Е. В. Головко

ЯЗЫКОВЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ И КОНСТРУИРОВАНИЕ ГРУППОВОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

(Вестник молодых ученых. Серия: Филологические науки. - № 1. - СПб., 2001. - С. 3-10)

 
Считается, что языковые изменения всегда являются следствием внутренних процессов в самой языковой системе, независимо от того, подвергается конкретный язык влиянию другого или нет. Допускается, что в редких случаях (см., напр., [Jahr 1989]) такие изменения могут закрепиться в языке благодаря государственному языковому планированию, разумеется, при условии, что языковой коллектив "не возражает" против предлагаемых изменений. Среди лингвистов сложилось непоколебимое убеждение, что языковые изменения ни в коем случае не могут быть результатом сознательных усилий "простых носителей". Вероятно, в абсолютном большинстве случаев дело обстоит именно таким образом. В настоящей работе я бы хотел привлечь внимание к тем, возможно, не слишком многочисленным случаям, которые свидетельствуют о творческом потенциале "простых носителей" языка языка и которые косвенным образом указывают на недооценку роли носителей в языковых изменениях.
В работе [Kulick 1992] приводится пример вмешательства членов языкового коллектива в собственный язык. Жители одной деревни в Папуа-Новой Гвинее специально устроили общий сбор, на котором обсуждался вопрос, каким образом добиться отличия от жителей соседней деревни. В результате было принято решение изменить форму одного слова. Ни в коем случае не отказываясь от идеи важности сознательных усилий носителей языка, приходится с сожалением признать, что такого рода свидетельства чрезвычайно редки и почти всегда имеют анекдотический характер. Увы, лингвистов почему-то обычно не приглашают на собрания, подобные описанному выше, и им лишь остается узнавать позднейшие (разумеется, недостоверные) интерпретации события от информантов. Однако так ли невероятна приведенная история? Начнем с того, что она, по сути дела, не отличается ничем от одного из описываемых в [Jahr 1989] случаев. Речь идет об изменении в составных норвежских числительных от двадцати одного до девяноста девяти. На смену существовавшей системе (одной из двух возможных в германских языках), в которой низшее числительное произносится до десятков (как в голландском, датском, фарерском или немецком, ср. einundzwanzig), пришла другая, с другим порядком следования числительных (как в шведском, исландском или английском, ср. twenty one). Это изменение было в 1951 г. утверждено правительством и парламентом. Вследствие этих решений, принятых на самом высоком уровне, новый способ счета стал обязательным в школе, а также в средствах массовой информации. К настоящему времени новый метод используется повсеместно всеми слоями населения в официальных ситуациях (в средствах массовой информации, государственных учреждениях и т. п.). Впрочем, старая система также нередко применяется, но только в неформальном общении, причем используют ее представители старшего поколения. Можно ожидать, что полный (или близкий к полному) переход на новую систему произойдет (если не появятся какие-то новые экстралингвистические причины, которые затормозят или повернут процесс вспять) на протяжении жизни ближайших двух-трех поколений.
Очевидно, что случай в папуасской деревне принципиально не отличается от норвежского [1]. Разумеется, и там был некий инициатор (инициаторы) изменения, это изменение точно так же было утверждено высшим властным органом, существующим в этом обществе (деревенском собранием). Отсутствие возможности дальнейшего воздействия через школу и средства массовой информации, вероятно, было заменено тем, что новая форма стала употребляться прежде всего наиболее авторитетными членами общества. При этом логично предположить, что массовое "внедрение" новой формы должно встретить меньше препятствий в папуасской деревне. Даже если принять в расчет уже устоявшуюся привычку норвежцев к акциям по языковому планированию, распространение новой формы имеет больше шансов на успех в небольшом языковом коллективе, чем в стране с населением в несколько миллионов человек. Через некоторое время решение деревенского собрания обернется очередной загадкой для будущих лингвистов: как возникла "нелогичная" форма? Изменение числительных в норвежском тем же будущим лингвистам не покажется "неожиданным", а также не будет приписано прямому влиянию другого языка, находившегося в непосредственном контакте с норвежским: в отличие от случая в Папуа-Новой Гвинее, процесс изменения будет подробно документирован. Однако, рассуждая о Папуа-Новой Гвинее, я сделал допущение, что рассказанный случай в самом деле имел место. Не имея прямых доказательств, попытаемся найти косвенные аргументы в пользу того, что такие сознательные изменения в языке возможны.
Творческие способности носителей, проявляющиеся в обращении с собственным языком, в общем-то, хорошо известны. Так, языковой игре на материале русского языка посвящено несколько работ (см., напр., [Земская и др., 1983], [Санников, 1999]). Значительную часть материала в этих работах составляют примеры из произведений литературы, то есть "играют с языком" люди, превратившие это занятие в свою профессию, что для нашей темы менее интересно. Впрочем, важно отметить, что результаты этой "профессиональной игры" адресованы "простым носителям" и, разумеется, без труда ими понимаются. Более того, литераторам удается зарабатывать себе на хлеб языковой игрой именно благодаря спросу "простых носителей" на эту продукцию. Хорошо известно, что примеры языковой игры в изобилии встречаются и в фольклоре, как взрослом, так и детском. Уже одно это доказывает, что "простые" носители обладают немалым творческим потенциалом для сознательных лингвистических изменений, так как языковая игра есть не что иное, как сознательное воздействие на язык. Однако изменения, вносимые в язык в процессе языковой игры, остаются принадлежащими речи и не закрепляются в языковой системе. Возможно ли сознательное внесение изменений в язык? Для того чтобы такое сознательное воздействие на язык имело место, необходимо, чтобы "простой носитель" (по крайней мере, инициатор изменений) прежде всего осознавал показатели грамматических категорий как отдельные смысловые элементы. Обычно в лингвистической литературе не допускается даже мысли о такой возможности. Именно на этом положении основывается широко распространенное убеждение, что "грамматика не заимствуется" [2]. Однако материал многих языков показывает, что такое осознание может иметь место.
Представляется, что необходимым условием для того, чтобы такое осознание произошло, является двуязычие (многоязычие). Очевидно, именно в двуязычных (многоязычных) языковых коллективах у носителей появляется возможность контрастивного, основанного на интуитивных выводах противопоставления двух различных языковых систем.
Ситуация полного (близкого к полному) двуязычия в языковом коллективе, как правило, имеет два во многом противоположных следствия. С одной стороны, как было отмечено выше, у носителей появляется возможность контрастивного противопоставления двух систем и, как результат, осмысления структурных отличий. С другой стороны, при постоянном использовании двух языков одновременно, выражающемся в перманентном переключении кодов, носители перестают различать используемые коды (подробнее см. Головко, 2001]. В известной работе [Le Page and Tabouret-Keller 1985: 202] в отношении языка вводятся понятия "сфокусированности" и "диффузности". Пользуясь ими, в другой работе Р. Ле Паж [Le Page 1998 (1992)] приходит к выводу, что говорить о билингвизме, переключении кодов, смешении кодов и т. п. не всегда просто по той причине, что, помимо чисто структурного представления о языковой системе как о некоторой абстракции, существуют еще представления разных языковых коллективов об используемых ими языках. В отношении некоторых языков и языковых коллективов можно говорить о большей сфокусированности. Так, носители, например, английского или французского языков имеют совершенно определенное представление о "границах" своих языков, они твердо знают, что принадлежит этим языкам, а что находится за их пределами. Носители этих языков не сомневаются относительно того, какое название имеют их языки и т. д. Другие языковые коллективы сравнительно диффузны. В силу определенных социальных причин они могут не знать точного названия для своего языка, они могут быть не уверены в том, что "правильно" и что "неправильно" употреблять в разговоре, что входит в этот язык, а что должно считаться "чужим". Вероятно, со временем социальные условия по каким-то причинам могут измениться и "диффузный" языковой коллектив может сместиться по шкале в сторону "сфокусированности".
Представляется, что, несмотря на такого рода диффузность, умение членов двуязычного коллектива пользоваться двумя языковыми системами поочередно (или одновременно - в случае переключения кодов - переключаясь по четким правилам, и структурным (см. [Myers-Scotton 1993]), и социолингвистическим (см. [Gumperz 1982]; [Heller 1988])) [3], предоставляет возможность (можно сказать, структурную возможность) осознания грамматических элементов как самостоятельных сущностей.
Рассмотрим некоторые примеры. В качестве иллюстрации сформулированного выше положения об "осмыслении" грамматики возьмем заимствование морфологических показателей, которые, по общему мнению, труднее всего поддаются интерференции. Так, в результате длительного и активного алеутско-русского двуязычия в алеутском языке появились заимствования, которые в классификации S. Thomason and T. Kaufman попали бы в раздел ’moderate to heavy structural borrowing’ [Thomason and Kaufman 1988 : 83–90]. Из русского языка была заимствована (вероятно, на довольно раннем этапе контактов алеутского и русского языков) частица сослагательного наклонения кум (из русского бы, в полном соответствии с закономерностями фонетической адаптации, см. [Bergsland 1994]) вместе с соответствующей конструкцией (подробнее см. [Головко 1998]). Подобные заимствования, когда из другого языка берутся несвязанные морфемы (частицы, союзы, послелоги), очень широко представлены в различных языках. Пример из соседнего географического региона: эскимосские языки, на которых говорят на Чукотском полуострове, насчитывают десятки подобных заимствований из чукотского языка (в работах по языковым контактам можно найти и другие многочисленные примеры).
Тот же алеутский язык дает еще более эффектные примеры, когда заимствуются связанные морфемы, передающие грамматические значения. В языке командорских алеутов под влиянием русского языка развилась форма 1 л. мн.ч. императива на -м: (1) талиг'иичим "давайте станцуем", "давайте танцевать"; микаачим "давайте сыграем", "давайте играть" (подробнее см. [Головко 1992]). В алеутском фольклоре отмечено заимствование русского суффикса -ушк-а (-юшк-а) (женушка, дядюшка): (3) агитаад-уска-куза-н' соотв. русскому "милый мой дружочек" (агитаада- "друг", -уска- из русск. -ушк- с тем же значением, -куза- "маленький", -н' - посессивный показатель 1 л. ед. ч. обладателя с ед. ч. обладаемого; в приведенной в третьем примере именной словоформе два словообразовательных суффикса - заимствованный -уска- и "исконный" -кула-, которые дублируют друг друга, выражая одно и то же значение).
Другой пример осмысления связанной морфемы как самостоятельного смыслового элемента дает показатель -ла в русско-китайском пиджине. Разумеется, рассматривая формирование пиджинов [4], нельзя говорить о заимствованиях, тем более о заимствовании грамматических показателей. Однако случай с показателем -ла особый. Этот показатель, используемый в русско-китайском пиджине для соотнесения действия с планом прошедшего времени, можно считать пришедшим из русского языка (прош. вр., ж. р.), но одновременно и из китайского, в котором существует показатель ла в позиции после глагола, использующийся для обозначения отнесенности действия к прошлому [Шпринцин 1968: 72]. Такая "двойная этимология" довольно часто встречается при образовании новых контактных языков [Hall 1966: 60–61] и, несомненно, способствует осмыслению грамматического показателя. Примеры из русско-китайского пиджина: (4) хочула (ударение на первом слоге) "хотел/хотела" [Перехвальская 1987]; перамо солово за моя фальшивайла ниту "честное слово, я не соврал" [Черепанов 1853]; (6) уот эта уш кончилала щаса нету "она [настойка женьшеня] вся уже кончилась, больше нет" [Беликов, рукопись] (в последнем примере -ла присоединяется к основе, которая в свою очередь также заканчивается на -ла - диахронически тот же самый русский показатель). С еще большей очевидностью на осмысление показателя -ла как показателя прошедшего времени указывает его проникновение в этом значении в удэгейский язык (в этноконтактной зоне в районе р. Бикин на удэгейский язык оказывали влияние китайский язык, русско-китайский пиджин, а позже и русский язык):
 
(7) gaend'ousa pala-wa siki-la, su: gakpi-la
лениваый/ая пол-Acc мыть-ла солнце заслонить(ся)(тучами)-ла
 
Пример представляет собой поговорку. Смысл ее сводится к тому, что мытье полов ленивой женщиной столь редкое явление, что вызывает изменения в природе - солнце в изумлении закрывается тучами.
"Правильно" по-удэгейски должно быть:
 
(8) gaend'ousa palawa siki-e-ni, su: gakpi-e-ni [Perekhvalskaya 2001] [5]
мыть-PAST-3SG заслонить(ся)(тучами)-PAST-3SG
 
Все приведенные примеры указывают на возможность осмысления грамматических показателей носителями языка, однако о сознательном воздействии на язык в этих случаях говорить все-таки не приходится.
Примером сознательных языковых изменений может служить образование так называемых смешанных языков (mixed languages), возникших как результат "переплетения" языков (language intertwining). Под смешанными языками с относительно недавних пор [6] понимается вполне определенный класс языков с особыми структурными свойствами и сходной историей возникновения. Возможно, сам термин "смешанные языки" не очень удачен и может ввести в заблуждение. Следует особо подчеркнуть, что смешанными языками (в закрепившемся терминологическом значении) отнюдь не являются языки со значительным процентом заимствованной лексики, подвергшиеся сильной интерференции в области фонетики и синтаксиса (так, ни английский, ни идиш, ни африкаанс и т. п. к смешанным языкам не относятся). Смешанный язык - это язык, который образовался как результат негенетического развития двух языков, причем возник не в качестве языка-посредника, необходимого для обеспечения коммуникации, а как средство групповой самоидентификации для внутригруппового общения. Исходно все члены группы - билингвы, владеющие теми двумя языками, на базе которых возникает смешанный язык. Образовавшийся смешанный язык как бы составлен из различных частей языков-источников, при этом лексика взята из одного языка, а большая часть грамматических структур - из другого [7].
Один из таких смешанных языков - язык алеутов о. Медный [8]. Примеры [9] (жирным шрифтом выделены морфемы, пришедшие из русского языка, обычным шрифтом даны морфемы алеутского происхождения) [10]:
 
(9) ча х’са-х’ акина-ит, надо иво 'упсии-ть
суп-ABS горячий-3SG надо его дуть-INF
"Суп - горячий, надо на него подуть"
 
(10) илаасаа-й немножко, я буду ука-аг’аа-ть скоро
ждать-IMP немножко я буду сюда-двигаться-INF скоро
"Подожди немножко, я скоро приду"
 
(11) камга-м ула-а когда сихи-лаа-л-и икоона-н икса-чаа-л-и
молитва-REL дом-POSS когда ломать- DISTR-PL икона-PL место-CAUS-DISTR-PL
"Когда ломали церковь, иконы закопали"
 
Не вдаваясь в подробности [11], основные черты медновского языка можно охарактеризовать (с точки зрения их происхождения) следующим образом. Алеутский язык послужил источником указательных местоимений, послелогов, системы именного словоизменения, именного и глагольного словообразования, некоторых зависимых глагольных форм, большей части лексического состава (имена и глаголы). Из русского языка пришли русское глагольное словоизменение (время, в т. ч. модель образования будущего времени, лицо, факультативно - род), инфинитив (в алеутском такой формы нет), показатель отрицания, субъектные местоимения, союзы, частицы, наречия, большая часть синтаксических конструкций, императив [12].
Важно отметить, что социолингвистические условия возникновения медновского языка определялись появлением новой (этнической) группы - так называемых креолов. Креолами (официальное название, использовавшееся в документах Российско-американской компании) назывались потомки от браков русских промышленников и алеуток. Креолы имели официально закрепленный социальный статус (имевший, что очень важно, и экономическое выражение в виде разного рода льгот и привилегий) и занимали промежуточное положение между русскими и алеутами. До появления медновского языка все они были двуязычны - владели алеутским языком (родной язык) и русским. Вероятно, новый язык мог возникнуть, стабилизироваться и закрепиться в качестве языка внутригруппового общения только благодаря тому, что он выступал как еще один, видимо, самый важный этнический маркер.
Кроме медновского отмечено несколько языков с похожей структурой, возникших в сходных социолингвистических условиях в самых разных концах света. В Северной Америке это язык мичиф (подробнее см. [Bakker 1997], возникший на базе языка кри и французского; название происходит от искаженного Métis - так называли детей от смешанных браков французских "промышленников" и и индейских женщин. В Южной Америке это медиа ленгва (букв. "полуязык"), на котором говорит около тысячи человек в Центральном Эквадоре. Язык образовался из "переплетения" языка кечуа и испанского; возник в среде индейцев, завербованных строительной компанией для постройки железной дороги и покинувших родные места (подробно см. [Muysken 1997]. Подобные языки обнаружены в восточной (маа, или мбугу) и южной Африке (бастерс, или гриквас), в юго-восточной Азии (кройо, или печу), в Центральной Америке ("мужской язык" островных карибов), в других местах [13]. К этому же классу относят все пара-романи (цыганские)я зыки (термин введен [Cortiade 1991], чтобы отличить их от собственно цыганского, романи, использующего не заимствованную, а "исконную" грамматику), а также языки некоторых "бродячих племен", такие как калахуайя [Muysken 1994] или шелта [Grant 1994] [14].
Необходимо еще раз подчеркнуть, что смешанные языки не имеют ничего общего ни со случаями конвергенции (наподобие той, что происходит в языковых союзах), ни с пиджинами и креольскими языками. Что касается самого процесса образования пиджинов, то он, несомненно, демонстрирует творческий потенциал "простых" носителей языка, который реализуется в экстремальной ситуации коммуникационного вакуума. Однако и здесь нельзя говорить о сознательном конструировании языка: в условиях, когда отсутствует какое-либо средство общения, формирование пиджина на базе предшествующего ему жаргона (предпиджина) происходит постепенно. Он создается методом проб и ошибок из "подручного материала" - языка-лексификатора (языков-лексификаторов), на базе некоторых простейших грамматических правил и субстратных проявлений других (родных) языков [15].
Смешанные языки отличаются от пиджинов буквально по всеми пунктам. Главное отличие в том, что никакого коммуникационного вакуума, который предшествовал бы появлению нового языка, не существует, то есть появление смешанного языка отнюдь не обусловлено отсутствием общего средства коммуникации. Группа, которая в дальнейшем начинает пользоваться смешанным языком, исходно всегда двуязычна. Выбор между тремя возможностями - (а) язык 1, (б) язык 2, (в) одновременное использование языков 1 и 2 - не удовлетворяет группу, и она находит еще одну возможность - (г) использовать в качестве родного (начиная со второго поколения говорящих) язык, созданный из языка 1 и языка 2. Как отмечалось выше, главная причина появления нового (смешанного) языка - конструирование собственной идентичности. Вновь образовавшаяся группа в качестве одного из маркеров этничности использует вновь образовавшийся язык.
Однако остается вопрос, заданный в начале статьи: насколько сознательно происходит конструирование этого языка? Один из аргументов в пользу тезиса о сознательности - скорость, с которой возникают смешанные языки. По обычным историко-лингвистическим меркам, это происходит стремительно - буквально в течение жизни двух поколений. Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что одно поколение "изобретает" язык (продолжая говорить на двух других, из которых один является родным), для следующего поколения новый язык уже является родным и служит средством внутригруппового общения (второй и
третий язык, т. е. "родители" смешанного языка, им тоже известны и используются для общения с другими группами; в дальнейшем один из языков-источников, как правило менее престижный, перестает употребляться). Однако главным аргументом в пользу того предположения, что конструирование языка происходит сознательно, является тот факт, что лингвистический механизм, который лежит в основе любого смешанного языка, продуктивен и активно используется в различных других ситуациях.
В [Bakker 1997 : 200] (со ссылкой на [Smout 1988]) приводится пример языка, которым пользуются американские миссионеры-мормоны, работающие в Японии. В примере (12) все японские слова выделены жирным шрифтом (для удобства сопоставления оставлен перевод на английский язык):
 
(12) Hey dode, have you benkyo-ed your seiten-s for our shukai today yet?
"Hey companion, have you studied your scriptures for our meeting today yet?"
 
В этом языке вся грамматика - из английского языка, большая часть лексики - из японского. Все миссионеры знают английский (родной язык) и японский. В повседневной жизни в Японии они используют японский. Общаясь со своими товарищами, говорят на Senkyoshigo, пример из которого приведен выше. Конечно, Senkyoshigo, так сказать, не вполне язык. Он не является родным ни для кого. Состав группы, использующей его, не постоянен. Вероятно, и в возникновении этого языка важную роль сыграл фактор групповой самоидентификации. Однако в данном случае скорее всего немаловажным было и то, что Senkyoshigo до некоторой степени может выполнять роль "тайного языка" (впрочем, это относится и ко всем смешанным языкам, используемым "бродячими племенами") [16]. В отношении Senkyoshigo не приходится сомневаться в его искусственном происхождении. Однако здесь важно то, что устроен он по тому же самому принципу, что и все смешанные языки. Можно допустить, что лингвистический механизм "переплетения" языков встречается чаще, чем принято думать. Знаменитая фраза Л. В. Щербы о глокой куздре представляет собой не что иное, как предложение на "неизвестном" смешанном языке, "родители" которого - русский (дал всю грамматику) и "язык N" (дал всю лексику). Аналогичные примеры можно найти у Льюиса Кэрролла. Эти образцы профессиональной языковой игры, приведшей к созданию целого "языка" (как в случае с Senkyoshigo) или отдельных фраз, построенных по той же модели, косвенным образом свидетельствуют о том, что и стабильные смешанные языки могли появиться как результат сознательных действия носителей. Подтверждают это и наблюдения за речью современных русских эмигрантов, которые могут строить отдельные фразы по тому же принципу стопроцентной релексификации (ср. также еще один, не менее знаменитый щербовский пример bring die банка mit варенье von der полка im чулан, подслушанный в речи "русских немцев" [Щерба 1974: 72]).
Каков предполагаемый сценарий конструирования смешанного языка? Прежде всего, его возникновение возможно только в двуязычном коллективе, характеризующемся высокой степенью владения обоими языками. Скорее всего следует отвергнуть идею переключения кодов как исходного толчка к конструированию смешанного языка - в структурном отношении здесь трудно найти много общего. Моделью создания смешанного языка, видимо, служат обычные лексические заимствования, или, точнее, смешение кодов. Под смешением кодов условимся понимать то, что предшествует полноценному лексическому заимствованию, то есть случаи употребления еще не "прижившихся", не адаптированных слов. Разница между смешением кодов и заимствованием заключается в том, что смешение кодов принадлежит речи, а заимствование - языку. У смешения кодов есть шанс превратиться в заимствование, если употребленное окказионально чужое слово начнет регулярно употребляться большим числом носителей. У Пушкина панталоны, фрак, жилет - смешение кодов, позже все эти слова стали заимствованиями. В ситуации устойчивого двуязычия число заимствований из одного языка в другой очень значительно (особенно если один из языков доминирует в социальном отношении), часто происходит смешение кодов. Большое число заимствований и случаев смешения кодов может естественным образом привести к мысли о возможности языковой игры, основанной на этом принципе. Игра заключается в том, чтобы довести число заимствований (случаев смешения кодов) до предела, а именно до ста процентов, то есть смешивать коды там, где ситуация этого вовсе не требует. Иными словами, игра заключается в полной релексификации языка. Вновь образовавшейся группе, которой важно закрепить свою этничность любыми возможными способами, такая "находка" может показаться подходящей. Если такая языковая игра получит "одобрение" самых авторитетных членов языкового коллектива [17] и будет подхвачена ими, то из игры это может превратиться в престижный способ говорить. А престижные образцы речи, как известно, быстро перенимаются остальными членами языкового коллектива, особенно если коллектив не очень велик.
Приведенные выше примеры указывают на то, что осмысление грамматики "простыми носителями" возможно. Для заимствования грамматики достаточно ситуации полного (близкого к полному) двуязычия, которая обеспечивает контрастивное противопоставление двух языковых систем и дает возможность делать интуитивные выводы по поводу устройства собственного языка. Что касается сознательного внесения языковых изменений, то очевидно, что и оно в отдельных случаях может происходить. К полному двуязычию добавляется еще одно, главное условие, которое делает сознательные языковые изменения возможными - стремление к самоидентификации в качестве отдельной этнической группы (хотя наличие обоих этих условий, конечно, автоматически не вызывает языковых изменений). Происходит конструирование групповой идентичности, и языковые изменения могут вноситься как различительный признак (в случае со смешанными языками этим языковым изменением оказывается новый язык). Вероятно, еще одним важным фактором может оказаться численность группы. Скорее всего подобное языкотворчество вряд ли возникнет, если численность группы очень велика [18]. Возможно, на успешность "внедрения" языковых изменений может оказывать влияние и тип социальной организации общества: в эгалитарных обществах такое внедрение будет осуществить сложнее, чем в обществах с жесткой иерархической социальной структурой.
Если признать тот факт, что простой носитель может сознательно инициировать языковые изменения, то придется пересмотреть некоторые положения, касающиеся языкового планирования. Помимо традиционно выделяемых двух типов сознательного воздействия на язык - государственного языкового планирования и индивидуального языкового планирования - придется признать существование еще одного типа, который характеризуется тем, что субъектом языковых изменений выступают "простые носители", не профессионалы. В критических ситуациях они блестяще выполняют функции, которые в "цивилизованном" обществе представляются сродни жреческим и приписываются академиям и институтам.
 

Примечания

1. Мы пока оставляем в стороне вопрос о причинах изменений. На первый взгляд, в рассматриваемых двух случаях они разные. Сторонники норвежской реформы настаивали на "прогрессивности" нового метода, а также на его "интернациональном характере". Надо полагать, что под этим не имелось в виду сближение, скажем, с исландским или шведским языками, где соответствующие числительные образуются таким же образом (можно предположить, что со шведским, как с близкородственным языком, на котором говорят граждане другого государства, норвежцы, скорее, предпочли бы иметь как можно больше различий), но прежде всего сходство с системой числительных в английском языке. Что касается изменения, произошедшего в языке упомянутой выше папуасской деревни, то оно произошло в рамках конструирования собственной идентичности. Впрочем, за изменением числительных в норвежском также скрывается стремление "подправить" собственную идентичность, только строится она не на контрастивной основе.

2. Ср. менее ригористичную точку зрения, представленную, например, в [Appel and Muysken 1987], [Thomason and Kaufman 1988]. В обеих работах допускается "заимствование грамматики", но не предполагается, что изменения могут вноситься осознанно.

3. Кстати, само переключение кодов, в некоторых языковых коллективах осуществляемое поистине с виртуозностью (см. [Poplack 1980; Головко, 2001]), представляется еще одним доказательством в пользу "лингвистических" (пусть интуитивных) способностей носителей, (см. [Гамперц, 1972 (1964)]). Ср. также примеры языковой игры, основанной на русско-якутском переключении кодов, в сборнике песен [Чарина, 1994: 63–64]:

Если Лена тон'ног'оно [замерзает],
Трудно будет харбыырга [плыть],
Если девушка не любит,
Трудно будет таптыырга [любить].

Эта частушка исполняется также и без переключения кодов:

Если Лена замерзает,
Трудно будет переплыть,
Если девушка не любит,
Трудно будет полюбить.

Ср. еще частушку из этого же сборника [Чарина 1994: 78]:

Симпатичный девушканы
Олус, олус [очень, очень] я люблю,
Из-за этого, наверно,
Тууну быha [всю ночь] я не сплю.

Ср. также одну из частушек, записанную мной у алеутов Командорских островов:

Слуках'-тйаалих' игах'танах'
"Командрах'" 'аниканах',
Рули его ки'мунах',
Труба его 'икун ах'.

Перевод: Чайка-говорушка летает, // [Катер] "Командор" на рейде, // Рули его кривые, // Труба его набок. В последнем примере намеренными русскими вставками являются рули его и труба его. По алеутской грамматики русские заимствования должны быть оформлены алеутскими посессивными показателями: рули-н’ис; труба-а.

4. Оно происходит на базе одного (реже - двух) языков-лексификаторов в соответствии с некоторыми общими закономерностями, с привнесением субстратных черт из родных языков пользователей пиджина.

5. Я благодарен Е.В. Перехвальской за удэгейские примеры из ее полевых материалов, а также за информацию о языковой ситуации в районе р. Бикин.

6. Смешанные языки впервые были выделены в отдельный класс в работах П. Баккера, в частности в его диссертации 1994 г., которая послужила основой для публикации [Bakker 1997]. Он же ввел в оборот сам термин "смешанный язык" (хотя об отдельных языках из этого класса писали и раньше; см., напр., [Thomason and Kaufman 1988]). Эти работы привлекли внимание лингвистов к проблеме "переплетения" языков. В 1994 г. состоялась конференция, посвященная этой теме [Bakker and Mous 1994], за ней последовали еще две - в 1998 и 2000 гг. Сейчас проблема смешанных языков превратилось в самостоятельную область в рамках изучения языковых контактов. Из последних публикаций см. выпуск журнала Bilingualism: Language and Cognition (2000. Vol.3, No.2), целиком посвященный смешанным языкам.

7. В этом определении представлена инвариантная схема смешанного языка, что помогает понять суть явления, но это определение, как и любое другое, несколько упрощает ситуацию. В частности, не абсолютно вся лексика берется из одного языка, "составная" грамматическая структура - это почти всегда нечто большее, чем простое механическое смешение и т. д.

8. Медновский язык стал известен лингвистам после публикации [Меновщиков 1964].

9. Все приведенные примеры были собраны мной в экспедициях на Командорские острова, организованных Институтом лингвистических исследований РАН.

10. Разумеется, грамматическую структуру медновского языка на синхронном уровне следует рассматривать как независимую и самодостаточную, однако, учитывая цель настоящей статьи, следует взглянуть на нее прежде всего с точки зрения происхождения "двух разных частей" языка.

11. Наиболее подробные сведения о структуре медновского языка можно найти в: [Golovko and Vakhtin 1990]; [Golovko 1996]; [Головко 1997]..

12. Показатель императива (-й) в медновском диалекте имеет "двойную этимологию": показатель императива в алеутском языке (диалекте о. Атту, на базе которого возник медновский) и один из показателей императива в русском языке (частично) совпали.

13. Обзор смешанных языков см. в [Bakker 1997]; см. также [Bakker and Mous 1994].

14. Анализ материала перечисленных выше смешанных языков и попытки теоретического осмысления результатов этого анализа позволили по-новому взглянуть на некоторые хорошо известные языки, которые с трудом укладываются в существующие схемы генетической классификации. Под "подозрение на смешанность" попали ительменский язык (Камчатка), язык черноногих (Северная Америка), ведда (Шри-Ланка), некоторые языки в Папуа-
Новой Гвинее (подробнее см. [Bakker 1999]).

15. Впрочем, [Thomason and Kaufman 1988: 175–176], опираясь на работы других авторов, приводят четыре интересных случая образования и использования пиджинов. Во всех этих случаях языками-лексификаторами служили автохтонные языки, а образованные на их базе пиджины служили (служат) для общения с "чужими". Предполагается, что "изобретателями" этих пиджинов были "простые носители" тех языков, на основе которых возникли пиджины. Эти пиджины были "сконструированы" и неукоснительно употреблялись коренным населением в разговоре с чужими для того, чтобы не дать тем
возможность выучить "настоящий язык" и таким образом проникнуть в их мир. Два из этих пиджинов возникли на основе языков американских индейцев: первый, мобилиан, возник на лексической базе языков чокто и чикасо (штат Луизиана), второй, делаварский пиджин (Великие равнины), - на основе языка делавар. Третий пиджин - на базе языка хамер (один из кушитских языков); этот пиджин до сих пор используется в Эфиопии. Четвертый и, пожалуй, самый известный - хири-моту (на базе моту, одного из австронезийских языков на побережье Новой Гвинеи). Социолингвистические обстоятельства возникновения всех этих языков требуют дополнительного уточнения и осмысления. Однако даже если не удастся доказать факт сознательного конструирования, тем не менее придется признать творческое отношение носителей к собственному языку и высокую степень его осмысления, проявляющуюся в умении не смешивать родной язык и пиджин, возникший на его основе. Последний факт особо подчеркивается лингвистами, которые оказывались в положении чужих и которым вместо изучения "настоящего" языка приходилось довольствоваться пиджином.

16. Я не рассматриваю здесь собственно тайные языки, созданные и используемые исключительно для того, чтобы исключить из общения "чужих" и т.п. (о таких языках см., напр., [Виноградов 1998 (1926)], [Herbert 1990], [Bakker 1998]; см. также библиографию в Language List 5.764.1994). Два главных принципа, на которых строятся такие языки, можно назвать: 1) фонетическими искажениями (искажение или замена фонем и/или добавления "пустых" слогов и т.п.); 2) лексическими искажениями (замена лексики, полностью или частично, на слова из другого языка или на выдуманные слова). В обоих случаях сохраняется грамматика родного языка. Второй из двух сформулированных выше принципов лежит и в основе смешанных языков. Однако, в отличие от них, все собственно тайные языки, так же, как Senkyoshigo, не являются ни для кого родными, имеют ограниченную сферу употребления. Тайные языки, построенные на использовании фонетических искажений, всегда возникают в группах, владеющих одним языком. Собственно говоря, фонетические искажения - единственный способ для такой группы изменить лексический состав, сделать язык "неузнаваемым". Тайные языки, в основе которых лежит принцип замены лексики, могут возникать в двуязычных сообществах. Однако, в отличие от "настоящих" смешанных языков (для которых это условие обязательно), двуязычной может оказаться очень незначительная часть группы: чаще всего эта часть не в одинаковой степени владеет двумя языками и даже не может бегло говорить на втором языке. Сконструировав тайный язык на базе ограниченных знаний, это меньшинство обучает ему остальных.

17. Разумеется, всегда есть инициаторы этой игры, люди, тонко чувствующие язык, однако их имена, в отличие от Бен-Егуды и Ивара Аасена, до нас, к сожалению, не доходят. Сошлюсь на пример из собственного опыта полевой работы на Командорских островах. Все частушки (чрезвычайно популярные), построенные на переключении с алеутского языка на русский (см. сноску 3), написаны одним человеком - Павлом Иннокентьевичем Зайковым. После его смерти эта роль перешла к другому, Геннадию Михайловичу Яковлеву, который вдобавок к сочинению новых частушек изобрел алфавит (алеутский - бесписьменный язык). При этом отсутствие даже полного среднего образования им обоим ничуть не мешало.

18. Во всех известных случаях со смешанными языками такие новые группы не слишком велики, что кажется вполне естественным для вновь появившихся групп, претендующих на собственную этничность.

Литература

Беликов (рукопись) - Беликов В.И. Русские пиджины (рукопись)
Виноградов 1998 (1926) - Виноградов Г.С. Детские тайные языки // Виноградов Г.С. "Страна детей": Избранные труды по этнографии детства. СПб., 1998.
Гамперц 1972 (1964) - Гамперц Дж. Переключение кодов хинди - пенджаби в Дели // Новое в лингвистике. Вып. VI: Языковые контакты. М., 1972.
Головко 1992 - Головко Е.В. Повелительные предложения в алеутском языке // Типология императивных конструкций. СПб., 1992.
Головко 1997 - Головко Е.В. Язык медновских алеутов // Языки мира. Палеоазиатские языки. М., 1997.
Головко 1998 - Головко Е. В. Условные конструкции в алеутском языке // Типология условных конструкций. СПб., 1998.
Головко 2001- Головко Е. В. Переключение кодов или новый код? // Труды факультета этнологии Европейского университета в С.-Петербурге (в печати).
Земская и др. 1983 - Земская Е.А., Китайгородская М.А., Розанова Н.Н. Языковая игра // Русская разговорная речь. М., 1983.
Меновщиков 1964 - Меновщиков Г. А. О проницаемости грамматического строя языка // Вопросы языкознания, No 5, 1964.
Перехвальская 1987 - Перехвальская Е.В. К проблеме слов с двойной этимологией // Тезисы конференции аспирантов и молодых научных сотрудников ИВ АН. Т. 2. М. 1987.
Санников 1999 - Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999.
Чарина 1994 - Чарина О.И. (сост.). Фольклор русского населения Якутии (Русские песни Ленского тракта). Якутск, 1994.
Черепанов 1853 - Черепанов С.Н. Кяхтинское китайское наречие русского языка // Известия Академии наук по отделению языка и словесности за 1853 г.
Шпринцин 1968 - Шпринцин А.Г. О русско-китайском диалекте на Дальнем Востоке // Страны и народы Востока. Вып. VI: Страны и народы бассейна Тихого океана. М., 1968.
Щерба 1974 - Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
Appel and Muysken 1987 - Appel R. and Muysken P. Language Contact and Bilingualism. London, etc., 1987.
Bakker 1997 - Bakker P. A Language of Our Own: The Genesis of Michif, the Mixed Cree-French Language of the Canadian Mґetis. N.Y./ Oxford, 1997.
Bakker 1998 - Bakker P. Para-Romani languages versus secret languages: differences in origin, structure and use // Matras Y. The Romani Element in Non-Standard Speech. Wiesbaden, 1998.
Bakker 1999- Bakker P. Rapid language change: creolization, intertwining, convergence // Renfrew C., McMahon A., Trask L. The Depth in Historical Linguistics. Cambridge, 1999.
Bakker and Mous 1994 - Bakker P. and Mous M. (eds.). Mixed Languages: 15 Cases of Language Intertwining. Amsterdam, 1994.
Bergsland 1994 - Bergsland K. Aleut Dictionary. Fairbanks, 1994.
Cortiade 1991 - Cortiade M. Romani versus ParaRomani // Bakker P. and Cortiade M. (eds.). In the Margin of Romani: Gypsy Languages in Contact. Amsterdam, 1991.
Golovko 1996 - Golovko E.V. A case of nongenetic development in the Arctic area: the contribution of Aleut and Russian to the formation of Copper Island Aleut // Jahr E.H. and Broch I. (eds.). Language Contact in the Arctic: Northern Pidgins and Contact Languages. Berlin/N.Y., 1996.
Golovko and Vakhtin 1990 - Golovko E.V. and Vakhtin N.B. Aleut in contact: the CIA enigma // Acta Linguistica Hafniensia 22, 1990.
Grant 1994 - Grant A. Shelta: the secret language of Irish Travellers viewed as a mixed language // Bakker P. and Mous M. (eds.). Mixed Languages: 15 Cases of Language Intertwining. Amsterdam, 1994.
Gumperz 1982 - Gumperz J. J. Discourse Strategies. Cambridge, 1982.
Hall 1966 - Hall R.A. Pidgin and Creole languages. Ithaca, N.Y., 1966.
Heller 1988 - Heller M. (ed.). Codeswitching: Anthropological and Sociolinguistic Perspectives. Berlin/N.Y., 1988.
Herbert 1990 - Herbert R.K. Hlonipha and the ambiguous woman // Anthropos 85, 1990.
Jahr 1989 - Jahr E.H. Language planning and language change // Breivik L.E. and Jahr E.H. (eds.). Language Change: Contribution to the Study of Its Causes. Berlin/N.Y., 1989.
Kulick 1992 - Kulick D. Language Shift and Cultural Reproduction: socialization, syncretism and self in a Papua New Guinean village. Cambridge, 1992.
Le Page 1998 (1992) - Le Page, R.B. 1998 [1992]. ’You can never tell where a word comes from’: language contact in a diffuse setting // Trudgill P. and Cheshire J. (eds.), The Sociolinguistics Reader. Vol. 1: Multilingualism and Variation. London, etc., 1998 [originally published in: Jahr E.H.(ed.). Language Contact: Theoretical and Empirical Studies. Berlin/ N.Y., 1992].
Le Page and Tabouret-Keller 1985 - Le Page R. B. and Tabouret-Keller A. Acts of Identity: Creole-based Approaches to Ethnicity and Language. Cambridge, 1985.
Myers-Scotton 1993-Myers-Scotton C. Duelling Languages: Grammatical Structure in Codeswitching. Oxford, 1993.
Muysken 1994 - Muysken P. Callahuaya // Bakker P. and Mous M. (eds.). Mixed Languages: 15 Cases of Language Intertwining. Amsterdam, 1994.
Muysken 1997 - Myusken P. Media Lengua // S.G.Thomason (ed.). Contact Languages: A Wider Perspective. Amsterdam, 1997.
Perekhvalskaya 2001 - Perekhvalskaya E.V. The Bikin-river Sprachbund (Eastern Siberia). Sprache 23. Jahrestagung und Kognition der Deutschen Gesellschaft fur Sprachwissenschaft 28.02-02.03.2001, Universutaet Leipzig.
Poplack 1980 - Poplack S. ’Sometimes I’ll start a sentence in English y termino en espannol’: toward a typology of codeswitching // Linguistics 18, 1980.
Smout 1988 - Smout K.D. A missionary English from Japan // American Speech 63 (2).
Thomason and Kaufman 1988 - Thomason S.G. and Kaufman T. Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics. Berkeley, etc., 1988.

Источник текста - сайт Informika.ru.

Hosted by uCoz