2001); "Как бы мы не относились к войне (в Ираке), мы должны выполнить свой долг перед Европой" (Dnes, 2002).
Формирование образа Латвии как части европейского пространства в национальных mass media происходит на совершенно других основаниях. Латышские СМИ акцентируют в своем дискурсивном пространстве мифологемы "народа - сироты" и "поющей нации". Гиперболизация в русском дискурсе Латвии этнической самооценки титульной нации и имплицитное указание на бытующие стереотипы, сложившиеся у русских в отношении латышей, задают дискурсивному пространству иронический модус, cр.: "Самая поющая нация тянет одну только песню: "Мы не такие, как все, мы - особые, мы - народ - сирота, обиженный, угнетенный, несчастный. И потому пожалейте нас, помогите, кто чем может. Лучше в евро" (Час, 2003 ).
Карикатурный образ латвийского (по сути - латышского) политика-европейца формируется в русском политическом дискурсе через апелляцию к комплексам малого народа (подобострастие, лесть, двуличность). Те же качества приписываются Латвии как политическому субъекту на европейской арене. Непостоянство, рождаемое в результате вечного поиска "сильного крыла", стремление угодить более сильному и богатому хозяину, холопство, униженный, просительный тон политического общения представлены в русском политическом дискурсе саркастически: "С одной стороны, Латвия - член ЕС, и Брюссель - наша столица. С другой - США - главный союзник Латвии. Но вот беда: между Брюсселем и Вашингтоном существуют бо-о-льшие разногласия. Латвии придется кланяться на два направления: и Брюсселю, и Вашингтону. Но кланяться так, чтобы никому, простите, зад не показать, очень трудно. Нашему министру иностранных дел придется продемонстрировать высший пилотаж" (Час, 2005).
Паремиологические метафоры презентируют в российском дискурсе Латвию после вступления в ЕС в кардинально измененном облике: "ЕС уже догадывается, что пригрел на своей груди маленькую, но очень ядовитую змейку" (Огонек, 2004). "Проблемная, но маленькая и тихая страна оказалась не только агрессивна по отношению к России, но и не особенно чистоплотна, этакий хамелеончик" (Известия, 2005). Латвия, Литва и Эстония, которые в российском дискурсе часто воспринимаются нерасчлененно, представлены в образах политического хамелеона, двурушника, человека с двойным дном, чей Бог - Двуликий Янус.
История показала, что система политических договоров и альянсов способна разрушать представления об этических нормах существования государств. Но нравственная асимметрия, этическая диффузность личности и государства в рамках уже выбранной системы жизни обществом никак не приветствуется. Верность избранному пути, политическую бескомпромиссность демонстрируют центральноевропейские государства. Реализация европейской стратегии дальнейшего развития этих государств осуществляется на основе сознательной рефлексии - постоянного целевого обращения к идее европейского единства. Даже болезненный для малых стран Европы вопрос о Европейской конституции, задевающей их самостоятельность, решается в политической логосфере Центральной Европы с позиций верности "европейской клятве": "Не соглашаться надо сейчас. После принятия Конституции нам ничего другого не останется, как закрыть рот и шагать в ногу" (Lid. Nov., 2005).
Очевидно, что балтийский (восточноевопейский) этический образ не совпадает с центральноевропейским. Он резко контрастирует и с западноевропейским, особенно заметные расхождения наблюдаются в области семантической линии "дающий - берущий" ("подающий - просящий"). Не вдаваясь в суть вопроса об "альтруизме" Запада по отношению к остальному европейскому пространству, отмечу, что образ "дающей" Западной Европы в центрально- и восточноевропейских дискурсах представлен как безусловно положительный, ср.: Западная Европа - наша кормилица (Jut. List, 2003). В русском дискурсе этот образ формируется такими метафорами как страны-финансисты, страны-доноры. Противоположный аксиологический полюс представлен метафорами страны-попрошайки, страны-нищенки.
В связи с необходимостью для государств Западной Европы идти на определенные экономические жертвы - Чтобы Восток догнал, Западу надо притормозить (Le Monde, 2003) - в российском политическом дискурсе звучат нотки скепсиса и тон сочувствия "старой" Европе: "Два миллиона польских крестьян, двадцатипроцентный уровень безработицы в стране, разбитые дороги, музейная стальная и горнодобывающая промышленность - все это делает Польшу крупнейшим "едоком" за европейским столом" (Коммерсант, 2004). Потребительское отношение к "дающей" Европе акцентировано и в самих центральноевропейских дискурсах. Так, например, в чешском дискурсе конца 90-х политический выбор в пользу вступления в НАТО был прокомментирован следующим образом: "Мы вступаем в союз с Германией, но надо признать, что это брак по расчету" (Dnes 2002).
"Экономические" репертуарные позиции европейских регионов маркированы в политических дискурсах соответствующим образом, что же касается политических и нравственных, то они определены не столь четко, ср.: "Большая Европа делает вид, что ничего не знает о государствах-мичуринцах, делающих из белых людей негров (неграждан)" (Лит. газ., 2004). Таким образом, этические характеристики государств, метафорически зафиксированные в политических дискурсах, позволяют говорить о неоднозначной атрибутивной типажности Европы. Подобно тому, как человеческое сознание полифонично в смысле множественности Я, полифоничен и образ Европы, представленный в диапазоне от "идеального" до "безобразного".
Несостоятельность Латвии (шире - Балтии) в этическом пространстве Европы предопределила одну особенность: в политических дискурсах России и Западной Европы почти отсутствуют прямые эстетические характеристики региона. Два других члена триады (Западная и Центральная Европа) в этом отношении не обделены. В центральноевропейских дискурсах образы бывших социалистических стран представлены в каузально-генетическом русле метафорики. В центральноевропейских дискурсах чрезвычайно продуктивной оказалось метафорическое русло с референцией бала, танца, концерта - того кортежа денотативных дескрипторов, которые ассоциативно связаны в сознании народов Центральной Европы с австро-венгерским периодом их истории. Ср.: На европейский танец приглашены Польша, Чехия, Словения и Венгрия (Lid. Nov., 2002); На европейский паркет выходит красавица Венгрия (Polityka, 2002); Нас объединяют венские вальсы (Dnes, 2002). Политическая ситуация обсуждения западноевропейскими государствами возможности принятия в Евросоюз государств Центральной и Восточной Европы обозначена в словенском дискурсе как "касание Европы блестящим шлейфом еще не вошедших, но претендующих на вхождение в ЕС стран" (Ljubljana, 2001).
Cпецифические метафорические русла, сложившиеся в центральноевропейских дискурсах, отражают "кровное" и культурно-историческое родство государств. Австро-Венгерский союз, прочно связавший на три века теперешних членов ЕС - Чехию, Венгрию, Словению и Польшу, - создал у этих наций особое ощущение семейного сходства, отсюда частотные номинации центральноевропейских стран в русле "родственной" метафорической парадигмы: красавицы-сестры. Вспомним, что О. Розенштокк-Хюсси секрет Австрии, "интернациональной нации", обозначил как "брак между своими".
Спектр эстетической оценки Западной Европы в русском политическом дискурсе чрезвычайно широк: от безусловного плюса до абсолютного минуса: красавица Европа и зажравшаяся, ленивая, бюргерствующая, равнодушная Европа. Эстетические характеристики Западной Европы в русском политическом дискурсе часто даются через актуализацию негативного образа "проблемных" евроновичков, ср.: "Гордая, надменная Европа снизошла до общения с политической деревенщиной" (Труд, 2002); "Тело бывшей континентальной красавицы располнело и подурнело" (Лит. газ., 2004). Та же семантика эмоционального отторжения теперешнего европейского (конкретней - "евросоюзного") статуса бывших союзных республик прослеживается не только в антропоморфном, но и в других метафорических руслах, ср.: "Не всем в Европе пришелся по душе латвийский политический серый горох" (Час, 2005); "Европейская клумба заросла балтийскими сорняками" (Бизнес и Балтия, 2005); "Давно ко всему привыкшая Европа в шоке от латвийских националистических игрищ" (Моск. комс., 2005).
Весьма непривлекательный политический образ балтийского региона в русском коллективном сознании вызывает недоумение по поводу его "нужности" Европе. Ставящаяся под сомнение разумность такого шага, как принятие в состав Европейского союза "проблемных" новичков, вызвала к жизни метафорику с референцией сомнения, ошибки, ср.: "Одним махом присоединить явно убыточные и политически нездоровые страны нельзя назвать никак иначе, как дурь начинающего коллекционера: всего и много, потом разберемся" (АиФ, 2005). "Европа напоминает сегодня пьяного от счастья человека, но что будет, когда придет отрезвление?" (там же).
В конфликте "европейского" и "действительного латвийского" эксплицируется близость политических картин мира в русском и западноевропейском политических дискурсах. Явные расхождения в ценностных ориентациях "новой" и "традиционной" Европы вызывают негативную реакцию последней, которая фиксируется в метафорическом поясе политического дискурса: "Сам Дьявол толкает наших политиков к пространственному расширению ЕС" (Deutsche Bauer, 2004); "Последствия "большого взрыва" для старой доброй Европы могут стать смертельными" (Le Temps, 2004); "Дальнейшее расширение на восток и юго-восток означает дуэль с самими собою" (Blick, 2004).
Примечательно, что западноевропейский дискурс прибегает к яркой метафорической образности при помощи актуализации прецедентных фраз, например, из поэзии Бодлера: "Ждем беды от увлеченья идеей ЕС" (Le Temps, 2004); "После принятия такой конституции нам неизбежно предстоит собрать цветы зла" (Le Monde, 2004). Филологическое гурманство в семантическом поле "страны ЕС" проявляется и в англоязычных СМИ, характеризующихся довольно сдержанной метафорикой. Особенности англосаксонского воображения - черные тона, "пышная, причудливая, "пьяная" образность, поддерживаемая парами опиума и алкоголя" (Н. Гумилев) - оказываются запечатленными в политическом дискурсе, ср.: "Над вопросом о принятии в Евросоюз Турции заходили черные тучи Нибелунгов" (The Observer, 2003); "Европейская Конституция станет тем лиловым морем, в котором мы утонем, благословляя идею Евросоюза" (The Independent, 2004). Безудержно расширяющаяся Европа в русле антропоморфной метафорики названа non satiate (лат.) - ненасытившейся (The Telegraph); пьяной от геополитических успехов (The Observer, 2004). Приведенные примеры иллюстрируют справедливость слов А.А. Потебни о том, что "поверхность языка всегда более или менее пестреет оставшимися снаружи образцами разнохарактерных пластов" (Потебня, 1958: 31). Очевидно, что и в национальных политических дискурсах в зонах семантического и эмоционального напряжения воспроизводятся собственные содержательные формы.
Примечательно, что в создании западноевропейской негации почти не используется ирония. Иными словами, недовольство проблемами, связанными с расширением Евросоюза, Западная Европа выражает конкретно, но и весьма корректно, не нарушая принципов толерантности, гуманизации и интеллектуализации политической логосферы.
Исследованный материал позволяет сделать некоторые выводы относительно образов европейских регионов, составляющих единую Европу. Являясь политической и культурной константой политической логосферы, Европа в дискурсах нового тысячелетия меняет свои идеологические очертания. Региональная и культурно-историческая дифференциация, наложившаяся на современную политическую ситуацию на континенте, предопределили трехкомпонентность образа Европы (Европейского союза). Каждая из составляющих единого образа может рассматриваться как особый мир, обладающий собственной системой интерпретаций, и прочитываться как текст в тексте.
Распределение оценок по полюсам соответствует коллективным представлениям о близости / отдаленности объекта от социальных эталонов. Полюс положительного образован предикатами, описывающими в образной форме концепт "Западная Европа". Через призму категории "личность" ей приписываются физическое и психическое здоровье, социальная активность, альтруизм, здоровый рационализм, интеллигентность, понимаемая как форма внутренней духовности и выражающаяся в ответственности и чувстве сопричастности ко всему происходящему в мире, чувство личной вины за прошлое континента. Метафорические модели, "обслуживающие" левый член триады, обладают одновременно стабилизирующим свойством и мощным креативным потенциалом. Соответствующая создаваемая метафорикой реальность прочитывается как "место, где людям хорошо".
Полюс негации соотнесен с "проблемным" для "большой" Европы балтийским регионом. Последний представлен лингвистически мощно в силу несоответствия современным коллективным представлениям о демократичности и гуманизме - основных составляющих современного цивилизованного общества. Балтия, прежде всего Латвия, в русле антропоморфной метафорики рисуется как личность с весьма ограниченным кругозором, политизированная и агрессивная, изворотливая, непостоянная, страдающая комплексами неполноценности. "Этноцентрическая" метафорика создает широкий простор не только для конкретизации образа этого региона Европы, но и задает высокую степень диверсификации дискурса. Индуцируемая образом реальность - место, где не соблюдаются права человека, - становится сигналом сильного межэтнического эмоционального напряжения.
Эмоционально-оценочная компонента концепта "Восточная Европа" имеет в российском и западноевропейском политических дискурсах одну и ту же векторную направленность. Это свидетельство того, что у России и стран Западной Европы, по данным политических дискурсов, сегодня намного больше точек соприкосновения, чем в конце минувшего столетия (Kločko, 2004). Россия и Евросоюз не являются сегодня политическими противниками (Европа улыбается России улыбкой Шредера и Ширака (The Guardian, 2004)). Тем не менее стереотипическое этноцентрическое представление Балтии в российском и особенно в русском латвийском политическом дискурсе позволяет констатировать тот факт, что русский человек по-прежнему остается Homo Militans - человеком вечной войны.
Аксиологически полюсное представление образов крайних членов триады отражает специфическую ментальную характеристику и эмоциональную константу русских: окружающий мир оценивается в терминах "Бог или Червь", tertium non datur - третьего не дано.
Средний член триады, идентифицируемый как "Центральная Европа", - наиболее динамичен в семантическом и эмоциональном отношении как в русских, материковом и островном, так и в западноевропейском дискурсах. Метафорический корпус, формирующий представления об этом регионе Европы, можно определить как упорядоченную сеть дуалистических представлений, которые тем не менее в основном тяготеют к положительному полюсу аксиологического пространства. Персонифицированный образ Центральной Европы рисуется в двух ракурсах: как единый, обобщенный и как интегративный, состоящий из нескольких в одинаковой степени привлекательных образов соседних стран, объединенных одним культурным и политическим прошлым, переживающих сходные проблемы преодоления политического наследия и динамично развивающихся. В обобщенном образе Центральной Европы акцентированы качества быстро взрослеющего, умного, достойного, но бедного человека, которому предстоит преодолеть болезни роста. Он ясно осознает стоящие перед ним цели, готов упорно трудиться, чтобы "выбиться в люди", кроме того, он хорошо помнит о своем происхождении и гордится им. Его внутренний мир сложен и противоречив: он осознает себя как европеец, оставаясь при этом поляком, чехом, словенцем и т.д.; он постоянно рефлексирует по поводу своей зависимости; изживает в себе комплексы "маленького" человека и культивирует в себе такое качество, как человеческое достоинство. В его мире важны не только политика и дело, но и некий романтический ореол. Пространство, задаваемое образом жителя Центральной Европы, оценивается в аксиологическом ключе Западной Европы как место, в котором есть проблемы, но оно может быть обозначено как достойное для человеческого существования. Как никакой другой, центральноевропейский дискурс отмечен перспективным мышлением. Корпус метафорики здесь подчинен требованиям гуманизации постсоветских mass media. Центральноевропейская образность в полной мере подтверждает мысль о том, что изменяющийся мир требует приложения нравственных усилий.
 

Литература

Айзенк, Г.Ю. Количество измерений личности: 16, 5 или 3? - критерии таксономической парадигмы / Г.Ю. Айзенк // Иностранная психология. 1993. Т. 1. № 2. С. 31-44.
Апанович, Ф. Образы России и Европы в прозе и дневник Михаила Пришвина / Ф. Антонович. - Катовице, 2002.
Клонингер, С. Теории личности. Познание человека / С. Клонингер. - СПб., 2003.
Клочко, Н. Внешний мир и внутренний порядок современных славянских политических логосфер / Н. Клочко. - Прага, 2005.
Кобозева, И.М. Семантические проблемы анализа политической метафоры / И.М. Кобозева // Вестник МУ. 2001. Сер. 9. Филология. № 6. С. 132-149.
Лепавцов, A. Ко може гарантира сигурноста на Балканот / А. Лепавцев. - Скопjе, 1995.
Мягкова, Е.Ю. Эмоции в сознании носителя языка / Е.Ю. Мягкова // Языковое сознание: теоретические и прикладные аспекты. - Москва - Барнаул, 2004. - С. 86-101.
Петренко, В.Ф. Психосемантика сознания / В.Ф. Петренко. - М., 1989.
Потебня, А.А. Из записок по русской грамматике / А.А. Потебня. - М., 1958. Т. 1.
Розенштокк-Хюсси, O. Великие революции. Автобиография западного человека / О. Розенштокк-Хюсси. - New York. 1999.
Kločko N. Kulturní zvláštnosti moderních slovánských politických logosfér. - Praha, 2004.
Lakoff G. The contemporary theory of metaphor. Metaphor and thought / Ed. By A. Ortony. Cambridge. 1993.
Lakoff, G., & Johnson, M. Metaphors we live by. Chicago and London, 1980.

Hosted by uCoz