(Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - Т. 49. № 6. - М., 1990. - С.
483-493)
Постоянным предметом размышлений у языковедов является вопрос о причинах и
формах развития строя языка. Особое место в проблематике исторических исследований
занимает изучение типологических сдвигов, наблюдаемых в системе языка, приводящих
иногда к радикальным изменениям самого языкового типа. В настоящее время подобная
проблематика не обязательно связана с типологической классификацией языков мира.
В XIX в. основоположники сравнительно-исторического языкознания (Ф. Бопп, А.
Шлейхер, Я. Гримм и др.) с неизбежностью должны были обратить внимание на кардинальные
отличия в грамматических построениях древних индоевропейских языков (греческого,
латинского, санскрита) в сравнении с современными языками, принадлежащими к
тем же генетическим группировкам.
Если В. фон Гумбольдт, рассматривая языки, относящиеся к изолирующему, агглютинативному,
флективному и инкорпорирующему типам, хотя и отмечал флективный тип как более
совершенный, но все же выстроил вышеуказанные типы в один ряд, то А. Шлейхер
занял более решительную позицию и обосновал стадиальную последовательность всех
типов языка, объявив флективный тип высшим достижением в развитии структуры
языка.
Из работ по сравнительно-исторической и типологической тематике, проводившихся
во второй половине XIX в., вытекало, что типологическая классификация языков
может иметь свои историко-типологические корреляты. Для истории лингвистических
исследований не столь уж важным оказался тот оценочный аспект, который приобрела
полемика вокруг решения вопроса о соотносительных качествах языков флективного
и аналитического строя. Известно, что в противоположность Шлейхеру, считавшему
элементы аналитизма в современных европейских языках признаками разложения и
деградации флективного строя, характеризовавшего индоевропейский праязык, О.
Есперсен выдвинул положение о совершенстве аналитического строя как наиболее
экономного способа выражения грамматических значений [1, 21].
Полемика вокруг вопроса о преимуществах и недостатках тех или иных грамматических
процедур довольно быстро утратила свою актуальность. Углубленные работы по определению
семантики грамматических категорий и формы их передачи в языках мира показали,
что те грамматические приемы, которые были определены еще представителями младограмматического
направления (см., например, [3]), в различной пропорции встречаются во всех
языках, что то или иное грамматическое понятие может быть передано в языке любого
строя (хотя далеко не всегда приемы передачи данного значения составляют строгий
парадигматический ряд), что разветвленность или сжатость парадигм в языке не
соотносительны с уровнем материального или общественного развития говорящих
на этом .языке и что при связи истории языка и истории общества язык обладает
своими внутренними законами, регулирующими его исторические изменения. Однако
по-прежнему остается открытым вопрос о причинах этих изменений, их направленности
и в конечном счете о возможностях их прогнозирования.
Следует заметить, что выдвинутое несколько десятилетий тому назад положение
об уровневой структуре языковой системы, общности и различий в признаках отдельных
уровней (фонетического, грамматического и лексического) помогло, несмотря на
некоторую свою схоластичность, прояснить пути изменений различных уровней языка.
Так, было установлено, что наименее структурированный и, следовательно, наиболее
"рыхлый" уровень языка - его лексика - быстрее всего реагирует на
экстралингвистические изменения, наиболее проницаем для внешних воздействий
и заимствований, наиболее подвижен в своих исторических изменениях, а следовательно,
в какой-то мере все его изменения легче объяснимы.
К объяснению в изменении уровня фонетики подходили с разных сторон. Теория
смены поколений, усвоение данного языка иноязычным населением, привнесшим свои
фонетико-физиологические навыки (т. е. теория субстрата), теория удобства (или,
по иной терминологии, "теория наименьших усилий") привлекались в аргументации
различных школ и лингвистических направлений. Следует заметить, что возможность
привлечения к объяснению фонетических изменений данных сопредельных наук (физиологии,
психологии, акустики), т. е. уровень экспериментальной фонетики, помогал материализовать
некоторые более умозрительные фонологические представления.
Как ни странно, наиболее трудным оказался уровень грамматики, довольно жестко
структурированный и располагающий сравнительно небольшим числом приемов своего
выражения. Вместе с тем по мере описания разнообразных языков народов мира все
больше выявлялась их несхожесть и, значит, нецелесообразность применения той
модели описания, которая была в свое время выработана лингвистами, исходя прежде
всего из модели классической латыни. Поэтому не только вопрос о том, почему
изменяется грамматический строй языка, но и вопрос о том, как происходит его
изменение, продолжает волновать лингвистов.
На общий вопрос нетрудно ответить общими словами. Известно, что при историческом
развитии строя любого языка есть элементы нарождающиеся и элементы отмирающие;
при этом появление новых черт в языке чаще всего происходит за счет переоформления
старого, иного количественного распределения в языке тех элементов, которые
существовали раньше. Соотношение старого и нового служит одним из источников
варьирования, в результате чего один из сосуществующих вариантов может быть
отобран языком как единственный и нормативный. Однако все эти общие рассуждения
должны быть подкреплены и доказаны материалом конкретных исследований разнообразных
языков. На этом пути могут возникнуть определенные трудности.
В языках с многовековой письменной традицией, казалось бы, проще всего сравнивать
последовательно расположенные хронологические срезы языка. Однако письменные
источники (даже сохранившиеся на различных диалектах, что бывает далеко не всегда)
дают обычно только один тип языка, более или менее нормализованный и не представляющий
все жанрово-стилистическое богатство языка, а языки бесписьменные даже при приемах
внутренней реконструкции не гарантируют воссоздания их полного облика в прошлом.
Поэтому, не отказываясь от исследования отдельных языков, приходится самым широким
образом использовать прием типологического сравнения языков мира, беря типы,
наиболее разительно отличающиеся один от другого. В этом плане большую помощь
может оказать материал специфической группы языков, а именно креольские языки
и языки типа пиджин.
Создание такого рода языков происходило на глазах истории и, в сущности, не
прекращается и сейчас. В их формировании обязательно участвуют два языковых
компонента, часто максимально несхожих, например два языка с разной генетической
и разной типологической принадлежностью. При сравнении грамматических структур
креольских языков можно выявить те универсальные устойчивые черты, которые (вне
зависимости от их реального источника) характеризуют то, что должно оставаться
в языке для его наиболее адекватного функционирования.
Дж. Холм дает определение языков типа "пиджин" в следующих словах:
"Пиджин - это редуцированный язык, возникающий в результате широкого контакта
между группами населения, не имеющими общего языка; он развивается, когда они
нуждаются в некотором средстве речевой коммуникации, возможно, для торговли,
но ни одна из групп не учит родной язык другой группы по социальным причинам,
которые могут включать отсутствие доверия или тесных контактов" [4, с.
4-5]. Следует заметить, что термин "редуцированный язык" (reduced
language), употребленный Холмом, может иметь двоякий смысл: или это язык с неполным
объемом социально-общественных функций, или это язык с формально редуцированной,
т. е. упрощенной, структурой. Действительно лингвисты, исследующие языки типа
пиджин, акцентируют то одну, то другую сторону вышеприведенного определения.
Прежде чем перейти к оценке результатов изучения пиджинизации языков для теоретического
языкознания, остановимся на другом типе языков смешанного происхождения - языках
креольских.
Обычно лингвисты единодушны в утверждении, что для креольских языков обязателен
предшествующий период пиджинизации, хотя сам процесс превращения пиджин в креольский
язык не вполне ясен по своим деталям. В первую очередь, это расширение общественных
функций языка смешанного типа, когда его использование не ограничивается какой-либо
узкой сферой коммуникации, а становится основным и универсальным средством общения
для населения данного географического (иногда для определенного государственного)
региона. Разумеется, подобное расширение функций креольского языка, в прошлом
пиджин, приводит впоследствии к структурным изменениям: существенному пополнению
словарного состава, упорядочению грамматических процедур. Холм указывает, что
при преобразовании пиджин в креольский язык "для многих лингвистов наиболее
привлекательным аспектом экспансии и усовершенствования оставалась реорганизация
грамматики, начиная от создания развитой глагольной системы, вплоть до уровня
сложных фразовых структур, таких, например, как embedding" [4, с. 7]. Признаком
стабилизации креола и его отрыва от стадии пиджин может служить расширение словарного
состава языка не только за счет заимствований, но главным образом за счет словообразовательных
процедур, закрепившихся в строе данного языка.
Генетическая разнородность словарного состава свойственна, разумеется, не
только языкам креольским или пиджин - лингвистической науке неизвестны "чистые"
языки; однако при определении самобытности того или иного языка важным показателем
является не столько этимологическая однородность или разнородность его лексических
пластов, сколько унифицированная упорядоченность его словообразовательных процедур,
которым должны подчиняться заимствованные элементы. Современный английский часто
приводят как пример языка с этимологически очень пестрым словарным составом.
Действительно, многочисленные контакты с различными народами в течение всей
истории существования английского языка оставили глубокие следы в его лексике,
содержащей не только заимствованные лексемы, но и заимствованные деривационные
элементы. "Обращаясь к языкам со смешанной лексикой, - пишет К. Райхл,
- мы обнаруживаем, что сложная разветвленность деривационных графов (т. е. парадигматических
схем. - В. Я.), особенно в области синонимов и связи синонимов, типична для
таких языков" [5, с. 28]. В качестве примера Райхл приводит деривационный
ряд от основы resist (resist, resistable, resistibility-resistibleness, irresistable,
irresistibility-irresistibleness, unresistible, unresistibility-unresistibleness,
resistive), обращая внимание на то, что в нем переплетаются аффиксы латино-французского
и германского происхождения. Несмотря на попытки отдельных исследователей говорить
о креолизации английского языка, имевшей место в период завоевания Англии норманнами
[6], следует, с нашей точки зрения, строго различать взаимодействие языков при
живом устном общении говорящих и с теми заимствованиями, которые идут через
письменность, в частности через переводную литературу, что как раз мы наблюдаем
в истории английского языка.
Принципиальное отличие столкновения языков, результатом которого могут стать
массовые заимствования, от процесса креолизации заключается в том, что в первом
случае заимствованные элементы подчиняются законам системы заимствующего языка,
в то время как при креолизации возникает типологически новая система лексико-грамматических
связей. При превращении креольского в основной язык данного региона или данной
страны на нем может появиться обширная и разнообразная литература, но сам процесс
стабилизации креола идет, по-видимому, тем путем, который описывают М. Шарп
и Дж. Сандфур для креольского языка в районах Катерин и Ропер Ривер: "Большая
часть аборигенов в поселках Нгукур (Ропер Ривер) и Бамили (возле Катерин) говорят
на общем языке, который они сами называют "английский пиджин". Этот
язык стал креолизованным, будучи первым языком для младшего поколения и обычным
языком общения для старшего. Появляются аналогичные креольские языки, на которых
говорят в обширных зонах скотоводческих областей Северной территории, и, хотя
их формы могут не быть идентичными, эти креольские языки взаимопонятны. Те из
аборигенов, которые свободно владеют английским, явно различают креольский и
английский и редко их путают. Те, которые знают английский в меньшей степени,
говорят с некоренным населением на смеси креола и английского, где пропорция
различных элементов зависит от степени их знакомства с английским языком [7,
с. 63]. Хотя креольский язык вышеуказанного района не признавался администрацией
и школой как "настоящий" язык, авторы статьи хорошо показывают именно
процесс становления креола при передаче от поколения к поколению, когда для
младшего поколения он становится первым языком. Как уже говорилось, на основании
многочисленных конкретных описаний языков креольских и языков типа пиджин было
установлено, что креольский язык проходит предварительно стадию пиджинизации.
Следовательно, именно этот этап в смешении и взаимодействии языков и должен
рассматриваться как решающий для качественных преобразований в структуре языка.
При всей важности историко-генетического, социолингвистического и психолингвистического
изучения креольских языков их оценка как случайных и в известной мере ущербных
образований (в плане морфолого-грамматических структур) мешала пониманию истинной
роли, которую играют языки подобного типа в динамике языковой системы коммуникативных
средств, используемых человечеством. Анализ креольских языков с типологической
точки зрения дает возможность правильно оценить соотношение универсальных и
индивидуальных черт в структуре отдельного языка, а также с большой долей вероятности
прогнозировать дальнейшее направление их изменений. Типологическое исследование
креольских языков должно включать: а) сравнение структурных черт креольского
языка со структурными чертами предполагаемого базового языка; б) сравнение отдельных
креольских языков, равных по базовому языку между собой; в) сравнение креольских
языков, различающихся между собой по исходному генетическому материалу, в целях
выявления типологических универсалий, общих для всех образований креолов или
языков пиджин. Определение набора типологических универсалий необходимо для
выявления той роли, которую играл второй язык при процессе столкновения языков
для создания того или иного креольского языка.
К сожалению, несмотря на огромное число работ - монографий, статей и заметок
(библиография, изданная в 1975 г. Дж. Рейнеке, С. Цузаки, Р. Де-Кампом и Р.
Вудом включает 6755 наименований), статус креольских языков и их место в системе
языков мира остаются довольно неопределенными. По нашему мнению, происходит
это потому, что их изучение ведется главным образом путем отсчета от предполагаемого
"базового" языка и интересы исследователей устремлены на выяснение
тех отклонений (иногда расцениваемых как искажения), которые обнаруживаются
в креолах по сравнению с английским, испанским, французским, нидерландским и
другими языками, послужившими исходным материалом для языков типа пиджин с их
последующей креолизацией. Типологическая оценка происходящих изменений дается
очень редко.
Как пример одной из универсалий, свойственных креольским языкам, чаще всего
приводят высокую степень их аналитичности, неизменяемость отдельного слова,
оперирование полнозначными словами в качестве служебных элементов, нечеткость
в разграничении устойчивых фразеологизмов и окказиональных словосочетаний описательного
характера. Вместе с тем наблюдения над рядом креольских языков доказывают наличие
тенденций к синтетизму в противовес аналитизму, создание новых структурных типов
слов на основе вторичной агглютинации (главным образом префиксальной, а не суффиксальной)
и семантической дифференциации омонимов путем их разной синтаксической валентности.
Что касается индивидуальных черт в типологическом облике отдельных креольских
языков, то, возможно, они объяснимы не столько их генетическим прошлым (что,
однако, должно приниматься во внимание), сколько с точки зрения их функционирования
в конкретных условиях общественного использования, наличия или отсутствия диглоссии
в данном языковом коллективе, уровне и интенсивности межъязыковых контактов.
Нет сомнения, что креольские языки и пиджин возникали как вспомогательное
средство при устной коммуникации, однако, как бы ни были важны причины и источники
их генезиса, следует признать, что в синхронном плане все они представляют собой
отдельную и своеобразную группу, параллельную и соотносительную со старыми национальными
языками, хотя имеют свои особые типологические черты, что позволяет изучать
подобные языки в плане присущих всем языкам универсалий.
Прежде чем перейти к этому вопросу, остановимся еще на двух моментах. Вопрос
о возникновении языков пиджин и креольских языков входит в более широкую проблему
взаимодействия языков и возможности появления "смешанных" языков в
результате вышеуказанного взаимодействия. При этом возможно сосуществование
в системе подобного "результирующего" языка отдельных черт, присущих
то одному, то другому из сталкивающихся языков. Необходим ли для подобных процессов
какой-то уровень двуязычия и насколько такое двуязычие должно быть весомым в
социально-функциональном отношении? Для ситуации, при которой могут возникнуть
креольские языки или языки типа пиджин, характерно скорее не двуязычие, а триязычие.
Иначе говоря, наличие (английский, французский, испанский и др.) языка пришельцев,
завоевателей или колонистов, далее - языка или языков местного населения, т.
е. аборигенов (как вариант языка импортированного иноязычного зтноса - рабов)
и, наконец, возникающего при ограниченных социальных контактах языка пиджин,
с помощью которого осуществляются необходимые коммуникативные связи.
Для процесса рождения языка типа пиджин не обязательны только потери языка-суперстрата,
скорее это процесс взаимных потерь и приобретений. В структурном плане это в
большой мере зависит от типологии сталкивающихся языков, т. е. суммы их сходности
и несходности. Последнее относится к любым формам взаимодействия сталкивающихся
языков.
Исследуя формы заимствований и "перекодирования" (code-switching)
в испано-английском билингуальнои коллективе, К. Пфаф приходит к заключению,
что в тех областях грамматики, в которых испанский и английский сильно расходятся,
наблюдаются ограничения в переключении кода (то, что автор называет structural
constraints). Грамматический строй испанского и английского глагола неодинаков
в том отношении, что аффиксы (флексии), указывающие на категории времени и наклонения,
гораздо шире представлены в испанском, чем в английском. Нет в испанском и столь
характерных для английского глаголов с послелогами типа make up, give in и подобных.
Однако сложные глагольные формы аналитического типа, состоящие из спрягаемого
вспомогательного глагола и неизменяемой глагольной части аналитической формы,
в равной мере свойственны и английскому, и испанскому. Поэтому в случае таких
моделей никаких структурных ограничений возникнуть не должно.
Иное наблюдается в использовании прилагательных в указанных языках. Модели
предиката с прилагательными одинаковы в английском и испанском, но правила использования
прилагательных в качестве приименных определений разнятся между собой. И здесь
структурные ограничения вступают в силу. Если проследить аргументацию Пфафа
(а факты, приводимые им, бесспорны), то выходит, что перекодирование в области
словосочетаний и предложений в случае благоприятных общих структурных характеристик
двух контактирующих языков и, следовательно, отсутствия структурных ограничений
сводится к лексическим, а не грамматическим заимствованиям. По существу, в привычную
для заимствующего языка грамматическую модель вставляются лексемы другого языка.
Из этого можно сделать дальнейший вывод, что сила, устойчивость (отсюда и "непроницаемость")
грамматического строя такова, что только в случае полного несходства в грамматике
двух сталкивающихся языков она должна подвергаться разрушению [8, с. 299].
Однако дело обстоит не так просто, как это может показаться при схематизации
грамматической системы сравниваемых языков. Связи лексического и грамматического
компонентов в каждом языке своеобразны и неповторимы. Поэтому в пределах одной
и той же грамматической модели может возникнуть семантическая несовместимость
лексических элементов и формула сочетаемости окажется иной. В этом отношении
достижения теории валентности, несомненно, обогатили наше представление о свойствах
отдельных элементов лексической системы языка.
При языковых контактах воздействие одного языка на другой может быть не очень
заметным, хотя впоследствии приводит к существенным изменениям в распределении
и использовании элементов языка при тенденции к выравниванию грамматических
процедур в языке смешанного типа. Иллюстрацией может служить один из частных
случаев воздействия английского языка на испанский при англо-испанском билингвизме
в Лос-Анджелесе. Известно, что в испанском языке существуют две лексемы для
глагола бытия - ser и estar, в то время как в английском - только одна - to
be. Было замечено, что при англо-испанском билингвизме в Лос-Анджелесе estar
стало распространяться за счет употребления ser, причем именно в тех контекстах,
где по литературным нормам испанского языка должно было бы использоваться ser
[9]. Разумеется, в этом случае речь не идет о креолизации языка, но подобные
примеры показывают сам механизм воздействия одного языка на другой без самоочевидных
заимствований.
Явление пиджинизации принципиально отлично от того, что обозначают довольно
общим и неопределенным термином "заимствование". Разумеется, в основе
того и другого лежит контактирование разных языков, но следует помнить, что
изучение контакта языков включает, с одной стороны, историческую и социолингвистическую
оценку условий контактирования, а с другой стороны, анализ чисто лингвистический,
т. е. структурную характеристику сталкивающихся языков. Нельзя считать психологические
и социально-лингвистические факторы чисто внешними по отношению к процессу и
результатам контактирования; они имеют важное, а иногда и определяющее значение
для результатов языкового смешения; но тем не менее всегда приходится учитывать
различия уровней языковой системы взаимодействующих языков.
Уровни языковой системы - фонетический, грамматический, лексический - существуют
в каждом и во всех языках. Отличия в структуре этих уровней многократно обсуждались
в лингвистике по линии открытости/закрытости, проницаемости/непроницаемости,
количественных ограничений элементов, используемых в данном уровне языка, или
возможности их безграничного пополнения. Эти и другие качества различных уровней
языка сказываются не только в процессе исторического развития, но и в процессе
контактирования языков. Под структурными характеристиками, релевантными при
процессе контактирования языков, мы подразумеваем те черты, которые отличают
(или, наоборот, объединяют) два языка по линии их типологической принадлежности;
Однако из этого не следует, что система одного языка флективного строя механически
накладывается на флективную систему другого языка.
Сложность проблемы структурных изменений в языке заключается в том, что интенсивность
структурных преобразований и темпы их распространения по различным участкам
языковой системы даже для языков, принадлежащих к одной и той же генетической
группе, оказываются зачастую очень различными. Для правильной оценки типологических
преобразований в пределах одной генетической группы приходится иметь в виду
по крайней мере три возможных причины: 1) данное изменение является лишь частным
случаем в системе общих типологических сдвигов в языках, 2) изменения могут
быть вызваны взаимодействием родственных языков в пределах данной генетической
группы, 3) стимулом для изменений может послужить столкновение с языками иной
типологической и генетической принадлежности. Попутно следует заметить, что
конвергентные явления переплетаются с дивергентными и это может создавать для
каждого конкретного языка специфические условия его исторического развития.
К тому же при детальном изучении исторических изменений в строе отдельного языка
приходится учитывать не только особенности отдельных уровней языковой структуры,
но и многоплановость территориально-диалектных ответвлений этого языка. Например,
обычное для современного немецкого литературного норматива окончание инфинитива
-en редуцируется и отпадает в тюрингском, нижнегессенском и в восточной части
верхнегессенского диалектов. Особая форма для инфинитива с zu (восходящая к
древнему герундию, т. е. склоняемой форме инфинитива) сохраняется в швабском
и некоторых швейцарских говорах, но не употребляется в литературном немецком
языке.
Перед исследователем исторических изменений, происходящих в языке, всегда
возникает вопрос не только о причинах, их породивших, но и о возможной однонаправленности
этих изменений, т. е. о некоторых универсальных тенденциях развития, которые
могут быть обнаружены в языках. При несомненной общности современных арабских
языков (иногда вследствие этого называемых "диалектами"), они отличаются
от прошлого состояния, различны между собой. Вместе с тем исторические инновации
имеют несомненную однонаправленность. Иногда это объясняют существовавшим когда-то
"общим койне" [10], нескольких центров, общей направленностью (general
drift, см. [11]), положениями теории субстрата. Есть попытки объяснить факты
сходства (и одновременно несходства) арабских диалектов явлением пиджинизации
при массовом усвоении арабского языка победителей иноязычным населением побежденных
регионов [12]. Это объяснение основано на гипотезе, что существует некоторая
универсальная стратегия изучения языка, которая действует в ситуациях, когда
лингвистические ресурсы ограничены [13]. Из вышесказанного следует, что можно
обнаружить некоторую тенденцию, общую для изменений в языке при процессе креолизации,
в результате чего должны существовать типологические признаки, характерные для
всех креольских языков вне зависимости от источников их языковых компонентов.
Однако при допущении этого положения возникает вопрос: как складываются и как
реализуются эти тенденции?
Все исследователи креольских языков отмечают существование в них большого
количества параллельных вариантов, иногда абсолютно синонимических. Бикертон,
исследующий материалы видо-временной системы глагола в креольских языках Гвианы,
утверждает, что говорящие имеют очень большой набор вариантов сообразно своей
языковой компетенции, хотя реально употребляют из них лишь небольшое число [14].
Однако вариативность свойственна любому языку и не представляет собой ничего
специфического для креольского, поэтому скорее она может служить доказательством,
что креольский является полноценным языком, а не каким-то редуцированным средством
общения. Иное дело, если существующие языковые варианты характеризуют различные
уровни стратификации самого языка.
К. Гибсон пишет: "Креольские языки известны своим высоким уровнем вариативности,
особенно в тех общинах, где они контактируют с языками суперстрата, например
в Гвиане и Ямайке. Можно считать, что в таких общинах имеется основной диалект
(basilect), представляющий собой наиболее выраженный и архаичный креол, затем
диалект (acrolect), приближающийся к литературному языку и почти полностью декреолизированный
и, наконец, некоторый средний вариант (mesolect) [15, с. 571].
Возвращаясь к проблеме типологических характеристик креольских языков, можно
отметить, что, по-видимому, предваряющим началом в преобразовании и креолизации
усвояемого языка-суперстрата является синтаксис. Нормативное построение высказывания,
отражающее логико-синтаксические связи в пределах целостного высказывания, оказывается
неадекватным целям коммуникации - происходит стремительное упрощение его структуры.
Инновации в парадигматике возникают позже, как результат постепенного упорядочения
и построения новых парадигматических рядов и их обобщения на морфологическом
уровне.
В креольских языках среди грамматических классов (частей речи) всегда есть
имена, однако разряд предикатов обычно объединяет глаголы и прилагательные.
Возможно, что это объясняется тем, что прилагательные воспринимаются прежде
всего в их предикативной функции, т. е. как сообщающие предмету высказывания
то или иное свойство. Наречия и местоимения со значением указательности необходимы
в языке не только как лексемы, но и как элементы, локализующие действие в пространстве
и во времени (учтем, что время тоже может быть сведено к пространственному измерению).
Следует также указать на некоторую взаимозависимость отдельных черт грамматического
строя языка. По мере потери в пиджине ассоциативных связей, отраженных в морфологической
и синтаксической парадигматике, возрастает необходимость в использовании синтаксических
показателей. Видимо, поэтому при морфологической аморфности слова во всех креольских
языках широко представлены различные связующие слова (часто имеющие полнозначные
лексические корреляты), которые выполняют роль предлогов, союзов, предикативных
связок и детерминативных частиц, а также помогают в осуществлении анафорических
связей. Следует ли все эти черты считать спецификой креолизации или они отражают
универсальные тенденции в преобразовании грамматического строя языка? Заметим,
что развитие любого языка происходит в процессе его преемственности группами
говорящих, т. е. либо его усвоения последующими поколениями, либо овладения
данным языком носителями другого языка. Именно в порядке усвоения неизвестного
раньше языка может проходить процесс пиджинизации как предварительный этап возможного
превращения пиджин в креольский язык, ни в чем не уступающий обычному языку.
Хотя существовала точка зрения на пиджин как на ущербный язык, в современной
лингвистике все больше укрепляется мнение о наличии системы в языках этого типа.
Однако поскольку употребление пиджин (даже иногда существующего довольно длительное
время) все же носит ограниченный характер, то для него, по мнению Гивона, можно
отметить несколько специфических черт. Так, для него характерна структура "топик
+ комментарий" (а не субъект-предикат, как для обычных языков), свободное
присоединение простых предложений (а не подчинительные связи), медленный темп
речи, слабое употребление грамматической оформленности слова, порядок слов,
подчиненный чисто прагматическим факторам [16]. Вместе с тем рассматривая англо-корейский,
англо-филиппинский (на Гавайях) и англо-испанский пиджины, Гивон выделяет в них
ряд универсалий: порядок слов (взаиморасположение топика и комментария), порядок
следования элементов, высказывание по степени маркированности (слева направо
- убывающая маркированность) и ряд других. Для всех подобных универсалий Гивон
видит общую причину в психологии говорящих на пиджин: стремление выделить в
речи наиболее срочный и важный элемент в коммуникации, который, таким образом,
оказывается наиболее маркированным.
Поскольку, как мы указывали выше, креольские языки образуются на базе пиджинов,
то, видимо, радикальные изменения в структуре сталкивающихся языков должны происходить
именно на этапе пиджинизации. В этом плане если лингвисты, говоря об образовании
пиджин на базе какого-либо языка, единодушны в перечислении потерь, которые
несет этот язык, то интересно выяснить: что же с необходимостью остается в языке,
без чего язык перестает быть пригодным как средство общения?
Наблюдая процесс образования пиджин на базе португальского, который распространен
в Западной Африке, Наро приходит к заключению, что "первое приближение
к оценке того принципа, который лежит в поведении взрослых говорящих, пользующихся
пиджин, может быть сформулировано следующим образом: выражать каждое отдельно
воспринимаемое понятие по крайней мере одной формой, несущей на себе ударение
и фонетически .выделяемой" [17, с. 312]. Это правило, по мнению Наро, дает
объяснение таким явлениям в пиджин, как: 1) местоименные единицы неизменяемы
и происходят от форм, имеющих ударение; 2) глагольные слова неизменяемы и, не
имея показателей грамматических категорий и синтаксических отношений, обладают
только лексическим значением; 3) отрицание передается элементом (несущим ударение):
nunca "никогда"; 4) глагольная связка (копула) утрачена.
Безусловно, приведенные наблюдения можно распространить и на другие пиджин,
однако не следует, как нам кажется, видеть в строе побочных языков только цепь
каких-то неизменяемых речевых обрубков. Порядок следования лексически значимых
элементов уже дает их связанность, достаточную для целей примитивной коммуникации
(напомним, что пиджин возникает для общения в ограниченных социально-общественных
целях). Для истории языка важно другое: какие элементы строя пиджин обеспечивают
возможность их преобразования в креольские языки?
Известно, что в плане исторического развития в ряде областей грамматического
строя языка наблюдаются [некоторые универсальные явления, хотя их потенциальные
возможности не всегда до конца реализуются в отдельных языках мира. Креольские
языки не составляют исключения, но предварительный этап пиджинизации помогает
понять, что может, а что не может утратить в своей структуре язык. Наблюдение
лингвистов по поводу того, что креол от пиджин отличается большей упорядоченностью
своей грамматической системы, может интерпретироваться как парадигматизация
тех синтаксических конструкций на уровне словосочетаний, которые имели вначале
опору на лексически значимые элементы. При этом чаще наблюдается не флективная,
а агглютинативная техника оформления парадигматического ряда, морфологизации
ранее самостоятельных слов, находящихся в определенной синтаксической позиции,
прослеживается во многих языках. Морфологизация в турецком языке постпозитивного
ile, дающего суффикс -la/-le, по-видимому, характерна для агглютинативного типа
алтайских языков. Вместе с тем редуцированные препозитивные формы вспомогательных
глаголов в современном английском разговорном языке (I'd go, he'll see) могут
расцениваться как своеобразные аффиксы.
Использование полнозначных лексических элементов для передачи реляционных
понятий широко представлено в креольских языках (например, употребление в ток-писин
лексемы belong "принадлежать" для выражения посессивности).
Показателен сам набор используемых лексических элементов. Почти во всех языках
типа пиджин употребление, глагола "быть" отличается от литературного
норматива. Эта лексема может быть вообще утрачена или находиться в свободном
вариативном ряду с другими глаголами, имеющими значение "оставаться",
"находиться", "сидеть", "временно быть" и т. д.
[17, с. 338]. Анализируя становление прономинальной парадигмы в некоторых языках
индейцев Северной Америки, М. Митун показывает хронологическую разновременность
включения в парадигму элементов, передающих категориальные значения лица (1-го
и 2-го, затем 3-го; при этом показатели неопределенного 3-го лица появляются
раньше, чем 3-го лица определенного), маркированность субъекта и эргатива появляется
раньше, чем выражение объекта, так же как личные показатели в парадигме - хронологически
предшествуют показателям числа. Наблюдение Митун, что тенденция для неударных
местоимений в языках Северной Америки объединяться с глаголом представляет собой
явление общетипологическое, несомненно, может быть применимо ко многим языкам
[18].
Хотя многие исторические изменения в структуре языка имеют универсальный характер
(например, лексикализация или, наоборот, грамматикализация словосочетаний, преобразование
лексически полнозначных слов в служебный и многое другое), следует считать,
что, приводя к типологическим изменениям, на отдельных участках строя языка,
эти структурные сдвиги не обязательно создают решающие преобразования языкового
типа, тем более что наблюдается некоторая цикличность самой смены грамматических
процедур. Правда, некоторые лингвисты считают, что флективный строй скорее поддается
аналитическим тенденциям, чем более устойчивый агглютинативный. Однако на базе
аналитических конструкций вновь могут возникать новые формы синтеза и парадигматические
обобщения прежде разобщенных форм.
Литература
1. Jespersen O. Progress in language with special reference
to English. L., 1984.
2. Jespersen O. Efficiency in linguistic change. Kopenhavn, 1941.
3. Sapir E. Language. N. Y., 1921.
4. Holm J. Pidgins and creoles. V. 1. Theory and structure. Cambridge, 1988.
5. Reichl K. Derivational patterns in language with a "mixed" lexicon
// Orbis, 1981. V. XXX. № 1-2.
6. Bailey Ch. J., Maroldt K. The French lineage of English // Languages in
contact - Pidgins - Creoles / Ed. Meisel J. M. Tübingen, 1977.
7. Sharpe M. C., Sandefur J. The creole language of the Katherine and Roper
River areas. Northern Territory // Pacific linguistics. Ser. D. № 23. Canberra,
1976.
8. Pfaff C. W. Constraints on language mixing: intrasententional code-switching
and borrowing in Spanish-English // Language, 1979. V. 55. № 2.
9. Silva-Corvalán C. Bilingualism and language change: the extension
of estar in Los Angeles Spanish // Language, 1986. V. 62. № 3.
10. Ferguson Ch. A. The Arabic Koine // Language, 1959. V. 35. № 4.
11. Cohen D. Études de linguistique semitique at arabe. The Hague,
1970.
12. Versteegh K. Structural change and pidginization in the history of the
Arabic language // Papers 6th Internat. Conf. Historical linguistics. Amsterdam,
1982.
13. Bickerton D. Pidginization and creolization: language acquisition and
language universals // Pidgin and creole linguistics / Ed. Valdman A. Bloomington,
1977.
14. Bickerton D. Dinamics of a creole system. Cambridge, 1975.
15. Gibson K. The ordering of auxiliary notions in Guayanese creole // Language,
1986. V. 62. № 3.
16. Gibson K. Universals and discourse structure and second language acquisition
// Language universals and second language acquisition / Ed. Rutherford W.
E. Amsterdam, Philadelphia, 1985.
17. Naro A. J. A study on the origins of pidginization // Language, 1978.
V. 54. № 2.
18. Mithun M. The development of bound pronominal paradigms // Доклад на американо-советском
симпозиуме по исторической лингвистике. Л., 1988.
