Н. А. Мещерский

К ВОПРОСУ О КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ ЛИТЕРАТУРНО-ПИСЬМЕННЫХ ЯЗЫКОВ

(Избранные статьи. - СПб., 1995. - С. 12-21)

 
Наука о языке обычно имеет дело с такими классификациями языков, как генеалогическая и типологическая. В первой из них языки объединяются в группы (семьи и ветви) в зависимости от исторически засвидетельствованной общности их происхождения от единого праязыка (языка-основы). В типологической классификации языковые группы объединяются по общности их грамматических примет, морфологических или синтаксических. Наряду с двумя названными общепринятыми классификациями языков может быть выдвинута классификация по признаку культурно-исторической общности, объясняемая особенностями их исторического и культурного развития и процессами взаимодействия языков и их носителей.
В то время как генеалогическая и типологическая классификации языков разработаны достаточно подробно и обстоятельно, на классификацию языков по признаку их культурно-исторической общности почти еще не обращали внимания. Лишь в самые последние годы, главным образом по инициативе Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы, на первый план выдвигаются проблемы, связанные с необходимостью изучения языка в неразрывной связи с культурой народа (57; 58].
Генеалогическая и типологическая классификации языков применимы как к языкам народно-разговорным, так и к литературно-письменным. Культурно-историческая классификация имеет дело почти исключительно с литературно-письменными языками, с закрепленными на письме вариантами языков, обслуживающих этнические коллективы народностей или наций. Культурно-историческая общность между языками вызывается чаще всего экстралингвистическими факторами в процессе их развития. При этом в такую общность нередко вовлекаются языки различного в генетическом отношении происхождения и не сходные по чертам их типологии. Так. например, в состав культурно-исторической общности языков, сложившейся около начала нашей эры в пределах восточного Средиземноморья, входили языки, принадлежавшие к таким различным ветвям индоевропейской языковой семьи, как греческий, славянский, готский и армянский, а кроме того, к этой же общности примыкали и языки семитические (сирийский), хамитский (египетский-коптский) и иберо-кавказский (грузинский). Из перечисленных языков некоторые (индоевропейские, семитские) принадлежали к числу флективных; коптский язык отличался ярко выраженным аналитическим типом; грузинский, как и другие иберо-кавказские языки, условно мог быть отнесен к языкам так называемого эргативного строя. Однако с течением времени между языками, различными по своему происхождению и по первоначальным типологическим характеристикам, в результате их активного взаимодействия может решиться общность по ряду лексических и грамматических признаков, проявляющихся вовне как общие черты их структурного единства. Сказанное преимущественно относится к лексико-семантической и стилистической системам языков.
В процессе формирования групп языков, объединяемых культурно-исторической общностью, какой-либо из литературно-письменных языков данного географического ареала в силу ряда исторических причин выступает в качестве языка центрального, ведущего; остальные же языки, входящие в эту же культурно-историческую общность, могут рассматриваться как языки периферийные, испытывающие на себе воздействие со стороны ведущего языка.
Так. в составе уже рассмотренной нами культурно-исторической общности восточного Средиземноморья центральным, ведущим становится греческий язык, точнее обшегреческий язык эпохи эллинизма и Римской империи, язык, исторически сложившийся как общий (койнэ) не только для всех эллиноязычных племен, но и для других народностей, населявших в период около начала нашей эры районы восточного Средиземноморья, подвергавшиеся эллинизации (после завоевания Александром Македонским). а затем подпавшие под власть Римской империи. Такие же языки, как арамейский (сирийский) в Сирии и Месопотамии, коптский в эллинистическом Египте, армянский (грабар) и грузинский в Закавказье, а некоторое время спустя готский и славянский (на Балканском полуострове и в Причерноморье) вступили в качестве периферийных языков в названный культурно-исторический круг.
Параллельно с этим кругом языков в ту же раннефеодальную эпоху существовали и развивались другие культурно-исторические языковые общности: западно-средиземноморская (во главе с латинским языком), включавшая в себя языки народов европейского Запада. В состав данного западно-европейского языкового круга наряду с романскими и германскими языками, наряду с кельтским языком входят и некоторые славянские: польский, чешский, словенский, хорватский. Затем к этой же западно-европейской языковой общности примыкают и такие языки финно-угорской семьи, как венгерский, финский, эстонский.
Формирование вышеназванных культурно-исторических языковых групп принадлежит периоду раннефеодального общества, однако они продолжают функционировать и позднее, в эпоху развитого феодального строя. В тот же период, когда функционировали восточно-средиземноморский и западно-европейский культурно-исторические циклы языков, на других географических ареалах формировались иные языковые циклы. Назовем ближайшие из них в географическом отношении. С востока к восточно-средиземноморскому циклу примыкал круг литературно-письменных языков мусульманского культурного мира. В центре данною круга языков находился классический арабский язык как язык Корана. Под непосредственным воздействием этого центрального в культурно-историческом отношении языка формируются литературно-письменные языки средневекового Ирана (фарси), раннетюркский (чагатайский) литературно-письменный язык, а также малайский литературный язык на Малаккском полуострове и в Индонезии.
В Юго-западной и Центральной Азии роль ведущего языка принадлежала в этот же период санскриту, сыгравшему выдающуюся роль в жизни народов индуистско-буддийского культурно-исторического крута, в том числе Тибета и Монголии. Наконец, в Восточной Азии формируется культурно-исторический цикл с древнекитайским письменно-литературным языком в качестве своего эпицентра, круг, к периферии которого затем примыкают языки Кореи и Японии.
В процессе взаимодействия между собою языки, образующие каждый из названных культурно-исторических циклов, влияют друг на друга преимущественно на уровне лексики и фразеологии. При этом ведущий язык может не только воздействовать на языки периферии, но и сам в какой-то мере подвергаться воздействию с их стороны. Так, греческий язык эпохи эллинизма не только становится источником заимствований для таких языков, как коптский, сирийский и другие, но и сам приобретает отдельные лексико-семантические черты периферийных языков. Имеются, например, и виду нередкие арамеизмы в греческом языке перевода Библии (Септуагингы) или произведений Нового завета. Подобные арамеизмы могут не только рассматриваться как результат непосредственного языкового воздействия со стороны переводимого оригинала, но и признаваться чертами, характерными для народно-разговорной речевой стихии эллиноязычного населения Востока Римской империи в период около начала нашей эры.
Греческий язык римской и византийской эпохи отразил в своем развитом строе не только взаимодействие с языками, непосредственно примыкавшими к его собственно культурно-историческому циклу, но и с ведущим языком соседнего круга, с государственным языком всей империи - латинским. Наряду с арамеизмами в греческой лексике и фразеологии данного периода отмечаются и нередкие латинизмы, как например, слова кентурион - 'сотник', кинсон - 'подать, налог', кустодия - 'стража' в языке произведений Нового завета. Таким образом, греческий язык данного исторического периода обогатился достижениями речевой культуры народов Востока и Запада.
Какие же собственно лингвистические признаки могут рассматриваться в качестве примет культурно-исторической общности?
Нам кажется, на первый план здесь должен быть выдвинут признак семантической общности языков. Эта семантическая общность между языками различного генетического происхождения и различного типологического строения образуется именно в результате длительного сосуществования народностей, бывших носителями одной и той же культуры, одной и той же общественной идеологии, приверженцами одних и тех же моральных принципов.
Для более поздних исторических периодов о подобного рода семантической общности между языками, о наличии у них единой семантической системы писал акад. Н.И. Конрад: "Исторический процесс показывает, что языки отдельных частей человечества неуклонно идут к сближению именно в этом (т.е. в семантическом) смысле, при сохранении и даже развитии самобытных черт... Можно сказать, что в наше время огромная часть человечества, во всяком случае его ведущая часть, обладает общим языком. Общность языка в этом случае - одинаковость семантической системы при разных формах ее выражения. Такая общность развивается и поддерживается в процессе совместной жизни и деятельности" [134, с. 476). То. что в данном случае отнесено акад. Н.И. Конрадом к нашим дням, в какой-то мере типично и для предшествующих этапов культурно-исторического развития человечества. Постепенное образование и накопление семантической общности между языками, принадлежащими к одному и тому же культурному кругу народов. происходило исподволь и, несомненно, начало уже ощущаться в эпоху зарождения феодального строя.
Мы могли бы показать явное наличие единой и обшей семантической системы в языках народов, составляющих восточно-средиземноморский культурный круг в период перехода от рабовладельческой формации к феодализму, если бы понаблюдали за лексической передачей в этих языках таких концептов и понятий, как, например, вера и закон, воспринимаемых преимущественно в конфессиональных значениях. То же может быть отнесено и к понятиям добро и зло, грех и спасение, блаженство и мучение и т.п. Во всех языках данного культурно-исторического круга смысловое содержание подобных концептов полностью совпадало. Этой семантической общностью обеспечивалась. между прочим, относительная легкость перевода с одного языка на другой идеологически сходной литературы той эпохи.
Наличие семантической общности способствовало и свободному проникновению лексики одного языка в другие языки того же культурно-исторического цикла. И в данном случае первенство принадлежало языку ведущего в идеологическом отношении народа. Этим объясняется проникновение в период около начала нашей эры греческих слов во все языки народов восточного Средиземноморья. Заимствования из греческою языка отмечаются во всех без исключения языках данного ареала: сирийском, коптском, готском, армянском, грузинском и древнеславянском. Однако фонд лексики, заимствованной из греческого, во всех этих языках различен и по широте, и по охвату понятий, и по характеру функционирования именно в данном языке.
Представляло бы, несомненно, актуальную и важную в лингвистическом отношении задачу сравнить и проследить за тем, какие слова заимствованы из греческого языка и как именно они функционировали в названную эпоху в каждом из выше перечисленных языков. Совпадений в использовании заимствований не было. Это видно, например, из передачи н данных языках такого центрального для общепринятой тогда идеологии понятия-термина, как Христос. Если в коптском и славянском греческое слово используется именно как термин, то в сирийский язык оно не проникло, и там сохранился исконный семитский эквивалент - слово мшиха - 'помазанник'. Не было единства и в заимствовании служебных слов. В то время как в коптском мы находим почти всю систему греческих подчинительных и сочинительных союзов - ни в сирийском, ни в славянском, ни в готском такого проникновения служебных слов греческого происхождения не было, и все эти языки использовали служебные слова исконного происхождения.
Полного обследования заимствованной лексики из греческого языка не производилось ни по одному из названных языков. Тем более не было сопоставительного изучения. Мы можем отметить лишь несколько интересных для нас и этом плане наблюдений, сделанных уже почти 130 лет назад Ф.И. Буслаевым в его магистерской диссертации, где он сопоставил отдельные лексико-семантические циклы по греческому, славянскому и готским языкам [55] (см. также: [139]). Так, несомненный интерес и для наших дней представляют сделанные им наблюдения над распространением и употреблением в названных языках слова-понятия крест, которое приобретает особо важное значение как знак и символ всего христианского учения.
В греческом языке слово σταυρός первоначально имело лишь одно значение, служа названием позорного орудия казни, которому обрекали в Римской империи восставших рабов.
Это существительное принадлежало к тому же лексическо-семантичесхому кругу, что и глагол σταυροθηναι - 'распинать', 'подвергать позорной казни'. В греческом крест и распятие были однокоренными словами. Такие языки, как сирийский и готский, используя для выражения этого же понятия слова своего исконного словарного фонда (в готском крест - 'виселица'), сохранили, однако, неприкосновенность лексико-семантического круг крест - 'распятие, орудие казни'. Коптский язык предпочел заимствование из греческого пстаурос, но в нем сохранилось в неприкосновенности семантическое соотношение с понятием распятие. Славянский же язык в данном случае произвел разрыв вышеназванного семантического поля. Слово крест вошло во все славянские языки, будучи, по-видимому. первоначально заимствовано из древневерхненемецкого Khrist, т.е. Христос. Слово крест в значении символа христианства принято во всех славянских языках. Сейчас оно функционирует в восточно-славянских и южно-славянских именно в этом, первоначальном значении. Западно-славянские языки - польский и чешский - утратили первоначальное значение слова крест, однако сохранили словарное гнездо вторичного происхождения, обозначая однокоренными словами понятие крестить, т.е. обращать в христианство. В то же время во всех христианских языках не ощущается связи этого корнеслова с понятием распятие. Слово крест не воспринимается славянами как обозначение орудия казни. Для славян крест - это лишь символ победы христианства, тот "знак", который обеспечивает победу над врагами веры. Ср. известное явление этого знака императору Константину Великому в 313 г. накануне его победы над войсками Максенция: In hoc signo vincis! - 'сим победиши'. Таким образом, славянский язык уже с начала литературного развития сохранял единство с языками своего культурно-исторического круга, обладая в то же время и семантической автономностью, самобытностью, проявлявшейся в независимом от греческого языка способе выражения понятий и связей между ними. Возможно, что здесь сказалось и то обстоятельство, что славянский язык занимал место на крайнем северо-западном фланге восточно-средиземноморского культурно-исторического ареала и в начальный период своего развития соприкасался с языками латинско-германского культурного круга. Это, между прочим, проявилось в раннем проникновении в его лексику таких латинских слов, как олтарь, мьша (месса - церковная служба), комканье (причащение) и некоторых других.
Кроме непосредственных лексических заимствований - кроме слов, оставляемых без перевода при переходе из одного языка в другой, - следует назвать и весьма распространенный во все исторические эпохи прием лексико-морфологического (и семантического) калькирования. В данном случае и в славянском отмечается заметное воздействие греческого языка-источника. Обычны такие примеры слов-калек, точно повторяющих словообразовательные модели языка-источника, как, например, благоразумие, благообразный, злоумие, злообразный и т.п. Однако следует отметить, что многократно производившиеся исследования над функционированием сложных слов-калек в языке славянских переводов в сопоставлении с их греческими оригиналами доказали, что словообразовательные модели композита были исконно присущи славянскому языку и что поэтому отнюдь не следует в каждом образовании подобного типа видеть обязательно прямой сколок с греческого оригинала [120, т. II, с. 220-250; 73; 354, S. 31-45).
Общим достоянием всех языков восточно-средиземноморского культурно историческою круга была также антропонимика, свод личных имен людей, церковного календаря, в котором каждый из дней года отводился для воспоминания о каком-либо достопамятном лице или событии. В свод личных имен вошли антропонимы древнееврейского происхождения - имена персонажей Ветхого завета: Авраам, Давид, Соломон, Моисей, Сарра, Ревекка и т.д. Основной фонд антропонимики составляли имена греческого происхождения: Василий, Григорий, Николай, Елена, Ирина и другие. К ним присоединялись также имена латинские: Виктор, Константин, Юлиан, Валерия, Татиана. Однако наряду с этим в фонд антропонимики вошли и имена сирийские: Марфа, Варлаам, Авгар; коптские: Пахомий, Паисий, Патапий, Онуфрий, Таисия. Впоследствии фонд именослова пополнялся за счет имен грузинских (Нина), славянских (Вячеслав, Борис, Глеб, Людмила) и других. Все эти имена употреблялись народами восточного Средиземноморья в период средневековья. Именно в этом антропонимическом фонде яснее всего проявился международный и межъязыковой культурно-исторический цикл.
Следует сказать также о фразеологической общности всех этих языков. В них, как, впрочем, и в языках западно-европейского цикла, укоренялись и распространялись одни и те же традиционно-книжные фразеологические единицы, имеющие своим источником библейский ветхозаветный и новозаветный каноны. Сюда отнесем выражения: во веки веков, во главу угла, глас вопиющего в пустыне, хранить как зеницу ока, камень преткновения, краеугольный камень, святая святых, суета сует и другие, восходящие к книгам Библии. Не менее употребительны такие устойчивые фразы и сочетания, как: блудный сын, гроб повапленный, ищите и обрящете, много званных, но мало избранных, бревно в чужом глазу и другие, взятые из Евангелия и других источников Нового завета. Наличие подобных библеизмов характеризует фразеологический фонд всех языков восточно- и западно-христианского культурно-исторического круга, подобно тому как в языках мусульманского Востока - арабском, персидском, тюркском - бытуют и афоризмы, имеющие своим источником Коран и Сунну.
Наконец, культурно-историческая близость между языками проявляется еще и в заметной синтаксической их близости, варьирующейся в зависимости от конкретных условий межъязыкового взаимодействия.
Во всех языках восточно-средиземноморского цикла наблюдается известная близость к синтаксису греческого языка эллинистической и римской эпох. Эго ощущается в различной мере и степени и в сирийском, и готском, и славянском языках, и особенно коптском. Как структура простых предложений, особенно на уровне словосочетаний, так и структура сложных предложений с паратаксисом и гипотаксисом, обнаруживают во всех языках данного цикла заметное сходство, которое можно объяснить не столько прямым воздействием на них греческого синтаксиса, сколько тем, что мы могли бы назвать "синтаксической индукцией". Под воздействием языка с более развитым синтаксическим строем, каким был греческий язык эллинистического периода, в самом грамматическом строе языков периферии развиваются и начинают функционировать новые синтаксические возможности, исконно заложенные в их структуре, но ранее остававшиеся неиспользованными. Это относится, например, к таким конструкциям, как оборот дательного самостоятельного, а также к другим функциональным эквивалентам греческого родит. пад. в древнеславянском и древнерусском литературном языке [207].
В процессе своего дальнейшего развития литературные языки тех или иных народов, примыкавшие сначала к одному культурно-историческому кругу, могут переключаться в какой-либо другой цикл, испытывая на себе воздействие со стороны языков. Так, если древнерусский литературный язык в начальный период своего развития фигурировал в составе восточно-средиземноморского цикла языков, то с конца XVII - начала XVIII в. он переключается в сферу воздействия литературных языков Западной Европы: сначала латинского и немецкого, зачем (со второй половины XVIII в.) - французского. И при этом в результате активного межъязыкового взаимодействия происходит формирование общей семантической системы, проникновение заимствованной лексики (преимущественно из французского языка - визит, вояж, портрет, силуэт, пейзаж и т. л.); проникновение морфологических переснимков типа промышленность, влюбленность; усвоение французской фразеологии (не в своей тарелке, строить куры, утро лет, вечер жизни и др.). Наконец, в этот период русский литературный язык испытываем воздействие западно-европейских языков в области синтаксиса (сначала латинского и немецкого, затем французского) и к порядке слов, и в структуре предложений (например, независимые причастные или деепричастные обороты в языке Д.И. Фонвизина, А.Н. Радищева, А.И. Герцена. Л.Н. Толстого и др.) [66, с. 120-180].
И в данном случае уместно было бы сказать о своеобразной "синтаксической индукции", не нарушающей собою самобытности строя заимствующих языков, а только способствующей активизированию тех возможностей, которые были в них заложены изначально.
Дальнейшее движение языков в сторону взаимной культурно-исторической общности и сближения между собою можно проследить уже о XX в., после победы в нашей стране Великой Октябрьской социалистической революции и образования Союза Советских Социалистических Республик. Формируется новое культурно-историческое единство всех языков народов СССР, независимо от их генетического происхождения и типологических различий. При ведущей роли русского языка как языка межнационального общения и сотрудничества между нациями и народностями нашей страны день ото дня наблюдается прогрессирующее сближение языков между собою. И это снова проявляется в образовании общей семантической системы, в создании общего фонда лексики (советизмы), в усвоении интернациональной лексики во всех языках народов СССР через посредство русского языка, в развитии сходной научно-технической терминологии [77]. К этому следует присоединить и распространение во всех языках народов СССР общей фразеологии марксизма-ленинизма (типа революция - локомотив истории, всерьез и надолго и др.). Наконец, как и в другие эпохи, в подобных языковых ситуациях наблюдается воздействие синтаксических конструкций русского языка в сфере структуры осложненных и сложных предложений на синтаксис молодых, формирующихся литературных языков народов СССР. Однако все это составляет тематику другой серьезной и актуальной работы.
 

Литература

55. Буслаев Ф.И. О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову евангелию: Магистерская диссертация. М., 1848.

57. Верещагин Е.М. Вопросы теории речи и методики преподавания иностранных языков. М., 1969.

58. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Лингвистическая проблематика страноведения в преподавании русского языка иностранцам. М., 1971.

66. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX вв. 2-е изд. М., 1938.

73. Вялкина Л.В. Сложные слова в древнерусском языке (На материале письменных памятников XI - XIV вв.): Автореф. канд. дис. М., 1965.

77. Герд А.С. Формирование научной терминологии в языках народов СССР // Вестн. ЛГУ. 1973. № 14. С. 117-121.

120. Истрин В.М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. "Хроника" Георгия Амартола в древнем славенорусском переводе. В 3-х т. Пг., 1920-1930.

134. Конрад Н.И. Запад и Восток. 2-е изд. М., 1972.

139. Копыленко М.М. О греческом влиянии на язык древнерусской письменности // РР. 1969. № 5. С. 96-103.

207. Мещерский Н.А. О синтаксисе древних славяно-русских переводных произведений //Теория и критика перевода. Л., 1962. С. 83-103.

354. Höherl A. Zur Übersetzungtechnik des altrussischen "Jüdischen Krieges" des Josephus Flavius. München, 1970.

Hosted by uCoz