Тао Юаньмин (365-427) - один из первых по времени в ряду великих китайских
поэтов. Творчество Тао Юаньмина, гениально синтезировавшее поэтические достижения
по крайней мере одного предшествующего тысячелетия, указало путь и послужило
образцом танским и сунским поэтам VII-XVIII веков. Трудно найти в долгой истории
китайской литературы стихотворца подобного влияния: Тао Юаньмин оказался на
подступах к новому подъему поэзии в роли необходимого ей вдохновителя.
Непрерывная многовековая преемственность китайской культуры выразилась и в
развитии определенных тем, присущих поэзии этого народа, содержание которой
вместило в себя идеи жизненной философии, образованной конфуцианском, даосизмом
и буддизмом. Темы эти особую силу, да и новизну приобрели в стихотворениях Тао
Юаньмина. В них природа китайского юга - не сырая зима и не изнуряюще-жаркое
лето, а искони близкие сердцу китайца, предмет его поэтического восприятия -
весна и осень: "Теплотою и влагой три весенние срока славны, И чиста и
прохладна та, что белой зовется, осень". Осень, которая начинается с наступлением
"доброго", десятого месяца, первого зимнего месяца по лунному календарю,
когда оголяются сады, замолкают цикады и в прозрачном воздухе слышен последний
крик улетающих к теплу гусей. Без нарочитых наблюдений и без лишних образов
словами, как линиями, обозначены четкая картина из вещей и существ, пленяющих
глаз поэта, картина, в глубине своей прячущая беспокойство тревожного времени
притеснений, войн и опасностей ("От скорбных цикад ни звука не сбереглось...";
"Глушью безлюдной пришел, никого не увидев, Только все время пустые встречая
жилища...").
Излишне утверждать, что природа в китайской поэзии не существует просто для
любования ею. Есть и более возвышенная цель - размышления о жизни, которые возникают
при взгляде на мир живой и мертвой природы, окружающий нас и неотделимый от
нас. "И за винною чарой об отшельнике древнем думы..." Об отшельнике
и о незадачливости поэта, не умеющего стать вровень с теми, кто обрел независимость
духа и приводит труд жизни ("В тьме тем превращений, в чередованьи вещей
И жизнь человека разве сама не труд?") в какое-то соответствие с ужасом
смерти.
Жизнь и смерть... "С древнейших времен для всех неизбежна смерть, Но
вспомню о ней, и сердце бедою жжет". Та же природа, которая заставляет
вспомнить о праведном человеке древности, склоняет поэта и к мысли о неизбежности
смерти. Каков же взгляд его на смерть? У даосского мыслителя Чжуан-цзы идеальный
человек древности "не знал, что значит радоваться жизни, и не знал, что
значит ненавидеть смерть": для него смерть и жизнь были равновелики. Позднейшие
даосы спасались верой в существование обители бессмертных и поисками волшебного
снадобья бессмертия. Привившийся на китайской почве чужеземный буддизм смог
утвердить себя лишь в измененном виде, приняв не присущую ему идею неистребимости
души, то есть предоставив человеку веру в вечно живую душу и тем избавляя его
от страха смерти. Современнику и знакомцу Тао Юаньмину буддийскому настоятелю
Хуэйюаню принадлежит известное "Суждение о бренности тела и бессмертии
души".
Ни бесстрастие, проповедуемое Чжуан-цзы, ни даосский волшебный мир вечности,
ни буддийское бессмертие души не соблазнили поэта, ограничившего себя традиционно
конфуцианским почитанием предков, представляющим собою прежде всего моральное
обязательство, в общем далекое от мистической веры в загробную жизнь. "Время
промчится, и через одно столетье Тело и имя - в тени сокроются оба!" Что
противопоставить смерти? Достойное существование, чуждое корысти, свободное
от служебных интриг, исполненное необходимых трудов для прокормления себя, жизнь,
в которой есть музыка, есть стихи, есть беседы с друзьями и есть мутное молодое
вино, способное отвлечь от печальных мыслей о смерти: "Что будет в веках,
о том не дано нам знать, И пусть хоть оно продлит это утро дня! - пишет поэт
"В год цзию...", то есть в 409 году. Самостоятельность мышления Тао
Юаньмина, чрезвычайная независимость его мировоззрения особенно сказались в
бескомпромиссном этом реалистическом взгляде на смерть, как на обязательное
и непреоборимое окончание человеческого существования. По очень верному наблюдению
В.М. Алексеева, "служа прекрасному вдали от конфуцианского проповедничества,
Тао остался чужд враждующим флангам даосов и конфуцианцев, не говоря уже, конечно,
о буддистах, и первый освободил поэзию от придворных связей и общественно-исповедных
кастовых обязательств, наложенных веками на китайского ученого поэта".
Пример украшающей жизнь нравственной чистоты - "бедные ученые".
Им поэт воздает хвалу, им, беспомощным в житейской суете, но сильным убежденностью
и безусловной правильностью избранного ими пути и готовым ради этого пожертвовать
даже высшим жизненным даром - дружбой, хочет поэт следовать и в своей жизни.
Такой "бедный ученый", сравниваемый и с сиротливым облаком, и с одинокой
птицей, не отгораживается нарочито от людей, не рвется к благам, но и не ждет
мучительного наслаждения от нищеты. Как известный в древности Чжан Чжунвэй,
он часто бывает один, и всегда он беден, потому что на это обрекает его несовершенный
мир, в котором человек живет. Так подальше же от этого мира, где сталкиваются
низменные страсти в борьбе за власть, богатство и карьеру: "Ах, неспокойны
дела в суетливом мире. Годы и луны меня от них отдаляют". И поближе к тем,
кто знает лишь труд на земле, единственно полезный:"На пахоте труд мой
меня не введет в обман!" Чиновник Тао Юаньмин порвал с благополучием того
круга, к которому он предназначен был по рождению, "о роскошной забыл булавке",
которой закалывается чиновничья шапка, и ушел к людям "с простыми сердцами".
Вся великая его поэзия об этом.
"Отвечаю цаньцзюню Пану", "Вторю стихам чайсанского Лю",
"В ответ на стихи чайсанского Лю", "Вторю стихам чжубу Го"
- названия стихов Тао Юаньмина, обращенных к друзьям, к тем, сведения о которых
дошли до нас, и к другим, от которых остались лишь должность и имя в заглавиях
к сочинениям поэта. Это по повелению дафаня (великого правителя) посланный в
столицу цаньцзюнь (военный советник) Пан, находившийся на службе у Вэйского
цзюня (полководца) Ван Хуна; чайсанский правитель Лю; чжубу (управляющий делопроизводством)
Го. Друзьям отдает поэт свою нежность, им поверяет он свои мысли, об их благополучии
печется. Друг - это, конечно, тот современник поэта, кто близок и дорог ему
по строю мыслей. Но круг друзей может быть и расширен во времени: друг давнего
поэта становится учителем нынешнего. Друг древнего Лю Гуна "бедный ученый"
начала нашей эры Чжан Чжунвэй для Тао Юаньмина - учитель жизни, и поэт готов
"всегда подражать ему", а друг Тао Юаньмина чайсанский Лю, в свою
очередь, приблизительно через четыре столетия превратится в объект преклонения
и подражания танского Бо Цзюйи: "Знает сердце, что мне не сравниться никак
с тем чайсанским Лю: Я в Силине одну только ночь проведу - и уже возвращаюсь
домой".
Тема дружбы настолько главенствует в старой китайской поэзии, что непроизвольно
хочется противопоставить ей тему всепоглощающей любви, вдохновившей поэтов на
чудесные строки ближневосточной и европейской лирики. при этом подчас забывается
и то, что далеко не единой любовью сильна привычная нам мировая поэзия, по образу
которой пожелаем мы судить о китайской, а также и то, что любовь в китайской
литературе не могла быть предана забвению. Так в чем же дело?
Конфуцианские ревнители чистоты нравов возвели вокруг древних народных песен
канонической книги "Шицзин" частокол примечаний, целью которых было
отвлечение читателя от любовной лирики, придание ей некоего аллегорического
смысла, согласующегося с государственной и семейной моралью. Но сочинено-то
это было все-таки про любовь, сочинено бесхитростно, с наивной беззастенчивостью.
А впоследствии, почти до самого танского времени, то есть до начала VII века,
в народе создавались песни юэфу (а поэтами - подражания им) - о счастье и горестях
в любви, о разлуках и возвращениях. И в знаменитых "Девятнадцати древних
стихотворениях", да и в стихах поэтов дотанской эпохи тоже тоска по любимому
или по любимой, печаль расставаний и радость встреч. Составленная Сюй Лином
(507-583) антология "Юй тай синь юн", новых напевов Яшмовой башни,
донесла до нас большое число подобных стихотворений - безымянных или принадлежащих
Сюй Ганю (171-218), Пань Юэ (247-300), Шэнь Юэ (441-513) и многим другим поэтам
вплоть до VI столетия - о нежности в любви, о воспоминаниях любви, о плаче по
умершей жене. И разве не Тао Юаньмином написана поэма "Запрет на любовь",
в которой соединились целомудренность и страстность - "маленькое пятнышко"
в "драгоценной белой яшме" его поэзии, по суровой оценке Сяо Туна,
первым в VI веке собравшего сочинения поэта. А в "Вечной печали" Бо
Цзюйи - трагедия любви, грубо и безжалостно прерванной в этом мире и обретшей
свое продолжение в вечности. Здесь легко найдутся еще примеры из поэзии разных
жанров в разные времена.
И все-таки могущественнейшая эта тема уступает по виду как будто иной, а на
самом деле духовно и интеллектуально развивающей первую - теме дружбы (что,
заметим попутно, не воспрепятствовало, например, творчеству Ли Шанъиня, в танское
время отразившему любовь к женщине).
Не покажется ли банальным справедливое утверждение о родственности таких чувств,
как любовь и дружба? Есть ли нужда в лишнем напоминании о том, что любовь и
в самой высокой страсти своей выдерживает длительность испытания лишь тогда,
когда она скрепляется все усиливающейся духовной близостью, в чем и есть основа
дружбы? "И если мы с кем-то не равных стремлений, Способны ли с ним быть
мы родственно-близки?"
Китайская лирическая поэзия есть прежде всего поэзия мысли, поэзия раздумий
о существе человеческой жизни. В истории Китая обстоятельства, как правило,
не допускали женщину к длительному участию в больших и малых делах страны и
не позволяли ей развиться до уровня тех, кто создавал насыщенную идейную атмосферу
китайского общества. Этим в значительной мере объясняется место мужской дружбы
в китайской лирике на протяжении веков. В беседе с другом, в письме к другу,
в ответе ему и посвящениях поэт полнее всего высказывает свой взгляд на мир.
Так, в стихах Тао Юаньмина "Отвечаю цаньцзюню Пану" - целая программа
собственной жизни и моральных требований, предъявляемых к себе и к другу среди
всех превратностей уединения и службы, всегда переплетающихся в старину в судьбе
китайского поэта.
По форме стихотворения Тао Юаньмина разделяются на пятисловные, то есть содержащие
пять иероглифов в строке, и четырехсловные. К четырехсловным относятся стихи
"Отвечаю цаньцзюню Пану". В IV-V столетиях, когда творил Тао Юаньмин,
четырехсловные стихи, наследие глубокой древности "Шицзина", отживали
уже свой век, и поэт нечасто обращался к ним.
