Будаев, Чудинов - Современная политическая лингвистика

Э. В. Будаев, А. П. Чудинов

СОВРЕМЕННАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

(Екатеринбург, 2006)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данное пособие предназначено для студентов высших учебных заведений, которые овладевают гуманитарными специальностями, в той или иной степени связанными с изучением взаимоотношений языка и общества. К числу этих специальностей относятся "Филология", "Лингвистика и межкультурная коммуникация", "Политология", "Социология", "Рекламная деятельность", "Связи с общественностью", "Государственное и муниципальное управление", "Журналистика".

Основная задача учебного пособия состоит в ознакомлении студентов с историей возникновения, идеями, методами и ведущими направлениями зарубежной политической лингвистики - новой, активно развивающейся гуманитарной науки, которая занимается изучением использования ресурсов языка как средства борьбы за политическую власть и манипуляции общественным сознанием. В связи с этим в пособии выделены основные положения политической лингвистики, рассмотрена история ее возникновения и развития, охарактеризованы методы и ведущие направления в зарубежных исследованиях политической коммуникации.

Изучение политической лингвистики важно для студентов, поскольку будет способствовать лучшему пониманию, анализу и продуцированию (в том числе в процессе перевода на другие языки) соответствующих текстов. Одновременно изучение политической лингвистики поможет студентам лучше понимать происходящие в современном мире политические процессы, научиться видеть подлинный смысл выступлений политических лидеров и используемые ими способы манипуляции общественным сознанием.

Отличительной чертой данного пособия является обширный раздел "Антология", в котором представлены переводы на русский язык трудов ведущих зарубежных специалистов из Соединенных Штатов Америки (Дж. Лакофф, В. Бенуа, Р. Андерсен), Центральной и Западной Европы (Д. Бэнкс, Р. Водак, П. Друлак, А. Мусолфф) и других мегарегионов (Л. Ви, Н. Клочко, Э. Лассан, Н. Чабан).

Авторы выражают искреннюю признательность рецензентам данного пособия - доктору филологических наук, профессору Владимиру Ильичу Карасику и доктору филологических наук, профессору Наталье Борисовне Руженцевой, ценные советы которых оказались очень важны при доработке книги.

Особая благодарность адресована нашим зарубежным консультантам. Мы признательны профессору Миссурийского университета Вильяму Бенуа за его ценные консультации по истории и современному состоянию американских исследований по политической лингвистике. Для нас было очень интересно творческое общение с европейскими специалистами по политической метафорике, особенно с профессором Петром Друлаком из Пражского института международных отношений (Чехия) и профессором Андреасом Мусолффом из Даремского университета (Великобритания). Искренне благодарим Р. Андерсона, Р. Водак, Р. Бэнкса, Э. Лассан, Н. Клочко, Н. Чабан и других зарубежных авторов, представивших свои материалы для публикации в данной книге.

Абсолютное большинство исследований, которые включены в данную книгу, впервые переведены на русский язык. Поэтому заслуживают глубокой признательности переводчики О.А. Ворожцова, А.Б. Зайцева, С.Л. Кушнерук, Ю.А. Ольховикова, А.А. Прокопьева, О.А. Солопова, А.М. Стрельников, С.С. Чащина, Т.А. Шабанова.

ВВЕДЕНИЕ

Интенсивное развитие политических технологий, возрастающая роль средств массовой информации, все большая театрализация политической деятельности способствуют повышению внимания общества к теории и практике политической коммуникации. В связи с этим в России и за ее рубежами стремительно растет количество публикаций, посвященных политической лингвистике.

Появление все новых и новых исследований в сфере политической лингвистики, обращение исследователей ко все новым и новым аспектам изучения политического языка - все это требует всестороннего осмысления истории названного научного направления, его современного состояния, закономерностей эволюции и взаимодействия с другими научными направлениями.

Следует отметить, что отдельные аспекты рассматриваемой в настоящем учебном пособии проблемы уже привлекали внимание специалистов. Вопрос о возникновении, историческом развитии и современном состоянии политической лингвистики в той или иной мере рассматривался в учебниках и учебных пособиях А.Н. Баранова "Введение в прикладную лингвистику" (2001), М.В. Гаврилововой "Критический дискурс-анализ в современной зарубежной лингвистике" (2003), А.А. Романова "Политическая лингвистика. Функциональный подход" (2002), И.В. Вольфсона "Язык политики. Политика языка" (2003), А.П. Чудинова "Политическая лингвистика" (2003, 2006), в монографиях Н.А. Купиной (1995), Е.И. Шейгал (2000), в двух выпусках коллективной монографии "Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов" (1998, 2000), в статьях В.Н. Базылева (2005), В.З. Демьянкова (2002, 2003), П.Б. Паршина (1999, 2001, 2003), Н.М. Мухарямова и Л.М. Мухарямовой (2002), Т.Г. Скребцовой (2004, 2005) и др.

За рубежом монографии и учебные пособия по политической коммуникации получили широкое распространение с 70-х гг. прошлого века. Среди них "Введение в анализ политических текстов" Р. Бахема (1979), "Язык в политике. Введение в прагматику и семантику политического языка" В. Дикманна (1975), "Политический язык" М. Эдельмана (1977), "Язык политики" М. Гайса (1987), "Политическая коммуникация: Риторика, правительство и граждане" Д.Ф. Хана (1988), "Язык и политическое понимание" М. Шапиро (1981) и др. Среди последних работ выделяется книга П. Чилтона "Анализ политического дискурса" (2004) и учебник Н. Фэрклау "Анализ дискурса" (2003). К сожалению, большинство из названных книг пока не опубликовано на русском языке.

В настоящем учебном пособии предпринята попытка своего рода обобщения и классификации современных исследований в области политической лингвистики, созданных за пределами России. Такого рода ограничение объясняется тем, что нашим студентам особенно важно ознакомление с зарубежным опытом, с идеями и методами специалистов из государств с развитыми демократическими традициями.

Уже предварительные наблюдения позволили обнаружить, что абсолютное большинство современных исследований по политической лингвистике создано в трех мегарегионах - в Северной Америке, в Центральной и Западной Европе и в постсоветских государствах. Вполне закономерно, что национальность и место проживания ученого далеко не всегда предопределяют его принадлежность к тому или иному направлению в исследовании политической метафоры. Например, можно обнаружить, что концепции некоторых европейских ученых ближе к взглядам американских специалистов, чем к типично европейским представлениям. Отметим также стремление специалистов, работающих в различных регионах, к взаимному согласованию своих концепций. Показательным примером в этом отношении служит исследовательский проект по решению вопроса о соотношении лингвистической и концептуальной метафоры, получивший название "Pragglejaz" по первым буквам имен десяти ведущих специалистов по метафоре из США, Гонконга и стран Европы (P. Crisp, R. Gibbs, A. Cienki, G. Steen, G. Low, L. Cameron, E. Semino, J. Grady, A. Deignan, Z. Kovecses).

Вместе с тем существуют определенные основания для выделения североамериканского, европейского и российского (восточноевропейского, постсоветского) направлений в исследовании политической метафоры. Поэтому в процессе изучения учитывались не только собственно лингвистические характеристики соответствующих публикаций, но и их принадлежность к одному из названных мегарегиональных направлений.

При последовательном изучении современных публикаций по проблемам политической коммуникации обнаруживаются следующие различия, способные служить основанием для классификации исследований.

1. Методы исследования. С точки зрения методологии наиболее последовательно разграничиваются работы, выполненные в рамках когнитивного и традиционного (риторического, семантико-стилистического) методов. В первом случае политическая коммуникация анализируется как ментальный, а во втором - как языковой феномен. Вместе с тем существуют исследования, авторы которых, не опасаясь обвинений в эклектике, пытаются совместить названные методы. Значительно более естественным представляется совмещение методов, ориентированных на различные аспекты исследования, например, совмещение когнитивного метода с критическим анализом дискурса или контент-анализом.

2. Национальный дискурс. В большинстве исследований рассматриваются политические метафоры, относящиеся только к какому-то одному национальному дискурсу (американскому, немецкому, российскому и др.). Однако есть существуют публикации, в которых сопоставляются политические метафоры, характерные для межнациональных объединений: так, в исследовании Н.Н. Клочко, представленном в антологии, продемонстрировано, что народы бывшей Австро-Венгерской империи до настоящего времени ощущают определенную близость, которая в ряде случае выражается и в однотипных метафорах. В публикациях целого ряда исследователей рассматривается межнациональная метафора "Общеевропейский дом" (Болотова, Цинкен, 2001; Клочко, 2006, Bachem, Battke, 1991; Musolff, 2000, 2004; Schäffner, 1993 и др.). Особую группу составляют исследования, посвященные сопоставлению метафорических картин мира, существующих в сознании различных народов.

Для исследования небезразлична и "точка зрения" на политическую метафору: в одних случаях автор изучает политическую метафорику своей родной страны, а в других - обращается к исследованию политической коммуникации зарубежных государств.

3. Дискурсивные варианты использования политического языка. В подобных исследованиях, рассматриваются дискурсы отдельных политических событий и ситуаций (война, выборы, скандал, коррупция и др.), дискурсы отдельных политических партий и движений (правые, левые, экологисты, антиглобалисты, националисты, коммунисты и др.) или отдельных политических лидеров.

4. Источники исследований политического языка. Чаще всего это политический медиадискурс (в том числе пресса, радио, телевидение) и собственно политический (институциональный) дискурс (листовки, парламентские дебаты, выступления на митингах, документы политических партий и др.) в их многообразных разновидностях и пересечениях. Также встречаются тексты, совмещающие в себе признаки политического дискурса с характерными чертами художественного, бытового или научного дискурса.

5. Темпоральная и динамическая характеристика исследований. Существуют публикации, авторы которых стремятся охарактеризовать исторические закономерности развития политической коммуникации на протяжении многих десятилетий, веков и даже тысячелетий, тогда как большинство современных авторов обращаются лишь к материалам последних лет.

Композиция настоящего учебного пособия определяется стремлением авторов, обратившись сначала к истокам современной политической лингвистики, последовательно рассмотреть все названные выше существенные признаки соответствующих исследований, выделив на этой основе ведущие принципы и закономерности современной политической коммуникации. Представленные в заключительном разделе публикации ведущих зарубежных специалистов помогут студентам лучше понять методологию зарубежных исследований политического дискурса.

РАЗДЕЛ 1

СТАНОВЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
И ЕЕ ПРОБЛЕМАТИКА

1.1. Возникновение и основные этапы развития
политической лингвистики

Истоки современной политической лингвистики можно обнаружить уже в античной риторике: проблемами политического красноречия активно занимались уже в Древней Греции и Риме, однако эта традиция оказалась прерванной на много столетий, когда на смену античным демократиям пришли феодальные монархии. Изучение политической коммуникации оказывается социально востребованным прежде всего в демократическом обществе, а поэтому соответствующие исследования вновь появились лишь вместе с развитием демократии в Западной Европе и Северной Америке. Рассмотрим основные этапы в истории изучения политической коммуникации.

1. Исследования политической коммуникации в рамках традиционной риторики и стилистики. Первоначально (то есть еще до возникновения политической лингвистики как особого научного направления) публикации по проблемам политической коммуникации воспринимались как разновидность стилистических или риторических исследований. Соответствующие публикации носили преимущественно "рецептурный", восхваляющий или критический (дискредитирующий) характер. В публикациях первого типа авторы стремились показать своим читателям, каким образом можно добиться успеха в публичных выступлениях или иной публичной речевой деятельности, в том числе в политической сфере. В подобных изданиях рассмотрено множество конкретных выступлений и публикаций, а также предложены достаточно эффективные рекомендации.

В публикациях второго типа основное внимание уделялось детальному описанию достоинств и - в меньшей степени - недостатков в речевой деятельности конкретных политических деятелей. Особенно активно изучались разнообразные аспекты риторического мастерства политических лидеров. Причины убедительности президентских выступлений искали в фонетических и ритмических особенностях, остроумии, задушевности, открытости, простоте, образности и иных качествах речи.

В работах критической направленности основное внимание традиционно уделялось "разоблачению" недобросовестных уловок политических противников, а также их косноязычию, малообразованности и речевой небрежности. Значительное число критических публикаций было посвящено "порче" родного языка, среди причин которой обычно назывались те или иные политические события, а также общее падение нравов, утрата духовных основ и уважения к национальным традициям.

2. Возникновение и становление политической лингвистики (двадцатые - пятидесятые годы ХХ века). История возникновения и становления любой научной дисциплины неразрывно связана с историей общества, и политическая лингвистика не стала исключением. В череде событий XX в. точкой отсчета для становления политической лингвистики стала первая мировая война, которая привела к невиданным человеческим потерям и кардинальному изменению мироощущения человечества. В новых условиях необходимость изучения политической коммуникации и ее взаимосвязи с общественно-политическими процессами становилась все более очевидной. После опыта беспрецедентного пропагандистского противостояния воюющих стран, знание о механизмах манипуляции общественным мнением приобретает высокую научную и гуманитарную ценность. Поэтому неудивительно, что после войны внимание исследователей языка политики было направлено на изучение способов формирования общественного мнения, эффективности политической агитации и военной пропаганды.

Наиболее значимые работы этого периода связаны с деятельностью Уолтера Липпманна, Пола Лазарсфельда, Гарольда Лассвелла.

У. Липпманн в период первой мировой войны писал пропагандистские листовки для армии союзников во Франции, после войны занялся изучением вопросов пропаганды и агитации, служил советником у двенадцати президентов США. В современной политической лингвистике используется предложенное У. Липпманном понятие "процесса установки повестки дня" (agenda-setting process), то есть высвечивания в политической коммуникации одних вопросов и замалчивания других. Таким образом, ученый разграничил реальную актуальность той или иной проблемы и ее "важность" в восприятии общества.

Также У. Липпманну принадлежит первенство в применении контент-анализа в качестве метода для исследования общественных представлений о политической картине мира. В частности, в 1920 г. У. Липпманн опубликовал исследование корпуса текстов газеты "The New York Times", которые были посвящены Октябрьской революции 1917 г. Как показал У. Липпманн, среднему американцу невозможно было составить сколько-нибудь объективного мнения о происходящих в мире событиях ввиду антибольшивистской предвзятости анализируемых текстов.

Другим значимым предшественником политической лингвистики был Пол Лазарсфельд, активно занимавшийся изучением пропаганды в Колумбийском университете. В 1937 г. он руководил исследовательским проектом по воздействию информации радиовещания на американскую аудиторию. Впоследствии этот проект вылился в создание "Бюро прикладных социальных исследований" - единственного основанного на базе университета исследовательского института того времени, который занимался вопросами политической и массовой коммуникации. Вместе со своим коллегой Р. Мертоном П. Лазарсфельд разработал метод опроса фокус группы [1], который применялся для сбора данных об отношении рядовых американцев к правительственным призывам по радио разводить "огороды победы" [2] или приобретать облигации военных займов. Примечательно, что эти правительственные программы разрабатывались и анализировались как самим П. Лазарсфельдом, так и другими исследователями (в том числе Гарольдом Лассвеллом).

П. Лазарсфельду принадлежит первенство в применении контент-анализа к исследованию зависимости электорального поведения от предвыборной агитации в СМИ. Наибольшую известность получило его исследование, проведенное в округе Эри (штат Огайо). В течение полугода вплоть до президентских выборов 1940 г. П. Лазарсфельд и его коллеги проводили опрос фокус-группы в 600 человек с целью выявить эффективность агитационного воздействия политических текстов СМИ на американских граждан. К удивлению исследователей, только 54 участника эксперимента поменяли за полгода свои предпочтения в пользу другого кандидата в президенты, и еще меньшее количество респондентов сделало это под прямым воздействием газет, журналов и радиопередач. Этот эксперимент заставил засомневаться в доселе принимаемом как само собой разумеющееся положении о тотальном характере воздействия СМИ на избирателя.

Впоследствии П. Лазарсфельд и другие исследователи разработали модель двухуровневой коммуникации, согласно которой в любом обществе существуют восприимчивые к воздействию политической пропаганды "лидеры общественного мнения" (opinion leaders), распространяющие политическую информацию по каналам межличностного общения. Методика П. Лазарсфельда получила значительное распространение и применяется вплоть до настоящего времени. Хотя исследователи указывали на недооценку пропагандистской роли СМИ, разработки П. Лазарсфельда инициировали интерес к исследованию дополнительных факторов коммуникационного воздействия на избирателя.

Среди предшественников современной политической лингвистики называют также Гарольда Лассвелла, которому принадлежит заслуга значительного развития методики контент-анализа и ее эффективного применения к изучению языка политики. С помощью контент-анализа Г. Лассвеллу удалось продемонстрировать связь между стилем политического языка и политическим режимом, в котором этот язык используется. По мнению исследователя, дискурс политиков-демократов очень близок дискурсу избирателей, к которым они обращаются, в то время как недемократические элиты стремятся к превосходству и дистанцированию от рядовых членов общества, что неизбежно находит отражение в стилистических особенностях политического языка власти. Языковые инновации предшествуют общественным преобразованиям, поэтому изменения в стиле политического языка служат индикатором приближающейся демократизации общества или кризиса демократии.

Продемонстрированный Г. Лассвеллом исследовательский потенциал методов квантитативной семантики получил значительное распространение. Так, в 40-е гг. XX в. Г. Лассвелл, Н. Лейтес, С. Якобсон и другие исследователи выявляли различные взаимозависимости между семантикой языковых единиц и политическими процессами на основе анализа советских лозунгов, языка Интернационала, текстов фашистской пропаганды.

В этот период появляется дополнительный импульс к осмыслению роли языка в политике, связанный с практикой тоталитаризма и новой, еще более разрушительной мировой войной. Рассматривая этот этап развития политической лингвистики, историки науки называют, помимо специалистов по коммуникации, английского писателя Джорджа Оруэлла и немецкого литературоведа Виктора Клемперера, обратившихся к критическому изучению тоталитарного дискурса.

Первый из них написал в 1948 г. роман-антиутопию "1984", в котором были описаны принцип "двоемыслия" (doublethink) и словарь "новояза" (newspeak), то есть на конкретных примерах были охарактеризованы способы речевого манипулирования человеческим сознанием в целях завоевания и удержания политической власти в тоталитарном государстве. Джордж Оруэлл наглядно показал, каким образом при помощи языка можно заставить человека поверить лжи и считать ее подлинной правдой, как именно можно положить в основу государственной идеологии оксюморонные лозунги "Война - это мир", "Свобода - это рабство" и "Незнание - это сила". Пророческий дар Дж. Оруэлла постоянно отмечают современные специалисты по политической пропаганде: иногда кажется, что именно по рецептам "новояза" советские войска в Афганистане решили называть ограниченным контингентом, а саму эту войну - интернациональной помощью. Аналогичные приемы использовали и американские лидеры, которые называли свои военные действия против Югославии и Ирака "борьбой за установление демократии".

Описанный Джорджем Оруэллом "новояз" был плодом его фантазии, предположением о том, к чему может привести развитие тоталитарных идей в Великобритании. Немецкий филолог Виктор Клемперер подробно охарактеризовал "новояз", за которым он имел несчастье наблюдать 12 лет. Его книга "LTI. Notizbuch eines Philologen" ("LTI. Записная книжка филолога") была посвящена коммуникативной практике германского фашизма, а буквы "LTI" в ее названии обозначают "Язык Третьей империи". Следует отметить, что практика нацистского "новояза" оказалась значительно многообразнее и изощреннее созданной Джорджем Оруэллом теории. Например, оказалось, что вовсе необязательно запрещать то или иное выражение - достаточно взять его в кавычки. Например, "немецкий поэт" Гейне - это уже совсем не немецкий и не совсем поэт; соответственно написание "выдающийся ученый" Эйнштейн позволяет поставить под сомнение гениальность выдающегося физика. На службу идеям фашизма в гитлеровской Германии были поставлены и многие другие языковые средства: особенно детально Виктор Клемперер описывает символику и метафорику фашистской пропаганды, а также практику запрета на "неугодные" слова и понятия с одновременной пропагандой "новых" слов и идей.

Позднее появилось описание коммунистического новояза и языкового сопротивления ему в Польше, Восточной Германии, Чехии, России и других государствах существовавшего во второй половине прошлого века "социалистического лагеря". Эти исследования позволили обнаружить множество сопоставимых фактов и закономерностей. Вместе с тем обнаруживались и признаки национальных тоталитарных дискурсов: например, в советском политическом дискурсе очень значимыми были политические определения, кардинально преобразующие смысл и эмоциональную окраску слова. Так, в советском новоязе Буржуазный гуманизм или Абстрактный гуманизм - это вовсе не человеколюбие, а негативно оцениваемое проявление слабости, недостаточная жестокость по отношению к политическим противникам, представителям "эксплуататорских классов" и просто сомневающимся. С другой стороны, в качестве Социалистического гуманизма могли быть представлены жестокие действия "против классово чуждых элементов", особенно если эти действия воспринимались как полезные "для трудового народа" в его "классовой борьбе".

Исследования коммуникативной практики тоталитарных режимов продолжаются до настоящего времени. Специалисты выделили характерные черты тоталитарного дискурса, для которого, как правило, свойственны централизация пропагандистской деятельности, претензии на абсолютную истину, идеологизация всех сторон жизни, лозунговость и пристрастие к заклинаниям. Среди признаков тоталитаризма выделяют также ритуальность политической коммуникации, превалирование монолога "вождей" над диалогичными формами коммуникации, пропагандистский триумфализм, резкую дифференциацию СВОИХ и ЧУЖИХ, пропаганду простых и в то же время крайне эффективных путей решения проблем.

3. Политическая лингвистика шестидесятых - восьмидесятых годов ХХ века. На следующем этапе развития политической лингвистики зарубежные специалисты сосредоточили свое внимание на изучении коммуникативной практики в современных западных демократических государствах. Эти исследования показали, что и в условиях "свободы" постоянно используется языковая манипуляция сознанием, но это более изощренная манипуляция.

Новые политические условия привели к изменению методов коммуникативного воздействия, но политика - это всегда борьба за власть, а в этой борьбе победителем обычно становится тот, кто лучше владеет коммуникативным оружием, кто способен создать в сознании адресата необходимую манипулятору картину мира. Например, опытный политик не будет призывать к сокращению социальных программ для малоимущих, он будет говорить только о "снижении налогов". Однако хорошо известно, за счет каких средств обычно финансируется помощь малообеспеченным гражданам. Умелый специалист будет предлагать бороться за социальную справедливость, за "сокращение пропасти между богатыми и бедными", и не всякий избиратель сразу поймет, что это призыв к повышению прямых или косвенных налогов, а платить их приходится не только миллионерам. Точно также опытный политик будет говорить не о сокращении помощи малоимущим, а о важности снижения налогов, однако легко предположить, какие именно статьи бюджета пострадают после сокращения налоговых поступлений.

Подобные факты широко обсуждаются в критической теории Франкфуртской школы, представители которой (Т. Адорно, Г. Маркузе, М. Хоркхаймер) начали изучать формы тоталитаризма, антидемократизма, националистического шовинизма после окончания второй мировой войны. Аналогичные материалы представлены также во многих публикациях англоязычных авторов.

Вполне закономерно, что в эпоху холодной войны особое внимание лингвистов привлекал милитаристский дискурс. На фоне "балансирования между войной и миром" понимание того, как политики убеждают рядовых граждан в необходимости применения ядерной бомбы, получает гуманистический смысл. По аналогии с "новоязом" Дж. Оруэлла (newspeak) в понятийном арсенале лингвистов закрепляется понятие "ньюкспик" (nukespeak) (Chilton, 1982), то есть "ядерный язык", который используют политики для оправдания возможного применения ядерной бомбы, для завуалирования и затемнения катастрофических последствий такого сценария развития событий. С другой стороны, важную роль в развитии политической ситуации играли и метафорические образы, подчеркивающие всю опасность последствий атомной катастрофы ("ядерная зима", "атомный апокалипсис", "поджигатели войны" и др.). Неудивительно, что осознание актуальности задач, стоящих перед исследователями политической коммуникации, становится значимым фактором в становлении политической лингвистики.

Важное место в политической лингвистике рассматриваемого периода занимает французская школа анализа дискурса (Ж. Дюбуа, Ж.-Ж. Куртин, М. Пеше, М. Фуко и др.). П. Серио показывает, что эта школа возникла "как попытка устранить недостатки контент-анализа, применявшегося в то время в гуманитарных науках, особенно в Соединенных Штатах" (Квадратура смысла, 2002, с. 16-17). По мнению французских ученых, американский контент-анализ "предполагает упорядочивание поверхностного разнообразия текстов, открывая тем самым возможность их сравнения и исчисления" (там же, с.17). Соответственно задача исследователя - это обобщение различных способов выражения сходного содержания и статистический анализ полученных результатов. Такой анализ воспринимается французскими специалистами как "совокупность второстепенных технических приемов".

Теоретической основой для французской школы анализа дискурса стали идеи психоанализа, марксизма и структурной лингвистики. Как пишет Патрик Серио, в теории дискурса Мишеля Пеше главенствуют три имени, "объединяемых под шутливым названием "Тройственное согласие", - Карл Маркс, Зигмунд Фрейд и Фердинанд де Соссюр. Предмет исследования во французской школе анализа дискурса - это не отдельный текст, а множество текстов с учетом их исторической, социальной и интеллектуальной направленности, с учетом их взаимосвязей с другими текстами и с учетом институционных рамок, которые накладывают значительные ограничения на акты высказывания. При этом учитывается не только содержание текста, но и интенции автора, не только то, что сказано, но и то, что не сказано. По возможности следует также сопоставить содержимое текста с интрадискурсом автора (другими его высказываниями по соответствующей проблеме) и интердискурсом (высказываниями других лиц по соответствующей проблеме).

Итак, в 60-80-е гг. прошлого века получили распространение исследования политической лексики, теории и практики политической аргументации, политической коммуникации в исторической перспективе, политических метафор и символов. Внимание исследователей привлекали вопросы функционирования политического языка в ситуации предвыборной борьбы, парламентских и президентских дебатах, в партийном дискурсе и др. Все более тонким становится научный аппарат изучения политической коммуникации и все больше факторов учитывается при исследованиит дискурсивной значимости тех или иных высказываний, текстов или корпусов текстов.

Уже в этот период изучение политической коммуникации складывается в относительно самостоятельное направление лингвистических изысканий. В 70-80-х гг. за рубежом регулярно появляются учебники по политической коммуникации и методам ее анализа.

4. Современный этап развития политической лингвистики. Особенно активно зарубежные исследования политической коммуникации развиваются в конце ХХ - начале ХХI вв. Можно выделить следующие признаки современного этапа развития политической лингвистики.

1. Происходит "глобализация" политической лингвистики. Если ранее соответствующие научные исследования проводились, как правило, в Европе или Северной Америке, то в последние годы подобные публикации все чаще появляются в самых различных странах Азии, Африки, Латинской Америки и Океании (соответствующий обзор представлен в заключительном разделе настоящего издания). После падения "железного занавеса" специалисты из постсоветских государств начали все активнее осваивать методологии, методики, эвристики и темы, которые раньше были им недоступны по политическим причинам.

2. Политическая лингвистика, первый этап развития которой характеризовался преимущественным внимание к тоталитарному дискурсу, а второй - к политическому дискурсу западных демократий, все активнее обращается к принципиально новым проблемам современного многополярного мира. Сфера научных интересов новой науки расширяется за счет включения в анализ новых аспектов взаимодействия языка, власти и общества (дискурс терроризма, дискурс "нового мирового порядка", политкорректность, социальная толерантность, социальная коммуникация в традиционном обществе, фундаменталистский дискурс и др.).

3. На современном этапе развития науки становится все более ясным, что политическая лингвистика, которую раньше объединял лишь материал для исследования (политическая коммуникация, "язык власти") становится самостоятельным научным направлением со своими традициями и методиками, со своими авторитетами и научными школами. В этот период получает широкое распространение и признание название дисциплины (political linguistics, Politolinguistik), проводятся специальные научные конференции, публикуются многочисленные сборники исследований соответствующей тематики. Политическая лингвистика активно вбирает в себя эвристики дискурс-анализа и когнитивной методологии,

Более детальный обзор ведущих направлений современной политической лингвистики, сфер ее интересов и аспектов изучения политического дискурса представлен в последующих разделах.

1.2. Аспекты исследования политической коммуникации

В зависимости от поставленных задач и имеющегося текстового материала специалисты выбирают тот или иной аспект изучения политической коммуникации. Рассмотрим основные противопоставления, выявляющиеся при анализе конкретных публикаций.

1. Исследование языковых, текстовых или дискурсивных феноменов. В первом случае предметом внимания становится использование единиц, относящихся к тому или иному языковому уровню (лексика, фразеология, морфология, синтаксис). Наиболее заметны изменения в лексике и фразеологии. Каждый новый поворот в историческом развитии государства приводит к языковой "перестройке", создает свой лексико-фразелогический тезаурус, включающий также концептуальные метафоры и символы.

Во втором случае предметом исследования становятся текстовые единицы: при таком подходе специалисты изучают жанровые особенности политических текстов, их композицию, средства связи между частями, текстовые средства акцентирования смыслов и т.п. Значительное количество публикаций посвящено изучению специфики отдельных жанров и стилей политического языка. Языковеды изучают специфику парламентских дебатов, особенности митинговой речи, язык средств массовой информации. Лингвополитические исследования посвящены анализу настенных надписей, лозунгов, предвыборной полемики, политического скандала. Специально рассматриваются жанры протеста, поддержки, рационально-аналитические и аналитико-статистические жанры, юмористические жанры и виртуально ориентированные низкие жанры.

В третьем случае единицами исследования становятся коммуникативные стратегии, тактики и роли. В рамках данного направления анализируется коммуникативное поведение субъектов политической деятельности. Современные политические лидеры, стремясь добиться успеха у избирателей, нередко используют своего рода "речевые маски". Речевое поведение в значительной степени зависит от социально-коммуникативной роли политика, которая в свою очередь зависит от его социального статуса, от используемых стратегий, тактик и речевых приемов.

2. Исследование современного политического языка - историческое изучение политического языка. Специальные исследования показывают, что абсолютное большинство исследований политической метафоры выполняется на материале современного дискурса. Вместе с тем появляются публикации, в которых рассматриваются метафоры, характерные для иных политических периодов.

Такой ракурс рассмотрения позволяет получить ответы на вопросы о динамике метафорических систем и проследить, как эволюционирует система политических метафор в связи с изменением политической ситуации. В наиболее общем виде исследователь политической метафорики в исторической перспективе может столкнуться с двумя взаимодополняющими свойствами системы политических метафор: архетипичностью и вариативностью.

Первое свойство выражается в том, что система политических метафор имеет устойчивое ядро, не меняется со временем и воспроизводится в политической коммуникации на протяжении многих веков. Статичность политической метафорики послужила основой для первых опытов по теории политических метафор в ХХ веке, но нередко это свойство абсолютизировалось в духе культурно-временного универсализма. Согласно такой точке зрения и в Древней Греции, и в средневековой Европе, и в любой стране современного мира политические метафоры остаются неизменными, отражают устойчивые детерминанты человеческого сознания или архетипы коллективного бессознательного.

По мере накопления практических исследований становилось очевидным, что политическая метафорика обладает диахронической вариативностью. В 1977 г. М. Осборн, основатель теории о неизменных архетипичных метафорах, опубликовал работу, в которой пересмотрел категоричность некоторых своих постулатов. М. Осборн пришел к выводу, что, несмотря на то что архетипичные метафоры используются во всех культурах и во все времена, развитие культуры, науки и техники может воздействовать на их частотность. Изучив 56 политических выступлений XIX-XX вв., он обнаружил, что технологический прогресс может уменьшать распространенность архетипичных метафор. Например, в XX в. резко уменьшилось количество метафорических образов, связанных с водой, в то время как в ХIХ в. речные и океанские метафоры были очень распространены.

Архетипичность политической метафорики получила оформленный характер в теории концептуальной метафоры, согласно которой механизмы метафоризации бессознательны и определяются физическим опытом взаимодействия человека с окружающим миром. Таким образом, важным основанием для метафорического универсализма стала анатомо-физиологическая общность представителей homo sapiens, до некоторой степени предопределяющая закономерности мышления. Вместе с тем критики теории концептуальной метафоры нередко забывают, что согласно теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона концептуальные метафоры согласованы с основными концептами той или иной культуры, что в принципе не только преодолевает недостатки культурного универсализма, но и не исключает диахронической вариативности политической метафорики.

Действительно, многие метафоры фиксируются исследователями в разных культурах и в разные времена. Например, метафоры болезней на протяжении долгого времени используются в разных государствах для представления Чужого, угрожающего здоровью общественного организма. Так, в эпоху королевы Елизаветы I и короля Якова I были очень распространены метафоры болезни Англии, а причины этих болезней общество усматривало в "чужеродных телах": евреях, ведьмах, католиках. Подобные метафоры обнаруживаются и сотни лет спустя в риторике Адольфа Гитлера и в современном политическом дискурсе, в котором метафоры болезни - значимое средство осмысления действительности и дискредитации политических оппонентов во многих странах. Конечно, сфера-мишень для морбиальных метафор варьируется в различные эпохи. Если в эпоху королевы Елизаветы католики могли метафорически представляться причинами заболеваний, то до реформы Генриха IV или в период правления Марии Кровавой это едва ли могло случиться, но аргументативный потенциал сферы-источника активно используется в разные исторические эпохи и в разных странах.

Другим примером может служить антииммигрантский дискурс в США. Как показал американский исследователь Дж. О'Брайен, еще в начале XX в. для осмысления иммиграции использовались образы природных стихий, военного вторжения, животных, трудноперевариваемой пищи, то есть метафоры, которые регулярно фиксируют американские исследователи в современной политической коммуникации.

Вместе с тем метафорическая система общественных представлений о политической реальности претерпевает со временем изменения. Эта вариативность системы политических метафор имеет два ракурса рассмотрения:

- корреляции между изменением политической ситуации и количеством метафор в политическом дискурсе;

- доминирование отдельных метафор и метафорических моделей в различные исторические периоды.

Отправной точкой для исследований первого направления послужила опубликованная в 1991 г. работа К. де Ландтсхеер (Landtsheer, 1991), в которой с помощью методов контент-анализа было доказано, что между частотностью метафор и общественными кризисами существует взаимозависимость. Исследовав голландский политический дискурс за период 1831-1981 гг., К. де Ландтсхеер удалось показать, что количество метафор увеличивается в периоды общественно-политических кризисов. Эти наблюдения послужили подтверждением того, что метафора является важным средством разрешения проблемной ситуации, и впоследствии легли в основу комбинаторной теории кризисной коммуникации (CCC-theory). В очередном исследовании К. де Ландсхеер и Д. Вертессен, сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, обнаружили, что количество метафор увеличивается в предвыборный период.

Второе направление в изучении вариативности политической метафорики определяется тем, что ученого интересует не степень метафоричности политического дискурса, а конкретные понятийные сферы, доминирующие метафоры той или иной эпохи, их динамика в связи с изменением политической ситуации. Например, политическая метафора "Государство - это организм" - одна из древнейших метафор человечества. Развертывание антропоморфной метафорической модели обнаруживается уже в древних священных текстах. В Ригведе описывается, что священство произошло изо рта проточеловека, воины - из его рук, пастухи - из бедер, земледельцы - из ступней. В Ветхом завете пророк Даниил, трактуя пророческий сон Навуходоносора, использует метафору человеческого тела. Прагматический потенциал политической антропоморфной метафоры использовался и в Древнем мире, и в текстах периода Средних веков. Например, Иоанн Солсберийский предлагал следующую метафорическую картину государства: принц - голова; органы управления - сердце; судьи - глаза, уши и язык; солдаты - руки; крестьяне - ступни ног; сборщики налогов - желудок. В Новое время политическую антропоморфную метафору использовали Ф. Сидней, Б. Барнс, Ф. Бэкон, Т. Гоббс и другие мыслители и все-таки в эру индустриальной революции антропоморфную метафору значительно потеснили метафоры механизма.

Смена метафорики особенно заметна в периоды обществено-политических преобразований. В этом отношении заслуживают внимания работы американского ученого Р.Д. Андерсона, направленные на анализ динамики политической метафорики в период демократизации общества. Как предположил исследователь, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их "отделенности" от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с "языком народа", но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа). Для подтверждения этой теории Р.Д. Андерсон обратился к анализу советских и российских политических метафор. Р.Д. Андерсон исследовал частотность нескольких групп метафор, по которым можно судить о том, как коммунистической элита соотносит себя с остальным населением СССР. Среди них метафоры размера (большой, крупный, великий, широкий, титанический, гигантский, высокий и т.п.), метафоры превосходства и субординации (воспитание, задача, работник, строительство, образец). Оказалось, что частотность этих метафор уменьшалась по мере того, как население начинало самостоятельно выбирать представителей власти. В новых условиях на смену "вертикальным" метафорам пришли "горизонтальные" метафоры (диалог, спектр, левые, правые, сторонники, противники). С появлением ориентационных метафор левый и правый у населения появилась свобода политического выбора, возможность "горизонтальной" самоидентификации с политиками тех или иных убеждений, что, по мнению исследователя, служит свидетельством демократизации общества. Основываясь на этих данных, Р.Д. Андерсон приходит к выводу, что характерные для дискурса авторитарного периода метафоры гигантомании и патернализма присущи монархическому и диктаторскому дискурсу вообще, в силу чего пространственные метафоры субординации можно считать универсальным индикатором недемократичности общества.

Если использовать терминологию теории концептуальной метафоры, Р.Д. Андерсон исследовал ориентационные метафоры. Примером анализа динамики структурных метафор в период перехода к демократии могут служить работы польского исследователя Збигнева Хейнтзе. Как указывает ученый, накануне демократических преобразований в Польше отмечается резкая милитаризация языка коммунистической пропаганды. Множество метафор из военной сферы явилось реакцией коммунистической элиты на активизацию демократического движения, стало средством формирования образа коварного врага, с которым народ и коммунистическая партия должны вести войну. Метафоры войны не исчезли и после прихода к власти Л. Валенсы. Поляки продолжали атаковать последний бастион коммунизма, захватывать позиции, предпринимать тактические действия и торпедировать законопроекты, но уже не в такой степени как раньше. Желание борьбы ослабло, а общество стремилось заменить все опустошающую войну на здоровое соперничество, чему в немалой степени способствовал переход к многопартийной системе.

Политическую систему Польши в первые годы переходного периода можно назвать системой "многопартийной раздробленности". В те времена даже появился анекдот: "Где два поляка - там три политические партии". Такое положение дел стало поводом для упорной борьбы, напоминающей о дарвинистской борьбе за существование, целью которой было попасть в парламент и удержаться в нем. Ситуация изменилась с введением 5%-го барьера, что заставило партии объединяться и ограничило число политических объединений. Открытая враждебность и непримиримость пошли на убыль, и политики стали искать не врагов, а союзников, начали объединять силы и вспомнили о "компромиссе" и "консенсусе". Соответственно в политическом дискурсе этого периода отмечается преобладание метафор разумного соперничества, особенно метафор, связанных со спортом и игрой.

Отдельный интерес вызывает исследование динамики политической метафоры в рамках одной исходной понятийной сферы. Британский лингвист А. Мусолфф проследил "эволюцию" метафоры "ЕВРОПА - ЭТО ДОМ" за последнее десятилетие ХХ в. на материале английских и немецких газет. Автор выделил два периода в развитии метафоры дома. 1989-1997 гг. - это оптимистический период, когда разрабатывались смелые архитектурные проекты, укреплялся фундамент, возводились столбы. По мере роста противоречий в 1997-2001 гг. начинают доминировать скептические или пессимистические метафоры: в евродоме начинается реконструкция, на строительной площадке царит хаос, иногда евродом даже превращается в горящее здание без пожарного выхода. Сравнивая метафоры второго периода, автор отмечает, что немцы были менее склонны к актуализации негативных сценариев (необходим более реалистичный взгляд на строительство), в то время как англичане чаще отражали в метафоре дома пессимистические смыслы (немцы - оккупанты евродома или рабочие, считающие себя архитекторами).

Динамика политических метафор прослеживается и на примере более короткого временного интервала. Ирландские лингвисты Х. Келли-Холмс и В. О'Реган рассмотрели концептуальные метафоры в немецкой прессе как способ делегитимизации ирландских референдумов 2000 и 2001 гг. Как известно, в 2000 году в Ницце было достигнуто соглашение об институциональных изменениях, необходимых для принятия новых стран в ЕС. Ирландия - единственная страна ЕС, в конституцию которой нужно было внести поправки, чтобы ратифицировать этот договор. Ирландское правительство считало вопрос решенным, однако на первом референдуме ирландский народ проголосовал против изменения конституции, что не замедлило отразиться в метафорах немецкой прессы. До проведения референдума ирландско-немецкие отношения носили позитивный характер и метафорически представлялись в немецкой прессе как любовные отношения. После референдума метафоры любовных отношений исчезли, но появились негативные криминальные образы.

Зарубежные исследования политической коммуникации в исторической перспективе свидетельствуют о наличии двух свойств системы политических метафор: архетипичности и вариативности. Вариативность системы политических метафор проявляется в динамике уровня метафоричности политического дискурса и в изменении доминирующих метафорических моделей в определенные исторические эпохи и другие временные интервалы.

3. Исследование общих закономерностей политической коммуникации - изучение идиостилей различных политических лидеров, политических направлений и партий. Значительный интерес представляют публикации, посвященные идиолектам ведущих политических лидеров. Языковеды обращаются к "речевым портретам" ведущих политиков в сопоставлении с политическими портретами российских политических лидеров прежних эпох. Специалисты стремятся также охарактеризовать роль идиостиля в формировании харизматического восприятия политика, обращаются к особенностям речи конкретных политических лидеров.

В отдельную группу следует выделить исследования, посвященные взаимосвязи политической позиции и речевых средств ее выражения. В частности обнаружено, что политические экстремисты (как правые, так и левые) более склонны использовать метафорические образы. Легко заметить повышенную агрессивность речи ряда современных политиков, придерживающихся националистических взглядов.

Перспективы исследования концептуальной метафоры в идиолектах политиков были намечены еще в 1980 г. Дж. Лакоффом и М. Джонсоном, которые рассмотрели милитарную метафору американского президента Дж. Картера.

В рамках исследований этого направления заслуживают внимания попытки найти практическое подтверждение того, как метафоры в речи политика воздействуют на массовое сознание и побуждают к принятию определенных политических решений. Так, Д. Берхо задается вопросом о причинах высокой популярности аргентинского президента Х.Д. Перона. Автор сопоставляет метафорику аргентинской политической элиты, отражающую презрение высших слоев общества к основной массе населения, с метафорами идиолекта Х.Д. Перона. А. Берхо показывает, как регулярное развертывание метафоры Politics Is Work (политика - это труд) в политическом дискурсе принесло будущему президенту огромную популярность среди миллионов лишенных избирательских прав и работающих в тяжелых условиях аргентинцев, которые и привели Х.Д. Перона к власти.

Особый интерес представляет сопоставление метафор в коммуникативной практике политиков из разных государств. В работах Дж. Чартериса-Блэка, изучающего риторику британских и американских политиков, показано, как метафоры регулярно используются в выступлениях политических лидеров США и Великобритании для актуализации нужных эмотивных ассоциаций и создания политических мифов о монстрах и мессиях, злодеях и героях.

Подобные исследования позволяют выявить предпочтения конкретных политиков в выборе той или иной понятийной области для описания политической действительности. К примеру, "железная леди" М. Тетчэр склонна к военной метафорике, Дж. Буш младший активно использует криминальные образы, а С. Берлускони отдает предпочтение футбольным метафорам.

Выбор политиком определенной понятийной области для описания своего видения ситуации имеет немаловажное значение. Одну и ту же ситуацию можно представить как военный конфликт, в котором нужно во что бы то ни стало разгромить противника, или как поломку транспортного средства, которую можно устранить при слаженной работе всех пассажиров. Метафоры политиков задают способ осмысления ситуаций, подталкивая слушателя к выбору определенного сценария для понимания и оценки этой ситуации.

Отдельное внимание зарубежных исследователей привлекает вопрос об использовании политиками "интертекстуальных метафор" (В. Кеннеди, Т. Рорер, И. Хеллстен, Й. Цинкен). Подобные исследования в основном направлены на выявление способов убеждения адресата и ведения полемики посредством использования в своей речи интертекстуальных референций. Так, Т. Рорер показал, что в период иракского кризиса 1991 г. в американском политическом дискурсе использовались различные модели для осмысления кризиса и путей его преодоления. Если Дж. Буш апеллировал к событиям второй мировой войны, то его противники (сенаторы-демократы) предпочитали вспоминать о войне во Вьетнаме.

4. Исследование институционального, медийного и иных разновидностей политического дискурса. При отборе текстовых материалов (корпуса) для исследования в политической лингвистике существует два полярных подхода - узкий и широкий. В первом случае в качестве источников исследования используются только тексты, непосредственно созданные политиками и использованные в политической коммуникации. Такие тексты относятся к числу институциональных и обладают весьма существенной спецификой.

При широком подходе к отбору источников для исследования политической коммуникации используются не только тексты, созданные собственно политиками, но иные тексты, посвященные политическим проблемам. Как отмечает П. Серио, не существует высказывания, "в котором нельзя было бы не увидеть культурную обусловленность и которое нельзя было бы тем самым связать с характеристиками, интересами, значимостями, свойственными определенному обществу или определенной социальной группе, их признающей в качестве своих. В любом высказывании можно обнаружить властные отношения" (Серио, 2002: 21). При этом важно учитывать, что содержание сообщения нередко соотносится со сферой политики имплицитно. Как отмечает Дж. Юл, исследование дискурса направлено на изучение того, что не сказано или не написано, но получено (или ментально сконструировано) адресатом в процессе коммуникации. Необходимо обнаружить за лингвистическими феноменами структуры знаний (концепты, фоновые знания, верования, ожидания, фреймы и др.), то есть исследуя дискурс, "мы неизбежно исследуем сознание говорящего или пишущего" (Yule, 2000: 84).

При полевом подходе специалисты разграничивают прежде всего институциональный политический дискурс, в рамках которого используются только тексты, созданные политиками (парламентские стенограммы, политические документы, публичные выступления и интервью политических лидеров и др.) и масс-медийный (медийный) политический дискурс, в рамках которого используются преимущественно тексты, созданные журналистами и распространяемые посредством прессы, телевидения, радио, интернета.

К периферии политического дискурса (в зоне его пересечения с официально-деловым дискурсом) относится аппаратная коммуникация, в рамках которой создаются тексты, предназначенные для сотрудников государственного аппарата или сотрудников тех или иных общественных организаций. Это разного рода инструкции, правила поведения для сотрудников, приказы и распоряжения и др.

Еще одну часть политического дискурса составляют тексты, созданные "рядовыми гражданами", которые, не являясь профессиональными политиками или журналистами, эпизодически участвуют в политической коммуникации. Это могут быть разного рода письма и обращения, адресованные политикам или государственным учреждениям, письма в СМИ, разного рода надписи (в том числе на стенах), анекдоты, бытовые разговоры, связанные с политическими проблемами и др. Подобные тексты находятся в сфере пересечения политического и бытового дискурсов.

К периферии политического дискурса относятся также тексты, в которых используются элементы художественного повествования. Сюда относятся разного рода "политические детективы", "политическая поэзия" и тексты весьма распространенных в последние годы политических мемуаров. Особую часть политического дискурса составляют посвященные политике тексты научной коммуникации.

Границы между шестью названными разновидностями политического дискурса не вполне отчетливы, нередко приходится наблюдать их взаимное пересечение.

Большинство зарубежных политлингвистических исследований проводится на основе анализа медийного дискурса. Масс-медийный политический дискурс создается преимущественно профессиональными журналистами, но в нем так или иначе могут отражаться коммуникативные практики политиков и даже рядовых граждан. Существует значительная группа зарубежных публикаций, в которых политическая коммуникация изучается исключительно на материале институционального дискурса, и немногочисленную группу составляют исследования, выполненные исключительно на материале текстов, авторы которых не относятся к числу профессиональных политиков или журналистов.

Еще одна классификация источников изучения политической коммуникации основана на разграничении устной и письменной речи. К числу устных источников относятся, в частности, материалы парламентских дебатов, выступления политических лидеров на встречах с избирателями, митингах, официальных церемониях и др. Письменные источники - это программы политических партий и движений, листовки, лозунги, послания президента парламенту, выступления политиков в прессе и др. Различаются также материалы непосредственного диалога и материалы, предназначенные для трансляции при посредстве СМИ.

5. Сопоставительные и несопоставительные исследования. Совершенно особое место занимают публикации, посвященные сопоставительному анализу политической коммуникации в различных государствах. В каждой стране есть национальные особенности в способах восприятия и языкового представления политической действительности, что объясняется национальной ментальностью и историческими условиями формирования политической культуры. Сопоставление политической коммуникации различных стран и эпох позволяет отчетливее дифференцировать "свое" и "чужое", случайное и закономерное, "общечеловеческое" и свойственное только тому или другому национальному дискурсу. Все это способствует лучшему взаимопониманию между народами и межкультурной толерантности.

Для верификации этих положений рассмотрим исследования по политической метафорике в политических дискурсах стран Востока, составляющих контраст с большинством исследований, направленных на анализ политической метафорики в цивилизационном пространстве Запада.

Действительно, метафоры, распространенные в политическом дискурсе стран Запада, довольно традиционны и для политической коммуникации Востока. Иллюстрирующим примером могут служить работы лингвистов из Азии. К примеру, Дж. Вэй продемонстрировала, что в Тайване политические реалии метафорически представляются в понятиях военных действий, семейных отношений, зрелищных представлений, торговли и других понятийных сфер. Эти данные вполне сопоставимы с результатами похожих исследований, проведенных специалистами из разных стран на примере политических дискурсов США и государств Европы.

Схожая ситуация наблюдается и при рассмотрении метафор в политическом дискурсе Сингапура. В частности, Л. Ви показал, что разъединение Сингапура и Малайзии и возможное воссоединение двух государств в будущем осмыслялось в метафорах супружеских отношений, что является довольно устойчивым способом описания политических ситуаций подобного рода в политическом дискурсе Великобритании, Германии, Польши и других западных стран.

Метафоры египетского политического дискурса в их взаимосвязи с семиотикой арабской культуры и текущей политической ситуацией изучены И. Насальски. Как показывает польский исследователь, египетские метафоры отражают сложности переходного периода, в котором становление демократического мировоззрения переплетается с традиционными ценностями и символами. Вместе с тем доминирующие арабские метафоры (беременность, рождение ребенка, болезнь, пробуждение, дорога и др.) вполне согласуются с аналогичными образами в традиционной политической метафорике западной культуры.

Эти примеры свидетельствуют о том, что в политической метафорике Запада и Востока существует много общего. Вместе с тем, несмотря на активную глобализацию и вестернизацию традиционных обществ, на цивилизационном пространстве Востока остается место для метафорического своеобразия. Это своеобразие вызывает особый интерес, поскольку, с одной стороны, служит подтверждением перспективности антропоцентрически ориентированных исследовательских программ, активно реализуемых в лингвокультурологических и когнитивных изысканиях, а с другой - обладает несомненной практической ценностью. Знания об особенностях концептуализации мира в иной культуре становятся необходимым условием для межнационального взаимопонимания, ценным приобретением для специалистов из многих областей, так или иначе связанных с межкультурной коммуникацией.

Ряд примеров восточной специфики метафорического осмысления политики находим в монографии Б. Льюиса "Язык ислама". Если на Западе глав государств часто сравнивают с капитаном или рулевым корабля, то метафоры лидерства в исламе связаны с искусством верховой езды. Мусульманский лидер никогда не стоял за штурвалом, но часто сидел в седле и держал ноги в стременах. Также его власть никогда не ассоциировалась с образом солнца, потому что испепеляющее солнце не радует жителей Востока. Мусульманский лидер закрывает подданных благодатной тенью, спасающей от палящего солнца, и одновременно сам является "тенью Бога на земле".

Действительно, если мы обратимся к метафорам стран Запада и России, то обнаружим, что в них метафора монарха как солнца довольно традиционна. Достаточно вспомнить французского Короля Солнце (Людовика XIV) или собирательный образ древнерусского князя Владимира Красное Солнышко.

Также интересны наблюдения Б. Льюиса по поводу ориентационных метафор. На Ближнем Востоке властные отношения в большей степени представляются в горизонтальных, нежели вертикальных понятиях. Человек во власти не бывает внизу или вверху, но внутри или снаружи, рядом или далеко. В исламском обществе власть и статус больше зависят от близости к правителю, чем от ранга во властной иерархии. Правители Ближнего Востока чаще предпочитали дистанцироваться от критически настроенного окружения, чем понижать их в ранге, или отправляли неугодных в ссылку, вместо того чтобы бросить их в подземелье. Разумеется, речь не идет о бунтарях и явных мятежниках, с которыми и на Западе, и на Востоке власть имущие поступали примерно одинаково.

Особенно рельефно специфика политических метафор Востока проявляется в гендерных стереотипах исламских государств. Сопоставление исследований политической метафорики Запада и Востока позволяет сделать вывод о том, что метафорическая картина политической действительности часто структурируется в соответствии с противопоставлением мужского и женского начал, но оценочные смыслы варьируются в политическом дискурсе гетерогенных культурных сообществ.

Разумеется, Восток - это не только исламские государства и при обращении к другим его субрегионам обнаруживаются другие культурно обусловленные концептуальные особенности. К примеру, китайские метафоры брака несут в себе отличную от европейской концептуальную информацию. В китайском обществе браку предшествует серия замысловатых переговоров, направленных на защиту интересов обеих семей, а желания жениха и невесты вопрос второстепенный. Это сближает рассматриваемые китайские метафоры с метафорами торговой сделки, но с моральным основанием: брак рассматривается китайцами как выполнение обязательств перед предками.

Причины своеобразия рассмотренных метафор довольно прозрачны. Их оценочные смыслы эксплицитно связаны с климатическими условиями того ареала, на котором формировались культуры Востока, с культурными традициями, предписывающими соответствующие стереотипы поведения, и другими факторами, имеющими многовековую историю. Вместе с тем система политических метафор даже в самом традиционном обществе представляет собой не раз и навсегда заданную систему концептуальных координат для осмысления реальности, а концептосферу, меняющуюся в зависимости от экстралингвистической действительности. Изменения в инвентаре политических метафор стран Востока связаны как с внутренними потребностями, так и с инокультурным влиянием.

Довольно интересны наблюдения Дж. Вэй относительно традиционной китайской цветовой символики и ее взаимодействия с новообразованиями в политической метафорике. По данным исследователя, в современном тайваньском политическом дискурсе получила широкое распространение метафора шляпы как символа власти. При этом важное значение имеет ее цвет: красный цвет связан со взяточничеством, золотой - с финансовыми скандалами, черный - с культивированием непотизма, желтый - с прелюбодеянием. Таким образом, политик, который, например, носит красную шляпу, косвенно обвиняется автором метафоры в коррупции.

Разумеется, материалом для сопоставления могут служить политические дискурсы более близких в историко-культурном отношении государств. Так, Дж. Чартерис-Блэк, сопоставляя метафорику в инаугурационных обращениях американских президентов и политических манифестах лейбористов и консерваторов второй половины XX в., отметил, что в обоих корпусах проанализированных текстов распространены метафоры ПОЛИТИКА - это КОНФЛИКТ, ПУТЕШЕСТВИЕ И ЗДАНИЕ. Вместе с тем метафора огня обнаруживается только в американском корпусе. Некогда первый президент США Дж. Вашингтон употребил образ огоня в своей речи о свободе нации. С тех пор метафорическая связь между огнем и свободой стала источником для интертекстуальных референций в президентских обращениях. С другой стороны, метафоры растений были зафиксированы только в британском корпусе, что связывается с традиционной любовью британцев к садоводству.

Также сопоставление позволило получить интересные данные о заимствованиях концептуальных метафор. Метафора ПОЛИТИКА - это РЕЛИГИЯ регулярно использовалась и до сих пор используется американскими президентами, в то время как в британских манифестах эта метафора появляется только в последнее время.

Продолжение сопоставительных исследований политического дискурса в различных странах позволит лучше разграничить, с одной стороны, закономерности, общие для всего цивилизованного мира или какой-то его части, а с другой - специфические признаки того или иного национального политического дискурса.

Подводя итоги представленного обзора, следует подчеркнуть, что многообразие аспектов исследования политической коммуникации отражает тот интерес, который проявляется к политической речи, и то многообразие материала, направлений анализа и позиций, которые характерны для современной политической лингвистики. В наиболее общем виде каждое конкретное современное исследование в области отечественной политической лингвистики можно охарактеризовать с использованием следующей системы не всегда эксплицитно выраженных противопоставлений.

1. Метод (когнитивный, риторический, дискурсивный и др.).

2. Дескриптивное или критическое описание.

3. Изучение языковых, текстовых или дискурсивных феноменов.

4. Синхронное или диахронное описание.

5. Изучение общих закономерностей политической коммуникации или же отдельных идиостилей.

6. Институциональный, медийный или иной дискурс.

7. Сопоставительное или несопоставительное исследование.

РАЗДЕЛ 2

МЕТОДОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ

В современной зарубежной науке сложилось несколько основных направлений в исследовании политической коммуникации. Первое из них развивает традиционные взгляды на изучение политического языка, восходящие еще к античной риторике. В этом случае языковые единицы воспринимаются как форма для передачи мысли, как способ украсить мысль, сделать ее более доступной и прагматически значимой. При таком подходе основное внимание уделяется приемам создания и инсценирования политического текста.

В основе второго направления лежит когнитивный подход, в соответствии с которым речевая деятельность воспринимается как отражение существующей в сознании людей картины мира, как материал для изучения национальной, социумной и индивидуальной ментальности. Ведущая роль в становлении этого направления принадлежит Джорджу Лакоффу, однако он создавал свою теорию отнюдь не на пустом месте, поскольку когнитивный подход к изучению политического языка возник значительно раньше.

В основе третьего направления лежит дискурсивный подход, в соответствии с которым политический текст изучается в дискурсе, то есть важное значение придается условиям создания и функционирования соответствующего текста, его взаимодействию с другими текстами, с национальной культурой и традициями, с политической ситуацией в регионе, стране и мире.

Рассмотрим специфику названных научных направлений на материале исследований, посвященных политической метафоре.

2.1. Когнитивное направление в политической лингвистике

Центральное место в когнитивной лингвистике занимает проблема категоризации окружающей действительности, важную роль в которой играет метафора - проявление аналоговых возможностей человеческого разума. Метафору в современной когнитивистике принято определять как (основную) ментальную операцию, как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира. Мы взяли в скобки слово основную, потому что, как будет показано ниже, не все исследователи когнитивной метафоры придают ей статус основной операции.

Важной предпосылкой становления когнитивного подхода к исследованию метафоры стала смена научных представлений о ее онтологическом (метафора - ментальный феномен) и эпистемологическом (метафора - способ познания мира) статусах.

На феномен метафоричности мышления обращали внимание Д. Вико, Ф. Ницше, А. Ричардс, К. Льюис, С. Пеппер, Ф. Барлетт, М. Бирдсли, Х. Ортега-и-Гассет, Э. МакКормак, П. Рикер, Э. Кассирер, М. Блэк, М. Эриксон, Дж. Джейнс и другие исследователи.

Становлению когнитивного подхода к метафоре содействовали не только собственно когнитивно ориентированные исследования. Некоторые положения современной когнитивной теории метафоры были предвосхищены работами в русле традиционной риторики. Так, еще в 1967 году М. Осборн указывал на то обстоятельство, что человек склонен метафорически ассоциировать власть с верхом, а все нежелательные символы помещать внизу пространственной оси, что, по сути, соответствует классу ориентационных метафор в теории концептуальной метафоры, а в разработанной М. Осборном теории архетипичных метафор просматриваются истоки теории "телесного разума". Подробный анализ "риторических истоков" когнитивной теории метафоры представлен в работах Э.В. Будаева и А.П. Чудинова (Будаев, Чудинов, 2006а, 2006б).

Когнитивно и риторически ориентированные исследования способствовали становлению когнитивного подхода к метафоре, но именно в книге Дж. Лакоффа и М. Джонсона "Metaphors We Live by" (1980) была разработана теория, которая привнесла системность в описание метафоры как когнитивного механизма и продемонстрировала большой эвристический потенциал применения теории в практическом исследовании. Как и их предшественники, авторы постулировали, что метафора не ограничивается лишь сферой языка, а сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафора как феномен сознания проявляется не только в языке, но и в мышлении, и в действии. "Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична" (Лакофф, Джонсон, 2004: 25). Такой подход позволил окончательно вывести метафору за рамки языковой системы и рассматривать ее как феномен взаимодействия языка, мышления и культуры. В более поздней работе "The Contemporary Theory of Metaphor" Дж. Лакофф строго разграничил метафорическое выражение и концептуальную метафору, подчеркивая, что "локус метафоры - в мысли, а не в языке" (Lakoff, 1993: 203).

Согласно теории концептуальной метафоры в основе метафоризации лежит процесс взаимодействия между структурами знаний (фреймами и сценариями) двух концептуальных доменов - сферы-источника (source domain) и сферы-мишени (target domain). В результате однонаправленной метафорической проекции (metaphorical mapping) из сферы-источника в сферу-мишень сформировавшиеся в результате опыта взаимодействия человека с окружающим миром элементы сферы-источника структурируют менее понятную концептуальную сферу-мишень, что составляет сущность когнитивного потенциала метафоры. Базовым источником знаний, составляющих концептуальные домены, является опыт непосредственного взаимодействия человека с окружающим миром, причем диахронически первичным является физический опыт, организующий категоризацию действительности в виде простых когнитивных структур - "схем образов". Метафорическая проекция осуществляется не только между отдельными элементами двух структур знаний, но и между целыми структурами концептуальных доменов. Предположение о том, что при метафорической проекции в сфере-мишени частично сохраняется структура сферы-источника, получило название гипотезы инвариантности (Invariance Hypothesis). Благодаря этому свойству становятся возможными метафорические следствия (entailments), которые в метафорическом выражении эксплицитно не выражены, но выводятся на основе фреймового знания. Таким образом, когнитивная топология сферы-источника в некоторой степени определяет способ осмысления сферы-мишени и может служить основой для принятия решений и действия.

Конвенциональные метафорические соответствия между структурами знаний (концептуальные метафоры) согласованны с определенной культурой и языком. Например, концептуальная метафора ARGUMENT is WAR (СПОР - это ВОЙНА) согласована с базовыми ценностями культуры носителей английского языка. Метафора не столько средство описания спора в понятиях войны, сколько устойчивый способ осмысления спора: можно проиграть или выиграть спор, оппонент воспринимается как противник, спорящие разрабатывают стратегии, занимают позиции, "расстреливают" (shoot down) аргументы противника и т.д. Вместе с тем можно "представить культуру, в которой спор рассматривается как танец, участники - как танцоры, а цель заключается в гармоническом и эстетически привлекательном танце", а не в победе над противником (Лакофф, 2004: 26-27). Концептуальные метафоры "являются неотъемлемой частью культурной парадигмы носителей языка" (Lakoff, 1993: 210), укоренены в сознании людей и настолько привычны, что нередко не осознаются как метафоры.

Многообразие современных исследований по концептуальной метафоре свидетельствует не только о непрекращающемся, но и растущем интересе к теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Утверждение о том, что концептуальные метафоры охватывают все сферы человеческого опыта и обладают значимым когнитивным потенциалом, на сегодняшний момент подкрепляется многочисленными исследованиями. Особенное распространение получили исследования концептуальной метафоры в сфере политической коммуникации.

Перспективы применения когнитивных эвристик к политическому дискурсу были намечены Дж. Лакоффом и М. Джонсоном. Помимо общей характеристики теории концептуальной метафоры американские исследователи рассмотрели следствия милитарной метафоры Дж. Картера и показали, что, казалось бы, совершенно лишенная эмоциональной оценки метафора ТРУД - это РЕСУРС позволяет скрывать антигуманную сущность экономической политики государств, как с рыночной, так и с плановой экономикой.

На современном этапе исследователей политической метафоры особенно интересуют два типа корреляции метафорических выражений и сознания человека. С одной стороны корпусные исследования метафор позволяют выявить структуры "коллективного подсознательного", которые не выражены эксплицитно. Например, А.Н. Баранов с помощью метафорического анализа показал, что, несмотря на эксплицитное неодобрение взяточничества, российские политики и предприниматели используют преимущественно органистическую метафору и воспринимают взяточничество как естественное положение дел (Баранов, 2004). Этот аспект можно сформулировать как "сознание (подсознательное) определяет метафоры" и соответственно анализ метафор - это анализ концептуальных структур. Вместе с тем прагматический потенциал метафор сознательно используется в политическом дискурсе для переконцептуализации картины мира адресата. Этот подход можно выразить в формуле "метафоры определяют сознание". Первый аспект рельефно проявляется в исследованиях стертых метафор, второй - при анализе ярких, образных метафор, хотя жесткого разграничения, конечно же, нет.

Исследователи сходятся во мнении, что политическая метафора - значимый инструмент манипуляции общественным сознанием. Вместе с тем, как показал еще Дж. Лакофф (Lakoff, 1991), предлагаемые политиками метафоры лишены аргументативной силы, если они не согласуются с концептуальными прототипами того или иного общества. В этом отношении показательна работа П. Друлака (Drulak, 2005), в которой автор анализирует кризис словацко-чешских отношений накануне распада Чехословакии. В 1991 г. чешский премьер-министр Петр Питхарт, пытаясь ослабить националистические разногласия, выступил по телевидению с речью, в которой он признал, что в прошлом к словакам относились не совсем справедливо, и предположил, что обе нации могли бы в будущем жить в своего рода "двойном доме" (DVOJ DOMEK). Метафора "двойного дома", не использовавшаяся до этого в чехословацком политическом дискурсе, вызвала бурные споры, а менее чем через год лидеры Чехии и Словакии пришли к решению о невозможности дальнейшего сосуществования в рамках одного государства. Следуя за П. Чилтоном и Дж. Лакоффом, исследователь отмечает, что метафора дома как контейнера с четким разграничением внутреннего и внешнего пространств доминировала в осмыслении государства на протяжении столетий. Предложенный политиком концепт должен был стать альтернативой представлениям о едином чешском доме или двух отдельных домах для каждой нации, но П. Питхарт не смог объяснить, как выглядит такой "двойной дом", поэтому ни чехи, ни словаки ее просто не поняли и предпочли прототипический вариант собственного дома для каждой нации.

Как показывает представленный обзор, когнитивный подход к анализу коммуникации занимает ведущее положение в современной политической лингвистике, но очень многие аспекты когнитивной теории по-прежнему остаются дискуссионными.

2.2. Риторическое направление в политической лингвистике

К риторическому направлению в изучении политического дискурса принадлежат специалисты, стремящиеся использовать традиционные, хорошо зарекомендовавшие себя методики (Р. Айви, Р.Д. Андерсон, Р. Карпентер, М. Осборн, В. Риккерт, С. Томпсон и др.). Следует согласиться с тем, что новизна методики не гарантирует высокого качества исследования, что еще не до конца исчерпаны возможности традиционных методик изучения политической коммуникации. Вместе с тем наблюдается и несомненное развитие риторических методик.

Риторическое направление в изучении политической лингвистики возникло значительно раньше, чем когнитивное. Одним из первопроходцев в изучении политической метафорики по праву считается Майкл Осборн, чьи работы по архетипичным метафорам послужили точкой отсчета для исследовательской традиции изучения метафор в риторическом направлении политической лингвистики. Исследовав обращения политиков к электорату, М. Осборн пришел к выводу, что в политической речи независимо от времени, культуры и географической локализации коммуникантов неизменно присутствуют архетипичные метафоры (archetypal metaphors). Политики, желающие в чем-то убедить адресата, используют образы природного цикла, света и тьмы, жары и холода, болезни и здоровья, мореплавания и навигации. Такие метафоры опираются на универсальные архетипы и служат основой для понимания людьми друг друга и в то же время создают основу для политического воздействия и убеждения. Основываясь на результатах своих исследований, М. Осборн сформулировал шесть постулатов функционирования архетипичных метафор в политической коммуникации:

1. Архетипичные метафоры используются чаще, чем свежие метафоры.

2. Архетипичные метафоры одинаковы во все времена и во всех культурах и независимы от конъюнктурных условий их актуализации.

3. Архетипичные метафоры укоренены в непосредственном общечеловеческом опыте.

4. Архетипичные метафоры соотносятся с основными человеческими потребностями.

5. В большинстве своем архетипичные метафоры оказывают воздействие на преобладающую часть аудитории.

6. Архетипичные метафоры часто встречаются в самых важных частях самых важных политических обращений в любом обществе.

Позже М. Осборн скорректировал широту выводов и статичность предлагаемой картины и пересмотрел категоричность некоторых постулатов в сторону эволюционизма, но исследователи политической метафоры в русле риторического направления опирались на полученные М. Осборном выводы и сохранили в своих исследованиях интерес к архетипичным метафорам в политической риторике, особенно в выступлениях крупных политических деятелей (К. Джемисон, С. Перри, В. Риккерт).

Вполне закономерно, что постулаты М. Осборна претерпевали изменения и уточнения. Усилия исследователей риторического направления были направлены не только на поиск архетипичных, то есть универсальных метафор и их вариаций, но и на выявление культурно обусловленной специфики политической метафорики. Поиску ключевых культурных метафор, использующихся на протяжении длительного периода времени, посвящено исследование Рональда Карпентера (Carpenter, 1990). Исследователь рассмотрел американский публичный дискурс (со времен Американской революции до середины 80-х годов ХХ в.), так или иначе имеющий отношение к участию США в войнах, и обнаружил, что во многих американских политических обращениях, американские солдаты представляются как frontiersmen - люди, живущие или работающие в приграничной зоне. Ранняя история США - это история продвижения европейских поселенцев с восточного побережья на Запад, сопровождавшегося конфликтами с Британской метрополией и военными столкновениями с индейцами. Образ сильного и смелого человека из приграничной зоны (frontiersman), "охотника из Кентукки", "воина с западными индейцами" на протяжении долгого времени используется для привнесения положительной оценки в образ американского солдата. Соответственно и для врага находятся соответствующие исторические аналогии. Например, в конце 1890-х гг. президент Т. Рузвельт сравнивал вооруженных филиппинцев (во время конфликта с американскими войсками) с команчами, сиу и апачами.

Много внимания уделялось метафорике милитаристского дискурса. Такие исследования, в частности, показали, что в американской политической коммуникации устойчивы метафоры дегуманизации врага; религиозно окрашенные метафоры противостояния добра и зла; метафоры, апеллирующие к американской военной истории (Р. Айви, Дж. Йенсен, М. Медхёрст, Д. Хейзи).

Помимо архетипичных и специфичных политических метафор внимание исследователей в прошлом веке было направлено на анализ аргументативного потенциала политической метафорики. По понятным причинам материалом для таких исследований служили метафоры в выступлениях победивших на выборах политиков (Р. Айви, С. Дафтон, Х. Стелцнер). Вместе с тем метафоры в идиолектах политиков, оппозиционных существующей власти и претендующих на нее, также рассматривались как важный материал для исследования метафорической аргументации в целом (Дж. Блэнкеншип, Д. Генри).

Анализ архетипичных метафор в идиолектах политиков был направлен не только на поиск подтверждений того, что метафоры обладают значительным аргументативным потенциалом, но и на выявление причин прагматических неудач. Как показывает Х. Стелцнер, американский президент Дж. Форд объявил, что намерен вести войну с инфляцией, но не смог проводить соответствующую политику и "доказать подлинность однажды произнесенной метафоры, которая требовала от него больше, чем он хотел или мог сделать" (Stelzner, 1977: 297).

Хотя разрабатываемые в рамках политической лингвистики лингвопрагматические аспекты функционирования метафоры важны, они не исчерпывают всей сложности феномена политической метафоры. Примечательно, что по мере становления когнитивного подхода исследования политической метафоры, декларируемые как риторические, по существу обращались к анализу метафоры как когнитивному феномену.

В современных исследованиях, относящихся к риторико-прагматическому направлению в исследовании политической метафоры, прослеживаются две тенденции. В первом случае лингвисты, не ссылаясь на исследования по когнитивной метафоре, заимствуют некоторые идеи и термины когнитивной лингвистики. Примером могут служить исследования тактик "риторического фрейминга". Так, В. Бенуа рассмотрел такую тактику на примере анализа метафор в предвыборных обращениях Б. Клинтона и Б. Доула 1996 г. Обращаясь к избирателям, Б. Доул заявил о необходимости построить "мост к прошлому", в котором когда-то царили стабильность и спокойствие. Две недели спустя его оппонент пообещал избирателям помочь построить "мост в будущее". Б. Клинтон указал на преимущества своего видения перспектив развития страны и выставил свою позицию в более выгодном свете в рамках метафорического фрейма оппонента. При другом подходе исследователи не используют терминологию когнитивной науки, но, разрабатывая прагматические аспекты политической метафорики, рассматривают метафору и как значимый инструмент речевого воздействия и как феномен, отражающий важные характеристики общественного сознания.

Для более глубокого понимания проблем взаимодействия и даже конкуренции риторических и когнитивных исследований особенно показательно сопоставление метафорического анализа одних и тех же событий в обоих научных направлениях. В 1991 г. Дж. Лакофф опубликовал широко сейчас известное исследование об американских метафорах, которые использовались для оправдания первой войны в Персидском заливе. Ведущую роль в обосновании необходимости войны играли метафоры ПОЛИТИКА - это БИЗНЕС, ГОСУДАРСТВО - это ЧЕЛОВЕК, ПОЛИТИКА - это АЗАРТНАЯ ИГРА; не меньшую роль в оправдании играла "сказка о справедливой войне", основу которой составляла классическая схема НЕВИННАЯ ЖЕРТВА (Кувейт), ЖЕСТОКИЙ ЗЛОДЕЙ (Ирак) и ДОБЛЕСТНЫЙ СПАСИТЕЛЬ (Соединенные Штаты). В арабском мире популярной была семейная метафора: ВОЙНА между Кувейтом и Ираком - это ДЕЛО СЕМЕЙНОЕ, следовательно, старший брат (ИРАК) имеет полное право "поучить" младшего брата (КУВЕЙТ). Всякое вмешательство чужаков в семейные дела - совершенно бессмысленны, братья во всем сами разберутся.

Риторическим аналогом этой работы может служить исследование Б. Бэйтса ("Аудитории, метафоры и война в Персидском заливе"). Определяя теоретическую базу своего исследования, Б. Бэйтс приводит традиционный для риторического направления ряд ссылок на работы М. Осборна, К. Берка, Р. Айви и других исследователей и использует популярную в риторическом направлении методику анализа метафорических кластеров. Дж. Буш использовал в своих обращениях метафоры кластера SAVAGERY (ДИКОСТЬ) для оправдания вмешательства Америки в конфликт и кластера CIVILIZATION (ЦИВИЛИЗАЦИЯ) для убеждения глав других государств создать антииракскую коалицию. Метафорические кластеры реализуют то, что К. Бурке называл "типичной историей" (representative anecdote), которая в варианте Дж. Буша редуцировала существующую ситуацию до простого сценария: "не США выступают против Ирака, а дикарь против цивилизованного мира". Кластеры отображают оппозицию, которая не оставляет альтернативы, так как все народы считают себя цивилизованными. Как показывает Б. Бэйтс, лидеры государств антииракской коалиции восприняли предложенную Дж. Бушем "типичную историю" и воспроизводили эти кластеры в своих выступлениях, в том числе и египетский лидер Хосни Мубарак, и турецкий президент Турук Озал. Читатель, знакомый с исследованием Дж. Лакоффа, легко проведет параллели между "сказкой о справедливой войне" и "типичной историей". Вместе с тем методика анализа метафорических кластеров разрабатывалась параллельно с теорией концептуальной метафоры, а использование в риторике "типичной истории" было подмечено К. Берком в 60-х гг. прошлого века.

Отметим также, что Джордж Лакофф и многие другие американские приверженцы когнитивного направления последовательно демонстрируют либерализм своих политических взглядов и критикуют слова и дела руководителей родной страны, заимствуя некоторые приемы из методики критического анализа дискурса. Последователи риторического направления, как правило, придерживаются консервативных взглядов. Например, у Б. Бэйтса изучение метафорических кластеров и "типичной истории" - это свидетельство, едва ли не апологетика риторического "гения" Дж. Буша (или его спичрайтеров), который смог убедить весь мир вступить в коалицию. Одновременно Б. Бэйтс выражает опасения, что данная тактика может не сработать, когда это вновь потребуется для защиты интересов США.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что становление современной теории политической метафоры сопровождалось диалектическим взаимодействием формирующейся когнитивной парадигмы и развитием традиций исследования метафоры в русле лингвопрагматики. Не только когнитивная теория метафоры вносила коррективы в работы, ориентированные на традиционные методы исследования, но и некоторые разработки по исследованию метафоры в политической лингвистике предшествовали или сопутствовали когнитивной теории метафоры.

Становление современной теории политической лингвистики характеризуется переплетением и филиацией идей, кристаллизация которых проходила в несколько этапов и в нескольких методологических направлениях. Важно подчеркнуть, что характерная черта риторического направления в изучении политической коммуникации - это взгляд на язык как средство, выполняющее эстетическую и прагматическую функции.

2.3. Дискурсивное направление в политической лингвистике

Дискурсивное направление в зарубежной политической лингвистике существует в двух вариантах. Первый из них обозначается как критический анализ политического дискурса (критический дискурс-анализ), а второй - как дескриптивный анализ политического дискурса.

Критический дискурс-анализ. Критический анализ политического дискурса направлен на изучение способов, с помощью которых социальная власть осуществляет свое господство в обществе. Специалисты стремятся выяснить, как именно при помощи коммуникативной деятельности предписывается и воспроизводится социальное неравенство, а также наметить способы языкового сопротивления. Представители этого направления занимают активную социальную позицию, они ищут пути для предупреждения социальных конфликтов. Эти исследования представляют собой своего рода реакцию на традиционные публикации "рецептурного" и "восхваляющего" направлений предшествующей научной парадигмы.

Материалом для критического дискурс-анализа, как правило, становятся политические тексты, создаваемые в ситуации социального риска и отражающие неравенство коммуникантов. Определение "критический" используется в подобных исследованиях для того, чтобы подчеркнуть обычно скрытые для неспециалистов связи между языком, властью и идеологией. Детальное изучение текстов помогает выявить имплицитно выраженные бессознательные установки коммуникантов и на этой основе показать результаты воздействия дискурса на восприятие информации. За рубежом выходят специальные журналы, представляющие публикации названного направления, созданные в различных странах: "Discourse and Society" ("Дискурс и общество") и "Critical Discourse Studies" ("Критические исследования дискурса").

В работах специалистов по критическому дискурс-анализу особое внимание уделяется социальному, гендерному (половому) и этническому неравенству. Внимание авторов особенно привлекают факты злоупотребления властью в различных сферах общественной жизни. В частности, феминистские критические исследования представляют женщин как угнетенную социальную группу, характеризуют многообразные коммуникативные проблемы, являющиеся следствием угнетенного положения женщин в патриархальном обществе.

Внимание специалистов по критическому дискурс-анализу особенно привлекают отрицательные образы "чужих" как представителей иных рас, этносов и культур. Примером могут служить исследовательские программы, выполненные под руководством Т. ван Дейка в Голландии. При реализации этих программ изучается то, как суринамцы, турки, марокканцы и другие "чужаки" представлены в публикациях голландских СМИ, учебниках, парламентских дебатах, корпоративном дискурсе и др. В исследованиях, выполненных под руководством Рут Водак, детально охарактеризован антииммигрантский и антисемитский дискурс в Австрии.

Европейские исследователи показывают, что в средствах массовой информации иммигранты из неевропейских стран регулярно представляются через образы наводнения, военного вторжения, болезни, нашествия животных, пожара. Важный результат сопоставления националистических дискурсов в различных европейских странах состоит в обнаружении значительного сходства между стереотипами, предубеждениями и другими формами вербального умаления "чужих", которые преимущественно представлены как нарушающие традиционные нормы, то есть лентяи, преступники, нравственные уроды или фанатики. Подобное мировидение и связанные с ним оценочные инференции регулярно воспроизводятся в СМИ и законодательных актах США, регулирующих образование на испанском и английском языках, трудоустройство и другие аспекты жизни латиноамериканских иммигрантов.

Помимо внутриполитических проблем (гендерное, этническое, социальное неравенство) объектом критического исследования становятся международные отношения. Лингвисты критического направления уделяют много внимания исследованию "неравенства между государствами", которые являются членами международных организаций и де-юре, но не де-факто, обладают равными правами.

При всем многообразии современных вариантов критического анализа политического дискурса все они методологически восходят к трем основным школам:

- когнитивный анализ дискурса Т. ван Дейка;

- дискурс-анализ Н. Фэрклау;

- немецкая школа критического анализа дискурса (З. Егер, У. Маас, Ю. Линк), особое место в которой занимает социолингвистический дискурс-анализ Р. Водак и ее коллег по венской школе дискурс-анализа (Г. Вайс, Х. Людвиг, П. Новак, Й. Пеликан, М. Седлак).

В зависимости от исследовательских традиций в понимании дискурс-анализа ученые указывают на различные элементы экстралингвистической действительности, обладающие дискурсообразующим характером. Так, отправной точкой в разработке принципов дискурс-анализа по Т. ван Дейку стало положение о том, что пренебрежение социально-когнитивными факторами представляется одним из главных теоретических недостатков большинства работ в русле критической лингвистики и дискурс-анализа. В концепции Т. ван Дейка акцент ставится на моделировании когнитивных структур в общественном сознании посредством анализа дискурса, направленного на легитимизацию социального неравенства.

Другой вариант критического дискурс-анализа предложен британским ученым Н. Фэрклау. Характерными чертами его подхода являются привнесение в дискурс-анализ эвристик анализа интертекстуальности и пристальное внимание к вопросу о различиях в восприятии одного и того же коммуникативного события разными аудиториями. В отличие от критического дискурс-анализа по Т. ван Дейку, последователи Н. Фэрклау обычно отказываются от использования когнитивной методологии, связывая свою позицию с тезисом о принципиальной невозможности проникнуть в "черный ящик" сознания. В концепции Н. Фэрклау, язык и семиозис рассматриваются в первую очередь как социальные, а не когнитивные, феномены, а основной задачей исследования становится анализ социальных последствий (social effects) определенного дискурса (дискурса глобализации, дискурса "нового капитализма", дискурса "нового либерализма" и др.).

В немецкоязычном научном дискурсе наибольшее распространение получил критический дискурс-анализ по Р. Водак. Анализ дискурса антисемитизма привел Р. Водак к разработке подхода, определяемого ею как социоисторический метод. С помощью этого метода предпринимаются попытки систематически интегрировать всю доступную фоновую информацию в анализе и интерпретации всех уровней письменного или устного текста. Согласно теории Р. Водак, язык не только отображает социальные процессы и социальное взаимодействие, но и конституирует их. Дискурс всегда историчен, т есть он всегда синхронически и диахронически связан с коммуникативными событиями, происходящими в настоящий момент или происходившими прежде. Фокусировка внимания на социоисторическом контексте дискурса в процессе объяснения и интерпретации - особенность, отличающая этот подход от дискурс-анализа по Т. ван Дейку и сближающая его с идеями об интертекстуальности в дискурс-анализе Н. Фэрклау. Вместе с тем Р. Водак указывает на отсутствие перспектив у критического дискурс-анализа, используемого в отрыве от когнитивной методологии.

Близкие к критическому дискурс-анализу установки прослеживаются в исследованиях, проводимых американскими лингвистами в рамках "риторической критики" (rhetorical criticism), и антимилитаристских работах Дж. Лакоффа, Н. Хомского и других исследователей.

Дескриптивный дискурс-анализ. В отличие от критического дискурс-анализа, при дескриптивном подходе превалирует стремление описать и объяснить феномены, избегая при этом собственной (особенно связанной с политическими убеждениями субъекта исследования) идеологической оценки, что, конечно, вызвано не отсутствием гражданской позиции, а представлениями о критериях научной объективности исследования.

В зарубежной политической лингвистике существует множество вариантов дескриптивного анализа политического дискурса. Эти варианты представляют собой набор методик и подходов, пересекающихся по многим параметрам и объединяемых по принципу "фамильного сходства".

Так, Р.Д. Андерсон совмещает анализ политической метафорики с дискурсивной теорией демократизации, суть которой состоит в том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. Чешский лингвист П. Друлак предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры являются отражением структур социальных.

Важное место в политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) (Ф. Беер, Х. Де Ландтсхеер). В русле этой теории исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны.

Теория дискурсивного понимания метафоры разрабатывается рядом немецких лингвистов (Й. Вальтер, Й. Хельмиг, Р. Хюльссе). По мнению исследователей, метафора не столько когнитивный, сколько социальный феномен. В первую очередь метафора рассматривается не как средство аргументации, а как отражение общих для определенной группы людей представлений, оказывающих значительное влияние на "конструирование социальной реальности". Согласно названной теории, сам дискурс порождает метафоры, а метафоры рассматриваются как "агенты дискурса" (другими словами, индивидуально-когнитивным особенностям участников политической коммуникации отводится малозначительная роль).

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса (Лаклау, Хансен, Ховарт). Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все "пустые означающие" (empty signifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени. При таком подходе стирается граница между метафоричностью и "буквальностью" (метафорическим может считаться, например, лозунг "We can do it ourselves" - "Мы можем сами собой управлять"), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности "пустых означающих".

Значимое место в дескриптивном анализе политического дискурса занимает метод контент-анализа. Становление и развитие этого метода применительно к исследованию политической коммуникации связано с работами Г. Лассвелла, Н. Лейтес, У. Липпманна, С. Якобсона, Д. Каплана, А. Грея, Дж. Гольдсена и др.

Среди хрестоматийных примеров эффективного использования этой методики - предсказание британскими и американскими аналитиками использования фашистской Германией крылатых ракет "Фау-1" и баллистических ракет "Фау-2" против Великобритании, сделанное на основе анализа пропагандистских кампаний в Германии. Другой пример связан с работой американской военной цензуры в годы второй мировой войны: повторение определенных тем в прессе послужило основой для обвинения редакторов некоторых СМИ в связях с нацистами.

При использовании контент-анализа исследователи ориентируются на квантитативные данные, на основе которых делаются выводы о качественных характеристиках политической коммуникации. Основная задача таких исследований сводится к выявлению связи между социально-политической жизнью общества и использованием политического языка, поиску закономерностей функционирования политического дискурса, выраженных в статистической форме. Первоначально девиз подобных исследований был простым: "чем больше корпус, тем лучше". Однако многие исследователи акцентировали внимание на важной роли небольшого, но специально подобранного корпуса политических текстов. При подобном подходе материал для контент-анализа связан с конкретным политическим событием, институциональным дискурсом, определенным временным периодом.

Знаменательным исследованием, выполненным в рамках контент-анализа, стала опубликованная в 1991 г. работа Х. де Ландтсхеер, в которой на примере анализа голландского политического дискурса было доказано, что в периоды политических и экономических кризисов значительно возрастает количество политических метафор (Landtsheer, 1991). Впоследствии Х. де Ландтсхеер и ее коллеги, сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, доказали, что количество метафор в СМИ увеличивается в предвыборный период. Полученные с помощью контент-анализа данные позволили математически доказать тезис о том, что метафора является способом преодоления проблемных ситуаций и средством воздействия на процесс принятия решений.

С помощью контент-анализа лингвисты прослеживают самые рзнообразные корреляции между языком политики и общественными процессами. Например, Дж. Мермин провел контент-анализ текстов институционального и медийного политического дискурса США, темами которых были военные операции в Гренаде, Панаме и Ливии. Исследователь показал зависимость между динамикой количества критических мнений по поводу военных операций в СМИ и ужесточением/ослаблением официальной цензуры.

Колоссальный комплекс текстов, относящихся к избирательным кампаниям в США и многих других странах, тщательно обработан в исследованиях В. Бенуа и его коллег. Используя контент-анализ и функциональную теорию анализа политического дискурса, В. Бенуа детально анализирует коммуникативные тактики Восхваления, Нападения и Защиты, которые используются различными кандидатами. Совокупный эффект множества сообщений, воспринятых избирателем из разных источников и реализующих три обозначенные функции, под влиянием личных мнений и ценностей избирателей, должны в конечном счете определить их электоральное решение.

2.4. Комплексные методики изучения политической коммуникации

Во многих современных исследованиях когнитивный, дискурсивный или риторический анализ дополняется методами, характерными для культурологии (лингвокультурологии), психологии (психолингвистики), социологии (социолингвистики), сопоставительной и типологической лингвистики.

Широкое распространение получило обогащение базисных методов политической лингвистики с использованием эвристик нейролингвистических и психолингвистических теорий. Ярким примером может служить нейрокогнитивная теория метафоры, образовавшаяся на стыке нейронной теории языка, теории первичных и сложных метафор и теории концептуальной метафоры.

Нейронная теория языка направлена на выявление нейробиологических детерминант когниции. С общенаучных позиций ее становление вполне закономерный этап в развитии когнитивистики, как комплексного интердисциплинарного направления в изучении человеческого мышления. Необходимость такого развития теории Дж. Лакофф и М. Джонсон связывают с тем, что когнитивные эффекты на верхнем уровне когниции возможны благодаря нейробиологии на ее нижнем уровне. Если в традиционной когнитивной лингвистике исследователи обычно ограничивались анализом корреляций языковых и когнитивных явлений, то есть рассматривали языковые явления с позиций принципа когнитивного обязательства, то в нейронной теории языка ощущается значительный естественнонаучный уклон. При таком подходе в качестве недостающего звена между когнитивными и лингвистическими феноменами рассматривается уровень моделируемых с помощью компьютеров коннекционистких сетей, соотносимых с нейронной архитектурой человеческого мозга.

Нейрокогнитивный подход к изучению метафоры начинает активно развиваться в конце 90-х гг., когда ряд лингвистов Калифорнийского университета и ученых из института компьютерной науки в Беркли объединяют свои усилия. Важным результатом интеграции этих усилий стало понимание того, что язык, когнитивные процессы и сенсомоторная деятельность связаны с активизацией одних и тех же участков нейронной сети. Например, при восприятии метафор движения в мозгу человека осуществляется ментальная симуляция физического действия, результаты которой проецируются обратно на сферу-мишень, привнося инференции, вытекающие из ментальной симуляции моторной деятельности.

Еще одним направлением развития нейрокогнитивной теории метафоры стали практические разработки компьютерных программ, моделирующих семантические сети коннекционистского типа. Такую программу С. Нараянан применил к анализу концептуальных метафор движения, задействованных при осмыслении политики и экономики в американской прессе.

На становление нейрокогнитивного подхода оказала влияние теория первичных и сложных метафор (Дж. Грэди), теория блендинга (М. Тернер, С. Коулсон, Ж. Фоконье) и изучение когнитивных процессов периода "конфляции" (К. Джонсон). Согласно исследованиям этого направления, метафоры можно разделить на первичные (primitive) и сложные (complex). Процесс формирования первичных метафор происходит в раннем детстве в период так называемой фазы "конфляции", когда субъектный и сенсорно-моторный опыт еще не разъединены. Связи, установленные в этот период, сохраняются и проявляют себя на протяжении всей жизни человека и служат основой для формирования сложных метафор, которые образуются из первичных путем концептуального блендинга. Первичные метафоры рассматриваются в качестве своеобразных атомов абстрактного мышления, детерминированных телесным опытом, поэтому и сложные метафоры в конечном счете должны быть связаны с сенсомоторной деятельностью.

Подтверждения этой гипотезы предлагают исследователи психолингвистического направления. Основные сомнения у психолингвистов возникали по вопросу о том, сопровождается ли актуализация стертых метафор активными операциями над концептуальными доменами и не являются ли подобные метафоры своеобразными клише, пассивно усваиваемыми носителями языка. Эксперимент по верификации предположения Дж. Лакоффа о "телесном разуме" и подсознательном характере базовых концептуальных метафор был проведен в Калифорнийском университете в Санта Круз Р.В. Гиббсом и Н.Л. Вилсон. В ходе эксперимента было установлены корреляции между моторикой испытуемых и употреблением антропоморфных, в том числе стертых метафор. При этом корреляции не варьировались в зависимости от национальности испытуемых (в эксперименте участвовали носители португальского и английского языков - бразильцы и американцы). Другие подтверждения тесной взаимосвязи между абстрактными концептами и деятельностью мозга по регулированию сенсомоторной деятельности человека предоставляет нейропсихология, точнее все та же нейронная теория языка (neural theory of language) и теория "зубьев" (theory of cogs). Опираясь на названные теории и выдвинутые в когнитивной лингвистике гипотезы, американский лингвист Джордж Лакофф и итальянский нейропсихолог Витторио Галлези продемонстрировали, что одни и те же участки мозга "отвечают" как за концепты, связанные с сенсомоторной деятельностью, так и за концепты, связанные с абстрактными идеями.

Осознание того факта, что метафора первично ментальный, а не языковой феномен, все чаще инициирует обращение ученых к психолингвистическим и психоаналитическим методикам при анализе политического дискурса. Исследования этого направления часто ориентированы на изучение политической метафоры не как средства убеждения, а как отражения сознательных или бессознательных представлений коммуникантов о политической реальности.

Психолингвистические методы исследования метафорики позволяют получать данные об особенностях осмысления мира политики рядовыми гражданами, определенными социальными группами, что недоступно при традиционном анализе политического дискурса, материалом для которого обычно становятся тексты, созданные журналистами, политиками или их спичрайтерами. Примером использования психолингвистической методики изучения политических метафор может служить проведенное В. Харди анкетирование американских граждан на предмет их отношения к законопроекту об ограничении образования на испанском языке и установлении английского языка в качестве единственного официального языка штата Калифорния. Результаты позволили показать важную роль метафоры в осмыслении политических проблем рядовыми гражданами и вместе с тем выявили, что метафорическое представление о действительности среди рядовых граждан во многом совпадает с картиной мира, предлагаемой в СМИ.

Помимо анкетирования ученые активно используют анализ интервью (Г. Бонхэм, В. Майер-Шенбергер, Т. Оберлехнер, Д. Херадствейт). Преимущество метода интервьюирования для анализа политической коммуникации связано с тем, что исследователь получает материал для анализа в ходе естественного общения с коммуникантом, а не из заранее подготовленных текстов, над которыми автор имел достаточно времени подумать (если конечно участнику интервью вопросы не сообщались предварительно).

Ряд методов основывается на теориях глубинной психологии. Исследования этого направления объединяются стремлением обнаружить в политических метафорах проявление архетипов коллективного бессознательного (С. Кин, М. Огустинос, С. Пенни).

Отдельным направлением анализа политической коммуникации является политолого-социологический анализ. В данном случае получение научного знания основывается не столько на анализе собственно лингвистических явлений, сколько на пространных аналитических размышлениях исследователя и опорой на наблюдения философов и социологов в области взаимодействия общественных процессов и политического мышления. Подобное исследование на примере бразильского политического дискурса провела Л. Канедо, показав, что, несмотря на функционирование в Бразилии демократических институтов, понятие "передача власти" находится в тесной связи с традиционной бразильской метафорой политики как семьи.

Представленный обзор свидетельствует, что на современном этапе развития в политической лингвистике формируется оригинальная методологическая система, включающая три базисных метода (когнитивный, риторический и дискурсивный) и целый ряд дополнительных методов. Такое обогащает политическую лингвистику: каждый метод имеет свои достоинства и позволяет обнаружить некоторые факты и закономерности, не привлекавшие внимания исследователей, принадлежащих к иным научным школам, что в комплексе создает условия для полного и многоаспектного исследования политического дискурса.

РАЗДЕЛ 3

АНТОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ [3]

В последние годы исследования политической коммуникации активно ведутся на всех континентах, соответствующие публикации регулярно появляются в столь различных государствах, как Новая Зеландия, Пакистан, Тунис, Корея, Южная Африка, Африка и Уругвай. Как известно, наука не признает границ, и российский ученый по своим лингвистическим взглядам и методикам может быть ближе к американским специалистам, чем к коллегам с соседней кафедры. Вместе с тем специальные наблюдения позволяют выделить три основных мегарегиональных научных объединения - североамериканское, восточноевропейское (постсоветское), основу которого составляют исследования российских ученых, и европейское, к которому относятся специалисты, работающие в Центральной и Западной Европе. Совершенно особое положение занимают также исследования, выполненные вне Европы и Северной Америки. Представителей каждого из этих объединений связывают не "общее выражение лица" или точный набор признаков, а некоторые черты "фамильного сходства". Именно эти признаки и акцентированы в последующих разделах.

3.1. Политическая лингвистика в США

Для представителей североамериканского направления в исследовании политической коммуникации характерны следующие "фамильные черты":

- значительная (более половины) доля исследований, выполненных в рамках риторического направления;

- активное использование критического метода анализа дискурса и иных способов демонстрации своей гражданской, политической позиции;

- повышенное внимание к изучению институционального политического дискурса, особенно текстов, созданных широко известными политическими лидерами; показательно, что американские исследователи предпочитают изучать американский политический дискурсс и нечасто занимаются сопоставлением политической коммуникации в различных странах;

- повышенное внимание к изучению специфики личностного дискурса и исторического дискурса отдаленных эпох.

Как известно, Северная Америка была и остается одним из признанных лидеров в развитии политической лингвистики: именно здесь работали многие ее основоположники, в том числе - Г. Лассвелл, У. Липпманн, П. Лазарсфельд.

Среди работавших в Соединенных Штатах ведущих специалистов, относящихся к риторическому направлению, необходимо назвать Р. Айви, К. Берка, Б. Бэйтса, Дж. Гуднайта, С. Дафтона, К. Джемисон, Р. Карпентера, М. Медхерста, М. Осборна, С. Перри, В. Риккерта, Р. Скотта, С. Сильберштейн, М. Стакки, Т. Уиндта, Ф. Уондера, Д. Хана, М. Харимана.

Как уже отмечалось выше, работающий в университете Беркли (Калифорния) Джордж Лакофф, который по существу заново создал современную теорию когнитивной метафоры, активно занимается и исследованиям политической метафорики. Среди других представителей когнитивной методологии в ее приложении к политическому дискурсу следует назвать таких специалистов, как Ф. Бир, Б. Берген, Д. Берхо, Дж. Гиденгил, Дж. Льюл, Дж. Милликен, Р. Пэрис, Т. Рохрер, О. Санта Ана, А. Ченки.

Весьма значителен вклад североамериканских специалистов и в развитие методологии дискурсивного направления политической лингвистики. В этом отношении особое место занимают труды Р. Андерсона и В. Бенуа.

Существуют политические феномены, которые особенно часто привлекают внимание американских специалистов. В частности, значительная часть американских публикаций связана с исследованием концептуальных метафор, связанных войной в Персидском заливе. Первое исследование было опубликовано Дж. Лакоффом еще в 1991 г. Позднее Лакофф обратился и к исследованию метафор периода второй войны в Заливе. Проанализировав метафоры, актуализированные администрацией и СМИ США для оправдания этой войны, Дж. Лакофф выделил базовые метафорические (метонимические) модели, которые, дополняя друг друга, занимают центральное место в осмыслении внешней политики в американском сознании.

Дж. Льюл (Lule, 2004) на материале дискурса новостей NBC рассмотрел базовые метафоры, актуализированные для осмысления отношений Ирака и США в преддверии второй войны в Персидском заливе. Метафоры "Ирак - это Вьетнам Буша" и "вьетнамское болото" в американских политических дебатах проанализированы Дж. Гуднайтом (Goodnight, 2004).

Детальный анализ "метафорической войны" по косовской проблеме в американском политическом дискурсе представлен в работе Р. Пэриса (Paris, 2001). Как показывает автор, в выступлениях администрации Б. Клинтона и дебатах членов Конгресса доминировали четыре группы исторических метафор: "Вьетнам", "Холокост", "Мюнхен" и "балканская пороховая бочка". Р. Пэрис выделяет два уровня метафорического противостояния политических мнений. Участники дебатов спорили не только об уместности исторических метафор применительно к ситуации в Косово (первый уровень), но и об оценочных смыслах используемых метафор (второй уровень). Например, если мюнхенское соглашение в большинстве случаев рассматривалось, как пример нежелания остановить агрессора, то на уроки вьетнамских событий ссылались как противники, так и сторонники военного вмешательства. Противники говорили о невинных жертвах и других ужасах войны, а сторонники считали, что во Вьетнаме американская армия воевала "со связанной рукой за спиной", поэтому не следует повторять вьетнамских ошибок в Косово.

С исследованиями метафор в нарративе войны тесно связаны публикации, посвященные метафорическому представлению событий 11 сентября 2001 г. и их последствиям. Так, К. Халверсон (Halverson, 2003) анализирует метафоры в политическом нарративе "Война с террором (11 сент. 2001 - янв. 2002)" и выделяет две основные метафоры, моделирующие осмысление терроризма в американском политическом дискурсе: Антропоморфизм ценностей и Сказка о справедливой войне. Анализ корреляции метафор в американском сознании и событий 11 сентября 2001 г. в сочетании с осмыслением социокультурных причин терроризма представлен в публикации Дж. Лакоффа (Lakoff, 2001b).

Метафоры со сферой-источником "Женитьба" в американском политическом дискурсе рассмотрены в учебнике по политической коммуникации Д.Ф. Хана (Hahn, 2003). С. Хайден (Hayden, 2003) исследовал политическую эффективность метафор с исходной понятийной областью "Семья". Дж. Лакофф (Lakoff, 2004) анализирует две модели со сферой-источником "Семья" во внутриполитическом американском дискурсе. Согласно Модели Строгого Отца дети рождаются плохими, потому что стремятся делать то, что им нравится, а не то, что правильно, поэтому нужен сильный и строгий отец, который может защитить семью от опасного мира и научить детей различать добро и зло. От детей требуется послушание, а единственный способ добиться этого - наказание. Модель устанавливает прямую взаимосвязь дисциплины и морали с благополучием. Модель Воспитывающего Родителя несет смысл гендерной нейтральности: оба родителя в равной степени ответственны за воспитание детей. Дети рождаются хорошими, а задача родителей воспитать их таким образом, чтобы они могли улучшать мир и воспитывать других. Анализируя развертывание этих моделей применительно к различным вопросам внутренней политики (налоги, образование и др.), Дж. Лакофф соотносит политическое доминирование консерваторов с использованием Модели Строгого Отца, а неудачи либералов связывает с особенностями актуализации Модели Воспитывающего Родителя (Lakoff, 2004: 5-34).

Экспериментальное исследование по проверке гипотезы Дж. Лакоффа о том, что в основе "левого" и "правого" американского политического дискурса лежат две метафорические модели семьи, провел А. Ченки (Cienki, 2004). На материале текстов из предвыборных теледебатов Дж. Буша и А. Гора (2000 г.) А. Ченки и его коллега независимо друг от друга анализировали две группы выражений: собственно метафоры и метафорические следствия (entailments), апеллирующие к моделям Строгого Отца (SF) и Воспитывающего Родителя (NP). Как показал анализ, Дж. Буш в четыре раза чаще использовал метафоры модели SF, чем А. Гор. В свою очередь А. Гор в два раза чаще апеллировал к метафорам модели NP. Проанализировав метафорические следствия, А. Ченки указывает, что Дж. Буш опять же в 3.5 раза чаще обращался к модели SF. Вместе с тем исследование показало, что частотность обращения к модели NP у обоих оппонентов была очень близкой с небольшим перевесом у А. Гора (у Дж. Буша - 221, у А. Гора 241). Также А. Ченки, проанализировав жесты оппонентов во время дебатов, пришел к выводам, что жесты Дж. Буша и А. Гора сильно различаются и соотносятся у Дж. Буша с моделью SF, а у А. Гора с моделью NP. При этом различия в апелляции к моделям семьи на паралингвистическом уровне еще более показательны, чем на вербальном. Следует, однако, отметить, что, излагая результаты, автор не приводит бесспорных критериев соотнесения жестов с концептуальными метафорами двух анализируемых моделей.

Значительный вклад в развитие учения о когнитивной метафоре внесла теория блендинга. Эвристики теории концептуальной интеграции (блендинга) можно продемонстрировать на примере некогда популярной в Соединенных Штатах метафоры: "Если бы Клинтон был Титаником, то утонул бы айсберг" (Turner, Fauconnier, 2000). В рассматриваемом бленде осуществляется концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств, в котором президент соотносится с кораблем, а скандал с айсбергом. Бленд заимствует фреймовую структуру как из фрейма "Титаник" (присутствует путешествие на корабле, имеющем пункт назначения, и столкновение с чем-то огромным в воде), так и каузальную и событийную структуру из известного сценария "Клинтон" (Клинтон уцелел, а не потерпел крушение). В рассматриваемом примере общее пространство включает один объект, вовлеченный в деятельность и побуждаемый к ней определенной целью, который сталкивается с другим объектом, представляющим огромную опасность для деятельности первого объекта. Очевидно, что в общем пространстве результат этого столкновения не предопределен. Междоменная проекция носит метафорический характер, однако смешанное пространство обладает каузально-событийной структурой, не выводимой из фрейма источника. Если метафорические инференции выводить только из ментального пространства-источника, то Клинтон должен потерять президентский пост. Показательно, что полученные инференции не выводятся и из пространства-цели. В бленде появляется новая структура: Титаник все-таки не потопляем, а айсберг может утонуть. Эта "невозможная" структура не доступна из исходных пространств, она конструируется в бленде и привносит совершенно новые, но понятные инференции.

Важно подчеркнуть стремление многих американских исследователей рассмотреть роль метафоры в развитии социальных процессов. С этой точки зрения особого внимания заслуживают работы Р.Д. Андерсона, посвященные роли метафоры в процессах демократизации общества. В соответствии с его дискурсивной теорией демократизации истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. По Р.Д. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их "отделенности" от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с "языком народа", но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст (демократический или авторитарный) обладает информативным и "соотносительным" значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа).

В настоящем разделе представлены отрывки из знаменитой интернет-публикации Джорджа Лакоффа "Метафора и Война: система метафор для оправдания войны в Заливе", статья знаменитого американского "советолога" Ричарда Андерсона (мл.) "Каузальная сила политической метафоры" и статья не менее знаменитого специалиста по избирательным кампаниям Вильяма Бенуа "Функциональная теория дискурса политической кампании".

3.2. Политическая лингвистика в Центральной и Западной Европе

Как уже отмечалось выше, Европа была одним из двух ведущих мегарегионов, в которых зарождалась политическая лингвистика. К числу "предтеч" современной политической лингвистики справедливо относят работавшего в Германии Виктора Клемперера и английского писателя Джорджа Оруэлла.

Среди наиболее ярких представителей европейской политической лингвистики второй половины прошлого века - Р. Бахем, К. Буркхардт, Т. ван Дейк, Р. Водак, В. Дикманн, Й. Кляйн, Г. Кресс, У. Маас, К. де Ландтсхеер, М. Пеше, Н. Фэрклау, М. Фуко, П. Чилтон, К. Шэффнер, З. Эгер и др.

Исследования представителей Центральной и Западной Европы объединяют следующие признаки "фамильного сходства":

- высокая (более 70%) доля исследований, выполненных в рамках когнитивного направления;

- активное использование критического анализа дискурса и контент-анализа дискурса как методов изучения политической коммуникации;

- повышенный интерес к исследованию медийного политического дискурса;

- большое количество публикаций, посвященных сопоставительному изучению политической коммуникации в различных национальных дискурсах;

- высокая доля когнитивного описания метафор на основе выявления специфики сфер-мишеней метафорической экспансии.

В современной европейской лингвистике обнаруживается стремление к синтезу методов когнитивной лингвистики и дискурс-анализа.

К числу публикаций такого рода относятся работы А. Мусолффа, который стремится к дальнейшему развитию когнитивной методики. В частности, он считает, что метафора функционирует в политическом дискурсе, как живой организм, обладающий свойствами наследственности и изменчивости, то есть "эволюционирует" и "выживает" в борьбе с другими метафорами.

Отдельное внимание исследователей привлекает осмысление и уточнение постулатов теории "телесного разума". Й. Цинкен (Zinken, 2003), отмечая значимость сенсомоторного опыта человека для метафорического осмыслении действительности, подчеркивает, что при анализе метафор в политическом дискурсе важно учитывать культурный, исторический опыт. Выделив в отдельную группу интертекстуальные метафоры (intertextual metaphors), исследователь показал их идеологическую значимость для осмысления политических событий в польском газетном дискурсе. Например, противники вступления Польши в Евросоюз использовали для концептуализации будущего своей страны интертекстуальную метафору "Освенцим", коммунистов в Польше в 1989 г. часто метафорически представляли завоевателями-крестоносцами и т.п.

Оригинальный подход к концептуальной метафоре сложился в Люблинской этнолингвистической школе. В рамках этой школы разработана лингвокогнитивная теория метафоры, объединяющая антропологический и когнитивный ракурсы и учитывающая социокультурные условия функционирования языка. Й. Цинкен демонстрирует эвристики отдельных идей этого подхода на примере исследования корпуса текстов, отражающих метафорическое осмысление изменений в немецком публичном дискурсе конца 80 - начала 90-х гг. прошлого века. Исследуя частотность метафорических моделей, автор разделяет их на две группы: основные и образные. К основным относятся модели (сигнификативные дескрипторы) Персонификации, Пространства и Объекта, которые становятся основой для развертывания остальных моделей. Например, метафора войны имплицитно подразумевает наличие поля боя (Пространство), воинов (Персонификация) и оружия (Объект). Остальные модели (сигнификативные дескрипторы) немецкого дискурса, располагаются по мере убывания частотности следующим образом: ДВИЖЕНИЕ (период конца 80 - начала 90-х годов получил в Германии название Wende-Periode - Поворотный период), ВОЙНА, АРХИТЕКТУРА, ДОРОГА. Далее следуют ОРГАНИЗМ и МИР РАСТЕНИЙ. Замыкают список ФАУНА, ПОГОДА, СПОРТ, МЕХАНИЗМ и др. Исходя из подобных результатов, исследователь пытается установить корреляцию между частотностью моделей и доминантной перспективой (perspective) (подходом к описанию ситуации).

В европейской политической лингвистике нередко обнаруживается синтез методов концептуальных исследований и дискурс-анализа. Так, П. Друлак предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры (в том числе и метафорические) являются отражением структур социальных. Исследователь проанализировал метафоры, которые использовали лидеры 28 европейских стран в дебатах о составе и структуре Европейского Союза (период 2000-2003 гг.). Выделив концептуальные метафоры "самого абстрактного уровня" (КОНТЕЙНЕР, РАВНОВЕСИЕ КОНТЕЙНЕРОВ и др.), П. Друлак выявил, что лидеры стран ЕС предпочитают метафору КОНТЕЙНЕРА, а лидеры стран-кандидатов на вступление в ЕС - метафору РАВНОВЕСИЯ КОНТЕЙНЕРОВ. Другими словами, лидеры стран ЕС предпочитают наделять надгосударственное объединение чертами единого государства, а лидеры стран-кандидатов предпочитают видеть в ЕС сбалансированное объединение государств. В другой публикации П. Друлак (Drulak, 2005) на основе синтеза индуктивного и дедуктивного, квантитативного и квалитативного методов анализа политических метафор предлагает детальную характеристику методики герменевтического анализа метафорических моделей в дискурсе международных отношений.

Во многих публикациях методика концептуального анализа метафор в политическом дискурсе дополняется методами критического дискурс-анализа и сочетается с гуманистическим осмыслением анализируемых событий. Так, в январе 1998 года резко увеличилось количество курдов-иммигрантов, ищущих убежища в Европе. Исследуя осмысление этих событий в австрийских газетах, Е. Эль Рефайе выявляет, что доминантные метафоры изображают людей, ищущих убежища, как нахлынувшую водную стихию, как преступников, как армию вторжения. Регулярная апелляция к этим образам во всех исследованных газетах представляется показателем того, что "метафоры, которыми мы дискриминируем" (El Refaie, 2001: 352), стали восприниматься как естественный способ описания ситуации.

Ирландские лингвисты Х. Келли-Холмс и В. О'Реган (Kelly-Holmes, O 'Regan, 2004) рассматривают концептуальные метафоры в немецкой прессе как способ делегитимизации ирландских референдумов 2000 и 2001 гг. Как известно, в 2000 году в Ницце было достигнуто соглашение об институциональных изменениях, необходимых для принятия новых стран в ЕС. Ирландия - единственная страна ЕС, в конституцию которой нужно было внести поправки, чтобы ратифицировать этот договор. Ирландское правительство считало вопрос решенным, однако ирландский народ проголосовал против изменения конституции на первом референдуме, что не замедлило отразиться в немецкой прессе. Недовольство тем фактом, что 3 миллиона ирландцев должны решать судьбу 75 млн. новых членов ЕС, отображалось в немецкой прессе с помощью метафор дома и родства (ирландцы хотят закрыть дверь перед двоюродными братьями и оставить их на пороге), криминальных метафор (ирландцы требуют выкуп за 12 стран) и др. При рассмотрении подобных фактов следует учитывать, что до проведения референдума ирландско-немецкие отношения носили позитивный характер и даже метафорически представлялись как любовные отношения. Накануне второго референдума, который закончился положительным голосованием, в немецкой прессе активизировались негативные смыслы метафор из самых разнообразных сфер-источников: СЕМЬЯ (Германия/ЕС - терпеливый родитель, Ирландия - непредсказуемый подросток, испорченный ребенок); ШКОЛА (ученика нужно наказать, Брюссель ставит Ирландии плохие отметки); ДОМ (Ирландия хочет разрушить дом); БОЛЕЗНЬ (Ирландия больна датской болезнью и может заразить Австрию (датчане проголосовали против Маастрихтского договора в 1992 г.), ВОЙНА (война за положительное голосование) и др. Как показали исследователи, метафорическая концептуализация событий накладывается на более общий уровень категоризации (оппозиционирования): МЫ (немцы) - честные, щедрые, альтруистичные, высокоморальные, тогда как ОНИ (ирландцы) - жадные, заблуждающиеся, неблагодарные, аморальные. В этом контексте постоянно противопоставлялись "хорошая старая Ирландия" и "плохая новая Ирландия".

Важное место в европейской политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) К. де Ландтсхеер и ее единомышленников. Исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны. Некогда К. де Ландсхеер доказала на примере анализа голландского политического дискурса, что между частотностью метафор, с одной стороны, и политическими, и экономическими кризисами - с другой, существуют корреляции. В очередном исследовании К. де Ландсхеер и Д. Вертессен (Vertessen, De Landsheer, 2005), сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, обнаружили, что показатель метафорического индекса (включающего такие критерии, как частотность, прагматический потенциал сферы-источника и др.) увеличивается в предвыборный период. Подобные факты, по мысли авторов, еще раз подтверждают тезис о важной роли метафоры как средства воздействия на процесс принятия решений и инструмента преодоления проблемных ситуаций в политическом дискурсе.

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса Э. Лаклау. Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все "пустые означающие" (empty sighifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени (соответственно невозможно говорить и о "чистой буквальности"). При таком подходе стирается граница между метафоричностью и "буквальностью" (метафорическим может считаться, например, лозунг "We can do it ourselves" - "Мы можем сами собой управлять"), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности "пустых означающих".

Неудивительно, что на фоне расширения ЕС вопросы межкультурного взаимодействия вышли на первый план и внимание многих европейских лингвистов сосредоточилось на сопоставительном анализе политических метафор в национальных европейских дискурсах. Например, Е. Семино (Semino, 2002) исследовала метафорическую репрезентацию евро в итальянской и британской прессе и показала, как метафоры в дискурсе этих двух стран отображают противоположные оценочные смыслы. В работе финского исследователя М. Луома-ахо (Luoma-aho, 2004) на основе анализа западноевропейского дискурса коллективной безопасности показано, что дебаты на Межправительственной конференции 1990-1991 гг. представляли собой конфликт метафор "атлантистов" (сторонников США и членов НАТО) и "европеистов" (сторонников европейской самодостаточности). Если США и страны-члены НАТО видели в Западноевропейском Союзе опору атлантического альянса, то "европеисты" - защищающую руку. Органистические метафоры сторонников самодостаточности вступали в противоречие с архитектурными метафорами "атлантистов" и представляли европейское сообщество как независимый от НАТО политический субъект.

Р. Водак и ее коллеги провели комплексное сопоставительное исследование европейского политического дискурса на материале 15 консервативных и либеральных газет 8 европейских стран. Исследователи анализировали представление Брюссельской межправительственной конференции 2003 г., которая была посвящена проекту европейской конституции. По общему мнению, конференция закончилась неудачно, но в каждой стране было свое видение того, какие субъекты политической деятельности несут ответственность за эту неудачу. Как показали исследователи, метафоричность прессы значительно варьировалась от страны к стране. Например, в австрийских газетах метафоры были очень редки, в то время как испанские журналисты активно использовали образные средства для описания и анализа тех же событий (Oberhuber et al. 2005).

А. Мусолфф (Musolff, 2000) прослеживает "эволюцию" метафоры "ЕВРОПА - ЭТО ДОМ / СТРОЕНИЕ" за последнее десятилетие ХХ в. на материале английских и немецких газет. Вслед за рядом исследователей автор моделирует два различных концепта: российский концепт "дом" (многоквартирный дом) и западноевропейский вариант (частный дом, обнесенный забором). При переводе метафоры Горбачева европейцы актуализировали другой прототип, что и объясняет, по мнению автора, популярность этой метафоры в европейском дискурсе. Автор выделяет два периода в развитии метафоры дома. 1989-1997 гг. - это оптимистический период, когда разрабатывались смелые архитектурные проекты, укреплялся фундамент, возводились столбы и др. По мере роста противоречий в 1997-2001 гг. начинают доминировать скептические (реконструкция, хаос на строительной площадке) или пессимистические (горящее здание без пожарного выхода) метафоры. Оптимистический период характеризуется значительным сходством британских и немецких метафор. Сравнивая метафоры второго периода, автор отмечает, что немцы были менее склонны к актуализации негативных сценариев (необходим более реалистичный взгляд на строительство), в то время как англичане чаще отражали в метафоре дома пессимистические смыслы (немцы - оккупанты евродома или рабочие, считающие себя архитекторами).

В других публикациях А. Мусолфф (Musolff, 2001a, 2001b) сопоставляет метафоры со сферой-источником ДОРОГА/ДВИЖЕНИЕ/СКОРОСТЬ в британской и немецкой прессе, освещающей политические процессы в Европейском Союзе. Анализ материала обнаружил различия в эксплуатации прагматических смыслов метафор немцами и британцами, которые используют потенциал сферы-источника для отображения различных взглядов на перспективы развития ЕС: британцы критикуют Германию за излишнюю поспешность, немцы метафорически порицают Великобританию за медлительность.

При другом подходе за основу берется сфера-магнит метафорической экспансии. Например, в публикациях Й. Цинкена (Zinken, 2004a, 2004b) представлена широкая панорама метафорических моделей в политическом нарративе "Переходный период в Германии" (Wende-Periode - конец 80 - начало 90-х гг.) на материале немецкой прессы. Метафорическому представлению второй войны в Персидском заливе посвящена публикация Дж. Андерхилла [Underhill, 2003], автор которой выявляет в британской прессе 13 метафорических моделей.

Точкой отсчета для исследования может служить не концептуальная сфера, а адресант политической коммуникации. В исследовании И. ван дер Валка, которое посвящено сопоставлению речевых стратегий в франко-голландском расистском дискурсе, выявлены ведущие метафоры в идиолекте А. Ле Пена. Для негативной репрезентации иммигрантов лидер Народного Фронта использует метафоры водного потока и войны. Соответственно Франция выступает в роли жертвы, которую освободитель А. Ле Пен (сравнивающий себя с Ж. Д'Арк и У. Черчиллем, а деятельность своей партии с антифашистской борьбой) должен спасти. Для положительной самопрезентации А. Ле Пен активно эксплуатирует мелиоративные смыслы метафоры родства [Valk, 2001]. Самостоятельный интерес в этой группе представляют корпусные исследования метафор в идиолектах известных политиков, что позволяет выявить общие закономерности метафорического моделирования действительности и стандартные сценарии, актуализируемые в речи политиков для манипуляции общественным сознанием. Так, Дж. Чартерис-Блэк (Charteris-Black, 2004), проанализировав риторику британских и американских политиков (У. Черчилля, М.Л. Кинга, М. Тетчер, Б. Клинтона, Т. Блэра, Дж. Буша), показал, как метафоры регулярно используются в их выступлениях для актуализации нужных эмотивных ассоциаций и создания политических мифов о монстрах и мессиях, злодеях и героях.

В настоящем разделе представлена статья Р. Водак (Австрия/Великобритания), одного из ведущих специалистов в области критического дискурс-анализа. Две следующие работы, посвященные исследованию политической метафорики, принадлежат известным европейским специалистам в этой области - А. Мусолффу (Великобритания) и П. Друлаку (Чехия). Раздел завершает исследование Д. Бэнкса (Франция), представившего пример анализа политического дискурса с позиций системной функциональной лингвистики.

3.3. Политическая лингвистика в Восточной Европе

В последние годы одним из признанных центров политической лингвистики становится Восточная Европа. Наряду с российскими специалистами, языковеды из Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии стремятся исследовать политическую коммуникацию в своих государствах, сопоставить отечественный политический дискурс с зарубежным, выделить новые тенденции, характерные для постсоветской эпохи. Большинство таких специалистов тесно связаны с традициями российской лингвистики, и вместе с тем все они активно стремятся использовать идеи, пришедшие из других мегарегионов.

Для представителей восточноевропейской лингвистики характерны следующие объединяющие признаки.

1. Соответствующее глобальным тенденциям соотношение когнитивных, дискурсивных и риторических (семантико-стилистических) исследований политической коммуникации. Когнитивное направление широко представлено в Литве (Э. Лассан, В.В. Макарова и др.), где своего рода организующим центром подобных исследований стал журнал Respektus Philologicus. Семантико-стилистическое направление активно развивается в Латвии, Белоруссии, Украине (Л.Е. Бессонова, С.Н. Муране, Б.Ю. Норман и др.). Дискурсивные и социолингвистические методики изучения политической коммуникации активно развиваются в Белоруссии и Украине (Л.Е. Бессонова, Н.Б. Мечковская, И.Ф. Ухванова-Шмыгова и др.).

2. Заметное предпочтение дескриптивных методик и минимальное использование критического анализа дискурса. Вместе с тем элементы критического анализа в той или иной степени заметны в публикациях Э.Р. Лассан, Б.Ю. Нормана, И.Ф. Ухвановой-Шмыговой и некоторых других специалистов.

3. Высокая доля исследований медийного политического дискурса и относительно небольшое количество исследований институционального политического дискурса. Изучаются преимущественно общие закономерности политической коммуникации, а не идиостили конкретных политиков и журналистов.

4. Повышенное внимание к изучению зарубежного политического дискурса и сопоставительным исследованиям, в том числе к сопоставлению политического дискурса постсоветских государств с российским, западноевропейским и американским дискурсом (Э.Р. Лассан, Н.Н. Клочко, С.Н. Муране, Б.Ю. Норман, В. Токарева и др.).

5. Активное участие в текущей политической борьбе, в обсуждении проблем взаимодействия национальных и мировых языков, вопросов развития национальных языков и др.

В настоящем разделе представлены статьи Элеоноры Лассан (Литва) и Надежды Клочко (Латвия), исследования которых тесно связаны с традициями российской лингвистики и вместе с тем в полной мере учитывают достижения западной науки.

3.4. Политическая лингвистика в Азии, Африке, Океании и Латинской Америке

В истории становления и развития политической лингвистики вне Европы и Северной Америки прослеживаются две тенденции.

Первая характеризуется значительным влиянием западных теорий и активным их внедрением в исследовательскую практику лингвистов, работающих в соответствующих регионах. В основном это относится к странам, ориентировавшимся на рыночную экономику и политическое развитие по западному образцу. Теории анализа языка политики в рамках дискурс-анализа, когнитивной лингвистики, контент-анализа получили широкое распространение в Южной Корее (Й. Ву, Т. Ким, Й. Ли, К. Ли, Й. Так), Сингапуре (А. Ви, Е. Куо, А. Чой), Тайване (Дж. Вэй, Й. Гонг, П. Куо, Ш. Хуанг, Р. Ченг), Австралии и Новой Зеландии (Дж. Бейн, К. Статс, Н. Чабан).

Вместе с тем ряд национальных научных школ выпали из этого ряда. Например, совершенно особое развитие политическая лингвистика получила в Японии (М. Ида, Й. Ито, Т. Макита, Уемура). Западные специалисты склонны считать японские исследования по политической коммуникации теоретически ограниченными. Их удивляет возможность построения научных теорий на основе концептов "стыд" или "сохранение лица". Однако сами японские специалисты объясняют невысокую популярность западных теорий их малой эвристичностью в контексте японской культуры. К примеру, использование понятия "лидеры общественного мнения" при изучении политической коммуникации в Японии априори не целесообразно: японцы избегают личных разговоров на политические темы, чтобы предупредить возможное расхождение мнений и межличностную конфронтацию. По мнению японских лингвистов, для изучения политической коммуникации в Японии не подходят европейские и американские теории по воздействию СМИ на общество или правительство. Так, Й. Ито (Ito, 2000) предлагает взамен существующих западных теорий использовать при анализе японских СМИ "триполярную модель кууки" (tripolar kuuki model): "правительство - СМИ - общество". Согласно этой модели, информационное давление на один из компонентов триады возможно только при наличии особой атмосферы согласия (kuuki) между двумя остальными компонентами.

Аналогичные мысли о невозможности механистического применения западных теорий к азиатскому политическому дискурсу высказывались и другими исследователями. По мнению китайского специалиста Г. Чу (Chu, 1988), в западных исследованиях политической коммуникации редко учитывается культурная переменная. Культура часто рассматривается как некая константа (по западному образцу), которую можно не принимать во внимание. Также исследователь указывает на то, что доминирование в западной лингвистике квантитативных методов ограничивает круг исследуемых вопросов. На Западе преимущественно исследуются вопросы, которые можно решить с помощью статистических методов, в то время как изучение политического дискурса включает в себя более широкую проблематику.

По-своему сложилась история исследования политического языка в Китае, в чем-то напоминающая аналогичный процесс в нашей стране. В период холодной войны китайские исследователи анализировали структуру, функции и эффективность китайской коммунистической пропаганды, часто в сравнении с риторическими "образцами" советских журналистов и политиков. С 80-х гг. прошлого века в китайскую науку о языке начинают просачиваться демократические веяния и западные теории. Если в предыдущий период лингвисты использовали в качестве материала для анализа официальные тексты, то в последнее время становится возможным изучение языковых механизмов идеологического контроля в Китае, сравнительный анализ политической коммуникации в Китае и капиталистических государствах, исследование коммуникативной "борьбы между рынком и коммунизмом" за влияние на СМИ, изменения в политической коммуникации после событий на площади Тяньаньмэнь и др. (Й. Жао, Й. Жу, Ж. Гуо, К. Ли, К. Линг, Ж. Хе, Й. Чан, Т. Чанг).

Следует принимать во внимание, что некоторые направления политической лингвистики, получившие развитие в Европе и США, невозможны в отдельных азиатских странах ввиду особенностей законодательства и политических систем. К примеру, в Китае и Сингапуре нельзя проводить исследования общественного мнения, направленные на выявление восприятия рядовыми гражданами политических лидеров или кандидатов на государственные должности. Свои ограничения накладывают традиции освещения политических событий в СМИ.

Наконец, в некоторых странах только начинается процесс становления политической лингвистики как области лингвистических исследований. Примером может служить Индонезия, в которой долгое время исследования политического языка были затруднительны из-за жесткого цензурного контроля, существовавшего при президенте Сухарто. После падения тоталитарного режима в 1998 г. стали появляться исследования, ориентированные на объективное изучение роли СМИ в демократизации общества (К. Верельст, Е. Газали, Л. д'Аененс, К. Сен).

Показательно, что часть ведущих исследователей, работающих в названных мегарегионах, являются выходцами из Европы и Северной Америки или же получили образование вдали от родины. Наиболее яркий пример - это Анна Вежбицка, которая уже много десятилетий работает в Австралии. Можно вспомнить также, что научная биография профессора из Новой Зеландии Натальи Чабан начиналась на Украине, а целый ряд исследований по пакистанскому, иранскому и арабскому, латиноамериканскому политическому дискурсу были созданы под влиянием идей, усвоенных их авторами в годы обучения в зарубежных университетах.

В настоящем разделе представлено две работы. Одна из них, написанная Л. Ви (Сингапур), служит примером "критического" исследования политических метафор на основе концепции П. Бурдье. Другая статья - результат работы группы исследователей из Австралии и Новой Зеландии (Н. Чабан, Дж. Бейн, К. Статс). Данная работа представляет собой пример исследования политической картины мира с методологических позиций теории концептуальной метафоры.

Примечания

1. Опрос фокус группы (focus group interview) - метод исследования, когда одновременно по специально созданному сценарию опрашиваются несколько человек, подобранных на основе сходных характеристик.

2. "Огороды победы" (Victory gardens) - домашние огороды американцев во время обеих мировых войн, к обзаведению которыми активно призывало федеральное правительство.

3. Конкретные тексты представлены в общем каталоге "Библиотеке" Philology.ru (прим. редактора).

Рекомендуемая литература

Блакар, Р. Язык как инструмент социальной власти / Р. Блакар // Язык и моделирование социального взаимодействия. - М., 1987.
Будаев, Э.В. Метафора в политическом интердискурсе / Э.В. Будаев, А.П. Чудинов; Урал. гос. пед. ун-т. - Екатеринбург, 2006a.
Будаев, Э.В. Риторическое направление в исследовании политической метафоры / Э.В. Будвев, А.П. Чудинов // Respectus Philologicus. 2006б. № 9(14).
Вежбицка, А. Антитоталитарный язык в Польше / А. Вежбицка // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
Водак, Р. Язык. Дискурс. Политика / Р. Водак; Волг. гос. пед. ун-т. - Волгоград, 1997.
Вольфсон, И.В. Язык политики. Политика языка / И.В. Вольфсон; Сарат. гос. ун-т. - Саратов, 2003.
Гаврилова, М.В. Критический дискурс-анализ в современной зарубежной лингвистике / М.В. Гаврилова. - СПб., 2003.
Дейк, Т.А. Язык. Познание. Коммуникация / Т.А. Дейк. - М., 1989.
Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / пер. с фр. и португ.; общ. ред. и вступ. ст. П. Серио; предисл. Ю.С. Степанова. - М., 2002.
Клемперер, В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога / В. Клемперер. - М., 1998.
Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон. - М., 2004.
Лассан, Э.Р. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ / Э.Р. Лассан. - Вильнюс, 1995.
Мухарямов, Н.М. Политическая лингвистика как научная дисциплина / Н.М. Мухарямов, Л.М. Мухарямова // Политическая наука. 2002. № 3.
Почепцов, Г.Г. Информационные войны / Г.Г. Почепцов. - М., 2000.
Романов, А.А. Политическая лингвистика. Функциональный подход / А.А. Романов. - М.; Тверь, 2002.
Серио, П. Русский язык и советский политический дискурс: анализ номинаций / П. Серио // Квадратура смысла. - М., 2002.
Чудинов, А.П. Политическая лингвистика / А.П. Чудинов. - М., 2006.
Шейгал, Е.И. Семиотика политического дискурса / Е.И. Шейгал. - М., 2004.
Anderson R.D. Metaphors of Dictatorship and Democracy: Change in the Russian Political Lexicon and the Transformation of Russian Politics // http://www.sscnet.ucla.edu/polisci/faculty/anderson/Metaphor13.htm
Atkinson J.M. Our masters voices: the language and body language of politics. London, 1984.
Bachem R. Einführung in die Analyse politischer Texte. München, 1979.
Benoit W.L. Seeing spots: A functional analysis of presidential television advertisements from 1952-1996. New York, 1999.
Chilton P. Analysing Political Discourse. London; New York, 2003.
Chomsky N. Language and Politics. New York, 1988.
Cold War Rhetoric: Strategy, Metaphor, and Ideology. New York, 1990.
Dieckmann W. Sprache in der Politik. Eine Einführung in die Pragmatik und Semantik der politischen Sprache. Heidelberg, 1975.
Edelman M. Political Language. New York, 1977. Geis M. L. The language of politics. New York, 1987.
Fairclough N. Analysing Discourse. London; New York, 2003.
Hahn D.F. Political Communication: Rhetoric, Government, and Citizens. State College, 1988.
Handbook of political communication / ed. D. Nimmo, K.R. Sanders. Beverly Hills, 1981.
Lakoff G. The Contemporary Theory of Metaphor // Metaphor and Thought / ed. A. Ortony. Cambridge, 1993.
Lakoff G. Don't Think Of An Elephant! Know Your Values and Frame the Debate: The Essential Guide for Progressives. White River Junction, 2004.
Lakoff G. Metaphor and War. The Metaphor System Used to Justify War in the Gulf. http://metaphor.uoregon.edu/lakoff-l.htm - 1991.
Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live by. Chicago, 1980.
Landtsheer Ch., de. Function and the Language of Politics. A Linguistics Uses and Gratification Approach // Communicatuon and Cognition. 1991. Vol. 24. № 3/4.
Language in politics: Studies in quantitative semantics. New York, 1949.
Musolff A. Metaphor and Political Discourse. Analogical Reasoning in Debates about Europe. Basingstoke, 2004.
Reisigl M., Wodak R. Discourse and Discrimination. London; New York, 2001.
Shapiro M. Language and political understanding. West Hanover, 1981.
The Theory and Practice of Political Communication Research. Albany, 1996.
Yule G. Pragmatics. - Oxford, 2000.
Zinken J. Ideological Imagination: Intertextual and Correlational Metaphors in Political Discourse // Discourse and Society. 2003. Vol. 14. № 4.