(Текст. Структура и семантика. Т. 1. - М., 2001. - С. 107-111)
В 1748 году замечательный филолог В. К. Тредиаковский открыл, что литературному
русскому произношению свойственно аканье: гласный [о] без ударения заменяется
гласным [а]. И с восторгом он писал: "Сей подмен столь регулярен, что не
имеет ни единой отмены!" В. К. Тпедиаковскии радовался не зря: ему удалось
установить, что в языке есть позиционные чередования. Их важнейшая особенность:
они не знают исключений; меняются позиционные условия - непременно меняется
звук, его замещает другой определенный звук. В языке, оказывается, есть твердые
законы, есть строгие отношения: в позиции N - один определенный звук, в позиции
М - другой, тоже вполне определенный звук. Так начиналось научное языкознание.
Следующий шаг в теории позиционных чередований был сделан не скоро (В. К.
Тредиаковский далеко опередил свое время): в 1881 году И. А. Бодуэном де Куртенэ.
Он рассуждал так: если в данной позиции звук А всегда во всех словах замещается
звуком Б, то, значит, в этой позиции (т. е. в словах с такой позицией) А и Б
не могут играть роль различителей: они неспособны в данном случае противопоставлять
слова. (Положение становится сложнее, если появится в этой же позиции третий
звук - В; между А, Б и В могут быть сложные отношения, но Бодуэн был прав, не
обращая на них внимания в XIX в.). Если они неспособны к различению, то это
одна языковая единица; ученый назвал ее "фонемой".
Фонема - это звуковая единица, представленная рядом позиционно чередующихся
звуков. Отдельные представители фонем могут акустически и артикуляционно не
походить друг на друга: единственное к ним требование, чтобы они считались одной
фонемой, - то, что они позиционно чередуются. Так, в случае дом - дом'ов - н'а
дом чередуются звуки [о]-[а]-[ъ], они - одна фонема <о>. И. А. Бодуэн де Куртене
начал плодотворную полемику с представителями другого взгляда на фонему (Н.
В. Крушевский, Л. В. Щерба, А. Н. Гвоздев, Л.Р. Зиндер, которые требовали, чтобы
членами фонемы признавались только акустически и произносительно похожие звуки
(например, [a]-[А]-[Ъ]-[ъ]). Эта точка зрения (антибодуэновская) в фонологии
оказалась бесплодной и по своей сути являлась попыткой вернуться к дободуэновскому
натурализму в фонетике.
Если изучается ряд единиц, похожих друг на друга артикуляционно и акустически,
то изучается звуковой тип. Но фонетика всегда, с античных времен, занималась
только артикуляционными типами, никакого новшества здесь нет. Фонетику не интересовали
качества единичного произношения того "Э!", которое произнес Иван Петрович Бобчинский,
в отличие от того "Э!", которое произнес Иван Петрович Добчинский. Бодуэн, введший
единственный критерий для объединения звуков в единство, в фонему, положил в
основу собственно лингвистические данные: характеристику звука в зависимости
от его лингвистического поведения. Эта высота, этот чисто языковой взгляд на
фонетический строй оказался слишком труден для мысли, не привыкшей к чисто лингвистическому
мышлению.
Третий решающий шаг в позиционной теории языка - книга Р. И. Аванесова и В.
Н. Сидорова "Очерк грамматики русского литературного языка". Она была закончена
авторами, принята редакцией и набрана в 1940 году. Книга пролежала без движения
в редакции (с готовым набором) до конца войны и была издана только в 1945 году.
Это важнейший рубеж в языкознании. Впервые была целостно описана фонетическая
система языка с позиций московской фонологической теории, строго соответствуя
бодуэновским положениям, подлинно функциональная: было выяснено наличие определенного
состава фонем в языке; позиционно обусловленное варьирование каждой фонемы;
их поведение в сильных и слабых позициях; было введено понятие "нейтрализации"
(в "московском" строгом толковании). Это был мощный рывок вперед в фонологической
теории. В нем участвовали своими трудами А. А. Реформатский и П. С. Кузнецов.
В последующие годы появился ряд лингвистических работ, которые так же позиционно
интерпретировали явления в других областях языка: в словообразовании, морфологии,
синтаксисе. Это период развития теории позиционного чередования: позиционное
чередование становится общеязыковым понятием.
Дошла очередь и до лексики. В моей статье "Позиционные мены значений у слов
в зависимости от текста" в предыдущем сборнике кафедры русского языка МГОПУ
(Структура и семантика художественного текста. Доклады VII Международной конференции.
М.,1999) сделана попытка описать позиционную мену значений у существительных
определенного семантического типа: слова, со значением помещения, могут в известных
условиях метонимически обозначать группу лиц: Охотники добрались до сарая,
легли спать - и скоро сарай мирно захрапел. Третий этаж был занят
иностранными студентами, и он заговорил и запел на разных языках;
Палатка была занята бродягами - мимо ее стало невозможно пройти: палатка
постоянно во всеуслашанье сквернословила, изрыгала угрозы и оскорбления.
Для такой замены необходимо: название группы лиц, название места их обитания
и указание позиции, обусловливающей чередование. Название позиции должно включать:
прямое (неметонимическое) название группы лиц и указание на связь ее с названием
места. В наших примеоах есть все три элемента: охотники + сарай + сообщение,
что охотники были в сарае. Иногда эти три элемента выражаются скрыто. Серебряная
свадьба удалась на славу: гармонь весело пела, вся изба плясала.
Сказано о свадьбе, но свадьба в поле не справляется, то есть названо помещение,
комната или изба; свадьбу справляют люди - значит, здесь названы лица.
Отличие лексической позиционной мены (касающейся семантики слова) от фонетической
в том, что она (лексическая мена) лишена обязательности. В фонетике в безударном
слоге (в полнозначном слове) всякий гласный [о], хочешь - не хочешь, должен
уступить место гласному [а]; в лексике иные отношения: можно сказать метонимически
сарай захрапел, а можно использовать и прямое название, не заменять его:
охотники захрапели. В чем же безысключительность этого чередования? Без
констатации безысключительности чередование не может быть названо позиционным.
Безысключительность в том. что такой метонимической замене может подвергаться
всякое название лиц (охотники, студенты, бродяги), все они могут быть названы
в определенных условиях словами, обозначающими (в неметонимических случаях)
помещения. С другой стороны, для замены годится любое название помещения, вмещающее
людей. И даже шире: любое место, где есть люди: На опушке собралась молодежь;
опушка танцевала.
Может ли такая метонимия обозначать не группу лиц, а одно лицо? Проверим на
примерах: Всю ложу занял какой-то важный генерал: ложа величественно озирала
зал; В карете ехал сам посол; карета не обращала внимания на приветствия.
Печать искусственности, нарочитости лежит на таких примерах. Все же, видимо,
требуются для этого какие-то определенные условия. [См.: М. С. Бунина, И. А.
Василенко и др. Современный русский язык. Сборник упражнений. Изд. 3. М.,1982.
Покажите, подобрав более широкий контекст, что сочетания коридор засмеялся,
чулан пел, балкон вздрогнул, чердак танцевал вполне закономерны в русской
речи. Какой языковой закон "обеспечивает" их существование? (С.19). Регулярные
метонимические переносы не оцениваются говорящими как приобретение словами особых
значений (ср. регулярные, т.е. позиционные, чередования в фонетике, они тоже
не оцениваются говорящими как перемена, в синхронном смысле, звука)...].
Рассмотрим такой случай: названия столиц разных государств часто используются
и в других значениях: как метонимия страны, его правительства. Например: Будапешт
отверг притязания Грузии; Копенгаген контролирует судоходство в Северном
море; Москва заявила Японии свое несогласие и т. п. Каждое название
столицы может быть использовано в таких семантических изменениях. Требование
одно: чтобы контекст имел общеполитическое содержание. Не подойдут такие контексты:
Будапешт сеет новые сорта пшеницы - здесь Будапешт не может быть понят
как Венгрия; нужен другой контекст для такого расширительного истолкования:
Будапешт заключил договор с Прагой.
Как будто есть все, чтобы признать мену значений столица - страна позиционной:
позиция (определенный контекст) и регулярная, постоянная мена значений. Но,
думается, здесь обыкновенная многозначность слова. Названия столиц не включаются
в толковые словари, а если бы они включались, то объяснение их должно быть,
например, таким: Будапешт 1) 'столица Венгрии'; 2) метонимически: 'Венгрия':
Будапешт завоевал одно из почетных мест среди европейских стран - экспортеров
автомобилей; 3) метонимически: 'название правительства Венгрии': Будапешт
отверг ноту Эфиопии. Определенной позиции для явления этих значений не нужно
("требуется политический контекст" - это слишком неопределенно и расплывчато,
чтоб считаться описанием позиции).
Итак, описанная группа слов - названия политических столиц - не создает семантических
позиционных чередований.
Встречается такой тип говорения (сниженный по сравнению с предыдущими): человека
вместо имени называют сушествительным, семантически связанным с каким-нибудь
событием в жизни этого человека. Так, того, кто в магазин привозит капусту,
бесцеремонно называют Капустой: - Сегодня Капуста еще не приезжал? Человека,
который освободил подвалы от мышей и крыс (дератизатор), называют Котом, Котищем:
- Наш Котище вчера на вечеринке хорошо пел! Того, кто умело организовал
продажу вафель в киосках города, зовут Вафлей: - Это дело надо поручить Вафле:
он сумеет! В словах Капуста, Кот, Вафля происходит замещение значений: вместо
обычного их осмысления они воспринимаются как обозначение человека. Нет ли здесь
еще одного позиционного чередования? Нет, для понимания этой меня как позиционной
не существует оснований: ведь нет позиции, обусловливающей возможность такой
замены. Это обыкновенные клички, прозвища, возможные во всяком контексте и не
требующие позиционного обоснования.
Описывая разные случаи регулярных семантических чередо-й и безуспешно стараясь
найти между ними позиционные, обратимся напоследок к более отрадным фактам.
В художественной литературе автор может поступить так: описать героя с каким-либо
отличительным признаком, все дать в прямых, неметонимических характеристиках.
Это - заявление о позиции. А дальше названный признак (длинный нос, русые кудри,
военный мундир, плотоядные губы) уже выступает как обозначение человека. Например:
В зале появилась дама в шляпе с павлиньими перьями. Далее шляпа
с павлиньими перьями заменяет даму: Павлиньи перья, мерно
колыхаясь, были среди первых пар танцующих; Офицер почтительно подошел к павлиньим
перьям и пригласил их на танец и т. д. Или описывается поселянин в
синих валенках. Далее синие валенки становятся воплощением этого
поселянина: Синие валенки потопали в буфет; "Вы из какого уезда?"
интересовались у синих валенок. Валенки важно отвечали; "Мы из Тульского".
Это - настоящее позиционное чередование значений: поселянин приведен в связь
с синими валенками, заявлена сильная позиция, а затем именование поселянин
позиционно заменяется словом валенки: слабая позиция легко возводится
к сильной, образуя чередование значений: валенки понимаются как 'поселянин'.
Очень подозрительны относительно позиционного поведения отглагольные существительные:
многие из них имеют процессуальное значение (существительное обозначает действие)
и вещное (обозначает предмет): Ребята, окна на зиму замазываете? - Нет, кончилась
наша замазка. - А почему? - Замазка кончилась. В некоторых
случаях выбор значения обусловлен контекстом. Не является ли этот выбор позиционным?
Тогда, может быть, можно говорить и о нейтрализации значений? Смотрите, какая
хорошая наклейка: и рисунок, и сама работа. Слово наклейка
одновременно имеет значения 'вещь' и 'действие'. Нет ли здесь нейтрализации
этих значений?
