(Балканские чтения 1: Симпозиум по структуре текста. Тезисы и материалы. -
М., 1990. - С. 138-140)
В вопросе о фольклорности среднегреческой поэмы о Дигенисе Акрите до сих пор
господствует представление о том, что поэма "сложилась" (а скорее
всего была сведена уже в письменной традиции) из "акритских" песен,
образцы которых дошли в немногих рукописях от средних веков, а в основном в
записях уже XIX века. Такое единодушие византинистов, видимо, объясняется специфической
для этой науки ролью гомеровских штудий - в других областях подобный взгляд
стал бы, по крайней мере, необщепринятым. При этом по существу игнорируется
тонкий анализ А. Б. Лорда, в котором важны даже не формальные (в основном формульные)
аргументы, а прежде всего, демонстрация цельности и стройности поэмы. Отдельные
непоследовательности в деталях никак не противоречат стройности целого (и носят
специфически "устный" характер). Важно подчеркнуть, что речь идёт
не о внешней логичности, а о содержательной, глубинной связности. Даже фрагментарный
анализ выявляет симметрию (параллелизм и противопоставление) между эпизодами
поэмы, принцип перекличек деталей и редупликации мотивов. Таковы в частности
отношения между историей Дигениса и жизнью его отца (до сих пор высказываются
мнения о позднем соединении этих двух сюжетов), двух столкновений Эмира с братьями
его жён, двух измен Дигениса и т. п. В частности, принцип редупликации снимает
мнимые "избыточные" повторы, на основании которых Грегуар пытается
перекроить весь сюжет, приводя его в соответствие с русской версией.
Сравнительно редкий в эпосе "биографический" характер поэмы, видимо
связан со специфическим типом героя, к которому относит Дигениса А. Лорд - это,
как правило, герой "двоеродный" (Digenes), плод союза человека и бога
(зверя, змея), как Волх Всеслав(евич), Гильгамеш и Энкиду и т. п. Как показал
Лорд, такие герои связаны прежде всего с темой смерти (осознание смертности,
примирение с ней). С этой точки зрения можно причислить сюда и Василия Буслаева
и, в особенности, Геракла: сына Зевса, победившего в единоборстве Смерть, и
всё же погибающего на костре. Нужно отметить, что гибель от одежды, пропитанной
кровью кентавра, убитого героем, явно преобразуется таким раним эпизодом его
биографии, как надевание на себя шкуры убитого льва (заворачивание в шкуру убитого
животного и купание в его крови в некоторых контекстах выступают как эквивалентные
действия). Кроме того, важная особенность подвигов Геракла состоит в отмеченности
самого их количества, "нанизывании" подвигов.
Н а этом фоне становится понятной внешняя "неуклюжесть" поэмы о
Дигенисе: нанизывание отдельных подвигов, внешне мало связанных друг с другом
и в значительной степени тривиальных для эпического героя, не представляющих
особого сюжетного интереса. Видимо, смысл этого нанизывания (на этом уровне
восприятия, как на более глубоком уровне эпизоды связаны между собой весьма
тонким образом) состоит как раз в количественном наращивании, которое само по
себе служит "доказательством" того, что самый могучий герой не может
избежать смерти. В поэме Дигенис умирает естественной смертью, в песнях он,
как правило, гибнет в единоборстве с Хароном. Благочестивый характер поэмы позволяет
допустить, что песни сохранили более аутентичный исход сюжета, и последним -
невыполнимым - подвигом Дигениса была борьба со смертью (не обязательно в облике
Харона, это мог быть Танатос, как у Геракла и т. п.). В контексте, обрисованном
Лордом, такой сюжет не кажется "исключительным" или слишком "рациональным",
"поздним" и т. п. особенно на фоне Геракла (Дигениса, кстати, называли
кипрским Гераклом). Но та же схема обнаруживается ещё в одном классе текстов
- в сюжете кукольных представлений типа русского Петрушки с его кумулятивным
нанизыванием многочисленных побед, завершающихся поражением от персонифицированной
смерти (чёрта, собаки и т. п.). Заметим, что даже оружие Петрушки - палка напоминает
излюбленное оружие таких героев: дубинку Дигениса, палицу Геракла.
Воплощение темы, проходящей через многие жанры, (от мифа и архаического эпоса
до среднегреческой поэмы, сближающейся уже с рыцарским романом, и средневековых
видений, "обмираний") в комическом кукольном представлении (жанре,
пожалуй, самом "низком" в любой иерархии) легко объяснимо, с одной
стороны, особенностями самой темы смерти, как известно провоцирующей снижающую
(комическую, кощунственную, карнавальную и т. п.) трактовку, с другой стороны
- архаическими чертами, восстанавливаемыми и в жанре кукольного представления
(ср. роль вертепа с его сакральными сюжетами), и в облике его героя - Петрушки
(его связь с Основным мифом).
Сказанное позволяет сделать два небезынтересных частных вывода. Во-первых,
русская письменная версия "Дигениса", как известно, не содержит мотива
единоборства со смертью (как, впрочем, не включает его и греческая поэма; "Девгениево
деяние" лишь передаёт в последней фразе мотив последней песни поэмы - одновременную
песнь супругов). Мотив единоборства, однако (что тоже неоднократно отмечалось),
вошёл в русскую традицию из греческого же источника вероятно устным путём -
в виде истории Аники-воина. Характерно, что наряду с другими жанрами этот сюжет
есть и в народном театре - как правило, в составе драмы о царе Максимильяне.
Не исключено, что включение сюжета Аники-воина в эту драму может быть мотивировано
смутными реминисценциями сюжета Дигениса, в частности ассоциацией этого героя
с именем Максимо - ср. особенно русскую форму (в так называемой второй
редакции "Девгениева деяния") Максимьяна.
Во-вторых, в этом контексте могут получить новое решение и некоторые вопросы,
связанные с именем героя. Грегуар пытался возвести Дигениса к императору Роману
Диогену. А. Соболевский обнаружил в летописи транслитерацию имени императора
как Девгений (точнее, его сын назван Девгенъевичем). Если Диоген
мог быть адаптирован как Девгений (основываясь не на фонетических соображениях,
которые для собственного имени могут оказаться и недействительными, а на самом
прецеденте такой передачи), конечно возникает соблазн реконструировать такую
форму имени для греческого текста, чему, однако, препятствует совершенно неправдоподобное
историческое отождествление. В контексте сопоставления с Гераклом можно гипотетически
предложить возвести имя Digenes не к собственному имени Diogenes (парокситонному,
как подчёркивает и Грегуар, в противоположность Дигениса), а к окситонному прилагательному
diogenes - "зевсорождённый, божественный".
