(Якобсон Р. Работы по поэтике. - М., 1987. - С. 140-144)
Здесь будут писаться святые слова:
"Дрова".
Ал. Блок (21 ноября 1919 г.)
Русскому рифмотворству на рубеже XVI и XVII вв. литературовед Н.П. Попов посвятил
статью, вышедшую в 1918 г. в "Известиях ОРЯС АН" за 1917 г. (с. 259-275)
с авторской пометкой "14.VIII.1916. Москва, Кремль". К числу первых
русских стихотворцев исследователь относит Авраамия Палицына, потому что в его
"Сказании о смутном времени" рассеяно немало "строк с рифмами".
Правда, во многих случаях такие созвучия, по словам Попова, разбросаны "мимоходом,
без явного стремления со стороны автора отлить свою речь в форму стиха",
но единичные примеры крупных отрывков "Сказания", сплошь изложенных
стихами, побуждают признать рифмовку намеренным приемом сочинителя. Наиболее
наглядным образчиком Попову служат девять парных конструкций, составивших второй
абзац 47-й главы (л. 138) в тексте окончательной редакции "Сказания".
"Скорбь побиваемых у дров" - такова тема этих девяти двустиший, согласно
"Указу главам" (л. 4). В непосредственной надписи над 47-й главой
"скорбение" заменило "скорбь".
Этот отрывок в точной типографской разбивке Попова неоднократно перепечатывался
в различных учебниках древнерусской письменности. Обсуждая "Сказание"
и его основное ядро - повесть об осаде Троице-Сергиева монастыря, О.А. Державина
отметила "ритмичную рифмованную речь" отдельных выделенных эпизодов
в описательных частях рассказа, особенно в 47-й главе, где новый прием, "переход
к ритмичному сказу, показывает особую взволнованность автора" при изображении
"необычных и страшных событий" ("Сказание Авраамия Палицына",
текст, подготовленный к печати и прокомментированный О.А. Державиной и Е.В.
Колесовой под ред. Л.В. Черепнина. М., Изд-во АН СССР, 1955, с. 55).
Попов расценивает как "большой шаг вперед по части рифмовки" отказ
от монополии единообразных глагольных окончаний, но ставит Авраамию на вид,
что он "тут же упал до созвучий чисто мнимых вроде прут - труп, торг
- горд и дров - гроб" (с. 267). Исследователь признается, что "нашему
избалованному вкусу первые опыты виршетворчества" невольно кажутся плоскими
и "неуклюжими" при всей важности этих инкунабул русского стиха "для
истории отечественной словесности" (с. 275). Попов ссылается на старую
пословицу о трудности всяческих зачатков, а В.М. Жирмунский в труде 1923 г.
о рифме, ныне включенном в его книгу "Теория стиха" (Л., 1975), цитирует
те же "рифмоиды" Авраамия "как результат попытки подыскать приблизительно
точное созвучие" (с. 400).
Оценка мнимо неумелых стихотворных попыток "Смутного времени" под
углом зрения "нашего избалованного вкуса" - таково одно из многих
лишь медленно изживаемых проявлений художественного эгоцентризма, навязывающего
мастеру былых времен эстетические тяготения, ему решительно чуждые. В прошлое
отошли самоуверенные усилия критиков счесть своезаконные искания и достижения
древнерусской иконописи просто-напросто беспомощными срывами неумелого богомаза.
Ныне требует внимательного пересмотра также и словесное искусство Древней Руси
в свете его собственных самодовлеющих критериев и заданий.
Воспроизводим все девять двустиший "Сказания" (второй абзац 47-й
главы), в общем следуя условным орфографическим правилам, принятым в академическом
издании палицынского текста (см. с. 74 и сл.).
СКОРБЬ ПОБИВАЕМЫХ У ДРОВ
1. И мнозем руце от брани престаху:
всегда о дровех бои злы бываху.
2. Исходяще бо за обитель дров ради добытия,
и во град возвращахуся не без кровопролития.
3. И купивше кровию сметие и хврастие,
и тем строяще повседневное ястие.
4. К мученическим подвигом зельне себе возбуждающе,
и друг друга сим спосуждающе.
5. Иде же сечен бысть младый хвраст,
ту расечен лежаще храбрых в[о]зраст;
6. И иде же режем бываше младый прут,
ту растерзаем бываше птицами чловеческий труп.
7. И неблагодарен бываше о сем торг:
сопротивных бо полк со оружием прискакаше горд.
8. Исходяще же нужницы, да обрящут си веницы,
за них же и не хотяще отдаяху своя зеницы.
9. Текущим же на лютый сей добыток дров,
тогда готовляшеся им вечный гроб.
Начиная со второго двустишия, здесь утрачивается привычное рифмовочной технике
"Сказания" сопоставление сродных финитных форм. В двустишиях 2-4 с
их безличным, приглушенно повествовательным складом рифму образуют существительные
среднего рода с суффиксом -ij- и соответственно пониженным значением
предметности, а именно отглагольные (добытия, кровопролития, ястие, ср.
вне рифм также сметие) или собирательное (хврастие), а затем,
в двустишии 4, снова отглагольные образования - деепричастные формы (возбуждающе,
спосуждающе, ср. вне рифм исходяще, купивше, строяще). С дактилическим
характером окончания всех рифм в этих трех двустишиях сочетается склонность
к ударению на предпоследнем слоге словесных единиц внутри стихов (например,
3: "И купивше кро'вию сметие и хвра'стие, / и тем стро'яше повседне'вное
я'стие").
В четырех из пяти последующих двустиший все восемь строк заканчиваются именными
моносиллабами (семью существительными и одним прилагательным) - новшество, четко
противоположное вековому запрету польских и украинских рифм из односложных слов.
В основе этих четырех рифм лежит трагическое противопоставление сбора дров и
погибели сборщиков. Роковой конфликт нашел свое образное выражение в двустишиях
6 и 7, где начальный и конечный согласный рифмующихся слов подвергнуты метатезе
в соответствии с крутым поворотом в судьбе убогих искателей скудной поживы:
терзаемый труп сменяет нарезанный прут; неблагодарен был торг,
и недаром неприятель стал горд. Рифма моносиллабов захватывает соседнее
слово: ХВРАСТ - ХРабрых ВЗРАСТ; ДОБыток ДРОВ - ГРОБ.
Во всех строках двустиший 5 и 6 выступает в предикативной функции страдательная
форма: сечен - расечен, режем - растерзаем; над двустишием 7 доминирует
отглагольное прилагательное неблагодарен пассивного значения (не на благо
был дарен), а над заключительным двустишием возвратная форма: готовляшеся
им вечный гроб. Заглавие - скорбь... дров - сближено зеркальной симметрией
с заключительной рифмой: дров - гроб. Показательна взаимная звуковая
связь рифмующихся моносиллабов всего текста: наличие вибранта по соседству с
гласным и шумного согласного, большей частью взрывного, в конце слова.
Вопрос о своеобычном профиле, и в частности об ударениях, двустишия 8 с его
тройной двусложной рифмой нужницы - веницы - зеницы оставляю открытым.
Весь абзац насыщен ритмико-синтаксическими параллелями и пронизан звуковыми
парономазиями, например о дроВАХ Бои злы БЫВАХУ (Попов справедливо отдает
предпочтение форме дровах перед архаическим вариантом дровех);
за ОБИТель ради доБЫТия ТУ РАСечен - взРАСТ... ТУ РАСТеРЗаем; иДЕ ЖЕ РЕЖЕМ...
ПРУТ - СОПРОТивных... СО ОРУЖИЕМ; ИсХОДЯЩЕ - И не ХОТЯЩЕ.
Сложен вопрос о силлабической сетке, лежащей в основе цитируемого абзаца.
численное сопоставление первых четырех двустиший счетом с начала и четырех двустиший,
начиная с конца, показывает в обоих случаях одинаковую кривую в числе слогов.
1. 11 + 11 = 22
12 + 11 = 23 9.
2. 16 + 16 = 32
десятью больше
16 +17 = 33 8.
3. 14 + 13 = 27
пятью меньше
12 + 16 = 28 7.
4. 17 +10 = 27
12 + 16 = 28 6.
Среднее двустишие 5, 9 + 10 = 19
Каждое из четырех двустиший счетом с конца превышает на один слог соответствующее
двустишие счетом с начала (23-22; 33-32; 28-27), а второй стих среднего двустишия
превышает его первый стих в свою очередь на один слог (10-9).
Взамен лироэпического причитания по злополучным дровосекам следующий, третий
абзац 47-й главы дает череду драматических реплик, вложенных в уста участников
"добытия дров за градом", с пятью сопроводительными ремарками: "глаголаху
сице", "всяк... глаголаше", "матерем же вопиющим",
"обрыдаху глаголюще", "инии же... въпреки тем глаголаху".
Оргия звуковых, точнее, звукообразных повторов заполняет эти диалоги, начиная
с первичного вопроса вО ВРАтех гРАда: Чим, бРАте, выменил еси проклятыя ДРОВА
сия, ДРугом ли или РОДителем или своею кРОВию?" - где ключевое слово
"дрова" воистину перекликается с лексикой и тематикой всего траурного
окружения. Звуковое сближение смежных образов неустанно продолжается: И ИХ
ЖЕ госПОДь - ИХ ЖЕ СУД ПОСТИЖЕ; ЗАКРЫ - зле РЫКАху. - И БРАТ БРАТА И СЕСТРЫ
- и БРАшну СОСТРояему. Жестокое сочетание зажигаемых на брашно дров и сожженной
жизни подсказывает непривычную, мужскую рифму с подсобным односложным ассонансом:
и вкупе вношаеми быВАху дроВА и чловеческая глаВА (может быть, первоначально
голоВА). Ср. красноречивое созвучие конечных слов в двух внешне и внутренне
смежных предложениях: ГЛАва - ГЛАголаше (или ГОЛова - глаГОЛаше).
Тему щирящегося ужаса олицетворяет всеобщий вопросительный выкрик, принизанный
цепью подударных /o/: И всяк, зря на Огнь, "Ох-Ох! - глагОлаше. - О
ОТЧе мОЙ, почТО мя роди, да крОвь твою изъем и испию?" В пяти из девяти
примеров подударное /o/ занимает начальное и в двух конечное положение в слоге
и слове. Единственно в ключевом имени кровь гласный /o/ окружен начальным
и конечным согласным, и только в одном из девяти примеров (вводное речение глаголаше)
/o/ принадлежит открытому внутреннему слогу слова. Короче говоря, по одну или
по обе стороны эти гласные явно избегали прямого соприкосновения с антевокальным
согласным.
Ассоциации между трапезными дровами и кровавой расплатой сородичей за добычу
этих дров сливается в образ испитой отческой крови. Следуя непосредственно за
глаголом исПИЮ, созвучное причастие матерем же воПИЮщим влагает
в материнские уста чеканную формулу отрицательного параллелизма: "Се не
брашно строится, но аз за вами в смерть готовлюся!" Причудливое в таком
не то застольном, не то заупокойном контексте сыновнее сетование: "О утроба
матере нашея! Почто не заключи наю, да не изъемы друг друга?" - связывает
с образом утробы глаголы двух глубоко различных семантических полей и явственно
обостряет неожиданность близкого сочетания этих двух глаголов - "заключи
наю да не изъемы" - на фоне обыденного словарного контраста: "заключить"
и "изъять" (вместо непривычного "изъесть").
Брате, начальный вокатив всего абзаца, пробуждает вереницу четких парономазий
в его заключительной части: Се не БРАшно строится... БРАТИЯ же БРАТИЮ ОБРыдаху
глаголюще: "О уТРоБа матере нашея!" Мотив жестокости, противопоставленный
общему воплю, подсказывает "Скорбению побиваемых у дров" заключительную
парономазию - "Ни, БРаТИЕ, НЕ скоРБИТЕ!", - ибо мы неповинны
в том, что сегодня мы питаемся потом и кровью наших ближних, а завтра "нашими
ПоТы и кровию оставшии наПиТаются".
Оба крайних абзаца, окружающих "Скорбение", повествуют "о отчаянии
помощи чловеческия", возвращаясь к поучительно публицистическим тонам,
широко применяемым в "Сказании" Авраамия, причем сожаление о невозможности
довести до царского сведения срочную нужду в помощи ратных воинств перемежается
с осуждением нетерпеливых и маловерных.
По своей художественной композиции оба внутренних абзаца наглядно противопоставлены
друг другу. На последовательно стихотворный склад второго абзаца, посвященного
лютым загородным событиям, третий отвечает чередой городских отголосков, перебоем
прозаических образчиков чужой речи, изобилующих местоимениями (в том числе притяжательными)
и глагольными формами первого и второго лица (выменил еси; мя роди; кровь
изъем и испию; мои; аз за вами в смерть готовлюся; матере нашея; не заключи
наю, да не изъемы; не скорбите; мы напитахомся; нашими; несть бо мы тому вини;
нашим), вопросами (чим; почто; почто), восклицаниями (ох-ох! о!
о!), обращениями (брате; отче; чаде; утроба; братие в сочетании с
императивом не скорбите), тогда как во втором абзаце и чужая речь, и
все прочие перечисленные языковые приемы просто-напросто отсутствуют.
Смене стиха прозой здесь разительно соответствует переход от метафорического
строя к поступи метонимической. Ассоциации по сходству и контрасту лежали в
основе таких параллелей, как сечен младый хвраст - расечен храбрых взраст;
режем младый прут - растерзаем чловеческий труп, где страдательные предикаты
рифмующихся стихов схожи, а подлежащие контрастны. Напротив, ассоциация по смежности
доминирует в построениях третьего абзаца. Проклятыя дрова сия были куплены
кровью, пролитой у добытия дров при выезде из осажденного неприятелем
города. Вкушающие пищу, приготовленную на этих дровах, принимают на себя вину
в испитии крови погибших сродников; инии же от жестости вопреки тому
провозглашают беспечальную круговую поруку взаимных смежностей.
Установка именно на смежность находит себе четкое выражение уже в перечне
сродников, соцчастных в вылазках по дрова. "Отец бо исхождаше, да препитает
си жену и чяда, и брат брата и сестры, тако же и чяда родителей своих".
Примечательна для метонимической поступи третьего абзаца сложная - и прямая,
и обратная - перспектива временных и причинно-следственных связей.
Оба вклиненных абзаца с их широким диапазоном испытанных вариаций на общую
непривычную тему - вкупе вношаеми бываху дрова и чловеческая глава -
заново свидетельствуют о высоком уровне и подлинном своеобразии московского
словесного искусства в бурном начале XVII в.
