К концу 50-х годов подобная деятельность в основном завершилась, в японской
языковой политике произошел переход от этапа установления норм к этапу их поддержания
и совершенствования (см. [Neustupny, 1978, с. 269-278]). Постепенно уменьшились,
хотя и не исчезли совсем, жалобы на «порчу» и «разрушение» языка. Японский литературный
язык вступил в фазу относительно стабильного существования, этот период продолжается
и поныне. Далее мы рассмотрим особенности функционирования японского языка именно
на этом этапе.
Языковая ситуация в современной Японии
Распространение литературного языка
С 1945 г. единственным официальным языком Японии стал современный японский
литературный язык, история формирования которого излагалась выше. Это единственная
форма существования японского языка, способная обслуживать все сферы общения.
Система литературного языка противопоставлена, во-первых, некодифицированным
формам существования японского языка - территориальным, социальным диалектам,
просторечию; во-вторых, ограниченно функционирующему бунго; в-третьих, языкам
национальных меньшинств - корейскому и почти исчезнувшему айнскому; в-четвертых,
получившему определенное распространение английскому языку. В данной главе система
литературного языка будет условно рассматриваться в своем единстве, хотя она
имеет разного рода варианты: устные и письменные, разговорные и книжные, мужские
и женские; об этих вариантах говорится в последующих главах.
В целом практически все население современной Японии в той или иной степени
владеет литературным языком. Имеются два основных источника его распространения
- школа и средства массовой информации.
«В настоящее время по распространенности среднего образования Япония стоит
впереди всех остальных индустриально развитых капиталистических государств (практически
грамотно все население страны)» [Березина, 1985, с. 14]. [ Данные о проценте
грамотных в Японии противоречивы: пишут о том, что еще в 1948 г. неграмотных,
включая лиц, знающих только кану, было лишь 2,1% населения [Иман, 1980, с. 32],
что среди детей не поддается обучению грамоте 0,98% [Ямада, 1984а, с. 87]; однако
утверждается и то, что в Японии около 5% неграмотных [Grootaers, Shibata, 1982,
с. 329; Miller, 1982, с. 186].] Сейчас неполное среднее (девятилетнее) образование
получают практически все, полное среднее (двенадцатилетнее) образование - 93,2%
мужчин и 95,4% женщин, из числа кончающих девять классов, после этого продолжает
обучение в университетах и колледжах 41,3% мужчин и 33,3% женщин (JFN. 1984.
Октябрь. С. 4–5).
Другой канал воздействия литературного языка на японцев - средства массовой
информации. По данным обследований, лишь 3,6% опрошенных вообще не читают газет,
в среднем современный японец в день тратит 44,1 минуты на чтение газет, 24,8
минуты - на чтение книг и 16,8 минуты на чтение журналов; это время сейчас несколько
больше, чем раньше; у лиц с невысоким уровнем образования среднее время на чтение
газет даже выше, чем у людей с высшим образованием (Симбун. 1984, № 1. С. 59).
На большую привязанность японцев к чтению (в частности в транспорте) указывают
и иностранные, особенно американские, наблюдатели, признающие, что средний японец
в отличие от среднего американца еще не отвык читать длинные тексты (Daily Yomiuri.
04.07.1985). Отмечается и бум в основании новых журналов: с 1978 по 1983 г.
появлялось по 165–235 журналов в год (Симбун. 1983. № И, с. 93-96). Особенно
велико количество женских журналов, общий тираж которых достигает 90 млн. экз.;
на японскую семью в среднем приходится 5,7 журнала в месяц, а женщины покупают
и выписывают четыре журнала в месяц (Daily Yomiuri. 05.12.1984). Не надо переоценивать
эти данные, поскольку значительная часть населения читает только газетные заголовки,
подписи под картинками и комиксы. Тем не менее привычка японцев к чтению, несомненно,
способствует знанию литературного языка.
Еще большее время японцы проводят за телевизором, который имеется у 99% японских
семей [Фирсов, 1985, с. 61]. По данным на 1983 г., среди опрошенных лишь 2,8%
не смотрят телевизор совсем. Среднее время просмотра передач в день - 144,9
минуты (для лиц старше 60 лет - 172,1 минуты) (Симбун. 1984. № 1. С. 60). Отмечают,
впрочем, что пик интереса к телепередачам прошел около 1976 г. и среднее время,
проводимое за телевизором, сейчас уже меньше (ХБ. 1983. № 9. С. 97). В среднем
телезритель, живущий в Токио или его пригородах, за день воспринимает текст,
соответствующий 5,5 газетным или 75 книжным страницам (ХБ. 1984. № 10. С. 20);
надо учесть, что японский письменный текст из-за иероглифики компактнее соответствующего
текста на европейских языках. Заметную роль в жизни японца играет и радио. Телевидение
и радио сейчас имеют не меньшее значение в распространении литературного языка,
чем школа; отмечается, что именно они прежде всего формируют литературное произношение
[Хосоно, 1983, с. 37–38; Накамура, 1984, с. 5].
Все население современной Японии, таким образом, живет в постоянном окружении
литературного языка и не может не владеть им. Массовые обследования показывают,
что даже среди стариков уже не найти человека, в речи которого совершенно не
ощущалось бы влияние литературного языка [Накадзё и другие, 1983, с. 55]. Степень
владения литературным языком, конечно, неодинакова: различия связаны прежде
всего с уровнем образования и возрастом. Наиболее четкая возрастная грань наблюдалась
в 80-е гг. около 40 лет: люди моложе этого возраста владеют литературным языком
заметно лучше и примерно на одном уровне (поскольку эта часть населения, как
правило, имеет образование не ниже среднего) [Накадзё и другие, 1984, с. 21].
Разные уровни языковой системы осваиваются по-разному, акцентуация хуже всего
(см. ниже).
Литературный язык и диалекты
В современной Японии литературный язык - единственное или господствующее средство
общения на письме и во всех официальных ситуациях (радио, телевидение, лекции,
выступления, официальные беседы и т. д.), а также (исключая отчасти Рюкю) при
неофициальном общении с посторонними (междиалектном общении).
Однако широкое распространение литературного языка не привело к исчезновению
диалектов. Хотя они долго считались «порчей» языка и обладали низкой престижностью,
а в задачу школы входило их искоренение, они продолжают сохраняться.
Как указывает крупный знаток японской диалектологии В. А. Гротерс, «семейным
средством коммуникации» в Японии по-прежнему служит территориальный диалект
[Grootaers, Shibata, 1982, с. 329]. Японские дети, овладевая языком в семье,
до школы пользуются, как правило, лишь диалектом [Grootaers, Shibata, 1982,
с. 338]; это подтверждают и экспериментальные исследования, по данным которых
дети лишь после пяти лет начинают осознавать некоторые различия между литературной
и диалектной речью [Симидзу, 1983]. Однако окончательный процесс разграничения
этих форм речи происходит уже в школе.
Взрослый японец (кроме части образованного населения крупных городов, полностью
утратившей диалект) владеет двумя, а то и тремя языковыми системами (не считая
иностранных языков), часто очень отличными друг от друга. Особенно сильно отличаются
от литературного языка диалекты юга Японии: Окинавы, несколько в меньшей степени
Кюсю; заметны и особенности диалектов севера Хонсю. Меньше отличаются от литературного
языка диалекты и говоры в районах вокруг Токио, Осаки и Киото, а также на Хоккайдо.
Однако даже в приморской части Токио - Ситамати, а также в недавно вошедшей
в городскую черту западной и северной части Токио местные говоры имеют некоторые
особенности [Ёкота, 1984].
Переход с одной системы на другую, или, как иногда говорят исследователи,
«переключение кодов», социально обусловлено. Устойчивость диалектов в Японии
во многом, по-видимому, объясняется особенностями японской традиционной культуры,
большой ролью противопоставления «свой - чужой» для японского общества. Как
пишет современный исследователь культуры Японии, «отношения «индивидуум - группа»
в Японии, по единодушному мнению ученых, отличаются от западных. Для японца
группа, ее вкусы, интересы необычайно важны, у него четко выражено стремление
«быть как все»; группа в большей степени, чем на Западе, влияет на поведение
и мировоззрение японцев» [Дьяконова, 1985, с. 97]. «Японцы часто трактуют понятие
группы расширительно: группа - это может быть семья, колледж, фирма, страна»
[Дьяконова, 1985, с. 99]; в том числе группой может быть и совокупность лиц,
проживающих на данной территории. Речевое поведение японцев тесно связано с
взаимоотношениями внутри группы, а также с отношением к лицам, находящимся вне
ее, существуют специальные исследования этой проблемы (см [Mizutani, 1981, с.
127–139]), с ней нам придется еще не раз сталкиваться в книге. Одним из проявлений
вариантов языкового поведения внутри группы и вне ее является различие литературного
языка и диалекта в бытовом общении.
Диалект в современной Японии представляет собой в какой-то степени средство
объединения некоторой группы - территориальной, а иногда и социальной. Диалект
- естественная форма общения со «своими»; чем в большей степени собеседник рассматривается
как «свой», тем больше вероятность обращения к нему на диалекте, предельный
случай - семья. Но к незнакомому человеку, и тем более к иностранцу, будут обращаться
на литературном языке. Выдающийся русский ученый Е. Д. Поливанов, изучая нагасакский
диалект, освоил его настолько, что мог на нем говорить; однако это вызвало отрицательное
отношение местных жителей [Сугито, 1983, с. 199]: иностранец ни в какой ситуации
не может считаться «своим». Не прибегают к диалектам и при общении с людьми,
занимающими более престижное социальное положение. Хотя большинство диалектов
имеют формы вежливости, диалекты обычно воспринимаются как недостаточно вежливые
[Вада, 1979, с. 54–55; Оки, 1980]. Отмечают, что житель деревни или небольшого
города обратится к другу на диалекте, к старосте или учителю - на чем-то среднем
между диалектом и литературным языком, к постороннему или на телесъемке - на
литературном языке [Накадзё и другие, 1983, с. 38]. Нам не раз приходилось наблюдать,
как во время телеинтервью люди разного образования и возраста, кроме очень старых,
свободно переходили на литературный язык, исключая разве что акцентуацию.
Тенденция использовать различные языковые системы для общения со «своими»
и «чужими» ведет к устойчивости диалектов даже в ситуации всеобщего распространения
литературного языка. Однако последний не может не оказывать влияние на диалекты.
Если функционально роль диалектов в Японии существенно не изменилась по сравнению
с довоенным временем, то структурно диалекты уже не те, что раньше. Традиционные
диалекты в чистом виде, которые еще в 10-е годы XX в. мог свободно изучать Е.
Д. Поливанов, почти исчезли. Так, диалект деревни Миэ, возле Нагасаки, широко
известный благодаря трудам Поливанова [Поливанов, 1917], к 1978 г. еще существовал,
однако им владело лишь несколько пожилых женщин [Сугито, 1983, с. 195, 209].
При исследовании традиционных диалектов обычно информантами служат люди старше
60 лет, но и их речь не вполне свободна от литературных влияний.
Место старых диалектов занимают новые, в которых существуют как элементы прежних
диалектов, так и литературные, а также элементы, которые не существуют нигде,
кроме новых диалектов. Структура новых диалектов активно изучается в Японии,
особенно много материала дали обследования, проведенные Государственным институтом
японского языка. Отметим два таких обследования в г. Цуруока (префектура Ямагата,
на севере Хонсю) в 1950 и 1972 гг.; повторное исследование со вторичным опросом
107 информантов первого обследования дало возможность выявить тенденции развития
языка [Тиики, 1974].
Оказывается, что различные диалектные особенности обладают разной устойчивостью.
Наименее устойчивы фонетические и фонологические признаки, здесь, вероятно,
сказывается явная непрестижность диалектного произношения. Так, согласные звуки
типа кв, гв отмечены у 18,5% информантов в г. Цуруока в 1950 г. и у 2% в 1972
г., смягчение согласных перед е - у 31,9% в 1950 г. и у 5,8% в 1972 г. [Тиики,
1974, с. 117]. У лиц среднего и младшего поколений в 1972 г. подобные явления
не отмечались вовсе. Среди информантов моложе 25 лет ни одна из диалектных фонологических
особенностей в 1972 г. не отмечалась более чем у 12% испытуемых [Тиики, 1974,
с. 300–303]. Итак, стандартная система фонем обычно свойственна и новым диалектам
типа того, на котором сейчас говорят в г. Цуруока; впрочем, в крупных городах
(Токио, Осака, Киото, Нагоя) фонологические системы и раньше были почти идентичны.
Более сложные процессы происходят в лексике и грамматике. Лексика - самая
подвижная часть языковой системы, многие диалектные слова заменяются литературными,
но ряд единиц сохраняется. Все же в целом в г. Цуруока количество информантов,
употребляющих диалектную лексику, было в 1972 г. менее 50% [Тиики, 1974, с.
146–155], хотя по некоторым словам процент много выше. В области грамматики
диалектные особенности обычно не столь велики, однако часть из них очень устойчива.
Есть даже грамматические показатели, ставшие употребительнее, чем ранее, и распространенные
среди молодежи. Так в г. Цуруока диалектную форму повелительного наклонения
использовало в 1950 г. 73,7% информантов, в 1972 г. - 72,6%, но среди информантов
моложе 20 лет - 83,3%, показатель направительного падежа -са в 1950 г. - 41,8%,
а в 1972 г. - 52,5%, в том числе среди информантов моложе 20 лет - 63,3% [Тиики,
1974, с. 137–143] (аналогичные данные см. также [Симидзу, 1983, с. 57-59; Бан,
1984, с. 209]).
Самая устойчивая диалектная черта в японском языке - акцентуация (ударение).
Обычно носители этого языка склонны всю жизнь сохранять ту акцентуацию, к которой
они привыкли с раннего детства; массовые обследования информантов показывают
стойкое сохранение материнской акцентуации даже при перемене места жительства
[Сугито и другие, 1984].
Традиционные акцентуационные системы очень устойчивы. Так, в г. Цуруока количество
говорящих с литературной акцентуацией ни в одной из групп испытуемых не превышало
40% [Тиики, 1974, с. 129]. В крупном городе Фукуока лица, родившиеся до 1926
г., на 92–95% сохраняют акцентуацию традиционного диалекта, а родившиеся в 1950–1957
гг. - на 65–66% [Хаята и другие, 1984]. Акцентуацию родного диалекта, по крайней
мере частично, могут сохранять самые высокообразованные люди. Крупнейший современный
японский социолингвист Сибата Такэси в докладе на конференции Кокуго-гаккай
(общество японского языка) в Нагое в 1984 г. говорил, что он, прожив 45 лет
в Токио, не знает литературной акцентуации некоторых слов. Он также указывал,
что подобные случаи - причина существования в литературном языке слов с двумя
допустимыми ударениями (они составляют 10–12% словаря).
Такое явление отчасти связано с тем, что японское ударение играет меньшую
смысловую роль, чем, например, русское; характерно, что слова, различающиеся
только ударением, японские ученые считают омонимами. Это подтверждается и психологическими
опытами: японцы не всегда могут правильно воспринять ударение, даже слушая записи
собственной речи [Neustupny, 1978, с. 58–73]. В то же время ударение служит
четким индикатором того, откуда человек родом. В японских фильмах, в том числе
исторических, провинциалы часто говорят на литературном языке, но с диалектной
акцентуацией.
В новых диалектах могут появляться и лексические и даже грамматические элементы,
отсутствующие как в старых диалектах, так и в литературном языке (см. анализ
таких единиц, в том числе грамматических форм приглашения к совместному действию
с суффиксом -пэ [Иноуэ, 1982, с. 154–166]). Таким образом, противопоставление
«литературный язык - традиционные диалекты» постепенно уступило место противопоставлению
«литературный язык - новые диалекты», последние представляют собой новые, сложившиеся
в основном в XX в. системы, продолжающие изменяться и развиваться.
Особые лингвистические ситуации, в чем-то полярные, создались на Хоккайдо
и Окинаве. На Хоккайдо противопоставление «литературный язык - новые диалекты»
существует в наиболее чистом виде. Основную часть Хоккайдо (кроме крайнего юга)
японцы заселяли лишь с конца XIX в., сюда переселялись носители самых разных
диалектов Японии, за исключением окинавских. Во втором-третьем поколениях их
родные диалекты исчезли, и вместо них сформировалось некоторое общехоккайдоское
языковое образование, имеющее, впрочем, локальные варианты. Оно может также
характеризоваться как новый диалект: система фонем и грамматика вполне литературны,
но акцентуация и отчасти лексика имеют отличия от литературного языка, причем
в лексике есть специфически хоккайдоские элементы. Особенно показательна акцентуация:
победила не литературная, а наиболее простая из контактировавших систем, характеризующаяся
фиксированным местом ударения (эта система не была самой распространенной среди
первоначальных носителей). Таким образом, и при полном исчезновении традиционных
диалектов, как это произошло на большей части Хоккайдо, остается потребность
в разграничении систем, употребляемых при общении со «своими» и с «чужими» [Кёцугока,
1965; Игараси, 1982].
Префектура Окинава, состоящая из большого количества мелких, обособленных
островов, характеризуется, наоборот, максимальным сохранением традиционных диалектов,
очень значительно отличающихся от литературного языка, а иногда и друг от друга.
Только там еще можно встретить людей, не знающих литературного языка. В 1972
г. в газетах упоминался случай, когда в суде трое обвиняемых пытались говорить
на местном диалекте; их заставили говорить на литературном языке, но двое из
них не были в состоянии это сделать, тем не менее в переводчике им было отказано
[Miller, 1977, с. 73–74]. Только на Окинаве для междиалектного общения наряду
с литературным языком используется и местное наддиалектное образование, о котором
мы уже говорили. Хотя окинавская литература с начала XX в. сошла на нет и свободное
владение этим образованием сокращается [Кадзику, 1983, с. 33], его значение
еще сохраняется, что проявилось в появлении окинавского радиовещания [Нохара,
1983, с. 53].
Окинава - район наименьшей стандартизации японского языка. Однако трудно найти
территорию, где бы отсутствие противопоставления литературного языка и диалектов
было реальностью. Ближе всего к этой ситуации Яманотэ, т. е. та часть Токио,
где формировался современный литературный язык. Но уже говор Ситамати в пределах
Токио имеет особенности, к которым относят распространение стяженных форм и
слов, где литературным долгим гласным соответствуют краткие, акцентуационные
отличия, меньшее число форм вежливости, специфическую лексику [Ёкота, 1984].
Массовое обследование токийских кварталов Нисиката и Нэцу (при территориальной
близости первый относится к Яманотэ, второй - к Ситамати) показало меньшую стандартизованность
речи в квартале Нэцу, которая, впрочем, может быть связана и с различиями социального
состава населения [Мисоно, 1982; Огино, 1983].
Итак, диалектная дробность Японии остается значительной, позиции диалектов
устойчивы, хотя сами диалекты видоизменяются. При этом отношение к диалектам
стало во многом не таким, как раньше. В прошлом престижность диалектов была
очень низкой и их употребляли прежде всего из-за недостаточного знания литературного
языка. Сейчас еще бывают случаи, когда японцы скрывают знание диалекта [Shibata,
1975, с 171], но такое поведение уходит в прошлое. Люди среднего и младшего
поколений обычно свободно пользуются диалектом, прибегая к нему и при хорошем
знании литературного языка (по крайней мере всеми его элементами, кроме акцентуации);
анкетирование иностранцев, живущих в Нагое, показало, что большинство из них
постоянно сталкивается с диалектизмами [Бан, 1984, с. 209]. По-видимому, низкая
престижность диалектов была свойственна периоду массового овладения литературным
языком, когда речь на диалекте ассоциировалась с низкой культурой, теперь же,
когда литературным языком пользуются все и владение диалектом вовсе не означает
неумения переключаться с диалектной системы на литературную, диалект воспринимается
уже не как «испорченный» язык, а как вполне законное средство неофициального
общения со «своими»; сказывается и то, что новые диалекты не так непохожи на
литературный язык, как старые, уже почти исчезнувшие. Не исключено, что в данной
переориентации играет роль и усиление национализма в современной Японии: явно
оживился интерес к «поискам корней», национальным, в том числе и региональным,
традициям.
Изменилось и официальное отношение к диалектам. Сейчас все чаще пишут о том,
что диалекты, как и другие особенности народной культуры Японии, - национальное
достояние, которое необходимо сохранять (Asahi Evening News. 29.09.1974) [Накамура,
1984]. Перед школой и средствами массовой информации больше не ставят задачу
искоренения диалектов, новая задача - обучение правильному пользованию диалектами.
Тем самым помимо общеяпонской литературной нормы начинают создаваться региональные
нормы. Это - новое явление в японской языковой ситуации за пределами Окинавы.
[До войны иногда для междиалектного общения на севере Хонсю использовался диалект
г. Акита Драматург Киносита Дзюндзи вспоминает, что в 30-е годы кружок любителей
даже играл на нем «Предложение» А.П. Чехова [Киносита, 1983, с 6] Позднее такие
попытки прекратились] Конечно, невозможно установить норму для всех диалектов
и говоров, могут быть сформированы лишь варианты разговорного языка для тех
или других регионов.
Сейчас в школах введен курс местного диалекта, особый для разных районов Японии.
Школьников учат правильному пользованию диалектом и осознанию его отличий от
литературного языка. Подобные передачи ведет и местное телевещание NHK, где
даже есть передача «Как не надо говорить на диалекте». В печати ведутся дискуссии
о том, как обучать детей диалекту [Котобано, 1980, с. 18–24]; все их участники
сходятся на том, что такое обучение необходимо. Стали распространяться и радиопередачи
на диалектах. Особенно это заметно на Окинаве, где с 1960 г. ведутся ежедневные
передачи по-окинавски: в течение пяти минут в день транслируются местные новости,
а также передаются народные песни, пьесы, объявления диск-жокеев (Г. 1983. №
4. С. 53, 74–75; ХБ. 1983. № 9. С. 10). Аналогичные передачи ведутся и в некоторых
других районах Японии, например в префектуре Ниигата (ХБ. 1983. № 9 С. 10).
Повышение престижности японских диалектов стимулировало и активную деятельность
по их изучению. Сейчас, пожалуй, ни в одной стране мира диалекты не исследуются
так детально, как в Японии. Чуть ли не в каждом японском провинциальном университете
создаются кафедры диалектологии, активно работает Диалектологическое общество
Японии, издан диалектологический атлас страны и издаются детальные атласы всех
префектур. Эта работа воспринимается как часть работы по изучению и сохранению
национальной культуры (см. очерк развития японской диалектологии [Grootaers,
Shibata, 1982, с. 327–344]). [Один из авторов очерка, бельгиец В.А. Гротерс,
постоянно живший в Японии, занимал одно из ведущих мест в этих исследованиях].
В последние десятилетия в японской литературе ведутся дискуссии по вопросу
о будущем диалектов; одна из них проходила под названием «Сохранятся ли диалекты
в XXI в.» (ГС 1984. №11. С. 9–11) (рассуждения о японском языке в XXI в. вообще
характерны для японской социолингвистики с 70-х гг.) Некоторые авторы предсказывали
скорое исчезновение диалектов, мотивируя это несовместимостью их с урбанизацией
и проникновением в них литературных черт; вывод одной из статей таков: «Участки,
где рождались и воспитывались диалекты, идут под бульдозер. Следовательно, сохранить
диалекты невозможно» [Хосоно, 1983, с. 38]. Однако чаще говорится об устойчивости
японских диалектов, сохраняемых даже в условиях жизни крупных городов; указывается
и на то, что сохранению диалектов может способствовать наметившийся переход
к кабельному телевидению. [Shibata, 1975, с 171] (ГС. 1984. № 11. С 10) Сейчас
же диалекты, в первую очередь новые, представляют собой важную составную часть
японской языковой ситуации и далеки от исчезновения.
Языковая ситуация в современной Японии не исчерпывается противопоставлением
«литературный язык - территориальные диалекты». Наряду с территориальными диалектами
существуют и социальные, можно выделить и просторечные разновидности японского
языка, находящиеся вне литературного языка, но не имеющие в своем функционировании
географических или социальных ограничений.
В феодальную эпоху в японском языке существовали строгие социальные, прежде
всего сословные, различия, накладывавшиеся на территориальные: даже в пределах
одного географического района или города, например Эдо, по-разному говорили
самурай, крестьянин, ремесленник, торговец. Имелись и более частные профессиональные
расхождения. После перехода Японии к капитализму и особенно после 1945 г. подобные
различия стали уменьшаться. Здесь играли роль уничтожение феодальной сословности,
замена старых социальных различий буржуазными, более подвижными и менее очевидными,
а также распространение литературного языка, единого для разных социальных слоев.
Применительно к современной Японии трудно говорить о социальных формах существования
языка в чистом виде.
Сравнительно четкие социальные диалекты существуют лишь на периферии японского
языка и, как правило, немногочисленны по количеству носителей Так, еще в XVII–XVIII
вв. в Сигамати сложился особый говор гейш, сохранившийся до настоящего времени.
Своеобразно и также весьма архаично, восходя к позднефеодальной эпохе, арго
гангстеров-якудза, имеющих, в частности, специальные способы представления друг
другу при знакомстве [Seward, 1968, с. 73–74]. До недавнего времени функционировали
говоры бродячих тopговцев [Канаи, 1983, с. 12], буддийских священников, придворных
дам [Harada, 1966, с. 79–80], сейчас они постепенно выходят из употребления.
Имеются сведения об особенностях языка японских париев - буракуминов. Информация
о такого рода социальных диалектах часто очень скудна.
Однако даже там, где нельзя говорить о социальных диалектах как о каких-то
определенных языковых системах, некоторые социальные различия в функционировании
японского языка существуют, часто накладываясь на территориальные; эти различия
обычно имеют не абсолютный, а статистический характер. Этот факт признают и
японские лингвисты, осуществляющие массовые языковые обследования. Так, в упоминавшемся
исследовании языка двух кварталов Токио выявлено, что в зажиточном и населенном
главным образом интеллигенцией квартале Нисиката степень стандартизации языка
заменю выше, чем в квартале Нэцу, жители которого, как правило, мелкие и средние
торговцы; в первом квартале намного чаще и разнообразнее используются формы
вежливости. Там же сказано, что современная граница Яманогэ и Ситамати уже не
совпадает с исторической: богатые районы Гиндза, Канда, традиционно относившиеся
к Ситамати, сейчас по языку ближе к Яманотэ [Oгино, 1983, с. 72–73].
В отличие от литературного языка и диалектов японское просторечие не обладает
четкой выделимостью, трудно говорить о нем как о какой-то языковой системе.
Однако существует немало слов и грамматических форм, которые не признаются литературной
нормой, но не могyт быть названы диалектными, так как распространены по всей
Японии, употребляясь лицами разных социальных групп. Многие из них не что иное,
как проявления развития языка, сдерживаемого нормами. Например, широко распространены
стяженные грамматические формы, когда сочетание знаменательного и вспомогательного
глаголов превращается в единое слово, ср. лит. иттэ симатта 'ушел и не
вернулся' и не вполне литературное иттятта с тем же значением. Потенциальные
формы с суффиксом -э- по принятым нормам присоединяются не ко всем глаголам:
от тору 'брать' можно образовать форму торэру, но от миру
'видеть' такую форму образовать нельзя. Однако вне литературного языка употребительна
и форма мирэру и другие, ей подобные Слово отаку, в литературном
языке означающее 'ваш дом', за его пределами употребляется как местоимение 2-го
лица. К такого рода явлениям относятся и не признаваемые нормой изменения в
формах вежливости, о которых мы будем говорить.
Литературный язык и бунго
Выше говорилось, что старый литературный язык (бунго) до войны сосуществовал
с современным и обслуживал ряд сфер общения. Однако после войны он быстро потерял
все свои позиции.
В настоящее время бунго, по словам одного из японских лингвистов, употребляется
редко и в ритуальных целях. [Harada, 1966, с. 85] Культурные люди старшего поколения
еще помнят бунго, а люди среднего и младшего поколений лишь имеют о нем представление,
поскольку его преподают в средней школе. Поэтому традиции чтения текстов на
бунго пока существуют. Классические произведения издаются не только в переводе
на современный язык, но и в оригинале с комментированием непонятных мест; такие
издания рассчитаны на достаточно широкий круг читателей. Литература конца XIX
- начала XX века на бунго издается только в оригинале и без комментариев. Однако
функционирование бунго очень ограничено, и новые тексты на нем почти не создаются.
Бунго продолжает использоваться в традиционных сферах (церковная служба, включая
христианскую [Перевод христианских богослужебных книг на бунго был осуществлен
еще в XIX веке, с тех пор традиция осталась неизменной по-видимому, бунго представляется
как более торжественный язык], традиционный театр типа но) [Однако в современном
кабуки играют, исключая наиболее старые пьесы, не на чистом бунго чаще используется
современный литературный язык с некоторой архаизацией.], а также в поэзии, до
сих пор существуют кружки и журналы любителей поэзии в традиционном стиле. Здесь
языковые различия связаны с жанровыми: танки и хайку принято писать на бунго,
а поэзии на современном языке свойствен свободный стих (верлибр). Отмечается,
что современные попытки писать на бунго обычно связаны со многими ошибками (Гэккан.
1977. № 2. С. 2–3).
В то же время бунго все еще оказывает влияние на современный литературный
язык, которое проявляется в лексике и в грамматике. Лексика бунго, особенно
китаизмы, остается потенциальным источником пополнения литературного словаря.
С этим связана особенность японской лексикографии: в современные словари включается
в том или ином объеме и лексика, употреблявшаяся лишь в старинных памятниках.
Так, при составлении словаря (см. [Masuda, 1974]) словник был значительно обновлен
сравнительно с предшествующим изданием (см. [Katsumata, 1954]), однако из словника
была исключена прежде всего потерявшая актуальность лексика 30–50-х годов, а
архаизмы остались примерно в том же объеме. Наиболее очевидные различия между
современным языком и бунго существуют в области грамматики. Многие формы, явно
специфичные для бунго, могут появляться и в текстах на современном языке. Степень
освоенности таких форм различна, некоторые появляются лишь в цитатах на бунго
(таковы, например, многие пословицы и изречения), другие же становятся вполне
обычными, как, например, падежный показатель ёри в значении исходной
точки действия [Здесь речь не идет о ёри в другом - сравнительном - значении,
которое всегда существовало в разговорном языке.]; противопоставление двух показателей
исходного падежа кара и ёри вначале имело характер «современный
язык - бунго», затем «разговорное - книжное», а теперь «менее вежливое - более
вежливое» [Кусакабэ, 1977, с. 54].
Грамматические заимствования из бунго занимают заметное место в книжных стилях
японского языка. Их постоянно можно встретить в газетах и журналах (особенно
в заголовках), в телепередачах, в рекламе, уличных объявлениях и пр. Приведем
несколько наугад взятых примеров: кита-ёри-но кадзэ 'северный ветер'
(стандартная фраза из прогноза погоды, показатель исходного падежа ёри),
Ё:тиэн ари, ко:эн ари 'Есть детский сад, есть парк' (уличное объявление,
форма глагола бытия), Котира-нитэ о-мати кудасаи-масэ 'Просим подождать
здесь' (объявление у лифта, показатель местного падежа нитэ), Нингэн
ва уцукусики аси-дэ ару 'Человек - это красивые ноги' (реклама крема для
ног, окончание прилагательного -ки), Юрусарэдзару онна '«Непрощенная»'
(перевод названия американского фильма, отрицательная форма глагола на -дзару),
Симпуку ва мацубэси '«Послушание должно подождать»' (заголовок газеты
«Асахи», форма долженствования на -бэси, в современном языке чаще в варианте
-бэки). Особенно велико количество форм бунго в некоторых специальных
текстах: юридических, патентных, где довоенные традиции еще сохраняются.
Таким образом, система бунго, сама по себе почти не функционирующая, окончательно
не исчезла и продолжает сказываться на литературном языке. Отмечают даже, что
частота форм бунго в последние годы увеличивается, в связи с чем предостерегают
против их чрезмерного употребления, особенно по телевидению и радио (БГ. 1978
№ 5 С.52; Н 1978 № 23. С.195); такие предостережения указывают на актуальность
проблемы.
Корейский, айнский и английский языки в Японии
Япония - одно из самых однонациональных государств мира. Более 99% населения
страны (120 017 647 человек на июля 1984 г.) составляют японцы, родной язык
которых - японский.
Единственное значительное национальное меньшинство Японии - корейцы, в 1984
г. их насчитывалось 680 тыс. человек (Japan Times, 08.09.1984). Большинство
из них оказалось в Японии в период японской оккупации Кореи (1910–1945), либо
в результате обезземеливания корейских крестьян японскими властями, либо в связи
с насильственным переселением из Кореи в годы войны. Среди них были носители
разных диалектов, но преобладали уроженцы юга Кореи. После войны значительная
часть корейцев вернулась на родину, остались в основном люди, попавшие в Японию
до 1930 г., и их потомки, т. е. те, кто уже прижился в Японии [Park, 1982, с.
5]. Корейцы живут по всей Японии, но преимущественно в крупных городах (больше
всего в Осаке).
К 80-м гг. уже около трех четвертей японских корейцев родилось в Японии [Park,
1982, с. 8]. Несмотря на отсутствие антропологической разницы между японцами
и корейцами, последние часто рассматриваются как «чужие» и подвергаются дискриминации
[Park, 1982, с. 10; Miller, 1982, с. 150]. В этой ситуации у части корейцев
появляется стремление к полной ассимиляции, некоторые из них меняют фамилии
и скрывают национальность, что, однако, трудно сделать из-за наличия у властей
специальных книг регистрации [Miller, 1982, с. 150] (Daily Yomiuri. 30.09.1984).
Другая часть корейцев стремится сохранить свою национальную идентичность.
В настоящее время все корейское население Японии владеет японским языком,
для части младшего и среднего поколения он - единственный. По данным проведенного
в Осаке исследования, постоянно в семье корейским языком пользуется 21,3% опрошенных,
ограниченно - 19,1%, еще у 15,5% этот язык используют лишь старшие члены их
семей; наконец, 43,5% ответили, что ни они сами, ни члены их семей не употребляют
корейский язык [Park, 1982, с. 14]. Существуют корейские школы - самые массовые
из школ Японии, в которых обучение ведется не на японском языке, однако в них
обучается меньшинство корейских детей: в началу 80-х годов из 150 тыс. детей
около 100 тыс. училось в японских школах и около 40 тыс. - в корейских [Park,
1982, с. 13]. На корейском языке издается литература, однако существуют и корейские
писатели, пишущие по-японски.
Корейский язык в Японии еще далек от исчезновения в отличие от языка другого
национального меньшинства - айнов. Этот народ в отличие от корейцев жил в Японии
задолго до нашей эры, составляя коренное население о-ва Хоккайдо и северной
части о-ва Хонсю. Еще во второй половине XIX века Хоккайдо (кроме крайнего юга)
был целиком заселен айнами. Захват айнских территорий японцами сопровождался
вытеснением айнского языка, а распространение образования, которое велось только
по-японски (айнский язык всегда был бесписьменным, отдельные миссионерские опыты
были неэффективными), и использование только японского языка в официальной сфере
привели к тому, что в течение первой половины XX в. айны утратили свой язык.
К 80-м годам осталось несколько стариков, которые еще помнили язык, на котором
они говорили в детстве.
До недавнего времени в Японии мало интересовались айнами и айнским языком;
отмечается, что японские школьники ничего не знают об айнах, а в учебниках по
истории Японии о них нет никаких сведений (Daily Yomiuri. 07.04.1985). Однако
в последние годы наблюдается определенное повышение интереса к айнской культуре
и айнскому языку.
Функционируют в Японии и иностранные языки, прежде всего английский. Три основные
газеты страны имеют выпуски на английском языке: «Asahi Evening News», «Mainichi
Daily News», «Daily Yomiuri», значительно отличающиеся пo содержанию от соответствующих
японских; издается и специальная газета «Japan Times»; существует и особая телевизионная
программа на английском языке. По-английски обычно дублируются дорожные указатели,
многие уличные объявления, в основном в расчете на посещающих Японию иностранцев.
На английском издается и научно-техническая литература, причем есть области
науки, где на этом языке печатается значительная часть исследований в расчете
не на другие страны, а на «внутрицеховое» употребление. Примером могут служить
публикации по английскому языку и английской литературе, а также работы, выполненные
в русле методики американских научных школ, например генеративизма в лингвистике;
в таких случаях издаются и научные журналы на английском языке.
В самое последнее время в некоторых фирмах рабочим языком делают английский,
мотивируя это тем, что информацию, получаемую из США, удобнее обрабатывать без
лишней стадии ее перевода на японский язык [Suzuki, 1987].
Употребляемый в Японии английский язык обычно ориентирован на его американский
вариант. Часто отмечают невысокий общий уровень владения английским языком в
Японии и значительные отклонения от норм [Miller, 1982, с. 282] (Daily Yomiuri.
16.09.1984; ТВТ. 1987. Февраль. С. 56).
Японская письменность сегодня
Иероглифы и кана
В Японии пользуются смешанной письменностью, в которой сочетаются обозначающие
понятия китайские иероглифы и передающие звучание независимо от смысла знаки
двух японских азбук - хираганы и катаканы (эти азбуки имеют общее название -
кана) Сочетание иероглифов и фонетических знаков, вообще говоря, является принципом
многих систем письма, включая кириллическую и латинскую, однако в последних
удельный вес иероглифов (цифры, формулы, знаки типа §, №) относительно мал;
в японском же письме именно иероглифика играет ведущую роль. Редкая особенность
японского письма - наличие не одного, а двух сосуществующих алфавитов.
Почти любой японский текст содержит иероглифы, знаки хираганы и катаканы,
возможны также вкрапления латиницы и международных иероглифов типа арабских
цифр. Тексты, записанные только одним видом письма, редки: чистой катаканой
по традиции печатаются телеграммы; чистая хирагана может встретиться в книгах
для самых маленьких детей, но чаще там попадаются и простейшие иероглифы; чистая
иероглифика характерна для уличной рекламы, вывесок, плакатов, но и здесь в
случае необходимости может появляться каждая из азбук. Не так часты и тексты,
содержащие два вида письма из трех, за исключением текстов без катаканы: они
появляются там, где нет европейских заимствований, что достаточно обычно даже
в газете, см., например, статью о беседе премьер-министра и министра финансов
в «Асахи-симбун» за 26 августа 1982 г.; без хираганы до 1946 г. писали официальные
документы, но сейчас это не принято.
Такая сложная система сформировалась исторически. Японцы не имели собственной
письменности до заимствования китайских иероглифов, использовавшихся с VI в.
н. э. и полностью освоенных к VIII в. Однако чисто иероглифическое письмо неудобно
для японского языка, обладающего в отличие от китайского богатой системой грамматических
показателей (аффиксов и служебных слов). Поэтому уже с VIII в. появляются системы
фонетического письма. Первоначально для этих целей использовались некоторые
иероглифы, затем - их сокращенные варианты, постепенно трансформировавшиеся
в знаки каны. Хирагана и катакана, возникшие почти одновременно в IX в., постепенно
вытеснили другие алфавитные системы. [Другие виды каны (так называемая хэнтайгана)
ограниченно использовались до XIX в., а отдельные знаки хэнтайганы изредка можно
увидеть даже сейчас, например на вывесках.] В средние века использовались разные
системы письма - от чистой иероглифики до чистой каны (так называемое женское
письмо, использовавшееся женщинами, которых обычно в полной мере не учили иероглифике).
Однако смешанное письмо постепенно начало преобладать, а с XIX в. стало практически
единственным (подробнее историю японского письма см., например [Miller, 1967,
с. 90-140]).
Два вида каны различаются начертаниями, лишь немногие знаки похожи, и ни один
не совпадает абсолютно. Однако соответствие между знаками хираганы и катаканы
взаимно однозначно, и любой текст, записанный хираганой, может быть точно так
же записан катаканой (или наоборот). До войны каждый алфавит имел 48 знаков,
но, поскольку еще в средние века некоторые пары знаков совпадали в звучании,
при послевоенной реформе письменности из каждого алфавита исключили по два знака.
Чаще всего знак каны соответствует открытому слогу с кратким гласным; в период
формирования каны японский язык был почти лишен слогов иного рода и соответствие
«знак каны - слог» было почти однозначным, однако в дальнейшем ввиду появления
долгих гласных, закрытых слогов и т. п. возникли случаи, когда слог соответствует
двум и даже трем знакам каны. Кана ориентирована на фонетические особенности
японского языка, существовавшие в нем до появления массовых заимствований из
английского, поэтому каной трудно адекватно записать слова иных языков и многие
американизмы в самом японском языке; на этом вопросе мы остановимся в главе
о заимствованиях. Таблицы каны см., например, на форзаце II тома «Большого японско-русского
словаря».
Сами по себе иероглифы мало отличаются от тех, которые употребляются в Китае.
Есть знаки, изобретенные в Японии, но они немногочисленны [В виде примера можно
привести знак, которым записывается хатакэ - «сухое (не заливное) поле»,
- состоящий из элементов со значениями «огонь» и «поле».]. Более существенно
различие в использовании сокращенных вариантов иероглифов, ставших в Японии
нормативными после реформы 1946 г.: упрощение иероглифов в Китае и Японии происходило
независимо друг от друга. Еще более разошлись две иероглифические системы после
введения в Японии иероглифического минимума, также не связанного с процессами,
происходящими в Китае.
Однако наиболее значительные отличия между иероглифическими системами в Китае
и Японии заключаются в их соотнесенности со звучанием. В китайском языке, если
отвлечься от диалектных различий, у иероглифа обычно только одно чтение. В японском
же языке единственность чтения иероглифа - исключение, а не норма, большинство
иероглифов имеют два-три, а иногда и до десятка чтений. Чтения иероглифов (т.е.
звуковые единицы, им соответствующие) в японском языке делятся на так называемые
онные и кунные. При заимствовании иероглифов ими начали писать корни исконно
японских слов [Нередко пишут, что иероглиф обозначает слово, но общая норма
японского языка - соответствие иероглифа корню; сложные слова обычно пишутся
несколькими иероглифами, а окончание слова, если оно есть,- хираганой.], эти
корни - кунные чтения. Помимо этого вместе с иероглифами заимствовались и их
китайские чтения, фонетически изменившиеся в соответствии с произносительными
навыками японцев; так появились онные чтения, ставшие важным источником пополнения
японской лексики (см. ниже). Как кунных, так и онных чтений у иероглифа бывает
несколько, так как иероглиф мог использоваться для написания синонимичных или
чем-то сходных по значению корней [Наоборот, тот же корень может писаться разными
иероглифами. Так, корень слова еи 'хороший' и сейчас пишется тремя способами.
Разные написания могут со временем закрепляться за разными значениями многозначных
слов тору 'брать' обычно пишут одним иероглифом, а тору 'ловить'
- другим ], а онные чтения заимствовались в разное время и из разных китайских
диалектов. Например, одним и тем же иероглифом пишутся корни слов икиру
'жить', икасу 'оживлять', уму 'рожать', умарэру 'родиться',
хаэру 'расти' (о растениях и растительности у человека), хаясу 'отращивать
(бороду, усы и пр.)', нару 'плодоносить', насу 'рожать', нама
'свежий', кроме этих кунных чтений есть два онных: сэй и сё:.
Такая система сложна и неудобна, поэтому одной из задач послевоенной реформы
было сокращение числа чтений иероглифов.
Иероглифы используются для написания корней как исконно японской лексики,
так и китаизмов. Однако иероглифы неудобны для записи грамматических элементов,
а также новых заимствований из английского и других языков. Первоначально, пока
таких заимствований было немного, их писали иероглифами, иногда иероглифы подбирались
по звучанию независимо от смысла, иногда - по значению независимо от звучания.
Однако, когда со второй половины XIX в началось массовое заимствование европейской
лексики, такая запись оказалась неудобной, и сейчас лишь отдельные заимствования
пишутся иероглифически.
Постепенно сложилось распределение функций между иероглифами, хираганой и
катаканой, наиболее строго выдерживавшееся в период с конца XIX в. до 1946 г.,
но не потерявшее силы и сейчас. В соответствии с ним корни исконной и китайской
лексики пишутся иероглифами [Поскольку кана в основном слоговое письмо, то граница
между частями слова, записываемыми иероглифами и хираганой, не всегда совпадает
с делением на корень и окончание, ср. тору 'брать', торэ 'бери!',
где грамматическое членение тор-у, тор-э, но после иероглифа пишутся
знаки хираганы ру, рэ], окончания слов и служебные слова - хираганой
[Возможно иероглифическое написание отдельных грамматических элементов вроде
показателя предельного падежа мадэ, но сейчас оно редко], новые заимствования
- катаканой. Значение катаканы оказывается наименьшим, по выражению одного автора,
она играет роль курсива для выделения заимствований (К. 1984 № 2. С. 23). Соотношение
иероглифов и хираганы в определенной степени компенсирует такую непривычную
для нас особенность японского письма, как отсутствие пробела: оно позволяет
при чтении выделять если не слова, то хотя бы отрезки текста с лексическим и
грамматическим значением, следует учесть, что представления японцев о слове
отличаются от европейских [Алпатов, Басе, Фомин, 1981, с. 296-297]. Такое соотношение
стало привычным для японцев: даже сторонники полной отмены иероглифики выступают
за его сохранение, призывая заменить иероглифы катаканой, а хирагану оставить
в прежней функции (К 1983. № 6 С 22). Однако в современном письме, где уменьшился
удельный вес иероглифики и произошло некоторое перераспределение функций между
хираганой и катаканой (см. ниже), четкость выделения лексических и грамматических
единиц стала меньше.
Несмотря на уменьшение такой четкости, пробел (в отличие от европейских знаков
препинания) не приживается в японском письме. Хотя правилам проведения пробела
учат в школе, такие тексты приняты лишь в учебниках для начальной школы и книгах
для детей [При этом пробелами разделяются не слова в нашем понимании, а единицы,
именуемые «бунсэцу». Аналогом такого написания для русского языка было бы слитное
написание всех предлогов, частиц и союзов.], а также в текстах на латинице.
В связи с этим сторонники сохранения существующего письма часто утверждают,
что японцам-нелингвистам слишком трудно членить текст на слова (К. 1983. № 7.
С. 7; № 9. С. 12).
Обычное направление японского (как и китайского) письма - сверху вниз, столбцы
читаются в направлении справа налево. Однако издавна, особенно в надписях, заголовках,
применялось и направление в строчку, также справа налево. В наше время под западным
влиянием появилось и направление письма в строчку слева направо. Оно почти вытеснило
горизонтальное письмо справа налево, последнее можно встретить лишь там, где
традиции соблюдаются строже всего, например в храмах. В японском фильме «Крепость
на песке» действие происходит на маленькой железнодорожной станции в годы войны
и в наше время; для подчеркивания временного различия дважды показан столб с
названием станции: в первом случае иероглифы написаны справа налево, во втором
- слева направо. Постепенно новое написание начинает вытеснять и обычное вертикальное:
сейчас в строчку печатают школьные учебники по всем предметам, кроме родного
языка (ГС. 1985. № 7. С. 8), ежегодник японского языкознания «Кокуго-нэнкан»
с 1969 г. перешел на горизонтальное написание. Однако в прессе и художественной
литературе традиционное направление письма столбцом преобладает. По вопросу
об удобстве того или иного типа написания и о перспективах их развития японские
языковеды не могут прийти к единому мнению (ГС. 1985. № 7. С. 7–10).
Еще одна яркая особенность японской письменности - так называемая фуригана.
Она заключается в том, что справа от иероглифа или нескольких иероглифов (при
горизонтальном написании - сверху) пишутся знаки каны (катаканы - для заимствований,
хираганы - в остальных случаях). Фуригана имеет две функции. Самая обычная связана
с указанием на то, как надо читать данные иероглифы. Это может быть необходимым,
если употреблен редкий иероглиф, особенно не входящий в минимум, или когда иероглифы
могут быть прочтены неоднозначно. Частота применения фуриганы зависит от жанра,
в целом она тем чаще, чем шире круг читателей: фуригана в данной функции редка
в критике, чаще встречается в поэзии, еще чаще - в прозе [Кёгоку, 1984, с. 9-10].
Максимума достигает использование фуриганы в комиксах, которые рассчитаны на
малокультурного читателя, а также в некоторых уличных объявлениях (правила для
посетителей парков, детских площадок и т. д.), где фуриганой бывает снабжен
каждый иероглиф. В газетах фуригана мало распространена из-за особенностей шрифта,
не дающего возможности помещать знаки в интервалах между столбцами; в случае
крайней необходимости она приводится после иероглифа в скобках [Фуригана в такой
функции существует, хотя, конечно, и редко, даже в русском языке Нам приходилось
видеть в Москве объявление у входа в поликлинику, где к международному иероглифу
t° было приписано его чтение «температура»].
Другая функция фуриганы, обычная для художественной литературы (особенно поэзии)
и публицистики, заключается в том, что каной пишут не го же слово, что иероглифом,
а его синоним или слово, близкое по значению. Приведем несколько примеров. В
кинорекламе напечатан иероглиф, которым обозначается глагол коросу 'убивать',
а каной написано яро: (букв. 'сделаем', что используется и в значении
'убьем'); в титрах французского фильма использованы иероглифы, которыми пишутся
слова бэйдзин 'американец', моногатари 'повесть', 'рассказ', а
катаканой написано соответственно америкэн 'американец', роман
'роман'; в еще одних кинотитрах иероглифы со значением «(проф) союз» (яп. кумиаи)
даются с записью катаканой юнион (речь идет о профсоюзе в США); в книге
[Пон, 1976] иероглифом написано го 'язык', катаканой - итакку
'язык' (по-айнски).
Фуригана может служить в таких случаях для введения в текст малопонятного
(обычно иностранного) слова, здесь уже не кана, а, наоборот, иероглиф приобретает
поясняющий характер. В таких случаях фуригана используется также как средство
художественной выразительности или игры слов; чисто графическая игра слов вообще
популярна в Японии [Приведем только два примера. В телевизионной игре записывалась
последовательность, состоящая из иероглифов со значением «официальный» и «новый»
и знака хираганы да, обозначающего связку. Предлагалось первый иероглиф
разделить на две части, похожие на знаки катаканы ха и му, второй
прочесть по редкому кунному чтению сара, в результате получается хаму-сарада
'салат с ветчиной'. В рекламе ЭВМ для подбора супружеских пар начальная часть
слова конпю:та 'компьютер' - кон пишется иероглифом со значением
'брак', который тоже читается кон.]. В этих случаях письменный текст
не может быть преобразован в устный без потери информации.
Полезны или вредны иероглифы?
Из сказанного выше ясно, что японское письмо сложно. Встает вопрос: может
ли оно быть существенно упрощено?
Безусловно, самый важный, но и самый трудный для усвоения элемент этого письма
- иероглифы. Недаром люди, знающие только кану, приравниваются в Японии к неграмотным.
Вопрос о реформе иероглифики неоднократно вставал как в Японии, так и в других
странах, пользующихся иероглифическим письмом. В связи с этим не раз обсуждались
преимущества и недостатки этой системы письменности.
Большинство аргументов за иероглифы и против них приводилось еще в 30-е годы
[Алексеев, 1932]. Крупнейший советский китаист академик В. М. Алексеев был,
как и почти все наши ученые того времени, активным сторонником отмены иероглифики,
однако он учитывал и противоположные аргументы. Он писал: «Иероглифика есть
также некий исторический закономерный и высоко развитый способ человеческого
общения, который в существе своем вряд ли отличается от алфавита... Если иероглифы
в некоторых отношениях сложнее букв, то в других - они проще, как комплексы»
[Алексеев, 1932, с. 59-60]. Среди преимуществ иероглифов он видел возможность
записи одним знаком целого понятийного комплекса независимо от его длины [Алексеев,
1932, с.27] [Ср. высказывание современного японского автора о том, что иероглиф
со значением «государство» занимает меньше места, чем графическая запись английских
слов state или country, и ничуть не сложнее [Имаи, 1980, с. 32].], возможность
по графическому облику иероглифа до некоторой степени предсказать его значение
[Алексеев, 1932, с. 28], роль иероглифов для снятия омонимии [Алексеев, 1932,
с. 48-51], а также тесную связь культурных традиций с иероглификой. Этому противостоят
значительные неудобства иероглифики: большая сложность знаков, трудность их
для запоминания, длительность обучения им, а также архаизм системы иероглифов
и неудобство их для записи живой речи [Алексеев, 1932, с. 7-17]; мы опускаем
приводимые в книге аргументы, специфичные для китайского языка. Современные
японские языковеды говорят примерно о том же самом, добавляя лишь аспекты, связанные
с компьютеризацией [Ватанабэ, 1983] (К. 1983. № 7. С. 3).
В Японии со времени приобщения к европейской культуре всегда существовали
сторонники отмены иероглифики. Это и латинизаторы японского письма (см. ниже),
это и поборники перехода на кану (до сих пор существует их общество «Канамодзикай»,
основанное в 1920 г., оно издает журнал «Кана-но хикари», т. е. «Свет каны»).
Многие из приводимых ими факторов весьма убедительны. Действительно, обучение
японскому письму - длительный процесс, и во многом из-за этого в японских школах
учат 12 лет. К тому же при большом количестве времени на изучение иероглифики
(впрочем, с 1982 г. часы, отводимые на ее освоение, несколько уменьшились при
одновременном увеличении числа изучаемых иероглифов) далеко не всё усваивается
должным образом. По данным проведенного в 1975 г. обследования, ученики пятого
класса начальной школы могли правильно прочесть в среднем 84,5% изученных иероглифов
и написать 52%; ученики первого класса неполной средней школы - соответственно
77,2 и 60,4% (К. 1983. № 4. С. 4–5); сходные цифры приводят и другие авторы
[Хонда, 1984]. Конечно, часть иероглифов запоминается и позже через чтение.
Но все же если трудно найти японца, не знающего ни одного иероглифа, то далеко
не всякий, даже имеющий высшее образование, сможет правильно прочесть и тем
более написать все иероглифы минимума, не говоря уже о других. В 1979 г. в одной
телепрограмме попросили бывшего министра просвещения написать ряд иероглифов,
и с заданием он справился не безошибочно. Таким образом, иероглифика явно мешает
овладению языком в полном объеме. Несомненны и сложности при машинописи и типографском
наборе, проистекающие уже из-за самого количества знаков, в десятки раз превосходящего
количество знаков при алфавитном письме.
Однако показательно, что идеи полной отмены иероглифики, несколько оживлявшиеся
в периоды острых социальных потрясений (первые десятилетия после буржуазной
революции 1867–1868 гг., первые послевоенные годы), никогда не имели серьезного
значения и воспринимаются на том же уровне, что и призывы к замене японского
языка на английский. Хотя противники иероглифики иногда проявляют активность
и сейчас: общество «Канамодзикай» в 1982 г. подавало свои предложения правительству
и Либерально-демократической партии (К. 1983. № 10. С. 11), однако они поддерживаются
незначительным количеством людей. Всерьез обсуждается лишь упорядочение и сокращение,
но не отмена иероглифов.
В чем же причины такого положения? Наиболее очевидная из них заключается в
престижности иероглифики и ее связи с японской национальной культурой. В течение
веков знание иероглифов в Японии было признаком образованности и в значительной
степени и признаком высокого социального положения; кана такой престижностью
не обладала, недаром женщины, если они были грамотны, обычно знали лишь кану.
Большую роль в Японии играли заимствованные из Китая конфуцианские представления
с их своеобразным культом письменного. Отмечают, что и сейчас для японского
языкового мышления характерно представление о том, что настоящим считается лишь
записанное; с этим связывают самые разные явления - от большей разработанности
письменной нормы в отличие от устной до особой склонности японцев по сравнению
с другими народами к употреблению визитных карточек [Mizutani, 1981, с. 19–21].
Сохраняется и страх перед иероглифами, и уважение к ним, а знания человека и
сейчас иногда оцениваются по количеству известных ему иероглифов, хотя в наши
дни, когда все в определенной степени владеют иероглификой, их престижность
уже не столь высока, как раньше [Ёсимура, 1982, с. 1]. Японская культура не
так тесно связана с иероглификой, как китайская; среди классических литературных
произведений есть немало написанных с минимальным использованием иероглифики
или даже вовсе без нее, среди них такие крупные, как знаменитый роман XI в.
«Гэндзи-моногатари». Однако все же большинство памятников, в том числе практически
все памятники последних шести-семи веков, - это иероглифические тексты. Весь
этот комплекс культурных и психологических факторов способствует сохранению
иероглифической письменности. К тому же они тесно связаны и с политическими
соображениями: правящие круги Японии, безусловно, заинтересованы в поддержании
культурной преемственности, а не в ее разрушении, следовательно, и в сохранении
традиционной системы письма.
Однако было бы большим упрощением видеть причины устойчивости иероглифической
письменности только в этом. Другой комплекс причин имеет чисто языковой характер.
В течение веков японский язык приспосабливался к иероглифической письменности,
и в конечном итоге в нем произошли изменения, делающие упразднение иероглифики
невозможным без значительного преобразования всего языка, прежде всего его лексической
системы.
Мы уже говорили о том, что вместе с иероглифами из китайского языка в японский
перешли их так называемые онные чтения. Последние составили базу многочисленного
слоя японской лексики - китаизмов, так называемых канго. Лишь меньшинство их
составляют непосредственные заимствования из китайского языка, большинство канго
являются сложными словами, созданными уже в Японии из китайских корней. Канго
встречаются в любом тексте, включая бытовой, но больше всего их в общественно-политической,
научно-технической литературе. В текстах на бунго 20–30-х годов, например военной
тематики, они даже составляли всю знаменательную лексику, а роль исконных единиц
сводилась к грамматическому оформлению [Холодович, 1937, с. 25–26]. Значение
канго можно сопоставить со значением греко-латинских элементов в западноевропейских
языках.
В течение веков вплоть до начала XX в. канго служили основным средством образования
культурной лексики, и особенно терминологии; теперь с ними успешно конкурируют
заимствования из западноевропейских языков. Исконно японская лексика оказалась
неудобной для этих целей по ряду причин. Во-первых, краткость китайских корней
и легкость их присоединения друг к другу в любом количестве давали возможность
образования любого нужного слова со структурой, понятной для людей, знающих
иероглифику, ср. до:буцугаку 'зоология' (из до: 'двигаться', буцу
'вещь', гаку 'наука'), кэйацуки 'манометр' (из кэй 'измерять',
ацу 'давление', ки 'прибор'), раккасан 'парашют' (из рак
'падать', ка 'вниз', сан 'зонт'). Японские корни неудобны из-за
их большей длины и из-за ограничений на число компонентов в сложном слове (обычно
не больше двух). Во-вторых, китайские корни ассоциировались с китайской культурой,
которая до XVI–XVII вв. была наиболее влиятельной, японские же корни обладали
невысокой престижностью; авторитет канго был высок и потому, что они были связаны
с письменностью. Количество новых канго резко возросло в период освоения европейской
культуры - в конце XIX - начале XX в., когда появлялось много новых понятий:
шло активное калькирование лексики европейских языков, и лишь позднее большее
распространение получило заимствование [Томура, 1984, с. 52].
Удобство канго имеет и оборотную сторону - значительную омонимию. Простая
фонетическая структура китайских корней не может не вызывать омонимию, особенно
в японском языке, где при заимствовании исчезли тоновые различия, помогающие
различать слова в китайском языке. По данным большого словаря «Сёкё-дай-канва-дзитэн»,
48 902 иероглифа, когда-либо употреблявшиеся в Японии, имеют всего 323 онных
чтения (К. 1983. № 10. С. 7). При образовании сложных слов омонимия частично
снимается, но остается значительной. Например, в «Большом японско-русском словаре»
приводится 23 канго со звучанием ко:се, все они одинаковы по ударению
и означают 'ремесленник', 'устная традиция', 'устное показание', 'арсенал',
'официальное объявление', 'регистрируемая проституция', 'нотариальное засвидетельствование',
'производственная травма', 'переговоры', 'связь', '(историческое) исследование',
'награждение', 'укус', 'значок учебного заведения', 'бизань', 'отложения руды',
'высшее коммерческое училище', 'министр народного благосостояния' и т. д. Такие
омонимы без труда понятны при знании иероглифики, но плохо воспринимаются как
на слух, так и в записи каной или латиницей (подробнее об омонимии канго см.
[Корчагина, 1984]).
В наше время, когда культурная лексика, в том числе терминология, используется
не только на письме, но и в устной речи, омонимия канго стала серьезной проблемой.
Предпринимаются меры по ограничению канго, особенно в языке телевидения и радио.
Однако полностью освободиться от них оказывается невозможным, поэтому нередко
устная передача информации дополняется письменной. Иностранцу, который смотрит
передачи японского телевидения, бросается в глаза значительная роль письменной
информации. Раньше во время передачи новостей за спиной диктора находилось табло,
на котором записывалось основное содержание того, что говорилось; сейчас обычно
оно передается без табло, непосредственно на экране. В телерекламе и объявлениях
нередко устный текст вообще отсутствует. Роль письменного текста на телевидении
все более увеличивается в результате целенаправленных мер (ГС. 1985. № 7. С.
3). В научных докладах и лекциях либо записывают основные термины на доске,
либо (что сейчас общепринято) раздают заранее слушателям текст или тезисы. Однако
на практике часто в устной речи заменяют канго на заимствование из западноевропейских
языков.
Например, термин сэйсэй-гэнгогаку 'генеративная лингвистика' (одно
из направлений в современном языкознании) употребляют на письме, а при произнесении
вслух пользуются американским термином в японской фонетической передаче. По
мнению Сакамото Кэндзо, уже можно говорить о заимствованных чтениях некоторых
иероглифов [Сакамото, 1983, с. 19]. Многие канго вытесняются синонимичными заимствованиями
из английского языка, об этом мы будем говорить в главе о заимствованиях. Но
в целом в письменной речи по-прежнему много канго, что объясняется их престижностью
и их удобством: структура сложных канго значительно понятнее образованному японцу,
чем структура сложных слов, заимствованных из западноевропейских языков, в том
числе интернационализмов греко-латинского происхождения [Suzuki, 1975, с. 189].
Отметим, что канго, структура которых для современного языка уже непонятна,
значительно легче теряют иероглифическое написание [Ёсимура, 1982, с. 10–12].
Итак, большое количество канго одновременно создают удобства и трудности для
носителей японского языка. Канго, как правило, связаны с иероглифической записью.
Исключение иероглифики из речевой практики невозможно без выведения из употребления
значительного пласта культурной лексики и создания новых слов для выражения
соответствующих значений. Последний процесс постепенно идет, но далек от завершения.
Как строится японский письменный текст
Приспособление системы японского языка к иероглифической письменности не исчерпывается
наличием большого числа китаизмов. Одно из следствий сложного характера японского
письма заключается в том, что различия между письменными и устными текстами,
даже одинаковыми по тематике, в японском языке значительнее, чем в русском или
западноевропейских языках.
Противопоставление «письменный стиль - устный стиль» не следует смешивать
с противопоставлением «разговорный стиль - книжный стиль». Хотя обычно тексты
книжного характера тяготеют к письменному выражению, а тексты разговорного характера
- к устному, такая связь совсем не обязательна, ср., с одной стороны, письмо
другу (разговорный по характеру, но письменный текст), с другой стороны, научный
доклад (книжный но характеру, но устный). В языках с алфавитным письмом обычно
при больших различиях разговорного и книжного стилей собственно устный и письменный
стили разграничены сравнительно мало; например, письменный текст при прочтении
вслух обычно сохраняет свою структуру. Недаром различие между соответствующими
по тематике письменным и устным текстами часто не ощущается, а письменность
воспринимается просто как «тень звука», как средство фиксации звуковой речи.
В европейской науке с тех пор как научились различать звуки и буквы, все внимание
было уделено звуковому варианту языка как основному, а изучение письма превратилось
в нечто вспомогательное и лежащее за пределами борьбы лингвистических идей.
Иная ситуация в Японии, где изучению письма всегда уделялось большое внимание
науки. Многие особенности японских письменных текстов характеризуют особые письменные
стили и не могут быть адекватно переданы в устной речи. Далее мы будем говорить
лишь об этом, отвлекаясь от различий, связанных с разговорностью или книжностью
текстов. [Различия разговорных и книжных стилей в разных языках, включая японский,
во многом сходны: в книжных стилях предложения длиннее и сложнее, роль местоимений
меньше, чем в разговорных, и т. д. Специфика японского языка здесь больше всего
проявляется в связи с формами вежливости, о которых будет говориться в следующей
главе.] О некоторых особенностях письменных текстов мы уже говорили. Это фуригана,
графическая игра слов, использование канго, заменяемых при произнесении текста
вслух. Однако есть и еще более существенные различия, связанные с особенностями
зрительного восприятия иероглифов.
Хорошо известно и подтверждается психологическими опытами, что обычный носитель
японского языка (малограмотных в наше время можно не принимать в расчет) воспринимает
письменный текст не побуквенно, а избирательно: в первую очередь внимание обращается
на наиболее значимые иероглифы. Особенно это заметно в текстах, которые должны
восприниматься по возможности сразу (реклама, заголовки), и в текстах, которые
нужно оценить в условиях дефицита времени (например, на телеэкране). Японские
специалисты, например, указывают, что фуригана в телевизионных надписях малоэффективна,
так как большинство зрителей не успевают ее воспринять (ХК. 1984. № 10. С. 61;
ХБ. 1984. № 10. С. 22). Интересно, что иностранцы в подобных ситуациях часто
ведут себя обратным образом, начиная по аналогии с собственной письменностью
выбирать из текста кану, что оказывается невыгодным, поскольку информативность
каны обычно мала.
Поэтому письменные тексты стараются строить так, чтобы в первую очередь в
них выделялись наиболее информативные иероглифы. Хотя иероглифы графически сложнее
знаков каны, японская уличная реклама, в том числе световая, вывески, дорожные
указатели, плакаты и т. д. состоят из сплошных иероглифов с добавлением катаканы,
если в их состав входят заимствования; роль хираганы сводится к минимуму, грамматические
элементы обычно опускаются. См. такие примеры: Нидзю:ённэнтю: мукю:-нидзю:ёнкан-эйгё:
'В течение 24 лет без выходных, в течение 24 часов без перерыва' (реклама);
ЕХРО-85-нингэн-кёдзю:, канкё: то катку-ги-дзюцу –'ЭКСПО-85 - жилище и
окружение человека, наука и техника' (реклама выставки в Цукубе). Первый пример
состоит из одних иероглифов, во втором помимо вкрапления латиницы имеется знак
хираганы то, которым записан сочинительный союз. В таких случаях иероглифы обычно
читаются по онным чтениям, но они рассчитаны лишь на зрительное восприятие,
поэтому часто бывает не ясно, как вообще их читать. В виде примера приводят
плакат Хиросимского марафона, на котором изображен только один иероглиф со значением
«бег» (ГС. 1985. № 7. С. 7).
Подобным образом построены и газетные заголовки, состоящие обычно из назывных
предложений или предложений с опущенным сказуемым (см. их анализ [Сыромятников,
1982, с. 114–115]). Они также рассчитаны на зрительное восприятие «ударных»
иероглифов, которое невозможно передать при записи текста в транскрипции. Приведем
примеры: «Хирасава» коконока-ни дзиммон то:кё:-ти-сай-кэттэй '9 [мая]
допрос по [делу] Хирасава, решение токийского суда'; Фукудайто:рё:, гэцумацу-нисидо-хо:мон
'Вице-президент [США], в конце месяца посещение ФРГ'; Сэйкацу-но дзэмбунъя-о
мо:ра 'Охватывает все стороны жизни' (опущена связка); Кигадзё:тай нидзю:иккоку-дэ
'Состояние голода в 21 стране'; Нихон-симпан-нидзю:санъокуэн-фусэй-ю:си
'Незаконное кредитование в 2 млрд. 300 млн. иен [компании] «Нихон-симпан»' (Иомиури-симбун.
07.05.1985).
Так строятся и более сложные тексты. Вот предвыборный рекламный плакат одного
из кандидатов в Токийский муниципалитет от района Кото: Сэйдзицу, синкэн-но
ко:до:, синдзию:курабу, кимура бэн, рё:гокуко:, кэйдайсоцу, куги-ники, тоги-ники
ёндзю:госай 'Искренняя, серьезная деятельность, [партия] «Новый либеральный
клуб», Кимура Бэн окончил среднюю школу [в районе] Рёгоку [и] университет Кэйо,
два срока депутат районного муниципального совета, два срока депутат Токийского
муниципалитета, 45 лет'.
Такие тексты очень компактны. В оригинале примера 33 знака, из них 29 иероглифов,
три знака катаканы (заимствование курабу 'клуб'), один знак хираганы
(показатель родительного падежа но). В переводе без учета добавленных
в скобках слов 192 знака, почти в 6 раз больше (знаки препинания в обоих случаях
не учитываются). В устной речи такая компактность не наблюдается. Хотя здесь
и можно сказать, например, кэйдайсоцу 'окончил университет Кэйо', но
это слово будет с трудом понято на слух, к тому же оно не очень вежливо при
обращении к конкретному человеку; в устной беседе скорее скажут полностью кэйо:-дайгаку-о
соцугё:-симасита (с тем же значением). Еще один пример компактности сообщения.
Информация, передаваемая у нас двумя способами: либо довольно длинной фразой
Во дворе злая собака, либо рисунком собачьей морды (что занимает меньше
места, но требует художественных способностей), по-японски передается изображением
на табличке одного иероглифа со значением «собака», состоящего всего-навсего
из трех черточек и одной точки. Выигрыш места и времени, затрачиваемого на написание,
несомненен.
Такого рода компактность иероглифических текстов используется целенаправленно.
Недаром, как можно видеть из примеров, они используются в целях воздействия,
в том числе и политического, на читателя. Как справедливо указывается в современном
исследовании, «японские стереотипы чрезвычайно лаконичны. Эта предельная сжатость
достигается благодаря ценному качеству иероглифической письменности - возможности
опускания служебных слов и словообразующих грамматических частиц [Последний
термин не принят в языкознании Речь, видимо идет об аффиксах]. Таким образом,
стереотип превращается в одно слитное понятие, обладающее, подобно сжатой пружине,
большой энергией... Лаконизм достигается также путем опускания некоторых значащих
слов, которые легко восстановить... Японские стереотипы обязаны своей яркостью
изначальной образности иероглифических знаковых систем... При визуальном восприятии
иероглифические стереотипы воздействуют иначе, чем знаки фонетического письма»
[Чугров, 1985, с. 121–122]. Конечно, сама по себе иероглифическая письменность
нейтральна к передаваемому содержанию, ее преимущества для воздействия на читающие
массы могут использоваться по самому разному назначению.
«Можно говорить об использовании пропагандистами специфики японского языка,
представляющего широкое поле для экспериментирования в области семантических
ассоциаций в силу распространенности омонимии и возможности расчленения иероглифов
на смысловые элементы» [Чугров, 1985, с. 122–123]. Отмечают и такую особенность
японских письменных текстов: в них наиболее информативен конец предложения,
тогда как в устной речи наиболее информативно начало [Mizutam, 1981, с. 33–34].
Итак, японские письменные тексты строятся по иной модели, чем устные. Иероглифика,
трудная для изучения, часто оказывается весьма удобной для лиц, хорошо ее освоивших.
По-видимому, это имеет свои причины. Заслуживает внимания точка зрения Е. В.
Маевского, который пишет: «Зрительный канал передачи информации, по-видимому,
лучше всего работает при условии, что изображение воспринимается сразу, целиком.
При необходимости поэлементной развертки восприятие замедляется, канал используется
с меньшей эффективностью. Многочисленные исследования показывают, что лишь неопытный
читатель последовательно пробегает глазами каждую букву... Быстрое же чтение
представляет собой сложный психологический процесс, при котором зрение, как
правило, захватывает целый фрагмент страницы, обширное пятно, распространяющееся
сразу на несколько строк... Иероглифика более приспособлена к такому «чтению
пятнами» в силу самой своей графической природы, и можно предполагать, что при
прочих равных условиях чтение иероглифического текста должно занимать меньше
времени, чем чтение буквенного (подразумевается, конечно, чтение про себя, а
не вслух). С этой точки зрения структура письменного языка, максимально точно
имитирующая структуру устного (что бывает при фонетическом письме), отнюдь не
оптимальна» [Маевский, 1985, с. 210]. Об удобстве иероглифического письма сравнительно
с фонетическим при чтении и одновременном обратном соотношении при написании
текста говорят и в Японии [Имаи, 1980, с. 32].
В современной Японии обращают внимание и на то, что недостатки иероглифики
становятся менее значимыми из-за распространения в последние годы новых технических
средств, так называемых словопроцессоров. В них вводится текст каной или латиницей,
набираемый с помощью клавиатуры, который автоматически преобразуется в иероглифическую
запись, хранящуюся в машинной памяти. Таким образом опускается трудоемкий процесс
написания иероглифов, оказывается достаточным пассивное их знание; в то же время
преимущества иероглифики в процессе чтения сохраняются [Ватанабэ, 1983].
Так это или нет, покажет будущее. Однако уже сейчас ясно, что по целому ряду
причин нельзя ожидать отмены иероглифики в Японии в обозримом будущем. Вопрос
о роли иероглифики в этой стране сложнее, чем представлялось несколько десятилетий
назад, хотя и сейчас существует взгляд на иероглифику только как на негативное
явление. Видный американский японист Р. Э. Миллер заявляет: «Говорить о совершенстве
японского письма - то же, что убеждать больных, что им лучше, чем здоровым»
[Miller, 1982, с. 187]. Но можно привести и слова академика И. И. Конрада (ранее
также сторонника отказа от иероглифики), сказанные им незадолго до кончины.
В письме переводчику его трудов на японский язык он делился впечатлением от
японского издания: «Когда я бегло просматривал эти книги, переворачивая одну
страницу за другой, у меня возникло ощущение, будто я погружаюсь в мир каких-то
понятий. Так как я только перелистывал книгу, а не читал ее, что в ней говорится,
я уловить не мог, но о чем говорится мне было совершенно ясно... Какой замечательный
способ письма, - подумал я. - В нем не просто соединились, объединились две
великих культурных изобретения человечества: письмо идеографическое и фонографическое.
Мелькавшие перед моими глазами иероглифы непрерывно давали мне точную информацию
- о чем тут написано! А если бы я захотел знать, что именно об этом написано,
такую информацию дала бы мне кана! Но так как первое, что хочет знать человек,
открывая новую для себя книгу, это - о чем в ней написано, получается, что наличие
иероглифов дает на это быстрый и точный ответ при одном взгляде. При европейской
системе письма мы должны были бы прочитать весь текст или по крайней мере отдельное
слово все полностью. При японской же системе письма первая, начальная информация
получается наиболее быстрым и экономичным путем - через одни иероглифы. Нет,
не отменяйте у себя иероглифы!.. Форма... которую я вижу в японском издании
моей книги, мне кажется чрезвычайно удобной и для нашего времени... Японская
система письма в этом пункте уникальна: такое объединение двух прямо противоположных
графических принципов произведено только в Японии. Берегите это национальное
достояние!» [Конрад, 1972, с. 493–494].
Японская письменность в наши дни
Каково же реальное состояние японской письменности к концу XX в.? Мы говорили
о реформе письменности, проведенной вскоре после войны. Сейчас, спустя четыре
десятилетия, уже можно довольно определенно говорить о ее результатах, о том,
что в ней оказалось жизненным, а что - нет.
Наиболее просто прошло изменение орфографии каны. Старые, исторические написания,
в том числе отмененные четыре знака хираганы и катаканы, можно встретить лишь
в наиболее традиционных текстах типа стихов на бунго (ХБ. 1984. № 8. С. 69)
или как индивидуальные отклонения от нормы, например в написании некоторых имен
[Так, имя одного из авторов журнала «Гэнто», Тиэко, записано хираганой с использованием
отмененного знака (Г 1983 № 6. С 114)], а также в переиздании довоенных книг
(однако в массовых изданиях орфография меняется на современную). Успешно прошла
реформа и в упрощении нормативных начертаний ряда иероглифов: старые варианты
иероглифов уже забылись и встречаются в тех же случаях, что и старые написания
каной.
Более сложной оказалась ситуация в связи с введением иероглифического минимума.
В соответствии с реформой слова, записывавшиеся иероглифами вне минимума, должны
были писаться каной или же похожими иероглифами минимума, если такие можно подобрать.
При этом наряду с хираганой, выступавшей как общая норма, рекомендовалось пользоваться
и катаканой: последнюю предполагалось употреблять в названиях животных и растений,
наречиях, звукоподражаниях и некоторых других случаях. Таким образом, в результате
реформы нарушалось обычное распределение функций между иероглифами и двумя видами
каны. Еще больше оно нарушалось из-за того, что из минимума исключались не только
многие иероглифы, но и ряд чтений оставленных иероглифов; в идеале ставилась
задача сохранить для иероглифа не более одного онного и одного кунного чтения,
однако, до конца осуществить не удалось; если же несколько иероглифов применялось
для записи одного и того же корня, предлагалось писать этот корень лишь одним
способом, в результате чего ряд иероглифов минимума сохранил только онные чтения.
Таковы были правила, введенные более полувека назад. Безусловно, во многом
они оказали влияние на функционирование японского языка. Все сейчас признают,
что возврат к довоенным письменным привычкам уже невозможен [Neustupny, 1978,
с. 271]. Современный японец уже не может свободно читать художественную литературу
конца XIX и начала XX века [Умэдзу, 1983, с. 145; Mizutani, 1981, с. 7]. Часто
пишут, что некоторые лексемы, особенно канго, после отмены их иероглифического
написания вышли из употребления; противники ограничения иероглифики заявляют,
что это приводит к нарушению культурной преемственности, обеднению языка; например,
Имаи Тадаси упоминает слово сирэцу 'яростный' [Имаи, 1980, с. 28]. Безусловно,
общее число употребляемых иероглифов сейчас меньше, чем до войны. По данным
Государственного института японского языка, зная 1500 иероглифов (т. е. меньше,
чем в минимуме), можно прочесть в среднем 98,4% газетного текста (К. 1983. №
4. С. 5). Таким образом, успех реформы несомненен. В чем-то реальная ситуация
заходит дальше того, что намечено реформой: корни самых часто встречаемых глаголов
агару 'поднимать', итадаку 'получать', какару 'висеть',
'попадать' в современном газетном тексте чаще всего пишутся хираганой, хотя
их иероглифическое написание предусмотрено реформой (К. 1983. № 9. С. 3–5).
Однако многие нормы оказались слишком жесткими и не были приняты на практике.
Количество реально употребительных иероглифов всегда было несколько больше минимума.
По данным Государственного института японского языка, в 1966 г. в ведущих газетах
Японии было употреблено 3313 иероглифов, примерно в 1,7 раза больше тогдашнего
минимума [Имаи, 1980, с. 26]. Общее количество функционирующих иероглифов еще
больше за счет книг писателей старшего поколения, и после войны не ограничивавших
себя минимумом (много иероглифов, не входящих в минимум, например, у Мацумото
Сэйтё, Исикава Тацудзо и др.), а также за счет переизданий довоенной и классической
литературы, где оригинальная иероглифика сохраняется в большей степени, чем
орфография каны.
Привычка пользоваться иероглифами, не вошедшими в минимум, особенно очевидна
при написании имен собственных. Первоначально в его состав не включались иероглифы,
употребляемые только в этих словах. Это, однако, часто никак не влияло на употребляемость
таких иероглифов; так, в названиях 47 префектур Японии 14 иероглифов не вошло
в минимум, но написания этих названий за 30 лет не изменились [Ниситани и другие,
1977, с. 22]. Сохранение иероглифики устойчиво при написании фамилий и особенно
личных имен, поскольку при наречении ребенка до сих пор внимание обращается
на подбор «хороших» иероглифов. В этих случаях минимум почти не влияет на практику
[Впрочем, есть и обратные явления При образовании в 1966 г. слиянием городов
Иваки, Тайра, Дзёбан, Наково и Угиго нового города Иваки решили его название
в отличие от старого писать хираганой; такой случай пока уникален. Во время
всеяпонского женского марафона 1985 г. на майках спортсменок 42 названия префектур
писались иероглифами и 5 - каной. На плакатах кандидатов в Токийский муниципалитет
в 1985 г. обычно их фамилии, кроме самых простых по иероглифике, писались хираганой,
а имена - иероглифами с фуриганой.].
В некоторых сферах продолжает поддерживаться существование редких, архаических
иероглифов. Это, например, борьба сумо, сохраняющая средневековый ритуал. Особенно
это видно в именах борцов, специально подбираемых по значению и часто передающихся
от одного спортсмена к другому в течение нескольких веков; так, в списке имен
53 участников турнира (Асахи-симбун. 1986. 24 марта) присутствуют 26 иероглифов,
не входящих в минимум; четыре из них даже отсутствуют в словаре [Фельдман, 1977];
см. такие имена, как Конисики 'Малая Парча' (второй иероглиф вне минимума),
Тотиматои 'Каштановый Штандарт' (первый иероглиф в дополнительном списке
современного минимума, второй - вне минимума), Сисихо: 'Наследник-феникс'
(первый и третий иероглифы вне минимума). Имена борцов сумо, хорошо известные
в Японии, никогда не пишут каной и даже не снабжают фуриганой.
Иероглиф, не входящий в минимум, может в связи с изменением ситуации перейти
в разряд употребительных. Возведение около г. Цукуба крупного университета,
а затем проведение ЭКСПО-85 сделали название Цукуба частым на страницах газет
и на телевидении, несмотря на то, что оно записывается двумя иероглифами, первый
из которых и сейчас не входит в минимум.
Таким образом, минимум «тоё-кандзи» далеко не соответствовал реальному употреблению
иероглифов. Критику вызывала и его произвольность, см. традиционный вопрос противников
этого минимума: «Почему иероглиф со значением «собака» вошел в «тоё-кандзи»,
а иероглиф со значением «кошка» нет?» [Ниситани и другие, 1977, с. 22] (в новый
вариант минимума вошли оба иероглифа). Несовершенство минимума послужило причиной
его неоднократного пересмотра, главным образом в сторону некоторого увеличения.
Изменения производились уже в 50-е годы, а в 1981 г. минимум «тоё-кандзи» постановлением
правительства заменен на новый минимум «дзёё-кандзи». В него вошло 1945 иероглифов,
на 95 больше, чем в прежний, и еще 166 иероглифов включено в дополнительный
список как допустимые для записи собственных имен. Оговорено также, что «дзёё-кандзи»
не имеет силы для специальных текстов (научных, технических, искусствоведческих)
и для переизданий старой (довоенной) литературы об изменениях минимума в 1990
г. см. ниже раздел «Новые дискуссии о будущем японской письменности».
Изменения в минимуме приблизили его к языковой практике, однако даже в учебной
литературе, где он имеет силу закона, наблюдаются отклонения от установленных
правил. В одном из исследований рассмотрено соблюдение минимума в произведениях
Акутагава Рюноскэ, включенных в школьные хрестоматии. Оказывается, что замена
иероглифов вне минимума осуществляется везде непоследовательно, причем в разных
изданиях по-разному; что строгое следование минимуму иногда нарушается закономерно,
поскольку длинные отрезки текста, состоящие из одной каны, избегаются из-за
трудночитаемости, а применение замещающих иероглифов часто невозможно [Умэдзу,
1983, с. 160 и др.].
Итак, введение иероглифического минимума способствовало упрощению японской
письменности, но не в такой мере, как это намечалось при его введении. Иногда
пишут, что введение минимума в 1946 г. проводилось как первый шаг для последующей
латинизации [Suzuki, 1975, с. 176], но сейчас ситуация для развития в этом направлении
еще менее выгодна, чем в те годы. Новый состав минимума удовлетворяет далеко
не всех, поэтому продолжаются дискуссии: предлагают уменьшить его до 1000 и
даже 500 иероглифов, но, пожалуй, чаще призывают к его расширению до 2500 иероглифов
или до числа реально употребительных иероглифов; об этом говорили в теледискуссии
по NHK, в том числе влиятельный лингвист Киндаити Харухико (также см. [Ватанабэ,
1983]); говорят даже о желательности отмены ограничений на число иероглифов
[Имаи, 1980, с. 33; Уно, 1981, с. 3]. Такие предложения мотивируются распространением
словопроцессоров, в памяти которых может храниться множество иероглифов. Есть
и противоположные точки зрения, см. раздел «Новые дискуссии о будущем японской
письменности».
Изменения официальных норм касаются не только состава минимума. Число допустимых
чтений иероглифов стало больше; в частности, в 1973 г. было добавлено 271 кунное
чтение [Ёсимура, 1981, с. 50]. Все эти чтения, конечно, никогда не исчезали,
ввести унифицированное написание исконно японских слов в большинстве случаев
не удалось. Совсем нежизнеспособной оказалась попытка отменить фуригану В правилах
1946 г был пункт о том, что она не должна употребляться, однако на практике
она никогда не исчезала даже в учебниках, с 1972 г. этот пункт отменен [Кегоку,
1984, с 2]. Неустойчивы и не раз изменялись и правила написания хираганой окончании
слов, здесь также пока не удалось добиться единства [Neustupny, 1978, с 271].
Таким образом, послевоенные реформы письменности оказались эффективными лишь
частично Современные письменные нормы, за исключением орфографии каны, менее
строги, чем грамматические и даже орфоэпические.
Роль каны в современных текстах значительнее, чем до воины. Особенно это относится
к хирагане, которой помимо грамматических элементов пишется и часть корней.
Расширение употребления хираганы идет с двух сторон за счет корней, писавшихся
редкими иероглифами, и за счет корней с наиболее обобщенной семантикой (местоимения,
глаголы с широкими и стершимися значениями) Сейчас уже не редкость случаи, когда
в сложном слове часть компонентов пишется иероглифами, часть - хираганой гои
'лексика', где го пишется иероглифом, и - хираганой, Хамарикю
(название парка в Токио), где только средний компонент ри пишется хираганой.
Облик таких слов нарушает привычки носителей языка, что иногда осуждается [Имаи,
1980, с 28], но в связи с выходом из употребления ряда иероглифов это неизбежно.
Некоторое изменение функции происходит и у катаканы она по-прежнему обозначает
заимствования, но ее употребление не исчерпывается только этим. Описанные выше
правила семантического разграничения хираганы и катаканы в послевоенных нормах
в целом не прижились, лишь звукоподражания обычно записывают катаканой (К 1983
№ 9 С 23). Но некоторые слова, иероглифическая запись которых исчезает, стали
преимущественно писать катаканой гоми 'мусор', кэга 'рана', сэрифу
'речь на сцене' (К 1984 № 2 С. 11-12), они скорее отличаются не особой семантикой,
а аномальным для исконных слов звуковым обликом, делающим их похожими на заимствования.
Чаще всего распределение двух видов каны зависит от контекста. В газете помимо
заимствований катакана обычно употребляется во избежание длинных кусков текста,
записанных сплошной хираганой: при отсутствии пробела текст из одной хираганы
или катаканы трудно читать [Ёсимура, 1981, с 7-9]. См. рекламу: Нингэн ва,
кидзуцуку аси дэ ару 'У человека ранены ноги', где аси 'ноги' записано
катаканой для отделения от написанных хираганой цуку (корень, пишущийся
иероглифом вне минимума) и дэ ару (связка). Бывает и стилистическое использование
катаканы, когда слову специально придается иностранный облик (об этом будет
сказано в разделе о заимствованиях).
В целом же при нестрогости японских письменных норм их колебания происходят
лишь в ограниченных пределах, между основными системами письменности с 50-х
годов установилось определенное равновесие. Говоря о будущем своего письма,
японские специалисты обычно предсказывают, что основные его характеристики будут
существовать длительное время (ГС 1984 № 11 С. 12).
Латиница в Японии
Наряду с японским письмом в Японии имеет определенное распространение и латинское
(яп. ромадзи 'римские знаки') Можно выделить три функции японской латиницы:
ее использование сторонниками латинизации японской письменности, вспомогательное
употребление в помощь иностранцам или для фонетической точности и стилистическое
применение.
Сразу после буржуазной революции 1867–1868 гг. встал вопрос о переходе японского
языка на латинский алфавит. Сторонниками латинизации были, как известно, многие
специалисты за пределами Японии, однако в самой стране такие идеи никогда не
находили широкой поддержки. Пожалуй, наиболее активными их сторонники были в
конце XIX - начале XX в. В 1885 г. было создано и поныне существующее общество
«Ромадзикай», разрабатывающее проекты латинизации японского письма, один из
них был переведен на русский язык [Культура, 1929, с 82–89] Но сейчас сторонники
латинизации столь же маловлиятельны, как и те, кто ратует за переход на чистую
кану (о них мы уже говорили выше). В 80-е годы были по крайней мере три ограниченных
по объему журнала и бюллетеня, издаваемых обществами сторонников латинизации:
«Romazi no Nippon» («Латинская Япония»), «Romazi Sekai» («Мир латиницы»), «Romazi-tayori»
(«Опора латиницы»); сам их внешний облик на фоне других изданий очень невыразителен.
Характерно, что ни в одном из этих изданий употребление латиницы не выдерживается
до конца и часть статей печатается обычным японским письмом.
Гораздо большее значение имеет использование латиницы во вспомогательных целях,
В помощь иностранцам уличные и дорожные указатели, названия станций на транспорте
и т. д. обычно дублируются латинскими буквами, аналогичную функцию имеют написания
названий фирм на товарах, предназначенных к экспортированию, транскрибирование
японских слов в двуязычных словарях и др. Особую роль играет использование латиницы
в текстах, предназначенных для японцев, для более точного указания произношения
(в картографии, в учебниках, в лингвистической литературе, особенно по фонетике,
и в некоторых других случаях). Кана здесь недостаточно удобна, особенно при
передаче иностранных названий.
Для указанных целей, а также для транскрипции японских названий в изданиях
на английском и других языках используются определенные системы записи. К сожалению,
полного единства в них нет, конкурируют две транскрипционные системы: хэпбёрновская
(названная по имени ее автора) и так называемая система кунрэй-ромадзи (букв
'директивная латиница', традиционный русский перевод 'государственная латиница').
Хэпбёрновская система создавалась для американцев и англичан и тесно связана
с особенностями английской орфографии, система кунрэй-ромадзи более научна (подробное
сравнение двух систем см. [Конрад, 1945]).
Различия транскрипций довольно велики; например, слово со значением «земля,
почва» пишется tsuchi по Хэпбёрну и tuti по кунрэй-ромадзи. С 1937 по 1945 г.
была официально принята система кунрэй-ромадзи (отсюда - ее название), после
войны, в период оккупации, вернулись к хэпбёрновской системе: она была привычнее
для американцев, а система кунрэй-ромадзи ассоциировалась с периодом милитаризма
[Romanization, 1977, с. 25, 27]. Попытка в 1954 г. вернуться к кунрэй-ромадзи
не вытеснила хэпбёрновскую транскрипцию и только привела к разнобою: даже разные
министерства пользуются разными транскрипциями [Romanization, 1977, с. 28–30].
В целом хэпбёрновская система распространена шире: ее учат в школе [Harada,
1966, с. 71], используют в учебниках, словарях, в паспортах, в надписях на дорожных
указателях и почти всегда в изданиях на иностранных языках. [На ее основе обычно
происходят заимствования из японского языка в западноевропейские, а иногда и
в русский при условии, что они приходят не непосредственно из японского языка,
а через английский. Ср. встречающиеся у нас собственные имена типа «Хитачи»
, «Тошиба» (названия фирм), термины дзю-до и каратэ типа хаджиме 'начинайте'
(вместо нормативных «Хитати», «Тосиба», хадзимэ). Принятая русская транскрипция
отлична и от хэпбёрновской, и от кунрэй-ромадзи] Кунрэй-ромадзи применяется
в картографии, в глоссариях технических терминов, технических словарях стандартов
и др. [Romanization, 1977, с. 32–33], существуют и фирмы, использующие эту систему:
имеется сеть магазинов, именуемых «Meidiya» (но университет Мэйдзи записывается
в соответствии с хэпбёрновской транскрипцией: Meiji). Наличие двух систем создает
определенный разнобой: в 1974 г. нам пришлось видеть вывеску («Pachinko Matubara»
«Патинко «Мацубара») [Патинко - вид дешевой рулетки, широко распространенное
развлечение японцев], где первое слово писалось по-хэпбёрновски, второе - по
кунрэй-ромадзи. Однако спустя десять лет вывеска уже имела вид: «Pachinko Matsubara»,
т. е. хэпбёрновская транскрипция победила.
На практике именно она и преобладает. Однако в 80-е гг. в Японии разработана
новая транскрипция, которую предполагается сделать, международным стандартом.
Эта транскрипция, обсуждавшаяся на заседании Международной организации по стандартизации
(ИСО) в Москве в мае 1987 г., очень близка к кунрэй-ромадзи; пока она не стала
нормативной. В изданиях латинизаторов и в лингвистических работах встречаются
и иные транскрипции.
Наконец, использование латиницы может иметь и стилистические цели. Хотя американизмы
принято записывать катаканой, иногда они вставляются в тексты в оригинальной
записи. Обычно так пишутся лишь отдельные слова, создающие эффект большей «американизации»
текста: дза дайнамикку эри:то new ма:ку II 'Быстрая элитная новая марка
II' (реклама автомобиля); How матти 'Сколько' (название телеигры); остальная
часть текста в оригинале записана катаканой. Особенно свойственна латиница заимствованным
из английского аббревиатурам: Сампун-дэ ОК! «За три минуты о'кэй!» (уличная
реклама); То:кё:-коку-сай-михонъити-дэ PLO-га сесанка 'В Токийской международной
ярмарке впервые участвует Организация освобождения Палестины' (заголовок в телепередаче).
Предлагается даже выделить в японском языке особый класс лексики, всегда или
преимущественно пишущийся латиницей [Касивамура, 1983, с. 7]. Подробнее о стилистическом
применении латиницы см. ниже в разделе «О двух разновидностях...».
Японская вежливость
Вежливые и невежливые формы и слова
Одной из ярких особенностей японского языка считается существование так называемых
форм вежливости (кэйго). Формы вежливости представляют собой языковые средства
выражения разного рода социальных (в широком смысле этого слова) отношений между
говорящим, его собеседником и людьми, о которых идет речь. В той или иной степени
формы вежливости есть в любом языке. [В русском языке можно отметить, например,
местоимение вы в применении к одному собеседнику, уменьшительные имена существительные,
часто используемые в целях вежливости, специальные выражения так точно, честь
имею, соизволить (в современном языке обычно архаичные или принадлежащие
к специальным подъязыкам)] «Тщательное и точное научное описание определенного
языка не может обойтись без грамматических и лексических правил, касающихся
наличия или отсутствия различий между собеседниками с точки зрения их социального
положения, пола или возраста, определение места таких правил в общем описании
языка представляет собой сложную лингвистическую проблему» [Якобсон, 1985, с
382].
По сравнению с европейскими языками японский язык в этом плане имеет немало
особенностей, из которых наиболее значимы две: наличие не только лексических,
но и грамматических форм вежливости [Грамматические формы вежливости существуют
и в некоторых других языках Азии, например корейском] и большая строгость социальных
правил употребления тех или иных слов и грамматических форм. Сравнительно с
другими элементами системы языка формы вежливости наиболее явно связаны с общественной
ситуацией, и изменения последней прямым образом проявляются в изменении языка.
Прежде чем перейти к описанию функционирования форм вежливости в японском
обществе, необходимо очень кратко сказать о самой их системе в том виде, который
закреплен нормой литературного языка Мы не будем говорить о диалектных формах
вежливости Отметим лишь, что есть диалекты, где много разных форм вежливости
(это особенно свойственно западу и югу Японии), а есть диалекты, где они почти
отсутствуют (районы к северу от Токио). О новых явлениях, не признаваемых нормой,
см ниже.] (более полное описание собственно лингвистическою аспекта форм вежливости
японского языка см. [Холодович, 1979, Алпатов, 1973]).
В основе системы лежит противопоставление вежливых и невежливых грамматических
форм или слов. Вежливые формы и слова показывают нейтрально-вежливое, уважительное,
подобострастное, приниженное и т.д. отношение говорящего к некоторому лицу,
невежливые - грубое, высокомерное, фамильярное, дружеское и т.д. отношение говорящего,
они же (будучи обычно более простыми по форме) употребляются и тогда, когда
вообще нет никакого лица, отношение к которому надо выражать. Лицо, отношение
к которому передается, может быть, во-первых, собеседником, во-вторых, лицом,
о котором идет речь, например субъектом или объектом описываемого действия.
Грамматическая система форм вежливости существует прежде всего в глаголе,
а также предикативном прилагательном и связке. Из двух грамматических категорий
одна - адрессив - связана с отношением к собеседнику. Противопоставлены невежливые
формы без особого показателя, вежливые формы с суффиксом -мас- и ограниченно
«сверхвежливые» формы; невежливые формы употребляются и тогда, когда собеседника
нет вообще или он неизвестен (научная литература, авторский текст художественных
произведений, основная часть газетной информации). Особенно богата система форм
повелительного наклонения: одно и то же значение «читай!» может быть выражено
формами ёмэ (очень грубо, свойственно лозунгам и командам), ёндэ курэ
(несколько менее грубо, обычно к низшему), ёндэ о-курэ (к низшему со
смягчением грубости), ёндэ ярэ (грубо, с дополнительным компонентом «читай
третьему лицу»), ёндэ (грубо или фамильярно), о-ёми, ёндэ тедай, ёми-насай,
ёмитамаэ (фамильярно), о-ёминасай (некоторая степень вежливости),
ёндэ кудасай (стандартная вежливая форма), о-ёми кудасай (вежливо
с дополнительным оттенком приглашения), о-ёми кудасаимаси, о-ёми кудасаимасэ
(сверхвежливо), о-ёми асобасэ (крайне подобострастно, сейчас устарело), количество
форм со значением повеления реально еще намного больше за счет форм косвенного
повеления, прежде всего отрицательно-вопросительных типа ендэ кудасаимасэн
ка «не почитали бы?», последняя форма имеет оттенок одолжения со стороны
собеседника [Ohso, 1983].
Другая категория - так называемый гоноратив - связана с отношением к субъекту
или объекту действия или состояния, обозначенною глаголом. Имеются вежливо-субъектные
(гак называемые почтительные), вежливо-объектные (так называемые скромные) и
нейтральные (лишенные специальных показателей) формы, последние используются
как при невежливом отношении к субъекту или объекту действия, так и в случае,
когда вежливость выражать не к кому, например в речи о неодушевленных предметах.
Вежливо-объектные формы употребляются лишь тогда, когда субъект действия - сам
говорящий или лицо, с ним тесно связанное, например член его семьи (отсюда и
их характеристика как «скромных»). В иных случаях, когда речь идет о своих действиях,
употребляются лишь нейтральные формы: говорящий, каким бы высоким ни был его
ранг, не может выражать вежливость к самому себе. И здесь наряду с обычными
вежливыми формами (большинство из них образуется с помощью вспомогательных глаголов)
существуют более редко употребляемые «сверхвежливые».
Имеются и именные формы вежливости. Используется специальная вежливая приставка
о- (для канго - в варианте го-), о ней мы будем подробнее говорить
тогда, когда речь пойдет о мужском и женском вариантах японского языка. См.
также систему суффиксов при словах, обозначающих людей, вроде известного даже
неяпонистам суффикса обычной степени вежливости -сан (назвать человека
по фамилии или имени без суффикса очень невежливо).
Наконец существуют и специальные слова. Ряд самых частых глагольных значений
(«быть», «идти», «говорить» и т д.) выражается помимо нейтральных глаголов особыми
вежливо-субъектными и вежливо-объектными глаголами: йу: 'говорить' (нейтрально),
оссяру 'говорить' (об уважаемом лице), мо:сиагэру 'говорить' (о
себе или близком человеке, обращающемся к уважаемому лицу). По вежливости различаются
личные местоимения, о которых мы специально скажем в следующей главе; отметим,
что все местоимения 2-го лица не слишком вежливы, в особо вежливых ситуациях
к собеседнику обращаются в 3-м лице. Дифференцированы также, например, термины
родства: цума, канай 'моя жена' - окусан 'ваша жена', 'жена уважаемого
человека' (а также вежливое обращение к замужней женщине).
Итак, система грамматических и лексических форм вежливости японского языка
развита весьма сильно и позволяет детально и дифференцированно передавать многообразные
социальные отношения, существующие в японском обществе. Количество языковых
средств, способных указывать на социальные различия, в японском языке очень
велико и с трудом поддается учету. Так, при прочих равных условиях чисто литературные
формы вежливее просторечных и диалектных; архаические, в том числе свойственные
бунго, формы и слова вежливее обычных (что открывает возможность включения таких
форм в литературный язык в качестве вежливых, пример с ёри приводился
выше), канго вежливее, чем исконные слова; отрицательные и вопросительные формы
глагола вежливее, чем утвердительные; существуют и фонетические способы выражения
вежливости.
Когда употребляются формы вежливости?
Даже если отвлечься от дополнительных средств выражения вежливости, та или
иная вежливая или невежливая форма сказуемого присутствует почти в любом японском
предложении. [Даже там, где, казалось бы, таких форм нет (назывные предложения,
предложения с опущенным сказуемым), некоторое значение в этом плане присутствует:
такие предложения избегаются в вежливой речи] Поэтому японец не может избежать
выражения своего отношения по крайней мере к собеседнику (иная ситуация в русском
языке: если говорящему неясно, как лучше называть собеседника - на ты или на
вы, он может обойти такое именование). Встает вопрос выбора форм, и выбор этот
социально обусловлен.
Наличие особых социолингвистических правил в японском языке видно, например,
из сопоставления японских и русских форм вежливости. На первый взгляд значение
японских форм глагола с суффиксом -мас- и русского местоимения вы
однотипно: передается вежливое отношение к собеседнику (соответственно значение
невежливости имеется у форм без -мас- и местоимения ты). Однако
прямой эквивалент в переводе не всегда возможен и выглядит по меньшей мере неестественным.
В одном переводе с японского на русский профессор, заведующий лабораторией говорит
ты всем подчиненным, что создает для русского читателя представление
о его неинтеллигентности. Показательны переводы, где происходит отказ от таких
эквивалентов. Героиня пьесы М. Горького «Васса Железнова» говорит управляющему,
образованному человеку, вы, а старшему брату, которого не уважает, -
ты; в переводе Хидзиката Кэйта она говорит невежливо с управляющим как
с подчиненным и вежливо с братом как со старшим членом семьи. В этой же пьесе
одна из дочерей говорит Вассе ты, другая - вы, что отражает их
разное отношение к матери; в переводе это различие стерто. Таким образом, в
японском переводе персонажи говорят сообразно со своими социальными, в том числе
семейными, ролями.
В самом общем виде социальные противопоставления, значимые для выбора форм,
сводятся к двум: «высший - низший» и «свой - чужой».
Первое противопоставление связано с иерархическими отношениями того или иного
рода в японском обществе. Японская исследовательница Идэ Сатико выделяет три
основных социальных правила: вежливые формы применяются к лицам, постоянно высшим
по своему социальному положению (начальники, лица престижных профессий, представители
высших слоев общества), к старшим по возрасту и к лицам, высшим по функции,
выполняемой в данный момент (представители власти, врачи, кредиторы, клиенты
в сфере обслуживания и т. д.). Два первых правила действуют постоянно, характер
третьего переменен, ср. ситуации одалживания, просьбы и т. д., где роли могут
меняться в пределах диалога [Ide, 1982, с. 366-368]. Может быть выделено и четвертое
правило в связи с половыми различиями, об этом мы специально будем говорить
в следующей главе.
Признак «свой - чужой» связан с включением того или иного человека в состав
некоторой группы, в которую входит говорящий, или исключением из нее. Мы уже
отмечали, что противопоставление «свой - чужой» очень значимо для японского
общества во многих случаях, формы вежливости не составляют тут исключения. Говорящий
в зависимости от ситуации может ощущать себя представителем различных групп
- от семьи до государства. Общее правило: вежливые формы употребляются по отношению
к чужим, невежливые - по отношению к своим.
Указанные правила, как легко видеть, часто противоречат друг другу. Ситуацию
хорошо охарактеризовал советский японист А. А. Холодович: «Японец, вступая в
речевое общение, постоянно встречается с неразрешимыми противоречиями: по признаку
возраста М может оказаться старше и, стало быть, выше N; по признаку пола тот
же М, будучи женщиной, может оказаться ниже N, если N - мужчина; по признаку
«сфера услуг» М, будучи клиентом, обслуживаемым лицом, может оказаться вновь
выше N, который является, например, продавцом, и т. д. Из этого следует, что
в процессе речевого общения японцу, который должен непреклонно считаться с этой
довольно сложной и противоречивой иерархией, каждый раз приходится решать (разумеется,
интуитивно, бессознательно и мгновенно) задачу на преферентность (предпочтение.
- В. А.) иерархических признаков» [Холодович, 1979, с. 26].
В целом существуют определенные традиционные правила (обычно бессознательные),
позволяющие решать эту проблему довольно однозначно в соответствии с теми или
иными социальными ролями. Эти правила не совсем одинаковы для двух упомянутых
грамматических категорий. Как указывает Идэ Сатико, при выборе форм, передающих
отношение к собеседнику, из трех описанных выше правил наиболее значимо последнее:
к полицейскому или врачу обращаются вежливо даже в том случае, если говорящий
старше и/или социально выше [Ide, 1982, с. 369]. Большое значение этого факта
проявляется в сфере обслуживания: всегда бросается в глаза подчеркнутая вежливость
японских продавцов, кассиров, служащих банков, железных дорог и т. д., частое
ими употребление «сверхвежливых форм», почти не используемых в иных ситуациях,
благодарностей и извинений по отношению к любым клиентам, кроме детей. В неслужебной
ситуации тот же человек может обратиться к тому же самому собеседнику далеко
не вежливо. Это объясняется тем, что традиционно покупка, вклад денег в банк,
проезд на транспорте и пр. рассматриваются в японском обществе как одолжение
со стороны клиента, который волен платить или не платить. Характерно, что при
нехватке продуктов в годы войны, когда покупка уже не могла рассматриваться
как одолжение, вежливость продавца резко снизилась [Цудзимура, 1967, с. 211].
Из двух остальных правил первое чаще более значимо, чем второе: к начальнику
обращаются вежливо, даже если он моложе подчиненного. Фактор возраста, таким
образом, играет наименьшую роль, однако косвенно он может влиять на другие признаки,
так как внутри более или менее однородных социальных групп в Японии иерархия
обычно задается возрастом; например, должность часто автоматически зависит от
выслуги лет [Ide, 1982, с. 368]. Показательна и иерархия среди школьников и
студентов, где принято обращаться вежливо к тем, кто учится в старших классах
и на старших курсах, и невежливо - к младшим. Эта иерархия часто сохраняется
у выпускников одного учебного заведения на всю жизнь [Suzuki, 1978, с. 110].
Признак «свой - чужой» в целом для адрессива оказывается даже более значимым,
чем признак «высший - низший». В современной Японии существует явная тенденция
употреблять вежливые формы с суффиксом -мас- и аналогичные им по отношению
к любым «чужим» (надо только учитывать, что признак «чужой» не абсолютен, а
относителен). К иностранцу независимо от его возраста и социального положения
японец почти в любой ситуации обратится с -мас-, а иностранец в Японии
имеет малые возможности для употребления простых форм; этим объясняется преимущественное
внимание к формам с -мас- в большинстве учебников японского языка для
иностранцев, что нередко порождает неправильное представление об этих формах
как об основных формах японского глагола. Руководитель фирмы обычно использует
формы с -мас- в беседе с представителем другой фирмы, даже если последний
ниже рангом. Формы без -мас- бытуют лишь при очень явной социальной дистанции,
например в разговоре с детьми, но даже здесь бывают случаи обращения с -мас-:
ведущий токийского муниципального праздника обращался так к детям-барабанщикам;
интересно, что они отвечали ему без вежливых форм (для детей, особенно маленьких,
это более допустимо, чем для взрослых).
В отношении гоноратива правила несколько иные, что видно в разговоре об отсутствующих.
По мнению Идэ Сатико, здесь социальное положение и возраст важнее, чем исполняемые
функции [Ide, 1982, с. 369]. Вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы не
приняты, когда речь идет о низших «чужих» и даже равных «чужих». Весьма обычна
ситуация, когда с собеседником говорят, используя -мас-, но о его действиях
говорят, не употребляя вежливо-почтительных форм. Например, именно такое обращение
в ситуации разговора с незнакомым человеком одного возраста предпочли почти
все информанты-мужчины и больше половины информантов-женщин в упоминавшемся
массовом обследовании кварталов Нисиката и Нэцу в Токио [Огино, 1983, с. 51–61].
Обратная ситуация - применение вежливо-субъектных форм при отсутствии -мас-
в речи о собеседнике - невозможна; так можно сказать лишь в речи о третьем лице,
где формы разных степеней вежливости относятся к разным лицам, например в ситуации,
когда мать говорит дочери об отце.
На вежливо-субъектные формы в отношении действий третьего лица и вежливо-объектные
формы в отношении своих действий для третьего лица оказывает влияние связь говорящего
с собеседником. Говорить вежливо о третьем лице означает одновременно проявлять
некоторое невнимание к собеседнику. Это допустимо, когда третье лицо - наивысшее
в иерархии (например, когда сослуживцы говорят о начальнике, мать - с детьми
об отце), но не тогда, когда собеседник - лицо, высшее для говорящего или же
чужое для него. Служащий даже о своем начальнике не может говорить почтительно
в беседе с клиентом, это будет невежливо по отношению к последнему. Нам пришлось
наблюдать, как на научной конференции докладчик, излагая историю вопроса, употреблял
почтительные формы по отношению ко всем своим уважаемым предшественникам (покойным
и живым), за исключением собственного непосредственного начальника: последний
рассматривался как «свой», остальные ученые - как «чужие».
Итак, в применении форм вежливости довольно строго отражается иерархия, имеющая
несколько параметров. На нее накладываются и другие отношения: возрастные, влияние
которых усиливается из-за неизжитых традиционных конфуцианских представлений
о почтении к старшим [Ide, 1982, с. 368], групповые, профессиональные. Последние
заметны, например, в отражении в речи привычного уважения к профессии врача
(в японском фильме, где действие происходит во время антарктической экспедиции,
ее начальник говорит фамильярно со всеми подчиненными, кроме врача) или же в
традиции сохранять почтительное обращение к своему бывшему учителю независимо
от собственного ранга [Suzuki, 1978, с. 141].
Конечно, в описанных социальных правилах отражается характер современного
японского общества при пережиточном сохранении того, что было сформировано в
предшествующие эпохи (см. ниже об императорских формах вежливости). Однако многое
определяется и национальной спецификой Японии. Как отмечала Идэ Сатико в докладе
на I конференции по формам вежливости в университете Гакусюин в Токио (1985
г.), для японского языка по сравнению с английским характерна не только сложность
системы форм вежливости, но и более строгая ее связь с языковым поведением:
при разговоре сразу с несколькими собеседниками американец склонен ко всем обращаться
одинаково, японец же будет дифференцировать свою речь. Для японского языкового
поведения в отличие от американского характерна, по мнению специалистов, тенденция
к закреплению социальных функций человека с двух точек зрения - иерархии и принадлежности
к группе. Люди при этом оцениваются не как индивидуальность, а лишь с точки
зрения их общественного положения [Mizutani, 1981, с. 106]. Принадлежность к
фирме при обращении важнее, чем профессия и даже имя и фамилия: японцев часто
именуют по должности или степени родства, но редко по имени; японец часто может
не знать, как звали его бабушку или дядю [Mizutani, 1981, с 106–107]. Таким
образом, само существование социальных рангов и групповых различий стабилизируется
и осознается через языковое поведение, особенно через употребление форм вежливости.
На эту систему оказывают влияние два дополнительных фактора - ситуация общения
и индивидуальные отклонения. Употребление форм вежливости при тех же говорящем
и собеседнике может не совпадать в зависимости от ситуации общения: чем официальнее
(формальнее) ситуация, тем при прочих равных условиях вежливее речь. Признак
официальности ситуации связан с упоминавшимся признаком «свой - чужой»: с «чужими»
редко общаются в неофициальных ситуациях. Однако полного совпадения здесь нет.
Возьмем способы общения на научной конференции, где участники хорошо знают друг
друга: в докладах обычно строго выдерживается вежливое отношение к слушателям,
уже в ответах на вопросы оно часто снижается, а в последующей неофициальной
беседе на профессиональные темы может исчезнуть совсем.
В ряде ситуаций их официальность требует употреблять вежливые формы по отношению
к собеседникам, а также вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы в связи
с ними же: таковы публичные выступления, лекции, проповеди, похоронные речи
и т. д. [Ide, 1982, с. 374]; есть, впрочем, исключения: традиционно с XIX в.
не принято использовать в большом количестве формы вежливости в парламентских
дебатах. В ситуациях такого рода, с одной стороны, множество неопределенных
собеседников и даже точный количественный состав их зачастую неизвестен, с другой
стороны, это множество заданы некоторые параметры (единомышленники, специалисты
в данной области, родные и друзья покойного и т. д.). Они занимают как бы промежуточное
положение между ситуациями, где круг собеседников точно определен (разговор,
переписка), и ситуациями, где вообще ничего нельзя сказать о собеседнике; в
последних, характерных, как правило, для письменной речи, как уже говорилось,
почти не используются вежливые формы (исключая речь об императорской семье и
о Боге). Случаи рассматриваемого здесь типа мы назовем ситуациями с полуопределенным
собеседником.
В данный класс включаются и ситуации, представленные в телевизионных новостях
и выступлениях комментаторов, рекламе, плакатах и в воззваниях политических
партий, письмах неизвестным адресатам (например, жильцам какого-то района),
некоторых рубриках газет и журналов (статьи для женщин, садоводов, рыболовов
и т. д.). Здесь собеседники еще менее ясны, говорящий их не видит и не слышит.
Но и тогда задаются некоторые параметры (политические единомышленники, соседи,
собратья по увлечению, любители того или иного товара), для большей эффективности
к каждому слушателю или читателю обращаются так, будто он - реальный и единственный
собеседник, иногда, особенно в рекламе, проявляются и отношения, характерные
для сферы обслуживания. В таких ситуациях активно употребляются вежливые, а
иногда и «сверхвежливые» слова и грамматические формы. Приведем в виде примера
часть письма Строительной компании жильцам соседних со стройкой домов: Го-кинрин-но
минасамагата-э. Майнити со:он-дэ го-кинрин-но минасамагата-э ва тадайна го-мэйваку-о
о-какэ си, тайхэн мо:сивакэнаку омоттэ оримасу... Кёкурёку, со:он-ни ва хайре-итасимасу
нодэ, го-кё:реку-о о-нэгаи итасимасу 'Всем уважаемым соседям. [Мы] будем
каждый день своим шумом создавать значительные помехи всем уважаемым соседям,
[мы] не находим слов для извинений. [Мы] очень обеспокоены [причинением вам
беспокойства из-за] шума, поэтому просим [вашего] содействия' Здесь мы видим
самые разные вежливые формы: суффикс -мас- при всех глаголах, вежливо-объектные
формы со вспомогательными глаголами суру, итасу, ору, приставку о-/го-,
присоединяемую ко многим именам, почтительный показатель множественности -гата,
специальные вежливые слова минасама 'все', мо:сивакэнаку 'нет
слов для извинений', «изысканные» канго типа кинрин 'соседи', со:он
'шум', тадайна 'большой', 'значительный'. Такие примеры часто нельзя
перевести на русский язык с эквивалентной передачей всех форм вежливости, даже
приблизительной, как, например, переводить разные местоимения 1-го лица? Показателен
такой факт в отличие от других японских газет орган КПЯ газета «Акахата» использует
вежливые формы глагола с -мас- во всех статьях в целях установления более
тесного контакта с читателем.
Различие устных и письменных видов коммуникации также может влиять на употребление
форм вежливости. С одной стороны, употребление простых глагольных форм без -мас-
не выглядит невежливым лишь на письме, в устной же речи ситуация полной неопределенности
собеседника почти исключена (кроме «мыслей вслух»). Поэтому, например, при прочтении
на научной конференции опубликованной статьи нельзя просто произнести вслух
то, что напечатано, необходимо заменить все простые формы глагола-сказуемого
на вежливые. [Употребление форм с -мас- в вежливой речи строго выдерживается
лишь для глагола-сказуемого, включение -мас- в состав деепричастий и
пр. ощущается как признак «сверхвежливости»] С другой стороны, при прочих равных
условиях письменное общение кажется официальнее устного, поэтому даже хорошие
знакомые могут использовать вежливые формы в переписке, а иногда и по телефону,
не употребляя их при встрече. Интересно также распределение упомянутого суффикса
-сан и более вежливого его эквивалента -сама первый обычен в
вежливой устной речи, но на письме не всегда считается подходящим, второй обычен
в переписке, а в устной речи имеет «сверхвежливый» оттенок и применяется обычно
лишь в сфере обслуживания.
Наконец, в определенных рамках возможны и индивидуальные особенности употребления
форм вежливости. Ряд ситуаций допускает вариативность форм (тем более что есть
формы, не имеющие уже особых различий по вежливости, см. ниже). Отмечается,
например, стремление некоторых людей употреблять вежливые формы и там, где можно
без них обойтись, подчеркивая таким образом свою воспитанность [Ide, 1982, с.
367]. Различия вежливых и невежливых форм довольно жестко связаны с социальной
ситуацией, в меньшей степени это можно сказать о различии вежливых и «сверхвежливых»
форм, последние часто определяются индивидуальными склонностями. Например, в
токийском метро при объявлении станции можно слышать примерно с одинаковой частотой
Касумигасэки дэсу ('Касумигасэки' - название станции метро) - проявление
обычной вежливости к собеседнику и Касумигасэки дэ годзаимасу - то же,
но с подчеркнутой вежливостью. В лекциях и докладах одни выступающие используют
вежливые, другие - «сверхвежливые» формы, неодинаково и употребление личных
местоимений, что, впрочем, может быть связано и с возрастными различиями (см.
ниже).
Таковы основные правила употребления форм вежливости в японском языке. Есть
отдельные случаи, регламентируемые специальными нормами, например при упоминании
о членах императорской семьи.
Веками в массовом сознании японцев поддерживалась идея о божественном происхождении
императорской династии. В соответствии с ней члены императорской семьи воспринимались
как особые люди, отличные от остального человечества. По отношению к ним, естественно,
использовались особые слова и грамматические формы исключительной степени вежливости.
Такая традиция, установленная в средние века, дожила до поражения Японии во
Второй мировой войны. В 1944 г. был составлен словарь императорской лексики,
включавший 372 слова, значительная часть которых к тому времени, впрочем, употреблялась
лишь внутри самой императорской семьи и при дворе. Особенно много среди императорской
лексики было слов, обозначающих пищу (чтобы как-то возвысить процесс приема
пищи членами императорской семьи), существовал также специфический набор приветствий,
местоимений, менялись многие глаголы, ср. годзэн 'вареный рис' вместо
обычного гохан, о-ситонэ 'подушка для сидения' вместо дзабутон, о-сурусуру
'благополучно' вместо будзини, о-сумару 'ложиться спать' (об императоре),
о-сидзумару 'ложиться спать' (о других членах императорской семьи) вместо
нэру и т.д., большинство слов такого рода содержало вежливую приставку
о-/го- [Sakurai, 1984].
После войны тезис о божественном происхождении императора был официально отменен,
а указанная императорская лексика была признана не соответствующей времени и
исключена из употребления. Сейчас при массовых обследованиях выясняется, что
большинство информантов не знают этих слов и считают их странными [Отакэ, 1984,
с. 74–75] Отказались от них и сами члены императорской семьи (по крайней мере
вне семейного общения) император после войны уже не именует себя публично особым
местоимением тин, перейдя на стандартное ватакуси [Sakurai, 1984,
с. 60].
Однако официально было решено сохранить по отношению к членам императорской
семьи независимо от их возраста использование вежливо-субъектных и вежливо-объектных
форм, но не специфически императорских, а обычных, возможных и в отношении других
людей. Специфика здесь все равно сохраняется, но уже как стилистическая: в газетной
информации вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы обычно употребляются
лишь применительно у членам японской императорской семьи (реже - к иностранным
монархам). Такие нормы строго выдерживаются в печати (исключая такие газеты,
как «Акахата»), по телевидению и радио. Даже при показе по телевидению гостиницы,
где как-то останавливался император, ее обстановка именовалась с употреблением
приставки о-/го-: о-хэя 'комната', го-дзасэки 'сиденье' и пр.
Такое употребление поддерживается правительством и оппозицией, исключая коммунистов.
В разговорной речи и вообще в неофициальных ситуациях такое употребление далеко
не обязательно. Нам приходилось в феврале 1974 г. наблюдать приезд императора
и императрицы в морской музей в г. Симидзу (префектура Сидзуока) Многие встречавшиеся
использовали обычные, лишенные вежливости формы типа Кита 'Приехал' вместо
нормативного в таких случаях Ирассятта.
Вежливые формы в средствах массовой информации могут меняться и в отношении
иностранных монархов, но непоследовательно и только тогда, когда они выполняют
ритуальные функции; если речь идет об их политической деятельности, вежливые
формы не приняты [Исино, 1977, с. 51–53].
Формы вежливости прежде и теперь
В средневековой Японии, особенно в позднее средневековье, система вежливости
была еще сложнее, чем сейчас, а правила употребления форм вежливости - много
жестче; любой говорящий не смел выходить за пределы речевых норм, установленных
для его сословия. В основном за счет этого количество форм вежливости в позднефеодальное
время было исключительно велико. Например, в языке XVII - начала XIX вв. зафиксировано
31 местоимение 1-го лица, 48 местоимений 2-го лица [Сыромятников, 1978, с. 50–67].
Еще в довоенные годы сохранялись многие формы вежливости, унаследованные от
феодальной эпохи, например специальные императорские. Сама система форм вежливости
в то время рассматривалась как вне Японии, так и левыми деятелями в самой стране
как феодальный пережиток, подлежащий устранению в будущем [Конрад, 1937, с.
13 и др.]. В первые послевоенные годы несоответствие старых норм языковой реальности
было особенно заметно в отношении форм вежливости; социальные перемены здесь
наиболее явно повлияли на язык. В 1952 г. были приняты новые нормы под названием
«Корэкара-но кэйго» («Формы вежливости отныне»). Однако они появились в момент,
когда резкие изменения в языке еще продолжались, и ряд положений вскоре устарел.
Ко второй половине 50-х годов произошла стабилизация системы форм вежливости,
хотя кое в чем она продолжала меняться и позже. Отмечается, что окончательный
переход итасу 'делать' из вежливо-объектной формы вежливости в форму
вежливости к собеседнику произошел в конце 50-х - начале 60-х годов [Сакамото,
1983, с 18]. Не так давно произошел и сдвиг значения местоимения 2-го лица аната
(см. ниже).]
Столь быстрые изменения в языке, часто происходящие помимо установленных норм,
конечно, не могут перестроить речь всех носителей японского языка. Люди старшего
поколения обычно сохраняют привычки, оставшиеся смолоду; в отношении употребления
форм вежливости основное различие существует между лицами, получившими образование
до и после войны; это показали, в частности, два исследования употребления форм
вежливости в г. Окадзаки (префектура Аити), проведенные Государственным институтом
японского языка с интервалом в 20 лет [Уно, 1984, с. 91]. При сопоставлении
употребления форм вежливости лицами разных поколений выявлены следующие тенденции.
(1) Система форм вежливости в целом упрощается. Многие слова и грамматические
формы исчезают или оттесняются на периферию языка, сохраняясь в особых, обычно
ритуальных ситуациях типа речи о Боге или возведения актера кабуки в высший
ранг. Таковы, например, вежливо-субъектные формы со вспомогательными глаголами
насару, асобасу, слова данна 'господин', какка 'ваше превосходительство',
обосимэсу 'думать' (почтительно) (список таких единиц см [Окуяма, 1983,
с. 35, 40]) Исчезать могут единицы разных уровней вежливости; например, в речи
молодежи почти перестала, за исключением некоторых диалектов, употребляться
грубая форма местоимения 1-го лица васи. Однако в целом тенденцию к исчезновению
имеют прежде всего «сверхвежливые» формы, таковы все примеры выше. Особенно
это относится к вежливо-субъектным и вежливо-объектным формам, где употребительных
«сверхвежливых» форм практически не осталось: обследования в кварталах Нисиката
и Нэцу показали, что большинство опрошенных не употребляют эти формы, а зачастую
и не знают их вообще [Огино, 1983, с. 62–64]. В то же время новые формы вежливости,
как правило, не появляются (исключая американизмы, редко выходящие за пределы
молодежного жаргона), хотя частота употребления некоторых форм вежливости может
и расти.
(2) Уровень вежливости многих сохраняющихся слов и грамматических форм понижается,
а различия по степени вежливости часто стираются. Так, потеряли вежливый характер
вспомогательный глагол агэру со значением действия, направленного от
своего к чужому [Мисоно, 1982, с. 37–40], а также местоимение 2-го лица аната,
еще недавно считавшееся нейтрально-вежливым [Тани, 1981, Накамура, 1983, с.
4–5]. Обратного развития не наблюдается. Стирание различий происходит в вежливо-субъектных
и вежливо-объектных формах. Среди вежливо-субъектных форм до войны выделялись
формы четырех уровней вежливости, сейчас две из них (со вспомогательными глаголами
насару и асобасу) практически исчезли, а две оставшиеся (со вспомогательным
глаголом нару и с суффиксом -рарэ-) одинаковы по степени вежливости,
хотя вторая имеет несколько официальный оттенок. Сейчас здесь выделяется единый
вежливый уровень, противопоставленный невежливому.
(3) Растет тенденция не употреблять вежливые формы по отношению к третьему
лицу. Она уже полностью господствует, например, в телеинформации, где, если
отвлечься от речи об императорской семье, вежливость выражается только по отношению
к зрителям. Заметна эта тенденция и в разговоре: сейчас студенты говорят с преподавателями
вежливо, но в отличие от довоенного времени обычно не употребляют вежливых форм,
говоря о преподавателях между собой [Mizutani, 1981, с. 165]. Такое употребление
встречается и в учебниках, в них имеются предложения, в которых о действиях
учителя говорится без вежливо-почтительных форм [Окуяма, 1983, с. 34]. Вежливые
формы любого типа постепенно становятся формами выражения вежливости к собеседнику.
(4) В связи с подобной тенденцией наиболее разрушенной оказывается самая сложная
по значению подсистема вежливо-объектных («скромных») форм [Сибата, 1965, с.
58–59]. Сами по себе формы сохраняются, но значение их переосмысливается. Нередко
они используются как вежливо-субъектные, что запрещается литературными нормами,
однако массовые обследования свидетельствуют о полном признании почти половиной
молодежи такого употребления [Исии, 1983, с. 112]. Еще чаще эти формы начинают
появляться в речи о любых собственных действиях или о любых действиях лиц, связанных
с говорящим, независимо от наличия объекта; для вежливых глаголов итасу
'делать', маиру 'идти', мо:су 'говорить' это уже признано нормой,
в таких случаях вежливое отношение может выражаться только к собеседнику [Сакамото,
1983, 18-19]. Например, докладчица на лингвистической конференции сказала о
себе: Дайгаку-о соцугё:-итасимасита 'Окончила университет'.
(5) Противопоставление вежливых и невежливых форм по отношению к собеседнику
устойчиво и не проявляет каких-либо тенденций к ослаблению. Наоборот, оно, как
мы видели, усиливается за счет изменения значений форм вежливости других типов.
Употребительность вежливых форм с -мас- растет; сейчас уже не редкость
использование их начальником по отношению к подчиненному [Исино, 1977, с. 30].
Однако в целом частотность форм без -мас- и аналогичных им по вежливости
все-таки выше [Баба, 1982, с. 101]. В отношении собеседника продолжают существовать
и «сверхвежливые» формы, которые, однако, все более приобретают специфическую
окраску, ассоциируясь со сферой обслуживания. [В крупных универмагах специально
нанимают девушек, обычно подрабатывающих студенток, которые стоят у входа и
произносят <сверхвежливую> фразу: Ирассяимасэ 'Пожалуйте'.].
Таким образом, система форм вежливости становится проще. Характерно, что речь
иностранцев, изучавших японский язык по старым учебникам, воспринимается в Японии
как «слишком вежливая» (ТВТ. 1987. Февраль. С. 55). Однако эта система не исчезает
совсем. Как показывают массовые обследования, большинство носителей языка, включая
школьников, считают, что формы вежливости необходимы в зависимости от ситуации.
Во время одного из обследований среди школьников 47,5% информантов высказались
за сохранение нынешней системы форм вежливости, 22,5% - за ее усложнение и 30,1%
- за дальнейшее упрощение, лишь 1,9% опрошенных заявили, что они не употребляют
вежливые формы [Исии, 1983, с. 108–109]. Японские языковеды уже не предсказывают
исчезновения форм вежливости, а сходятся на том, что они будут существовать
и в дальнейшем (Г. 1977, № 1. С. 66–68). Указывается, что в процессе урбанизации
в развитии бизнеса роль форм вежливости возрастает [Ide, 1982, с. 376-377].
Как говорят японки
Исследователи русского, английского, французского и других языков развитых
стран обычно недостаточное внимание уделяют специфически мужским или женским
оборотам, можно найти лишь отдельные замечания на этот счет [Jespersen, 1946,
с. 237–254]. Из этого, конечно, не следует, что мужчины и женщины говорят на
таких языках совершенно одинаково, но все же существующие различия не слишком
бросаются в глаза. Здесь трудно найти слово или тем более грамматическую форму,
которые бы не могли употребляться мужчинами или женщинами; различия обычно связаны
лишь с большей или меньшей популярностью тех или иных слов или оборотов; см.
преимущественно женские выражения типа Ой, девочки или большую частоту
уменьшительно-ласкательных слов в русской женской речи сравнительно с мужской.
Разница между речью мужчин и женщин может быть меньше, чем индивидуальные речевые
особенности.
Иная ситуация в японском языке. Правила речевого поведения для мужчин и женщин
в Японии очень различны. Мужчина, говорящий «по-женски», или женщина, говорящая
«по-мужски», вызывают лишь насмешки, серьезной проблемой считается, например,
отучивание мальчиков от «женских» речевых особенностей, воспринимаемых от воспитательниц
детских садов и учительниц [Хинаго, 1961]. Различия мужской и женской речи значительно
превосходят индивидуальные особенности, и отрешиться от них крайне трудно Лингвистка
Сугияма Мэйко писала, что она долго не замечала в своей речи женских особенностей,
но после наблюдений над собой убедилась в том, что говорит «по-женски» (ГС.
1984 № 3. С. 8).
Эти различия связаны с существованием специфических мужских и женских единиц
языка Можно говорить не только о речевых различиях, но и об особых, половых
по своему функционированию разновидностях японского языка. [Можно говорить и
о детских разновидностях языка, имеющих специфические особенности Речь мальчиков
и девочек при этом различается сравнительно мало. ] Японский язык складывается
не только из территориальных и социальных вариантов, о которых мы говорили выше,
но и из мужских и женских вариантов. Последние могут быть выделены в разговорных
разновидностях литературного языка, материалом которого мы ограничимся, и во
многих диалектах, отмечается, что разница между мужской и женской речью ощутимее
в городе, чем в деревне [Kindaichi, 1978, с. 74–75].
Различия мужского и женского вариантов японского литературного языка проявляются
почти на всех ярусах языковой системы. Одинаковы лишь фонемы и правила их сочетаемости,
но уже в области интонации налицо расхождения. Наиболее явно отличаются друг
от друга два варианта в области грамматики и лексики.
Расхождения двух вариантов языка могут проявляться, во-первых, в существовании
какого-то элемента только в одной разновидности языка, во-вторых, в различии
значений, в-третьих, в удельном весе того или иного элемента: в одном варианте
он может быть центральным, в другом - периферийным, что в речи проявляется в
частоте употребления.
В виде примера разберем систему личных местоимений 1-го и 2-го лица (для местоимений
3-го лица особых расхождений нет). Лишь самое вежливое местоимение 1-го лица
ватакуси мужчины и женщины употребляют одинаково. Только мужчины употребляют
местоимения боку (самое обычное), орэ (невежливое) и васи
(невежливое, сейчас устарело); только женщины - атаси (фамильярное) и
атакуси (вежливое, устаревает). Местоимение ватаси употребляют
те и другие, но у женщин оно стандартно, а у мужчин вежливо (несколько менее,
чем ватакуси) и в целом свойственно больше лицам старшего поколения.
Имеются такие соответствия (местоимения приводим в порядке убывания степени
вежливости, в каждой паре слева мужское, справа женское): ватакуси - ватакуси,
ватаси - атакуси, боку - ватаси, орэ - атаси [Ide, 1982, с. 358]. [Последняя
пара соотносима несколько по-иному, чем остальные. Атаси фамильярно,
но не грубо, употребляется по отношению к подругам, возлюбленным и пр.; орэ
употребляется по отношению к низшим и прямого аналога в женском варианте не
имеет. Общее между ними лишь то, что они - самые невежливые местоимения в системах].
Заметна тенденция к установлению в качестве основных местоимений 1-го лица (для
всех ситуаций, кроме самых вежливых и самых невежливых) боку для мужчин
и ватаси для женщин, для среднего и младшего поколений это общепринято.
Ср. лозунги типа Боку мо ватаси мо сэцуяку-сиё: 'И я [мужчина], и я [женщина]
будем экономить!' и надписи в зоопарках и зоомагазинах, указывающие на пол животного:
Котоси ва боку-но тоси дэсу 'Этот год - мой год' (надпись на вольере
с бычком в 1985 г. - году быка, текст как бы подается от имени животного).
Наличие многих местоимений 1-го лица, различаемых по полу говорящего и степени
вежливости, создает большие трудности для переводчиков на японский язык, поскольку
здесь надо обязательно обозначать характеристики, зачастую не известные из оригинала.
В виде примера в одной статье рассматриваются переводы стихотворения А. Рембо
«Пьяный корабль», написанного от лица корабля. Разные переводчики пытались использовать
разные местоимения, однако в любом случае появлялся тот или иной смысловой оттенок,
отсутствующий в оригинале; стремление не употреблять местоимения приводит к
искусственности речи [Охаси, 1984].
Среди местоимений 2-го лица имеются грубое омаэ, фамильярные кими и
анта и более вежливое, чем остальные, но заметно теряющее вежливость
аната (в вежливых ситуациях мужчины и женщины называют собеседника в
3-м лице). Из них кими - самое частое местоимение в мужской речи, но
недопустимое для женщин по литературным нормам, омаэ - тоже мужское местоимение
(иногда оно встречается в речи женщин старшего поколения), анта чаще
встречается у женщин, хотя возможно и у мужчин, в фамильярной речи анта
до недавнего времени равно употреблялось мужчинами и женщинами, но теперь анта,
подобно ватаси, начинает превращаться в женское местоимение [Тани, 1981,
с. 19–20] (о японских местоимениях и их значениях см. [Алпатов, 1980]).
Среди грамматических различий наиболее заметны расхождения в употреблении
модально-экспрессивных частиц, обычно завершающих предложение. Японский язык
богат такими частицами, передающими разные значения типа просьбы, обращения,
подтверждения и т. д. или же те или иные эмоции говорящего; буквальный их перевод
на русский язык обычно затруднителен. В разговорной речи почти каждое предложение
снабжается одной или несколькими такими частицами. В случае письменной ее фиксации
они - вернейший индикатор принадлежности речи мужчине или женщине. К мужским
частицам относят дзо, дзэ, на:, я:, к женским - ва, но, ма:, касира,
ара; частицы могут различаться и по степени периферийности в том или ином
варианте. Некоторые частицы различаются значениями: частица ё невежлива как
мужская и довольно вежлива как женская [Танака, 1977, с. 57]. Такого рода различия
формируются с самого раннего возраста: уже двухлетние девочки используют экспрессивную
частицу но, появляющуюся в их речи раньше большинства грамматических
показателей [Хаякава, 1982, с. 9, 14].
Другие грамматические различия проявляются в употреблении форм вежливости.
По литературным нормам только мужчины могут употреблять фамильярный суффикс
-кун при именах, обозначающих людей; женщины в подобных ситуациях используют
суффикс -сан (в мужском варианте он вежлив, в женском нейтрален по степени
вежливости). Упоминавшийся вежливый префикс о-/го- в мужской разновидности
языка обычно применяется лишь при обозначении предметов, действий и пр., как-то
связанных с уважаемым лицом; см. примеры типа Такахаси-сама го-айбе:
'Любимая кошка г-на Такахаси' (надпись на клетке в гостинице для животных; почтение
выражено, разумеется, не к кошке, а к ее владельцу). Такое употребление свойственно
и женщинам, но в женской разновидности языка значение о-/го- шире. Женщины
используют эту приставку при самых различных именах с целью выражения высокой
степени уважения к собеседнику [Присоединение о-/го- к конкретным словам
зависит от ряда факторов, оно затруднительно в случае слов, начинающихся с гласных,
слов с неприятным значением, неосвоенных заимствований и вообще лексики, непривычной
для женщин [Сибата, 1957, Отакэ, 1984].]: го-хон в мужской речи в зависимости
от контекста значит 'Ваша книга', 'книга уважаемого лица', 'книга, преподносимая
мной Вам (или уважаемому лицу)', в женской речи так можно сказать о любой книге.
Некоторые слова, особенно привычные для женщин, в женской разновидности языка
вообще не существуют без вежливой приставки: лапшу из гречневой муки мужчины
могут называть соба или о-соба, женщины - только о-соба
[Ряд слов уже не употребляется без о-/го- и мужчинами, в таких случаях
приставка выделяется только этимологически: отаку 'дом', 'квартира' (вежливо),
гохан 'вареный рис', 'еда'.].
Женщины избегают самых невежливых, а мужчины - самых вежливых форм; они либо
не существуют в одном из вариантов языка, либо занимают в нем периферийное положение.
Женщины практически не пользуются грубыми формами повелительного наклонения
[Сибата, 1965, с. 51]. «Сверхвежливые» формы свободно употребляют лишь женщины,
из мужчин их применяют лишь работники сферы обслуживания при исполнении обязанностей.
Аналогичные тенденции проявляются и в лексике. Так, хара 'живот' считается
«мужским» словом, женщины пользуются более вежливым словом, о-нака, возможным
и в мужской речи [Идэ и другие, 1984, с. 32–33]. Специфически женскими словами
считаются огуси 'волосы', охия 'холодная вода', омия 'подарок'
(этимологически содержащие приставку о-), в современном языке таких слов
немного (см. Словарь женских слов [Масимо, 1967]).
Еще одна особенность женской речи: во многих случаях отсутствуют грамматические
показатели, особенно падежные и связочные; в мужской речи такие возможности
более ограниченны [Hinds, 1982, с. 178].
Все указанные различия касаются в основном разговорного языка. На письме,
а также в устно-книжных текстах (теленовости или лекции) пол пишущего или говорящего
не проявляется столь четко; впрочем, в личной переписке и даже в публицистике
мужчина может назвать себя боку. Более детальные исследования показывают, что
отличия существуют и в этой области, однако они проявляются не столько в употреблении
разных слов или грамматических форм, сколько в правилах построения текста и
носят скорее статистический характер. Лингвист С. Макино, проводивший эксперимент,
в ходе которого испытуемым предлагалось написать сочинение на заданную тему,
отмечает, что мужчины строят текст по более свободной форме, передавая в первую
очередь содержание рассказа; для женщин более характерно использование стереотипных
формул, зачинов. То же проявляется и в личной переписке, в эссе и дневниках,
где мужчины больше стремятся к информативности, а женщины - к передаче эмоционального
состояния [Makino, 1979]. Вывод автора: мужчины в первую очередь заботятся об
описании событий, женщины - о выражении эмоций [Makino, 1979, с. 214]. Используя
термины Семантики, можно сказать, что в Японии мужская речь более денотативна,
женская - более коннотативна.
Об этом пишут многие. По словам Р. Э. Миллера, «женщины в японском обществе
традиционно говорят о других вещах, нежели мужчины, или как минимум они говорят
разное, даже когда они говорят об одном и том же. Это делает трудными и даже
невозможными попытки привести типичные эквиваленты выражений в мужской и женской
речи, так как в большинстве ситуаций содержание и предмет разговора будут отличаться
не меньше, чем речевые выражения» [Miller, 1967, с. 289]. Писательница Кора
Румико пишет, что японские женщины привыкли обращать основное внимание на интонацию
высказывания и на модально-экспрессивные частицы, поэтому речь многих женщин
бедна лексикой. Она же приводит такой факт: во время войны девочки, эвакуированные
из Токио в префектуру Ниигата, где в то время многие общались только на диалекте,
могли разговаривать с местными девочками, усвоив лишь диалектную интонацию и
частицы [Кора, 1971, с. 74–75].
Таким образом, различия мужской и женской речи в Японии могут сохраняться
и там, где нет собственно языковых различий. Сам круг выражаемых языковыми средствами
значений у мужчин и женщин зачастую неодинаков.
Статус японских женщин и язык
Указанные выше языковые и речевые различия разнообразны и неоднородны. Безусловно,
не все из них могут быть прямо связаны с общественными процессами. Однако уже
сам факт значительного расхождения между мужской и женской речью, необычайный
для развитого государства, требует объяснения. Из всего многообразия перечисленных
явлений привлекают внимание прежде всего два: большая вежливость женской речи
и давление на нее эмоционального комплекса, иногда в ущерб информативности.
Несомненно, в языковой ситуации в той или иной, подчас неявной, форме отражаются
общественные процессы, связанные с неравноправием женщин в Японии. Показательно,
что в раннее средневековье, когда роль женщин в японском обществе была более
значительной, отличия женской речи от мужской, судя по литературным памятникам,
были не так велики. Они в основном сформировались в позднее средневековье, когда
на первый план выдвинулось военное самурайское сословие и положение женщин резко
изменилось к худшему [Kindaichi, 1978, с. 75].
Несмотря на формальное равенство женщин с мужчинами по Конституции 1947 г.,
социальное неравенство продолжает существовать. Как указывает И. А. Латышев,
«женщины в Японии остаются повсеместно на низших ступенях общественной иерархии,
включая и государственные учреждения, и конторы частных фирм, и производственные
предприятия... и сегодня, несмотря на юридическое равенство полов, в стране
сохраняется дискриминация женщин и в сфере заработной платы, и в политической
и в общественной жизни» [Латышев, 1985, с. 45]. Важно и то, что «в Японии наших
дней закрепленные законом юридические нормы плохо увязываются или вообще не
согласуются с различными давними национальными обычаями и традициями, утверждающими
главенство мужчин. Действуя в совокупности, эти обычаи и традиции оказывают
сильное влияние на общественное сознание, психологию и мораль японцев. Как результат
в умах японских обывателей и поныне глубоко коренится представление о главенствующем
положении мужа в семье» [Латышев, 1985, с. 44-45].
Сказанное подтверждают и опросы общественного мнения в Японии. Так, в 1984
г. 73,9% опрошенных заявили о том, что в стране нет равенства женщин с мужчинами
(телепрограмма NTV от 23 сентября 1984). По данным правительственного исследования,
71,1% японских женщин поддерживают идею разделения ролей между полами: место
мужчины - на работе, место женщины - дома (при подобных опросах эту идею поддержало
35% американок и 14% шведок). По тем же данным, 72% японок считают, что женщина
после свадьбы должна подчинить свои интересы интересам мужа и детей (тот же
ответ дало 17,6% американок и 6,1% шведок); предполагается, что при опросе мужчин
процент был бы еще выше (JFN. 1984. Октябрь. С. 7-8). Даже среди молодежи до
30 лет лишь 30% мужчин и 43% женщин не согласились с тем, что сфера женщины
- дом (ХК. 1984. № 12. С. 17). Только 36% японцев обоего пола считают, что между
мужчинами и женщинами нет различий в способностях, хотя в США и ФРГ процент
лиц, имеющих эту точку зрения, вдвое больше (ХБ. 1983. № 1. С. 97).
Неудивительно, что в таких условиях речевые и языковые различия полов Японии
очень устойчивы. Сформировавшись еще при феодализме, они не исчезают и поныне
и возникают автоматически у каждого японца, независимо от того, воспитан он
в традиционном духе или нет. Различия мужской и женской речи чем больше, чем
более расходятся социальные роли полов. Они невелики у мальчиков и девочек,
особенно до окончания начальной школы, и сводятся почти исключительно к различию
в употреблении местоимения 1-го лица и модально-экспрессивных частиц; уже в
полной средней школе они заметнее [Кондо, 1984, с. 51-52]. Однако и здесь, и
даже в студенческий период расхождения не так велики, поскольку социальные роли
юношей и девушек еще мало различаются. Недаром «маскулинизация» женской речи
больше всего отмечена у школьниц и студенток.
Но по окончании обучения все становится на свои места: различия мужской и
женской речи приходят в соответствие с тем, чего ожидают от мужчин и женщин
в японском обществе [Кондо, 1984, с. 53; Mizutani, 1981, с. 167]. С возрастом
они делаются более заметными, поскольку мужчины постепенно продвигаются по социальной
лестнице, а женщины в основном остаются в тени. «Японская пресса избегает, как
правило, называть замужних женщин по фамилии и имени и упоминает о них лишь
как о «супругах» тех или иных лиц» [Латышев, 1985, с. 45], тогда как молодые
женщины упоминаются под собственными фамилиями и именами. Молодожены обычно
посылают новогодние открытки от имени обоих супругов, 70% семейных пар старше
50 лет - от имени одного мужа. И наоборот, в поздравлениях молодым супругам
обычно указывают оба имени, в открытках людям среднего и старшего возраста либо
упоминается одно имя главы семьи, либо пишется более крупными буквами [Эндо,
1985].
По данным массовых обследований, максимальные различия между тем, как говорят
мужчины и женщины, приходятся на возрастную группу от 50 до 60 лет, т. е. на
период, когда мужчины в Японии обычно выше всего поднимаются по социальной лестнице;
в то время, когда мужчины перестают работать, речевые различия несколько сглаживаются
[Огино, 1983, с. 89].
По мнению многих исследователей, в употреблении форм вежливости также отражается
приниженность положения женщины в японском обществе [Дзюгаку, 1966; Ide, 1982,
с. 378]. Во многом, хотя и не во всем, сохраняется положение, о котором когда-то
писал Н. И. Конрад: «Муж в обращении к жене употребляет те слова, обороты и
конструкции речи, которые выражают в общем отношение хозяина к служанке; и наоборот,
речь жены при обращении к мужу будет носить отпечаток отношения «низших» к «высшим»
[Конрад, 1937, с. 22]. Вот диалог супругов из современного романа: - Ё:тэй-до
ри-ни о-каэри-ни нарэмасу? - Каэру (Мацумото Сэйте Кю:кэй-но арано. Токио,
1969, с. 276) 'Приедете, как предполагали? - Приеду'. Муж и жена употребляют
один и тот же глагол, но муж использует простую форму, лишенную всякой вежливости,
а слова жены передают двойную вежливость по отношению к мужу: как к собеседнику
(суффиксом -мас-) и как к субъекту действия (вспомогательным глаголом
нару). Показательны и способы именования друг друга: жена вне семьи
говорит о муже обычно сюдзин, что буквально означает 'хозяин', другое именование
мужа - отто - иногда записывается иероглифами со значением 'хороший человек',
в разговоре со своими родителями или родителями мужа последний именуется по
имени с добавлением -сан, в то же время в семье (в глаза и за глаза)
муж называет жену по имени без -сан, что допустимо лишь в отношении «низших»
[Раздорский, 1981, с. 170-171].
Частота употребления женщинами вежливых и «сверхвежливых», а мужчинами грубых
форм во многом связана с тем, что для женщин большинство окружающих воспринимается
как «высшие», мужчина же почти всегда найдет кого-то, кто занимает низшее место
в иерархии; играет роль и относительная ограниченность социальных связей женщин,
заставляющая их говорить однообразно вежливо, тогда как речь мужчин более вариабельна
[Сиба, 1974, с. 37]. Следует, впрочем, учитывать и стремление женщин, особенно
принадлежащих к привилегированным слоям общества, проявлять воспитанность; однако
во многом оно все же следствие их приниженного положения [Ide, 1982, с. 367].
Приниженность проявляется не только в употреблении женщинами форм вежливости,
но и во всем их речевом поведении. Показателен опыт по изучению диалога между
студентами и студентками. Испытуемые разбивались на случайные пары, каждой из
которых предлагалось вести свободную беседу, скрыто записывавшуюся на магнитофон.
Выяснилось, что абсолютно во всех парах ведущим оказывался мужчина: он вел беседу,
выбирал темы и определял время перехода от одной темы к другой, он свободно
перебивал партнершу, тогда как обратное наблюдалось много реже [Ямадзаки и другие,
1984]. В японских телепередачах, имеющих характер беседы, роль женщин почти
всегда сводится к поддакиванию ведущим диалог мужчинам (Japan Times. 29.03.1985).
Неудивительны и жалобы на то, что японки испытывают трудности в изложении
идей и взглядов [Кора, 1971, с. 74]. Это связано с традиционным женским воспитанием.
Так, в одном из массовых опросов учениц полной средней школы лишь 25 из них
заявили, что они охотно поднимают руки на уроке, 128 сказали, что они так делают
лишь при необходимости, а остальные 145 выразили антипатию к этому; лишь 13
девочек сказали, что любят высказывать свое мнение перед людьми, а 221 ученица
заявила, что не любит этого делать; в ответах на вопрос «Любите ли вы писать
сочинения» отрицательных мнений было больше, чем положительных; в то же время
при абстрактной постановке тех же вопросов («Важно ли поднимать руку?», «Нужно
ли высказывать свое мнение?») подавляющее большинство школьниц давали положительный
ответ [Хонго, 1983, с. 36-39]. Ограниченность женских социальных функций проявляется
и в уже упомянутой ограниченности тем в женской речи. Показательно и большее
значение в женской речи стереотипных церемониальных выражений.
Конечно, не всякое различие мужской и женской речи можно объяснить неравноправием
женщин, но все они психологически ассоциируются с ним. Недаром в переводах с
иностранных языков не рекомендуется злоупотреблять использованием женских речевых
особенностей (хотя полное их отсутствие также нежелательно, поскольку текст
становится неестественным): они создают впечатление о приниженности персонажа,
которого может не быть в оригинале [Охаси, 1984, с. 57].
Неравноправие полов проявляется, пусть бессознательно, даже при изучении и
преподавании языка. Именно мужской вариант японского языка изучается в школе,
регламентируется официальными нормами, отражается в учебниках для иностранцев.
Даже в толкованиях и иллюстративных примерах японских словарей отражена «мужская»
картина видения мира. Это проявляется не только в сохранении стандартных ролей
(в иллюстративных примерах отец ходит на работу, мать хлопочет по дому, старший
брат учится, старшая сестра выходит замуж и т. д.), но и в самом подборе слов
и грамматических форм. Так, из местоимений 1-го лица преобладает мужское боку,
из местоимений 2-го лица - мужское кими [Сатакэ, 1984].
Будут ли мужчины и женщины говорить одинаково?
Встает вопрос об устойчивости описанных нами особенностей мужской и женской
речи в Японии. В положении женщин в этой стране все же происходят определенные
изменения. По одному показателю - уровню образования - женщины в Японии уже
давно догнали мужчин [Березина, 1985, с. 28] (JFN. 1984. Октябрь. С. 9). В связи
с этим в среднем и младшем поколении уже нет различий между мужчинами и женщинами
по степени владения литературным языком, здесь женщины скорее даже превосходят
мужчин [Хонда, 1984, с. 116]. Растет и количество работающих женщин: в 1984
г. среди замужних женщин работающих, хотя бы неполный день или на дому, впервые
было больше, чем полностью не работающих; это составило 50,3% (JFN. 1984. Октябрь.
С. 9). Несколько увеличилось и количество женщин, занимающих руководящие должности:
можно встретить женщин-профессоров, директоров фирм и т. д.; впрочем, их немного,
и чуть ли не каждая из этих женщин попадает в поле зрения средств массовой информации.
1984 г. женщины постоянно входят в правительство, в 2001 г. их число впервые
достигло пяти. Как указывает И. А. Латышев, «отношения мужей и жен в современной
типичной японской семье претерпевают заметные изменения... Меняется «соотношение»
сил между супругами - жены обретают большую самостоятельность, и их мнение становится
более весомым. Утрачивается вместе с тем прежняя четкость в распределении супружеских
обязанностей» [Латышев, 1985, с. 80].
Безусловно, эти изменения отражаются и в речевом поведении японских женщин.
Уже не столь обязательны указанные выше нормы обращения жен к мужьям. В современной
Японии мужья не стали говорить в семье вежливее, чем раньше, но уровень вежливости
их жен заметно снизился. Известный лингвист Номото Кикуо сравнил употребление
форм вежливости в речи женщин по отношению к мужьям в произведениях писателя
Сига Наоя, написанных в 1916, 1927 и 1948 гг., а затем в текстах конца 60-х - начала 70-х годов. С каждым временным срезом заметно снижение почтительности.
В самых ранних текстах преобладали «сверхвежливые» формы, а сейчас и обычные
вежливые формы наблюдаются не всегда [Номото, 1972, с. 30-34]. В настоящее время
стало вполне обычным то, что молодые супруги называют друг друга по имени или
папа - мама [Раздорский, 1981, с. 168]. Снижается процент вежливых форм в речи
женщин по отношению к родителям. Однако полного совпадения речи супругов не
наблюдается. По данным массового обследования токийских кварталов Нисиката и
Нэцу, уровень обращения мужа к жене соответствует самому грубому, а жена говорит
с мужем вежливее, чем с родителями и с людьми моложе себя [Огино, 1982, с. 43].
В связи с более активным участием женщин в общественной жизни меняется и содержание
их высказываний. В упомянутой статье Кора Румико говорится: «Женщины выходят
из мира частиц [из мира выражения одних эмоций - В. А.], думают и о содержании
сообщений» [Кора, 1971, с. 75].
Изменение речевого поведения и усиление контактов мужчин и женщин в различных
сферах жизни оказывают влияние и на сами разновидности языка - мужскую и женскую.
Сближение идет с обеих сторон. Такие специфически мужские единицы, как кими
и -кун, начинают появляться в речи молодых женщин, особенно школьниц
и студенток; пока это ненормативно [Обоси, 1978, с. 12-13]. Молодые мужчины
все чаще употребляют приставку о-/го- там, где она считается допустимой
лишь в женской речи [Хинаго, 1961].
Однако в целом различия двух разновидностей японского языка остаются в силе.
В некоторых случаях они даже становятся более четкими, как это происходит в
отношении личных местоимений, в ряд с чисто мужскими боку и кими
становятся ватаси и аната, превращающиеся в их женские эквиваленты.
Указанное исследование Номото Кикуо показывает, что при всех изменениях женской
речи за полвека использование модально-экспрессивных частиц почти не изменилось
[Номото, 1972, с. 30-34]. Расхождения вариантов языка могут распространяться
и на новые функциональные стили: в рекламе сейчас стараются в зависимости от
ситуации писать «по-мужски» или «по-женски» для лучшего воздействия на потребителя
(ГС. 1984. № 6. С. 12). Как уже было сказано, владение каждой из разновидностей
языка приобретается в зависимости от пола неосознанно, и даже женщины-руководители
обычно говорят так, как принято для женщин в Японии [Охаси, 1984, с. 56]. Впрочем,
отмечают и появление женщин, специально старающихся говорить «по-мужски» в целях
борьбы за равноправие [Уно, 1977, с. 17; Охаси, 1984, с. 56]. Это, однако, далеко
не норма.
Говоря о перспективах существования различий в использовании японского языка
мужчинами и женщинами, японские специалисты сходятся на общем мнении: таких
различий становится меньше, и, видимо, они будут уменьшаться и дальше, но нет
оснований ждать их скорого исчезновения [Kindaichi, 1978, с. 77; Охаси, 1984,
с. 57]. Устойчивость мужского и женского вариантов японского языка, бесспорно,
имеет социальные причины.
Катаканный язык
Особенности японских заимствований
В лексике каждого языка определенный процент составляют заимствования из других
языков. Некоторые из них теряют иноземную окраску и ощущаются как вполне свои,
другие сохраняют фонетическую, грамматическую или семантическую необычность
и остаются чужеродными.
Обычно в языках выделяются два слоя лексики - исконный и заимствованный. Однако
в японском языке их три: исконным словам противопоставляются иероглифические
заимствования из китайского (канго) и заимствования последних столетий из разных,
преимущественно западноевропейских, языков (гайрайго). [Под исконными единицами
здесь имеются в виду лексические единицы, исконные для современных японцев,
хотя лингвистический анализ показывает, что среди них есть и очень древние,
дописьменные заимствования. Японский язык и сейчас обычно причисляют в справочниках
к языкам, родственные связи которых неизвестны, однако современные исследования
(С. А. Старостин, Р. Э. Миллер и др.) показывают его родство с тюркскими, монгольскими,
тунгусо-маньчжурскими и корейским языками, следовательно, лексика, общая с языками
других семей (прежде всего малайско-полинезийской), относится к древнейшим заимствованиям.
В исконный слой лексики входят и отдельные дописьменные заимствования из китайского]
Границы каждого из слоев в целом более четки, чем границы исконного и заимствованного
слоев других языков: рядовой японец без труда может указать принадлежность к
тому или другому слою лексики подавляющего большинства слов. Проблемы, связанные
с канго, были нами уже рассмотрены в связи с вопросами иероглифической письменности.
В этом разделе будет говориться о гайрайго (мы используем этот термин, поскольку
трудно предложить его достаточно краткий русский эквивалент).
Гайрайго обычно легко отчленяются от прочих японских слов, поскольку пишутся
катаканой. В устной речи многие, хотя и не все гайрайго обращают на себя внимание
необычным для японских слов фонетическим обликом. [Только в гайрайго, например,
возможны слоги фа, фо, ди, удвоенные звонкие согласные; имеется специфический
для гайрайго звук - губно-зубной в, примерно соответствующий русскому
в или английскому v. Ряд таких особенностей гайрайго нельзя адекватно
передать каной.] В Японии отличать эти слова от всех прочих учат, начиная с
детского сада [Нонокава, 1984, с. 85]; первоначально они объясняются как слова,
которые нужно писать катаканой, и лишь в средней школе рассказывают об их происхождении
[Хиросуэ, 1984, с. 63-64].
По времени появления и степени освоенности языком гайрайго делятся на три
класса. Первый - самый немногочисленный - составляют лексемы, появившиеся в
XVI-XVIII вв., в период ранних контактов с европейцами. Обычно это заимствования
из двух языков: португальского (ввиду контактов с португальскими миссионерами
и торговцами в конце XVI-начале XVII вв.) и голландского (в период «закрытия
Японии» - с начала XVII до середины XIX в. - Голландия была единственной европейской
страной, с которой Япония имела ограниченные связи). В основном это конкретная
лексика, обозначающая ранее не известные в Японии предметы материальной культуры:
порт. пан 'хлеб', табако 'табак' и др.; голл. би:ру 'пиво',
ко:хи: 'кофе', гарасу 'стекло' и др. Эти слова в минимальной степени
сохраняют характер заимствований, остается лишь написание катаканой, для некоторых
слов необязательное: табако 'табак' часто пишется иероглифами, подобранными
по смыслу (букв. 'дымная трава'), встречается и написание этого слова хираганой;
ко:хи: 'кофе' может записываться иероглифами, подобранными фонетически.
[Это написание считается устаревшим [БЯРС. 1970. I. Т. С. 500]. Однако в вывесках
и меню современных кафе оно стало весьма распространенным, хотя оба иероглифа
не входят в минимум.] Соответствующие реалии уже давно стали неотъемлемой частью
японского быта, для их обозначения нет иных способов, и даже крайние пуристы
никогда не предлагали изгнать эти слова из языка.
В некоторых случаях такие гайрайго даже обозначают специфически японские реалии:
тэмпура - название чисто японского блюда, обычно записываемое иероглифами
(подобранными фонетически), - восходит к порт, tempero. Лишь два класса
заимствований того времени выходят за пределы сферы конкретной лексики: христианская
лексика, в основном исчезнувшая после запрещения христианства в XVII в., и некоторые
медицинские термины, заимствованные из голландского в XVIII - начале XIX вв.
(медицина была одной из немногих областей, где было разрешено чтение западных
книг): корэра: 'холера' и др. [Морига, 1984, с. 44]. Однако большинство медицинских
терминов тогда калькировалось.
Второй класс гайрайго составляют слова, появившиеся в японском языке после
буржуазной революции 1867-1868 гг., в основном в конце XIX - первой половине XX в. Количество гайрайго в этот период резко возросло: к 1931 г., по данным
ученого Аракава Собэй, только из английского языка было заимствовано около 5500
слов (см. [Harada, 1966, с. 150]). В 30-40-е годы XX в. правящие круги милитаристской
Японии взяли курс на резкое ограничение числа заимствований, а в годы войны
запретили заимствование из любых языков, кроме немецкого и итальянского (ГС.
1984. № 7. С. 76).
Особенностью второй половины XIX и первой половины XX вв. было большое количество
языков, из которых приходили гайрайго. При преобладании американского варианта
английского языка определенное влияние оказывали немецкий, французский языки
и британский вариант английского. В некоторых областях наблюдалось преимущественное
влияние какого-то одного из них. Например, немецкий язык господствовал в области
медицины: до наших дней сохранились тифусу 'тиф' из нем. Typhus, пурусу
'пульс' из нем. Puls. Из других укоренившихся немецких заимствований
отметим: идэороги: 'идеология' из нем. Ideologie и (со сдвигом
значения), арубайто 'временная, дополнительная работа', 'человек, занятый
такой работой' (слово, часто употребляемое в современной Японии) из нем. Arbeit
'работа'. Заимствования из французского обычно связаны с названиями предметов
одежды и продуктов питания: дзубон 'брюки' из фр. jupon, po:бу
'платье' из фр. robe, потэ:-дзю 'суп-пюре' из фр. potage и т.
д.; также возможен сдвиг значения: мадаму 'хозяйка питейного заведения'
из фр. madame, абэкку 'влюбленная парочка', 'свидание' из фр. avec.
Среди несомненных заимствований из британского варианта английского языка посуто
'почтовый ящик' из англ. post, теннисные термины типа борэ: (а
не барэ:) из англ. volley (ср. барэ:бо:ру 'волейбол' из
американского варианта); устройство почтовой службы и теннис пришли в Японию
из Англии, а не из США [Miura, 1979, с. 31, 122].
Довоенные гайрайго относятся к лексике самого разного рода, преимущественно
культурной (как конкретной, так и абстрактной). Однако здесь пополнение лексики
за счет прямых заимствований конкурировало с образованием калек-канго. На первых
порах последний способ обычно побеждал. Так, после появления в Японии газет
их некоторое время именовали гадзэтто, однако это слово быстро вытеснилось
канго симбун, существующим и сейчас [Хиросэ, 1982, с. 5]. Общественно-политическая
и научно-техническая лексика чаще создавалась путем калькирования. Бывали и
исключения: если терминология неорганической химии составлялась в основном из
канго, то специальная лексика органической химии, где строение термина жестко
связано с формулой вещества, с самого начала заимствовалась, а не калькировалась
[Козлов, 1983].
После войны искусственные барьеры на пути проникновения гайрайго были сломаны,
а американская оккупация способствовала резкому увеличению их количества. Третий,
самый многочисленный класс гайрайго составляют заимствования послевоенного периода.
Их количество продолжает расти, хотя отмечена определенная стабилизация этого
процесса с 70-х гг.: по мнению некоторых наблюдателей в 1975-1985 гг. новых
гайрайго появилось меньше, чем в предыдущее десятилетие (ГС. 1984. № 7. С. 12).
Точное количество современных гайрайго, впрочем, с трудом поддается учету.
Особенность послевоенного периода состоит в том, что почти все гайрайго приходят
в японский язык из американского варианта английского языка (этим объясняются
их фонетические особенности, которые могут быть непонятны людям, знающим лишь
британский вариант (см., например, регулярную передачу а как а).
Даже обозначения реалий третьих стран и неамериканские собственные имена в большинстве
случаев приходят из английского, чем объясняется «американизированный» фонетический
облик многих из них; тем более это относится к интернационализмам. В дальнейшем
мы под американизмами будем понимать любые заимствования из американского варианта
английского языка в японский, независимо от того, исконно или заимствовано в
английском языке соответствующее слово; в примерах принадлежность исходного
слова к английскому языку специально оговариваться не будет.
В послевоенные годы американизмы в значительной степени вытеснили и существовавшие
ранее гайрайго иного происхождения. Так, в значении 'кровать' до войны использовались
бэддо из bed и бэтто из нем. Bett; сейчас осталось
лишь бэддо, которое вытесняет и канго синдай (последнее сохраняется
в суженном значении 'койка в больнице', 'спальное место в вагоне') [Miura, 1979,
с. 26; Chinen, 1983, с. 85-86]. Немецкие медицинские термины в основном были
заменены на английские. Немецкие термины, однако, закрепились в профессиональном
жаргоне медиков [Морига, 1984, с. 45; Harada, 1966, с. 152]; немецкий язык,
почти не известный в современной Японии, приобрел характер, свойственный латыни
в Европе: нам приходилось видеть рецепты на немецком языке.
Отдельные случаи заимствований не из американского английского все же
существуют. В сфере потребления при наибольшей престижности английского языка
некоторой популярностью пользуется и французский, ср. название нового универмага
в Токио - Пурэнта:н из фр. printemps 'весна'. Без посредства английского
приходят в японский названия корейских, китайских, индонезийских реалий. Отметим,
что новые заимствования из китайского обычно не связаны с иероглификой и относятся
к классу гайрайго: ра:мэн 'китайская лапша', Пэкин 'Пекин' (последнее
слово по традиции пишется иероглифами, но произносится теперь не так, как полагалось
бы по их чтению).
Следует отметить и определенное количество заимствований из русского языка
(среди них есть и появившиеся до войны). Это в основном названия реалий, связанных
с советским общественным строем: собиэто 'Совет', корухо:дзу 'колхоз',
с особенностями русского быта: кува:су 'квас', пиросики 'пирожки'
(то и другое производится и в Японии), пэтика 'русская печь' (см. перевод
названия поставленной в Японии советской пьесы «Печка на колесе»: Пэтика-моно-гатари
букв. '«Повесть о печке»'). Иногда происходит изменение значения: супу:тонику
означает 'один из трех первых советских искусственных спутников Земли, запущенных
в 1957-1958 гг.' [спутник вообще обозначается канго (дзинко:-)эйсэй].
Один из примеров появления (причем сравнительно недавнего) русского слова иного
рода - комбинато 'комбинат' (многопрофильное предприятие), сейчас оно
широко используется даже в отношении японских заводов. Но большинство гайрайго
- американизмы. Многие из них вполне соответствуют английским словам с точностью
до фонетического облика [Фонетические изменения значительны, что можно видеть
из примеров. Это происходит, в частности, из-за почти полного отсутствия в японском
языке закрытых слогов и невозможности стечения согласных, вследствие чего в
гайрайго вставляются дополнительные гласные. Ср. также отсутствие в японском
языке различий l и r и отсутствие до недавнего времени v
(англ. v во многих словах передается как б). Если слово проникло
устным путем, то отличий еще больше: английское d на слух воспринимается
как р, поэтому pudding 'пудинг' превратилось в пурин.]
(возможны слияния словосочетаний в сложные слова), ср. яп. покэтто и
pocket карман', яп. айсукури:му и ice-cream 'мороженое',
яп. пайнаппуру и pine-apple 'ананас', яп. масумэдиа и mass
media 'массовая коммуникация'. Однако нередко сужение или расширение значения,
примеры на сужение: season 'сезон' и яп. си:дзун 'хороший сезон',
highway 'большая дорога', 'главная дорога' и яп. хайуэ: 'скоростная
автодорога, отделенная от другого транспорта'; пример на расширение: yacht
'яхта (только некоммерческое судно)' и яп. ётто 'небольшое судно любого
назначения'. При многозначности английского слова гайрайго обычно сохраняет
лишь одно-два значения, необязательно основные. Конечно, это чаще всего связано
с тем, что для других значений уже есть средства выражения: кольцо по-японски
ва, но обручальное кольцо - рингу из ring, колокол - канэ,
но звонок - бэру из bell. Реже встречаются случаи, когда какое-то
из значений оказывается неактуальным: tip в современном английском языке
прежде всего 'чаевые', но яп. типпу употребляется почти исключительно
как бейсбольный термин, поскольку само понятие чаевых практически неизвестно
в Японии. Бывает и так, что несколько значений английского слова в равной степени
связано с реалиями, пришедшими в Японию из США или Европы, но некоторые из них
выражаются с помощью собственно японских (включая канго) ресурсов: film
имеет два значения - 'пленка' и 'фильм', но фируму - лишь первое из них,
фильм же обозначается канго эйга (ср. русский язык, куда это слово попало
как раз в другом значении).
Заимствование слов, на первый взгляд синонимичных уже существующим, часто
оказывается необходимым, поскольку они начинают дифференцироваться по признаку
«иностранная культура - своя культура». Так,