Число малых языков стремительно сокращается, поэтому так необходимы как можно
более полные описания живых языков. Этой цели и служит российское энциклопедическое
издание "Языки мира".
"Языки мира" - это специальный термин. Так принято обозначать наши
человеческие языки (от русского и английского до алеутского и таитянского) в
том случае, когда речь идет обо всех этих языках в целом - о коллекции из примерно
шести тысяч экземпляров, каждый из которых - единственная в своем роде загадка.
Примерно с середины XIX века стало модным сравнивать языки с живыми организмами.
Сравнение это, дожившее и до наших дней и небесспорное, - дань той эпохе, когда
"царицей наук" была дарвиновская биология. Но в одном отношении оно
довольно точно. Языки тоже рождаются и умирают.
Язык умирает, когда не остается людей, которые усваивают его в младенчестве
как первый язык общения с окружающим миром (такой язык называется "родным"
или "материнским"). Язык, который перестает быть родным для кого бы
то ни было, становится "мертвым" (это тоже научный термин). Конечно,
современные школьники читают тексты на мертвом латинском языке, а врачи всего
мира до сих пор выписывают на нем рецепты. Однако такие языки не живут и не
развиваются: это музейные экспонаты. В большинстве же случаев мертвый язык обречен
на быстрое и безвозвратное забвение, особенно если ему не повезло при жизни
обзавестись письменностью. Конечно, языки умирали всегда, но раньше они еще
и возникали: один и тот же народ, разделившись и разошедшись на большие расстояния,
начинал через несколько столетий говорить на разных языках. Современный же мир
слишком един для того, чтобы в нем могли возникать новые языки.
Считается, что каждый год на Земле исчезает несколько - от трех до семи -
языков. Если нынешние процессы будут идти прежними темпами (гарантировать это,
впрочем, нельзя), то довольно скоро языки-гиганты (такие, как индонезийский,
испанский, арабский и, разумеется, английский) поглотят малые и средние языки
и начнут сливаться друг с другом. Правда, до того времени, когда весь мир заговорит
на каком-нибудь едином "англокитайском", все-таки еще далеко, но то,
что число малых языков сейчас стремительно сокращается, неоспоримый факт. Хорошо
это или плохо?
Ответить на этот вопрос не так просто. С одной стороны, если на каком-то языке
сейчас изъясняются только 50 или 100 человек, то он обречен исчезнуть в течение
одного поколения. Говорящие на нем просто вынуждены будут раствориться в более
многочисленных народах, чтобы обеспечить свое каждодневное существование (о
таких вещах, как художественная или тем более научная литература на этом языке,
естественно, можно даже не упоминать - этой "роскоши" порой лишены
даже языки, на которых говорят не десятки и сотни, а тысячи и миллионы людей).
Почти невозможно прожить жизнь, пользуясь только языком своей деревни. Даже
чтобы пойти на базар в ближайший город, часто надо уметь говорить на другом
языке. А чтобы окончить школу? Поступить в престижный университет? Получить
хорошую работу? При этом львиная доля информации, необходимой современному человеку,
существует лишь на нескольких "мировых" языках. Если человек, которому
не повезло говорить на "большом" языке с детства, не хочет существовать
в полной изоляции, он должен овладеть одним, а чаще несколькими иностранными
языками. Человек, однако, существо довольно ленивое: если, кроме своего родного
языка, ему приходится учить какой-то другой, как более нужный, то он в конце
концов этот другой язык предпочтет родному. Так происходит, например, со вторым
или третьим поколением иммигрантов в чужой стране.
Но если с практической точки зрения один язык лучше, чем много, то с других
точек зрения исчезновение любого языка - безо всякого преувеличения - культурная
катастрофа.
Можно ли их спасти?
Благодаря усилиям энтузиастов-биологов (таких, например, как Даррелл или Гржимек)
движение за спасение редких и исчезающих видов животных во второй половине XX
века стало почти массовым. По крайней мере в "благополучных" странах
общественное мнение рассматривает как трагедию исчезновение какого-нибудь вида
землеройки или сокращение ареала ястреба. Спору нет, исчезновение землеройки
достойно сожаления - как всякое уменьшение разнообразия, оно ведет к обеднению
и упрощению нашего мира и тем самым несет в себе опасность. Но утрата языка
по своим культурным последствиям - бедствие, размеры которого вообще трудно
переоценить.
Что ценного для человечества, например, в энецком языке (на котором сейчас
говорят около 200 человек на Таймыре, почти все старше 40 лет) или в языке под
названием рапануи (на котором говорят не больше тысячи жителей острова Пасхи)?
Сегодня можно считать доказанным, что язык не просто инструмент для общения
или передачи информации. Язык - это также (а может быть, прежде всего) инструмент
познания мира и способ хранения этих знаний. Человек мыслит с помощью языка,
и при этом далеко не безразлично, с помощью какого языка человек мыслит. Инструмент
в данном случае влияет на результат.
Несколько упрощая суть дела, можно сказать, что в каждом языке содержится
особая философия, особый способ восприятия мира. Каждый язык незаметно приучает
говорящих на нем людей думать на особый лад: на что-то обращать внимание, чему-то
придавать первостепенное значение, чего-то вовсе не замечать. В каждом языке
есть слова, в концентрированном виде выражающие специфику культуры народа, который
говорит на этом языке. Но "индивидуальность" языка проявляется в выборе
не только абстрактных, но и самых обычных слов и даже грамматических конструкций
- все это отражает особое видение мира в данной культуре. Эта истина хорошо
известна всем, кто много занимался переводами с одного языка на другой. Даже
в близких языках найдется немало слов и конструкций, которые нельзя перевести
с одного языка на другой буквально. Если вы хотите хорошо говорить и писать
на иностранном языке, то самый лучший совет, который обычно дает опытный преподаватель,
- не пытаться ничего переводить на этот язык со своего родного, а просто начать
думать на этом языке. Но ведь это и значит, что механический переход из одного
языка в другой невозможен: меняя язык, мы на самом деле меняем личность. Поэтому
то, что сказано, например, по-японски, не может быть передано ни средствами
английского, ни средствами русского языка без каких-то очень существенных потерь.
Чтобы немного пояснить эту мысль, посмотрим на любой русский текст. Пусть
в нем даже не будет таких специфичных для русского сознания и безусловно непереводимых
понятий, как "удаль", "ухарство", "бесшабашность"
или из другой области - "разгильдяйство", "хамство", "халтура"
(или совсем новое слово "халява"). Пусть в нем не будет и таких, казалось
бы, более простых, но также нелегких для передачи на чужом языке слов, как "уютный",
"душевный", "заглянуть на огонек" или "допрыгаться".
Достаточно поставить куда более скромный эксперимент: попытаться без потерь
перевести с русского вот такую, например, фразу: "Ну что же ты сахарку
хоть пол-ложки-то себе не положишь?" В ней нет ни особенно редких, трудных
или необычных слов, ни особенно загадочных грамматических форм и конструкций.
Но попробуйте найти полноценный иноязычный эквивалент для русских частиц "то",
"же" или "хоть", или для русского уменьшительного суффикса,
или даже для емкого дательного падежа "себе". Конечно, иностранцу,
в общем, можно довольно хорошо объяснить, чем отличаются друг от друга "сахар"
и "сахарок". Но на многих ли языках эту разницу можно так же кратко
и точно передать?
Но ведь не только русский язык полон непереводимыми формами, словами и конструкциями.
В русском их не больше и не меньше, чем в любом другом языке, будь то английский,
японский или тот же рапануи.
Итак, каждый язык - это ключ к системе знаний о мире. Такие знания приобретают
особую ценность для изучения истории народов, человеческой психологии, разных
вариантов и возможностей развития человека, но, конечно, они могут быть использованы
и во многих других областях. Проблема, однако, состоит в том, что, пока наука
размышляет о том, как лучше использовать кладовые коллективной памяти, сами
эти уникальные кладовые одна за другой исчезают безвозвратно. Вот почему для
нас должен быть ценен любой язык, независимо от того, сколько людей на нем говорят
и пользуются ли эти люди компьютерами или каменными топорами. "Примитивных"
языков, как давно известно, не существует; более того, пожалуй, нигде лингвисты
не сталкивались с такими неправдоподобно сложными и завораживающе красивыми
грамматическими структурами, как на Новой Гвинее, Крайнем Севере или в джунглях
Амазонки.
Сегодня лингвисты буквально с отчаянием наблюдают необратимый процесс сокращения
и унификации языковой палитры человечества. Разумеется, не в их силах остановить
или хотя бы замедлить процесс. Единственное, что они способны сделать - сохранить
в как можно более полном виде то, что еще доступно, иначе говоря, создать как
можно более полные описания живых языков. И начинать при этом, конечно, надо
с тех, чье существование сейчас в наибольшей опасности. Именно для этих языков
в первую очередь должны быть написаны подробные грамматики, составлены полные
словари, собрано и переведено как можно больше аутентичных текстов - сказок,
легенд, пословиц, хроник и родословных, историй из жизни, бытовых диалогов.
Выполнить эту задачу непросто: с одной стороны, общество, к сожалению, еще
не готово в полной мере осознать ее важность. Те, у кого есть деньги, скорее
вложат их в изучение и продвижение "мирового" языка, потому что практическая
польза от его знания очевидна, а можно ли извлечь сиюминутную выгоду из сколь
угодно полной энецкой грамматики? Между тем для описания исчезающих языков нужно
организовывать длительные экспедиции в труднодоступные (а часто и опасные) места,
оплачивать труд тех, кто будет делиться знанием своего родного языка, и, конечно,
усилия квалифицированных специалистов. И здесь мы сталкиваемся со второй стороной
проблемы. Не так просто создать хорошие описания языка. Это трудно даже для
таких языков, на которых говорят миллионы людей и которые преподаются в сотнях
университетов. Много ли хороших грамматик французского или русского языка? Но
если ваша французская грамматика о чем-то умалчивает, знакомый француз всегда
ответит на каверзный вопрос. А что должен чувствовать лингвист, который пишет
грамматику, понимая, что скоро никто не сможет ответить ни на один вопрос про
этот язык?
Для хорошего описания языка нужна хорошая теория языка. Необходимо развивать
теоретическую лингвистику, науку, которой занимается не так много специалистов
и которой, в отличие от практического преподавания иностранных языков, мало
где обучают. Относительно неплохо с преподаванием этой дисциплины обстоит дело
лишь в нескольких крупных центрах, прежде всего в США, в Австралии, а также
в Московском университете на отделении теоретической и прикладной лингвистики,
известном, в числе прочего, и своими многолетними экспедициями в Дагестан, на
Памир, в Сибирь, на Дальний Восток и другие интересные в языковом отношении
уголки нашей страны.
Но сделать здесь предстоит во много раз больше того, что уже сделано. Поэтому
так ценен любой удачный опыт, пусть даже в каких-то отношениях и несовершенный.
К таким опытам вполне можно отнести и многотомное энциклопедическое издание
"Языки мира", с момента начала работы над которым как раз исполнилось
25 лет.
Языки мира в "Языках мира"
"Языки мира" - издание во многих отношениях уникальное. Это касается
как содержательной стороны проекта, так и истории его воплощения в жизнь.
Конечно, идея энциклопедии, в которой можно было бы найти достаточно подробные
сведения обо всех известных человеческих языках, сама по себе не нова. Ближе
всего к ее реализации подошли в 20-е годы во Франции; в работе участвовали ведущие
лингвисты того времени, но на втором томе издание прекратилось (тем не менее
во французской энциклопедии содержались краткие сведения приблизительно о двух
тысячах языков, то есть в той или иной форме было охвачено около трети всех
живых языков).
Замысел российского издания с самого начала был впечатляюще бескомпромиссным:
предполагалось охватить все человеческие языки, о которых доступна хоть какая-то
информация. Но этот замысел возник в 1975 году, когда дряхлеющей и неповоротливой
бюрократической машине "советской науки", казалось бы, впору было
порождать только утопии, обреченные либо на скорое забвение, либо - что почти
то же самое - на "вечное" исполнение. Ни того, ни другого, однако,
не случилось, и одно это позволяет считать "Языки мира" своего рода
феноменом. При этом издание сумело оказаться нестандартным, интересным и просто
хорошим по качеству. В результате сегодня можно констатировать очень важный
психологический сдвиг в сознании "лингвистической общественности":
в издание поверили, его тома стали стремительно исчезать из продажи, на них
стали ссылаться. Более того, теперь почти никто не сомневается, что проект будет
завершен: с 1993 года, когда закончился подготовительный период, и до настоящего
времени вышло уже 10 томов, каждый из которых посвящен определенному ареалу
или группе родственных языков; несколько очередных томов ждут своей очереди
в издательствах, остальные - в работе. А ведь были времена, когда этот проект
называли "лингвистическим БАМом"...
Причина успеха, в общем, не оригинальна: просто проектом занимались не чиновники
и не равнодушные исполнители, а энтузиасты. Сначала это была Марина Андреевна
Журинская, которой удалось не только собрать около десятка нестандартно мыслящих
лингвистов, но и заставить их за сравнительно короткий срок разработать жизнеспособную
типовую схему описания языка - идеологического "нерва" всего проекта.
К началу 90-х годов накопилось довольно много материала - отдельных статей,
описаний групп языков, а также разного рода черновиков, набросков и заготовок,
и тут возникла новая проблема. Как превратить весь этот интересный, но разношерстный
и часто сырой материал в стройные статьи энциклопедии? И, главное, как добиться
издания всей этой огромной массы текстов, если в то время (как, впрочем, и теперь)
получение вовремя шестисот рублей зарплаты научного сотрудника воспринималось
как неожиданный подарок судьбы? На этом этапе "Языкам мира" повезло
еще раз - за неблагодарную черновую работу по превращению груды папок с пожелтевшей
машинописью в известные теперь всем тома в твердом сером переплете взялся Андрей
Александрович Кибрик. Именно он вместе с еще тремя сотрудниками маленькой рабочей
группы Института языкознания Российской академии наук сумел с редкой обстоятельностью
и настойчивостью привести материалы в порядок, унифицировать и улучшить описания,
наконец, добиться грантов на публикации, а в некоторых случаях даже заплатить
авторам статей гонорар (практика, почти исчезнувшая из современного научного
быта).
Проекту "Языки мира" удалось преодолеть сначала фантомы советского
бюрократизма, а потом - постсоветскую разруху и обнищание. Это удивительный
и отрадный факт. Может быть, это значит, что счастливым исключениям найдется
место не только в судьбе научных проектов, но и в судьбе многих - пока еще живых
- языков нашей планеты.
