Бондарко - Языкознание и технический прогресс

Л. В. Бондарко

ЯЗЫКОЗНАНИЕ И ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС

(Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - Т. XXXII. Вып. 3. - М., 1973. - С. 255-260)

Обсуждение общих вопросов, связанных с предметом научного исследования, с его методами и результатами, бесспорно, полезно для самого широкого круга специалистов. Статья Р. А. Будагова поэтому представляет интерес для многих лингвистов, так как в ней затронуты очень важные вопросы: это и проблема точности лингвистического описания, и вопрос о том, какой же наукой должна быть лингвистика -"гуманитарной" или "физико-математической", и вопрос о применимости метода моделирования в лингвистических исследованиях, и многие другие. Уже само название статьи способно вызвать бесконечный поток ответов: ведь несмотря на то, что предметом изучения для любого исследователя-лингвиста является язык, - одного стандартного понимания целей и смысла этого изучения нет. Такое положение, видимо, нужно признать вполне естественным и со специально-лингвистической, и с философской, и, наконец, с чисто практической точки зрения: чем более разнообразны задачи, ставящиеся и решаемые при изучении языка, тем больше мы узнаем о самом языке - рассматриваем ли мы его как специфическую систему знаков [1], используемых людьми для коммуникации и выражения "мыслей и чувств" (стр. 402), считаем ли мы язык продуктом и средством развития мышления человека, говорим ли мы о современном состоянии языка или о тех процессах, которые характеризуют его развитие. Излишне напоминать, что продуктивность и значение того или иного научного направления определяется не тем, что говорят о своих задачах представители каждого из направлений, а тем, как они решают эти задачи и какова роль этих решений для дальнейшего научного процесса.

Не касаясь всех вопросов, затронутых в статье Р. А. Будагова, я хотела бы высказать некоторые соображения относительно роли научно-технического прогресса в судьбе языкознания и относительно того места, которое языкознание должно занимать в общем научно-техническом прогрессе.

Конкретные примеры изучения свойств звуковых, единиц языка, их связей с функциональными единицами, показывают, что "технизация" языкознания не только не наносит ему урона, обедняя содержательную сторону науки о языке, но наоборот, более ярко противопоставляет действительно объективные свойства языковых явлений тем свойствам, которые приписываются этим явлениям лингвистами при сугубо теоретическом подходе.

В связи с общим научно-техническим прогрессом в сороковых годах двадцатого века возникла проблема автоматического распознавания речи [2]. Первый этап истории этой проблемы (а история эта продолжается и до настоящего времени) характеризовался сугубо технической направленностью соответствующих разработок: специалисты в области акустики, теории связи и кибернетики считали, что нет ничего проще, чем преобразовать последовательность акустических явлений, характеризующих звучащую речь, в последовательность фонемных символов: предполагалось, что и человек, пользующийся речью, оперирует очень простыми признаками, позволяющими ему опознавать звуки речи. Однако первые же попытки "обучить" машину распознавать даже изолированно произносимые слова показали, что вариативность акустических характеристик одного и того же высказывания слишком велика, чтобы можно было ее игнорировать. Трудности сегментации речевого потока на отрезки, соответствующие фонемам, трудности выявления наиболее существенных и устойчивых характеристик звуковых единиц привели исследователей к мысли о необходимости изучения тех механизмов преобразования акустических сигналов, которые позволяют человеку столь эффективно использовать звучащую речь [3]. Для лингвистики это имело очень существенное значение, так как в связи с конкретной практической задачей возникла необходимость дать точные, строго формализованные определения тех признаков звуковых единиц, которые являются релевантными для каждого конкретного языка. При этом оказалось, что традиционные фонетические определения, много десятков лет удовлетворявшие лингвистов при построении самых разнообразных теорий языка, с практической точки зрения неприменимы: оказалось, что "звук речи" не задан в речевом потоке как некая физическая сущность, а "выводится" из фонемной модели высказывания; оказалось, что лингвистически значимые признаки сегментных звуковых единиц имеют более сложные артикуляционно-акустические корреляты, чем это считалось раньше; оказалось, что распределение артикуляционно-акустических свойств речевого потока не совпадает с распределением лингвистически значимых признаков (так, для русского языка в наиболее общем виде характерно, что признак мягкости - твердости согласного реализуется на соседнем гласном) [4].

Эти сведения об артикуляционных и акустических свойствах речевого потока были получены в результате применения самых совершенных методов экспериментально-фонетического анализа, развитие которых целиком обусловлено успехами и потребностями техники. Неожиданные с лингвистической точки зрения результаты не только заставляли по-новому оценить традиционные теории [5], но и поставили лингвистов перед необходимостью тщательного изучения речевого поведения человека, говорящего на данном языке. Стало ясно, что только такое изучение может раскрыть действительные механизмы перехода от физических (артикуляционно-акустических) к функциональным единицам языка.

Так сугубо практическая "машинная" проблема не только обеспечила лингвистам-фонетистам мощную исследовательскую базу, но и поставила целый ряд принципиально новых вопросов, а также дала возможность объективной проверки лингвистических гипотез и теорий.

Соотношение между лингвистически значимыми, релевантными (дифференциальными) признаками фонем и их физическими (артикуляционно-акустическими) характеристиками - один из важнейших теоретических вопросов языкознания: от того, признается или не признается в данной теории роль материального "субстрата" в формировании фонологической системы, во многом зависит и объяснительная сила соответствующей теории. Классическое положение о том, что релевантными признаками фонемы являются те ее артикуляционно-акустические признаки, которые служат для различения значимых единиц, приводит к противоречию между материальным характером фонетического признака и функциональным характером лингвистического релевантного признака [6]. Для многих лингвистов это противоречие является аргументом против коррелированности фонетического и фонологического описания.

Исследование в области автоматического распознавания речи, техническая направленность которых первоначально никем не ставилась под сомнение, тем не менее вызвали к жизни целую серию работ, связанных именно с физической реализацией дифференциальных признаков фонем: первая работа с изложением принципов дихотомической теории дифференциальных признаков фонем была непосредственно связана с практическими нуждами автоматического распознавания речи [7]. Именно в этой работе (и в ряде последующих) вопрос решался в таком прямолинейном плане: каждому лингвистически значимому признаку фонемы может быть найдено соответствие в акустико-артикуляционной картине того сегмента речевой цепи, который представляет данную фонему. Кроме того заблуждения, что эти сегменты отделены друг от друга в речевой цепи, авторам этой теории было свойственно рассматривать в качестве физических коррелятов дифференциальных признаков фонем соответствующие характеристики основных аллофонов фонем. Поэтому не удивительно, что применительно к более широкому материалу их рекомендации оказались несостоятельными: гласный [а], например, только в соседстве с твердыми согласными является действительно компактным, т. е. таким звуком, основные частотные характеристики которого сосредоточены в центральной части спектра; в соседстве с мягкими согласными физически компактность гласного [а] может быть никак не выражена - ни артикуляторно, ни акустически. Признак "компактность", таким образом, не является признаком фонетическим, акустическое название здесь является такой же условностью, как и любое другое. Факты такого рода обнаруживаются с полной ясностью именно тогда, когда мы пытаемся дать формализованное определение какого-либо явления. Так, при попытке дать строгое - полное и объективное - описание характера противопоставления русских согласных по признаку "твердость - мягкость" оказалось, что фонетически (артикуляционно-акустически) это противопоставление может реализоваться самым различным образом: и в виде аффрикатизации мягкого взрывного, и в результате появления определенных областей усиления энергии в спектре твердых и мягких согласных, и путем полной перестройки спектра, и, наконец, как уже говорилось выше, в виде специфических характеристик соседнего гласного. Таким образом, именно "машинный" подход показал, что в языке нет прямого перехода от физических характеристик к характеристикам; функциональным: название противопоставления ("мягкость - твердость") является таким же условным, как и определение гласного [а] как компактного: и в том и другом случае мы называем различительный признак именем одного из возможных фонетических коррелятов. Функциональность этого признака приводит к тому, что фонетическая вариативность его без специального исследования вообще не обнаруживается. "Машинный" же подход помогает лингвистам особенно ясно представить широкие пределы этой фонетической вариативности.

Нужно, однако, заметить, что многим лингвистам, не имевшим дела с таким техническим подходом, наиболее привлекательным и доказательным в дихотомической теории дифференциальных признаков казалось именно привлечение акустических данных [8]; выраженные в герцах, миллисекундах и децибеллах фонетические свойства звуков показались такими строгими и стройными, что многие до сих пор ошибочно считают основанием, фундаментом этой теории принципиальное предпочтение, отдаваемое акустическим характеристикам.

Как это ни парадоксально, именно стремление к формальному определению физических коррелятов дифференциальных признаков фонем, необходимое для составления программы автоматического (машинного) распознавания речи, выявило недопустимость отождествления дифференциального признака с одним из возможных его акустических коррелятов.. Другой пример касается теории пограничных сигналов применительно к русскому языку. Известно, что Н. С. Трубецкой, говоря о делимитативной функции фонемы, подчеркивал факультативность, необязательность ее в ряде языков - в том числе и в русском. Однако в собственно лингвистических работах, посвященных этому вопросу, мы встречаем утверждение об обязательности разграничительной функции фонемы, основанное на убеждении в том, что всякое различие в значении неминуемо должно вызвать и различие в звуковом оформлении: если "к Оле" ≠ "Коле", то и на звуковом уровне это должны быть разные явления. Это мнение породило и теорию "диэремы" как обязательного разграничительного сигнала, реализующегося как на границах слов, так и на границах морфем. Были даже составлены подробные перечни тех фонетических особенностей, которые характеризуют сочетания звуков на стыке слов или морфем в отличие от сочетаний тех же звуков внутри слова.

Эти постулируемые лингвистами различия определялись предположением, что стык (граница) между словами ослабляет взаимовлияние соседних звуков или даже вовсе устраняет его - аналогично тому, как если бы между словами была бы пауза: кажется, например, очевидным, что гласный [а], начинающий слово, в сочетании со словом, кончающимся мягким согласным ("мощь атома") меньше зависит от мягкости этого-согласного, чем в том случае, когда между ними не проходит граница ("пощада"). Лингвистически эта возможность различения фонетических процессов, происходящих на стыках слов (или морфем) и внутри слов (или морфем) кажется настолько привлекательной, что первоначальная идея Н. С. Трубецкого о факультативности делимитативной функции звуковых характеристик оказалась вовсе забытой. Роль морфемного шва в формировании фонетического облика слов признается решающей довольно многими.

Нужно, однако, подчеркнуть, что проверка этих положений с точки зрения чисто практических потребностей автоматического членения потока речи на значимые единицы - слова или морфемы - вносит существенные изменения в эти априорные теоретические представления. Попытка выявить объективные различия между фонетическими явлениями внутри морфем и на стыках морфем и описать эти различия формализованно (т. е. так, чтобы на основе данных определений мы могли бы судить о том, имеем ли мы дело с морфемным стыком или сочетанием внутри морфемы, не прибегая ни к каким другим критериям кроме фонетических характеристик данного сочетания) не дала положительных результатов: оказалось, во-первых, что люди, обладающие вполне литературным произношением, не сохраняют в своей речи предполагаемых различий, если перед ними не ставится специально такая задача; во-вторых, даже в тех редких случаях, когда взаимовлияния звуков на стыке слов все же ослаблены, для слушающих (воспринимающих) данное высказывание лиц в этих особенностях нет никакой полезной информации о месте границы. Задача, поставленная в сугубо практическом плане, - как научить "машину" членить высказывание на слова на основании фонетической информации - привела к необходимости пересмотреть еще раз и теоретические основания, поддерживающие гипотезу об обязательной выраженности морфологических границ звуковыми средствами. Нет нужды говорить о том, какое значение имеет этот вопрос для дальнейшей разработки сложной и важной проблемы причин фонетических изменений и их связи с изменениями более высоких уровней языковой системы.

Количество примеров, демонстрирующих абсолютно положительную роль формализации описания для уточнения лингвистических представлений, чрезвычайно велико. Поэтому мне так трудно согласиться с Р. А. Будаговым в том, что стремление к формализованному описанию неизбежно приводит к искажению природы изучаемого объекта (стр. 409).

Потребность в формализованном описании тех или иных явлений языка выступает очень часто именно при "машинном" подходе к этим явлениям. В связи с этим уместно вспомнить высказывание Л. Р. Зиндера о роли такого подхода: "Можно сказать, что машина - это идеальный ученик, который никогда не перепутает правил, если они сообщены ему в строгой последовательности..." [9]. Дело лингвиста - дать эти правила и определить их последовательность. В этом отношении значение моделирования языкового поведения человека едва ли может быть подвергнуто сомнению. Моделирование же, в свою очередь, обязательно связано с формализацией определений.

В связи с этим мне хотелось бы обратить особое внимание на то место в статье Р. А. Будагова, где доказывается несовместимость формализации определений с построением содержательной теории языка. Так, определение слова как цепочки букв между двумя пробелами или знаками препинания, используемое в практических работах по машинному переводу, кажется Р. А. Будагову "теоретически беззаботным", "глазным" (стр. 407), а не содержательным. Однако практическая пригодность такого определения доказывается не только тем, что оно позволяет совершать ряд автоматических операций под текстом с целью его лингвистического анализа, но и тем, что сам Р. А. Будагов использует именно это определение, когда "считает" число слов в русском, французском, английском и немецком языках, используемых для передачи понятия "железная дорога". Как иначе можно определить, что во французском языке выражение "chemin de fer" содержит три слова? Относится ли определение слова, данное самим Р. А. Будаговым ("слово - важнейшая лингвистическая единица, обозначающая явления действительности и психической жизни человека и обычно одинаково понимаемая коллективом людей, исторически между собой связанных и говорящих на одном языке" - стр. 407) к элементу "de"? А если да, то почему этому же определению не соответствует окончание -ая из слова "железная", которое в такой же мере удовлетворяет (и не удовлетворяет) ему, как и французское "de"?

Можно не сомневаться в том, что лингвисты, пользующиеся "глазным" определением слова, знают о тех его свойствах, которые перечислены в "содержательном" определении Р. А. Будагова. Необходимость использовать более простое, "глазное" определение диктуется, как мно кажется, тем, что пробелы или знаки препинания между словами не только являются формальными признаками границ слов, но и в определенной мере есть результат тех процессов формализации языковых единиц, которые (процессы) и обеспечили оптимальный способ изображения этих единиц на письме.

Таким образом, роль научно-технического прогресса в судьбе языкознания очень велика: он не только дает нам самые совершенные способы исследования звуковой материи языка, но и ставит перед лингвистами принципиально новые теоретические вопросы, заставляет по-новому оценить старые теории и в ряде случаев позволяет объективно оценить истинность лингвистических построений. С другой стороны, собственно лингвистические исследования все больше и больше интересуют специалистов самых разных областей изучения речи - это, бесспорно, является свидетельством полезной "отдачи" языкознания, его значительного и важного места в общем научно-техническом прогрессе. Хотя приведенные мною примеры относятся лишь к области изучения звуковых средств языка, бесспорно, что и в других областях языкознания прикладная, техническая сторона дела есть не только свидетельство практической пригодности сведений о языке, но и критерий точности и объективности лингвистических описаний. Именно "технизация" методов исследования сделала возможным такие работы как статистическое исследование разных уровней языка, экспериментальные исследования процессов восприятия и порождения речи, привлечение вычислительной техники для описания самых разных уровней - от распределения в языке различных типов слогов до создания словарей писателей, ученых, общественных деятелей. Работы такого рода направлены именно на обогащение содержательной стороны языкознания, ибо они позволяют вскрыть закономерности, недоступные лингвисту, пользующемуся только методами "гуманитарного" описания. Лингвистика стоит на пути сближения с точными науками - это, конечно, касается именно ее методов и требований к формулируемым определениям - и едва ли имеет смысл противопоставлять неизбежность формализации лингвистических описаний их содержательности и адекватности исследуемым явлениям.

Литература

1. Заметим при этом, что понятие "знак" имеет, конечно, более широкое значение, чем об этом можно судить по высказываниям Р. А. Будагова и приводимым им цитатам других авторов. Непонятно также, почему рассмотрение языка как знаковой системы приравнивается к пониманию языка "как системы чисто технических знаков" (стр. 402).

2. Задачей автоматического распознавания речи является не только использование речевых команд для управления различными устройствами (приборами, станками), но и автоматическое преобразование звучащего текста в печатный, ввод и преобразование в ЭВМ информации, получаемой из речевых высказываний, общение человека с автоматическими устройствами при помощи звучащей речи.

3. Литература по этому вопросу почти необозрима. Укажу только несколько работ, представляющих самые разные отечественные и зарубежные направления: Сапожков М. А. Речевой сигнал в кибернетике и связи. М., 1963; Чистович Л. А., Кожевников В. А. Восприятие речи. - В сб. "Вопросы теории и методов исследования восприятия речевых сигналов", Л., 1969; "Исследование речи". - Труды Хаскинской лаборатории, перев. с англ., Новосибирск, 1967; Фант Г. Анализ и синтез речи, перев. с англ., Новосибирск, 1970 и т. д.

4. Обо всем этом также написано огромное число работ и у нас, и за рубежом.

5. Характерно, что дихотомическая теория дифференциальных признаков фонем, лингвистическим основанием которой послужили фонетические представления Пражского лингвистического кружка, наиболее серьезной критике подверглась именно со стороны представителей "практического" направления, которые в ряде экспериментальных работ показали необходимость уточнения и углубления лингвистических представлений о соотношении языковых и звуковых единиц (см. Фант Г. Указ. соч.).

6. "Элементы, наблюдаемые в физической плоскости, выдаются за элементы функциональной плоскости (т. е. пучки РП). Тем самым функциональной плоскости, приписывается физическая реальность, а физической реальности - структура функциональной плоскости". - См. Воронкова Г. В., Стеблин-Каменский М. И. Фонема - пучок РП? - "Вопр. языкознания", № 6, 1970.

7. Jakobson R., Fant G., Halle M. Preliminaries to speech analyses: The distinctive features and their correlates. Acoust. Lab. M.J.J. Techn. Rep., № 13, 1952.

8. "В основе дихотомической классификации лежат акустические различия; большей частью им соответствуют различия артикуляционные. Но именно акустические данные оправдывают все построение... Все дихотомические признаки, описанные выше, отражаются на спектрограмме". См. Панов М. В. Русская фонетика. М., 1967, стр. 134.

9. 3индер Л. Р. О новом в языковедении. "Вопр. языкознания", № 3, 1966.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".