Ю. Д. Апресян

ЗНАЧЕНИЕ И ОТТЕНОК ЗНАЧЕНИЯ

(Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. - Т. XXXII. Вып. 4. - М., 1974. - С. 320-330)

1. Языковой знак и понятие лексического значения

Соссюровской концепции языкового знака как двусторонней единицы, характеризуемой означающим и означаемым, противостоит знаковая теория Ч. Морриса [1], которая первоначально сложилась в семиотике, а в недавнее время в существенно пересмотренном и дополненном виде была перенесена в лингвистику [2]. В рамках этой теории языковой знак характеризуется не только именем (означающим) и семантикой (означаемым), но и еще двумя параметрами - синтактикой и прагматикой.
Понятие имени мы будем считать достаточно очевидным и поэтому оставим его без пояснений. Под семантикой в большинстве случаев понимаются сведения о классе называемых знаком вещей с общими свойствами или классе внеязыковых ситуаций, инвариантных относительно некоторых свойств участников и связывающих их отношений. Под синтактикой знака понимается информация о правилах соединения данного знака с другими знаками в тексте. Под прагматикой знака понимается информация, фиксирующая отношение говорящего или адресата сообщения к ситуации, о которой идет речь. Рассмотрим семантику, синтактику и прагматику знака подробнее, но только в том объеме, который необходим для экспликации понятия лексического значения.
Семантика языкового знака отражает наивное понятие о вещи, свойстве, действии, процессе, событии и т. п. Простейший пример расхождения между наивными и научными представлениями дал еще Л. В. Щерба, полагавший, что специальные термины имеют разные значения в общелитературном и специальном языках. "Прямая (линия) определяется в геометрии как 'кратчайшее расстояние между двумя точками'. Но в литературном языке - это, очевидно, не так. Я думаю, что прямой мы называем в быту линию, которая не уклоняется ни вправо, ни влево (а также ни вверх, ни вниз)" [3]. Отделяя "обывательские понятия" от научных, Л. В. Щерба там же говорит, что не надо "навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые - главное и решающее - не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения". Впоследствии Р. Халлиг и В. Вартбург, разрабатывая систему и классификацию понятий для идеологического словаря, поставили себе целью отразить в ней "то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носителя языка и основано на донаучных общих понятиях, предоставляемых в его распоряжение языком" [4]. Это представление о мире они назвали "наивным реализмом". Те же идеи лежат в основе многих современных семантических и лексикографических работ [5].
Наивная картина некоторого участка мира может разительным образом отличаться от чисто логической, научной картины того же участка действительности, которая является общей для людей, говорящих на самых различных языках. Мы уже писали, в другой связи, о различиях между эвклидовой и наивной геометрией, как они отражены в значениях ряда параметрических прилагательных (высокий, низкий, глубокий, мелкий, длинный, короткий) и субстантивных обозначений соответствующих шкал (высота, глубина, длина) [6]. Поскольку здесь мы не преследуем никаких целей, кроме иллюстративных, нам достаточно будет изложить, с некоторыми уточнениями, наблюдения, касающиеся только слова высота.
В языке эвклидовой геометрии это слово значит 'перпендикуляр, опущенный из вершины геометрической фигуры на основание или его продолжение'. Это понятие отличается от наивного понятия высоты по крайней мере следующими признаками: 1) эвклидовых высот у геометрического объекта столько, сколько у него вершин; наивная высота у каждого предмета всего одна. 2) Эвклидова высота продолжает быть высотой, даже если она расположена в горизонтальной плоскости; наивная высота вертикальна или тяготеет к вертикали (ср. эвклидову и обычную высоту современного архитектурного сооружения, которое имеет вид ромба и опирается на землю одной из своих вершин). 3) В эвклидовой геометрии любые многоугольники и многогранники имеют высоту; в наивной геометрии осмысление одного из измерений предмета как высоты зависит от его внутреннего устройства, его формы, места крепления к другому предмету, соседства других тел и т. п. Измерение, которое у полого предмета (например, ящичка, шкатулки) осмысляется как высота, у предмета точно такой же внешней формы, но со сплошной внутренней структурой скорее будет осмыслено как толщина (ср. книгу, металлическую отливку). Окно определенной формы может быть названо узким и высоким, а картина с точно такой же внешней рамкой (ср., например, традиционную форму японской живописи) мыслится как узкая и длинная. Предметам с компактной формой (ящикам, рюкзакам, столам) высота может быть приписана независимо от того, опираются ли они своим низом на другой предмет или нет, а предметам с вытянутой формой (трубам, столбам, переносным лестницам) высота приписывается обычно тогда, когда они имеют снизу точку (линию, грань) крепления или опоры: деревянная лестница может быть высокой, а веревочная лестница всегда длинная, даже если она касается земли. Автономно стоящая заводская труба скорее высокая, чем длинная, а бегущий по ее стенке металлический стержень громоотвода скорее длинный, чем высокий, потому что он стоит не автономно, а примыкает к другому, более крупному телу. 4) Для эвклидовой высоты не важно, насколько она уступает другим линейным размерам тела: даже если она на порядок меньше, чем основание фигуры, она остается высотой. Наивная высота, по крайней мере для некоторых предметов, не может на порядок уступать другим линейным размерам предмета: если вертикальный размер сплошного круглого предмета на порядок меньше его диаметра и если сам предмет не слишком большой, следует говорить о его толщине, а не высоте (ср., например, монету).
Наивные картины мира, извлекаемые из значений слов разных языков, могут в деталях отличаться друг от друга, в то время как научная картина мира не зависит от языка, на котором она описывается. С "русской" точки зрения диван имеет длину и ширину, а с "английской", по свидетельству Ч. Филмора, - длину и глубину. По-немецки можно измерять ширину дома в окнах (zehn Fenster breit "десять окон в ширину" - пример М. Бирвиша), а в русском такой способ измерения по меньшей мере необычен, хотя и понятен. Долгое время предполагалось, что система дифференциальных признаков, на основе которой вычленяются цвета, одна и та же в разных языках и складывается из тона (красного, желтого, синего), насыщенности (степени несмешанности с белым, ср. красный - розовый, синий - голубой) и яркости (ярко-красный, тускло-красный и т. п.). В европейских языках дело действительно обстоит именно таким образом. Существуют, однако, языки, которые не только иначе, чем европейские, членят спектр, но которые пользуются при этом совершенно другими признаками. В языке хануноо (Филиппины) есть четыре цветообозначения; они различаются по признакам 'светлый-темный' (белый и светлые хроматические цвета VS. черный, фиолетовый, синий и т. п.) и 'влажный - сухой' (светло-зеленый, желтый, кофейный VS. каштановый, оранжевый, красный). Оказывается, таким образом, что признаки тона, насыщенности и яркости не универсальны. "... Противопоставления, в терминах которых в разных языках определяется субстанция цвета, могут зависеть главным образом от ассоциации лексических единиц с культурно значимыми аспектами предметов окружающей действительности. Кажется, что в примере со словами из хануноо одно из измерений системы подсказано типичной внешностью свежих, молодых ('мокрых', 'сочных') растений" [7].
Положения о наивной и научной картине мира (и, естественно, о наивной и научной физике, геометрии, психологии и т. д.) имеют принципиальный смысл. Дело в том, что программа описания значений слов с помощью конечного и не слишком большого набора простейших неопределяемых понятий, провозглашенная еще Лейбницем и реализуемая современной семантикой, в новейшее время подверглась критике как совершенно утопическая, поскольку она равносильна описанию всего энциклопедического свода человеческих знаний [8]. Применительно к Лейбницу эта критика, может быть, справедлива, но различение наивной и научной картины мира, с последующим лексикографическим описанием только первой из них, делает эту критику беспредметной.
До сих пор, говоря о семантике знака, мы никак ее не расчленяли. Между тем в логической литературе, начиная с классической работы Г. Фреге о значении и смысле, семантику знака принято рассматривать на двух уровнях - денотативном (референционном) и сигнификативном. Денотатом знака называется класс обозначаемых им объектов, а сигнификатом - общие признаки всех объектов этого класса. Возможно денотативное тождество знаков при их сигнификативном различии. Классическим примером этого расхождения являются фразы центр тяжести треугольника и точка пересечения медиан: эти имена задают реально один и тот же объект действительности, но позволяют мыслить его по-разному.
Не пытаясь перечислить всех возможных типов сигнификативных различий, совместимых с денотативным тождеством, мы отметим лишь тот из них, с которым нам в дальнейшем придется иметь дело. Речь идет о различиях в логических акцентах, примером которых могут служить различия между смыслами активной и пассивной форм глагола: в активной форме субъект стоит в теме, а объект - в реме сообщения, а в пассивной форме субъект и объект меняются местами.
Вопрос о синтактике знака в интересующем нас аспекте сводится к вопросу о морфосинтаксической, лексической и семантической сочетаемости слова.
Пусть слово А синтаксически непосредственно или опосредствованно связано со словом (словосочетанием, предложением) В. Информация о части речи или синтаксическом статусе В и о грамматической (в частности, предложно-падежной) форме, в которой В должно стоять, составляет морфосинтаксическую сочетаемость А, или морфосинтаксические ограничения на сочетаемость А; ср. разные морфосинтаксические ограничения у неточных синонимов сопутствовать (чему-л.) - сопровождать (что-л.), ошибаться (адресом) - перепутать (адрес), желание (чего-л. или делать что-л.) - охота (делать что-л.), считать (работу законченной или что работа закончена) - рассматривать (работу как законченную).
Информация о том, каким должно быть само слово В или класс слов В1, В2, ... , Вn, с которым(и) синтаксически связано слово А, составляет лексическую сочетаемость А, или лексические ограничения на сочетаемость А. Глагол ошибаться в рассмотренном выше значении употребляется с небольшой группой существительных типа адрес, дверь, дом, номер, окно, телефон, этаж (ошибаться дверью и т. п.). Все они должны быть выписаны при ошибаться "поименно": в их значениях нельзя усмотреть никакого общего семантического признака, руководствуясь которым, можно было бы всякий раз безошибочно употреблять рассматриваемый глагол, хотя на первый взгляд кажется, что такой признак есть и что это нечто вроде 'способности быть частью чьего-л. опознавательного индекса'). Заметим, что перепутать не подчиняется этому лексическому сочетаемостному ограничению: перепутать можно не только адрес, телефон, дверь, но и зонтик, книгу, дату, ключ, должность, название и очень многое другое. Равным образом уменьшать можно все, что имеет линейные размеры, количество или интенсивность, а разг. сбрасывать (в почти синонимичном значении 'резко уменьшать') - только давление, газ, скорость, температуру и вес. Все эти существительные должны быть перечислены при сбрасывать списком, ибо другие существительные тех же семантических классов (расходы, количество продуктов, накал, ширина) с ним не сочетаются.
Наконец, информация о том, какими семантическими признаками должно обладать слово В, синтаксически связанное с А, задает семантическую сочетаемость А, или семантические ограничения на сочетаемость A. О семантических, а не лексических ограничениях на сочетаемость А разумно говорить лишь в тех случаях, когда любое слово В, имеющее требуемый семантический признак, способно сочетаться с А. Так, подлежащим при прекращаться могут быть и имена осадков, и название деятельности, а при синонимичном ему глаголе переставать - только имена осадков. Дождь, ливень, снег прекращается или перестает, но Занятия, игры, сплетни только прекращаются. У слова поезд третья и четвертая валентности (откуда и куда, например поезд из Варшавы <из Польши>, поезд в Берлин <в ГДР>) могут быть реализованы, в частности, относительными прилагательными, но не всякими, а только теми, которые производны от названий городов: варшавский поезд легко осмысляется как 'поезд из Варшавы' или 'поезд в Варшаву', а осмысление словосочетания польский поезд как 'поезд из Польши' или 'поезд в Польшу' маловероятно.
Во многих случаях бывает нелегко решить вопрос о том, следует ли записать некую семантическую информацию X в семантику знака или в его синтактику. Возможные альтернативные описания (X может трактоваться только как особенность семантики слова, только как особенность его синтактики или же либо как особенность семантики, либо как особенность синтактики) рассмотрены в другой нашей работе [9], и здесь мы не будем к ним возвращаться.
Рассмотрим, наконец, прагматику знака."К ней относится широкий круг явлений, начиная от экспрессивных элементов значения, которые в равное время и разными авторами назывались Gefühlswert, feeling, tone, valeur émotive, семантические ассоциации, ассоциативные признаки, коннотации и т, п., и кончая теми модальными компонентами значения, которые А. Вежбицка описывала как модальную рамку высказывания, а Ч. Филмор - как пресуппозиции (см. названные в сноске 5 работы этих авторов). Все эти признаки обладают тем общим свойством, что характеризуют отношение говорящего или (реже) адресата сообщения к описываемой знаком действительности. Однако разные прагматические элементы надо, по-видимому, фиксировать в разных зонах описания знака.
Начнем с семантических ассоциаций, или коннотаций, - тех элементов прагматики, которые отражают связанные со словом культурные представления и традиции, господствующую в данном обществе практику использования соответствующей вещи и многие другие внеязыковые факторы. Они могут различаться у совпадающих или близких по значению слов разных языков или даже одного и того же языка. У существительного собака есть коннотации тяжелой жизни (собачья жизнь, жить в собачьих условиях), преданности (смотреть собачьими глазами) и плохого (Ах, ты, собака!, собачья должность); у существительного пес - холопской преданности (сторожевой пес царизма) и плохого (песий сын); у существительного сука - плохого (сучьи дети); наконец, у существительного кобель - похоти (Когда ж ты образумишься, кобелина проклятый?).
Такие признаки, несмотря на то, что они не входят непосредственно в семантику слова, представляют для нее первостепенный интерес, потому что во многих случаях именно на их основе слово регулярно метафоризуется, включается в сравнения, участвует в словообразовании. В результате признак, являющийся ассоциативным и прагматическим в одном лексическом значении, выступает в качестве существенного и семантического в другом. Так, например, обстоит дело с глаголами резать и пилить. При всем внешнем сходстве обозначаемых ими действий (вплоть до возвратно-поступательного движения острого инструмента по объекту, делящего объект) с ними связаны совершенно различные коннотации - резкости и боли для глагола резать и монотонности и нудности для глагола пилить. Свидетельством этого являются их переносные значения: Свет режет глаза, У меня в боку режет, режущая слух какофония в противоположность Вечно она его пилит. Интересно, что в богатейшей номенклатуре типов боли - режущей, колющей, стреляющей, ломающей, тянущей, жгучей, саднящей, ноющей и т. п. - нет боли пилящей.
Коннотации должны записываться в особой прагматической или коннотативной зоне соответствующей словарной статьи и служить опорой при толковании таких переносных значений слова, которые не имеют общих семантических компонентов с основными значениями (ср. стрелять в медведя - В боку стреляет).
Что касается тех прагматических элементов знака, которые отражают оценку описываемой ситуации говорящим или слушающим (они называются модальной рамкой), то они, как это было предусмотрено А. Вежбицкой, должны включаться непосредственно в толкование слова: Даже А действовал = 'другие действовали, и А действовал, и говорящий не ожидал, что А будет действовать'; целый X = 'Х, и говорящий считает, что это много' (ср. Он съел целых две тарелки, Ему целых три года, Он принес целых 10 книг); только X = 'Х, и говорящий считает, что это мало' (ср. Он съел только две тарелки, ему только три года, Он принес только 10 книг). Как видим, необходимым элементом значения всех этих слов является оценка говорящим вероятности или количественных аспектов ситуации; она-то и образует в данном случае модальную рамку значения.
Значения других слов имплицитно содержат в себе ссылку не на говорящего или слушающего, а на воспринимающего, наблюдателя - еще одно лицо, тоже постороннее по отношению к непосредственным участникам описываемой ситуации. К числу таких слов относятся многие слова со значением относительной пространственной ориентации [10], в частности, предлоги перед и за в некоторых своих значениях. Рассмотрим эти предлоги во фразах типа Стул стоит перед (за) табуреткой, Кошка расположилась перед (за) ковриком. X находится перед У-ом = 'Х находится между наблюдателем и У-ом; расстояние от Х-а до У-а представляется говорящему не (намного) большим, чем расстояние от Х-а до наблюдателя'; X находится за У-оле = 'У находится между Х-ом и наблюдателем; расстояние от У-а до Х-а представляется говорящему не (намного) большим, чем расстояние от У-а до наблюдателя'. Вторая составляющая этих определений необходима: если, например, наблюдатель находится на небольшом расстоянии от кошки, а коврик находится "по другую сторону" кошки, но на (видимо) значительном расстоянии от нее, то такую ситуацию неуместно описывать фразами Кошка расположилась перед ковриком или Коврик находился за кошкой. Для указания координат кошки (или коврика) в пространстве комнаты необходимо выбрать другие ориентиры.
Компоненты, содержащие упоминание положения наблюдателя относительно непосредственных участников ситуации, тоже разумно включать в модальную рамку толкования.
Различие между семантикой знака и той частью его прагматики, которая хотя и включается в толкование в виде модальной рамки, но представляет собой объект принципиально иной природы, проявляется объективно. Отметим, в частности, что одно и то же смысловое различие порождает совершенно различные семантические отношения между знаками в зависимости от того, входит ли оно в семантику знаков или в их прагматику. Противопоставление больше' - 'меньше' порождает антонимию, если оно входит в семантику знаков; если же оно входит только в их прагматику (см. выше толкование слов целый и только), то антонимического отношения не возникает.
Теперь мы можем эксплицировать понятие лексического значения: под лексическим значением слова понимается семантика знака (описание наивного понятия) и та часть его прагматики, которая включается в модальную рамку толкования.

2. О понятии "оттенок значения"

Понятие оттенка значения не имеет строгого определения, и поэтому выяснить, что обычно имеют в виду, когда его используют, можно только одним способом - обозревая языковые ситуации, для описания которых прибегают к помощи этого термина.
В большинстве случаев под оттенками значения понимаются несовпадающие части сходных значений, независимо от того, сравниваются ли разные значения многозначного слова или одно значение нескольких квазисинонимичных слов. "Когда мы говорим не только о человеке, что он идет, но и о дожде (дождь идет), о поезде (поезд идет), о времени (годы идут), то здесь семантика глагола идти выступает одновременно и как устойчивая, и как подвижная. Ее устойчивость проявляется в том, что во всех приведенных случаях глагол идти сохраняет свое основное значение (двигаться, перемещаться), лишь приобретая в том или ином случае дополнительные оттенки, подсказанные контекстом" [11]. Здесь оттенками названы объекты, трактуемые во всех современных словарях как самостоятельные значения, иногда достаточно далеко отстоящие друг от друга. Таково, в частности, значение, представленное во фразе Годы идут: годы, конечно, нельзя представить как перемещающиеся во времени, и единственная идея, сближающая данное идти с теми, которые представлены в первых трех фразах, - это идея изменения. В другой работе тот же автор пишет о творительном субъекта и творительном инструмента как о тончайших оттенках значения [12]; специалисты и здесь усматривают различие в значениях, притом вовсе не тонкое [13]. Действительно, инструмент - это предмет, предназначенный для выполнения какого-то действия, а субъект - это лицо, которое, в частности, каузирует инструмент выполнять это действие; таким образом, инструментальное и субъектное значения отличаются друг от друга по крайней мере по двум существенным признакам: 'предмет' VS. 'лицо' и 'действие' VS. 'каузация действия'. Итак, в обоих рассмотренных случаях имеют место денотативные семантические различия - различия в наборах смыслов, участвующих в толковании сравниваемых значений.
Перейдем ко второму классу ситуаций, в которых используется термин "оттенок значения". По свидетельству А. П. Евгеньевой, "для глагола гаснуть и его производных наиболее важным является указание на прекращение свечения, тогда как для тухнуть и его производных существенно также и прекращение горения..." [14]. Это наблюдение мы бы хотели интерпретировать как вероятностное: указанное А. П. Евгеньевой различие реализуется в большинстве случаев, но не всегда. Вполне правильны и предложения типа Костер погас, и предложения типа Лампа потухла. При этом указать отличительные признаки контекстов, в которых реализация этого различия была бы обязательной, невозможно. Таким образом, оно действительно приобретает чисто вероятностный характер. С семантическими компонентами, имеющими отличную от единицы вероятность реализации [15], можно поступать двояким образом. Во-первых, их можно вовсе не фиксировать. Тогда слова типа гаснуть, тухнуть будут иметь в точности совпадающие толкования, т. е. одно и то же лексическое значение, и для "оттенков значения" места не остается. Во-вторых, их можно включать в толкование, предпосылая им семантические составляющие типа 'обычно', 'иногда', 'редко' и т.п. (на наш взгляд, именно таким образом и следует поступать): гаснуть = 'переставать светить или (реже) гореть', тухнуть = 'переставать гореть или (реже) светить', В этом случае семантическое различие между гаснуть и тухнуть, как бы мало оно ни было, будет различием в значениях, и понятие оттенка значения опять оказывается излишним.
Рассматривая ту же самую группу глаголов, А. П. Евгеньева несколько ранее делает следующее замечание: по сравнению с гаснуть, тухнуть "приставочные глаголы угасать, погасать, затухать употребляются в тех случаях, когда подчеркивается постепенность, замедленность самого процесса" (там же, стр. 73). Это бесспорно верное наблюдение можно интерпретировать двояко. Во-первых, можно считать (с некоторым несущественным в данном случае огрублением), что гаснуть и тухнуть значат просто 'переставать гореть", в то время как три другие глагола имеют более сложное значение 'постепенно переставать гореть'; получается уже рассмотренная нами ситуация различия значений, а не "оттенков значений". Во-вторых, слово "подчеркивается" из приведенного выше рассуждения А. П. Евгеньевой можно понимать как синоним термина "логически выделяется", "находится под логическим ударением" (при условии, что компонент 'постепенно' входит и в значение гаснуть, тухнуть, и в значение угасать, погасать, затухать). Однако и в этом случае термин "оттенок значения" оказывается излишним, так как он дублирует гораздо более отчетливый и нужный для описания большего числа семантических категорий (в частности, лексических и грамматических конверсивов) термин "логическое ударение". Проиллюстрируем это понятие.
Говоря подробный доклад, ответ или отчет, мы выделяем факт обилия в нем деталей, скорее чем факт обилия информации о каждой детали; говоря обстоятельный доклад, ответ или отчет, мы, наоборот, привлекаем внимание к факту обилия сведений о каждой существенной детали, скорее чем к факту обилия деталей. Две очень похожие ситуации могут быть описаны как полная победа Х-а над У-ом и как разгром У-а Х-ом; в первом случае внимание привлекается к тому результату, которым борьба закончилась для Х-а, а во втором - к тому, который она принесла У-у. Резать X У-ом = 'двигать острый У по Х-у или надавливать острым У-ом на X, возможно, деля Х на части', нарезать X У-ом = 'делить X на части, двигая острым У-ом по Х-у или надавливая острым У-ом на X': в случае резать главным является сообщение о способе манипулирования острым инструментом, а побочным - сообщение о возможном результате этого действия, а в случае нарезать главным является сообщение о некоем результате, а побочным - о способе, которым он достигается (интерпретация последнего примера принадлежит И. А. Мельчуку и автору).
Рассмотренные выше пары слов можно считать неточными синонимами. Похожие различия характеризуют и все типы лексических конверсивов, причем лексикографическое описание некоторых из них, в частности двухобъектных глаголов типа выстричь голову - выстричь волосы, проколоть подошву - проколоть дырочку в подошве и т. п., опирается на понятие оттенка значения. В словосочетании проколоть подошву и других подобных некоторые словари усматривают значение 'коля, сделать в чём-л. сквозное отверстие', а в словосочетании проколоть дырочку и др. под. - оттенок значения 'образовать, проделать отверстие при помощи чего-л. колющего, острого' (кстати сказать, глаголу проткнуть, устроенному точно так же, как проколоть, приписывается ровно одно значение - 'проколоть чём-л. насквозь' - с примерами проткнуть пузырь и проткнуть две дырки в чём-л.). <...>
Рассмотрим, наконец, прилагательное женатый, у которого тот же словарь для значения 'имеющий жену, состоящий в браке' (ср. Он уже женат) выделяет новый оттенок значения 'состоящий в браке с кем-л' в конструкции женатый на ком. Между тем очевидно, что женатый в любых употреблениях, даже с опущенным вторым субъектом (контрагентом), значит 'состоящий в браке с кем-л', потому что в браке непременно участвуют две стороны. Когда поверхностно факультативная (но семантически обязательная) форма на ком опускается, утрачивается лишь возможность конкретизировать, кто именно является вторым участником ситуации брака, но лексическое значение слова женатый сохраняется полностью. Здесь статус оттенка значения получила особенность морфо-синтаксической сочетаемости.
Рассмотрим в заключение последний экспликат термина "оттенок значения" - понятие "семантических ассоциаций" или, более широко, прагматических элементов знака. К рассмотренным выше примерам добавим еще следующий тонкий пример Л. В. Щербы: "Французское eau как будто вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле 'нечто, лишенное содержания' совершенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, которое более или менее можно передать русским отвар (eau de ris, eau d'orge). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую бесполезность, тогда как французскому этот признак совершенно чужд" [16]. Хотя признак 'пищевая бесполезность' очевидным образом не может быть включен в значение существительного вода, он должен быть представлен в словарной статье этого слова, а именно в коннотативной зоне, или зоне прагматики, потому что он отражает интересную особенность восприятия и оценки объекта "вода", отраженную в некоторых фактах русского языка (ср. лил воду в переносном смысле, В докладе чересчур много воды и т. п.). Итак, применительно к основному значению слова вода рассматриваемый нами признак является элементом прагматики и, следовательно, не может интерпретироваться как "оттенок значения", потому что особенностью значения он как раз не является; что же касается переносного значения этого слова, то для него компонент 'бесполезный', 'не имеющий отношения к существу дела' оказывается существенным элементом семантики и опять-таки не может интерпретироваться как "оттенок значения". Один пример из словарной практики. Малый академический словарь выделяет у слова кусок в основном значении 'отделенная, отломанная, отбитая и т.п. часть чего-л'. оттенок значения 'средства к существованию' (ср. попрекать кого-л. куском). Как видим, в формулировках прямого и переносного значений, как это характерно для подобных примеров, нет никаких общих семантических элементов и рассматривать одно из них как "оттенок" другого как будто нелогично. Видимо, и в этом случае более корректным было бы описание, в которой некий прагматический признак куска 1 был бы представлен в качестве семантического признака куска 2.
Итак, термину "оттенок значения" соответствуют три других лингвистических понятия, каждое из которых необходимо для многих разделов семантической теории: особенность семантики слова (денотата или сигнификата), особенность синтактики (семантической, лексической или морфосинтаксической сочетаемости) или особенность прагматики. Дублируя несколько принципиально различных понятий, термин "оттенок значения", естественно, оказывается лишенным постоянного содержания [17]. Но термин, который в лучшем случае является избыточным, а в худшем - бессодержательным, никакой научной ценности не представляет, и от него необходимо отказаться. Оговоримся: утверждая, что в лингвистическом описании для понятия оттенка значения не удается найти никакого удовлетворительного теоретического статуса, мы отнюдь не имеем в виду сказать, что в языке слова не могут отличаться друг от друга тончайшими смысловыми и иными нюансами; наоборот, исследуя конкретный материал, мы как раз пытались вскрыть такие нюансы. Мы утверждаем только, что они должны описываться другими теоретическими понятиями.
 

Литература

1. Ch. Morris. Signs, language and behaviour. N. Y., 1947.

2. И. А. Мельчук. Строение языковых знаков и возможные формально-смысловые отношения между ними. - Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1968, т. XXVII, вып. 5.

3. Л. В. Щерба. Опыт общей теории лексикографии. - В кн.: Избранные работы по языкознанию и фонетике. Л., 1958, т. I, с. 68.

4.R. Hallig und W. Wartburg. Begriffsystem als Grundlage für die Lexikographie. Berlin, 1952, S. XIV.

5. См., например: Машинный перевод и прикладная лингвистика, 1964, вып. 8; M. Bierwish. Some semantic universals of German adjectivals. - Foundations of language. International journal of language and philosophy, 1967, v. 3, No 1; A. Wierzbicka. Dociekania semantyczne. Wroclaw - Warszawa - Krakóv, 1969; Ch. J. Fillmore. Types of lexical information. - Studies in syntax and semantics. Ed. by F. Kiefer. - Dordrecht - Holland, 1969; A. Boguslawski. On semantic primitives and meaningfulness. - Signs, language and culture. Mouton, The Hague, 1970.

6. См. Ю. Д. Апресян. Толкование лексических знанений как проблема теоретической семантики. - Изв. АН СССР. Серия литературы и языка, 1969, № 1.

7. J. Lyons. Introduction into theoretical linguistics. Cambridge (England), 1968, p. 431.

8. Semantic problems in language. - Colloquium report. Cambridge (England), 1962, p. 158-160.

9.См. Ю. Д. Апресян. Современная лексическая семантика. 1. Вопросы семантического описания. - Русский язык в национальной школе, 1972, № 2.

10. Будем говорить, что слово имеет значение абсолютной пространственной ориентации, если его употребление зависит только от строения того тела, часть которого обозначена данным пространственным словом. Верх (низ) шкафа не перестает быть верхом (низом), смотрим ли мы на него сбоку, сзади или сверху, стоит ли он нормально или перевернут вверх тормашками: верх (низ) Х-а = 'часть Х-а, которая при его нормальном положении находится дальше от земли (ближе к земле),чем все другие его части' (в словосочетаниях верх (низ) страницы представлены другие значения рассматриваемых слов). Будем говорить, что слово имеет значение относительной пространственной ориентации, если его употребление определяется не строением, а положением или движением того тела, часть которого обозначена данным пространственным словом, или положением или движением других тел. Так, верх (низ) ящика, при условии, что все его грани одинаковы, это 'часть ящика, которая при данном положении ящика находится дальше от земли (ближе к земле), чем все другие его части' (ср. A. Wierzbicka. Semantic primitives. Athenäum, Frankfurt, 1972, стр. 101); передний (задний) X У-а = 'тот X, который при нормальном перемещении У-а первым (последним) пересекает границу площади, занимаемой У-ом в состоянии покоя' (например, передний (задний) вагон поезда).

11. Р. А. Будагов. Основной словарный фонд и словарный состав языка. Л., 1952, с. 20.

12. Р. А. Будагов. О предмете языкознания. - Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1972, № 5, с. 408 и сл.

13. См., например, Р. Мразек. Синтаксис русского творительного. Praha, 1964.

14. А. П. Евгеньева. О некоторых особенностях лексической синонимии русского языка. - Лексическая синонимия. Л., 1967, с. 79.

15. Ср. понятие полурелевантного семантического признака у Н. И. Толстого: Н. И. Толстой. Некоторые проблемы сравнительной славянской семасиологии. - Славянское языкознание. VI Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. "Наука", М., 1968.

16. Л. В. Щерба. Указ, соч., с. 86.

17. Этим, видимо, объясняется разнобой в лексикографической трактовке однотипных явлений, характерный для толковых словарей. У глаголов ездить и считать, например, Малый академический словарь выделяет в качестве разных значений 'выполнять некое действие' (актуальное) и 'уметь выполнять некое действие' (потенциальное), ср. Вчера он ездил на лошади часа два и Он хорошо ездит верхом. У глагола говорить (по-французски) в аналогичных случаях усматриваются оттенки значений, а у глагола играть (ср. Когда я вошел, она играла на рояле и Вы играете на рояле?) не выделяется даже оттенков.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".

Hosted by uCoz