Вяч. Вс. Иванов

ЛИНГВИСТИКА ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ: ВОПРОСЫ К БУДУЩЕМУ. II (главы 11-21)

(М., 2004. - 208 с.)

11. Языковая ситуация мира
и прогноз на ближайшее будущее

Всего в мире в конце завершившегося века было больше 6000 языков [102]. Согласно часто высказывавшемуся прогнозу в ближайшие десятилетия останется не более десятой их части - около 600 языков. Повсеместно осуществляется языковой сдвиг к немногим языкам; большинство языков мира сохраняется на протяжении нескольких поколений только в маленьких группах говорящих преимущественно старшего поколения: из 187 индейских языков Северной Америки 149 уже не выучиваются детьми [103]. У большей части говорящих использование «туземного» языка постепенно переходит к числу функций недоминантного правого полушария, после чего этот (некогда главный в данном коллективе) язык медленно заменяется используемым в доминантном (обычно левом) полушарии главным языком данного общества. В качестве примеров умерших или умиравших языков, с которыми мне самому приходилось иметь дело, я могу назвать енисейский югский (мне удалось записать одну из последних старух, говоривших на этом языке, летом 1962 г.), серрано (мой информант весной 1989 г. мог только комментировать сделанную им магнитную запись мифологических текстов его матери и тетки; в 1994 г. оставался только один говоривший на этом языке) и некоторые другие американские индейские калифорнийские, айнский [104] (в декабре 1991 г. в доме для престарелых на Хоккайдо мне удалось найти старуху, помнившую мифологические тексты на этом языке; она мне сказала - «Приезжай еще, я знаю тебе ехать издалека. Но здесь мне не с кем поговорить, кругом одни японцы»). В 1953 г., когда я занимался в Латвии финно-угорским (финно-балтским) ливским языком, на нем говорила еще целая деревня у входа в Рижский залив; к началу этого века оставалось всего несколько говорящих.
По мере вытеснения многих умирающих языков вырастает роль нескольких основных. Изучение самых распространенных языков современности приводит к парадоксальному выводу: роль английского языка уменьшается cогласно прогнозу численности говорящих на самых крупных языках на середину XXI в. [105]. Языковые последствия глобализации и компьютеризации неожиданны: несомненен провал идеи melting pot - котла, где будто бы перевариваются все языки, заменяемые якобы американским английским.
Приведем прогноз численности говорящих на самых крупных языках к 2050 г., подготовленный The English Company U.K.:
 
Китайский язык 1 384 млн
Хинди и урду [106] 556 млн
Английский 508 млн
Испанский 486 млн
Арабский 482 млн
 
Динамика изменения взаимоотношения между английским и испанским языками отражена и по совсем недавно напечатанным данным переписи 2000 г. в США: рост испаноязычного населения отмечен во всех крупных городах. Это сказалось уже и в предвыборной кампании и языковой политике нового президента, одним из первых шагов которого было проведение в Белом доме церемонии, где и он, и другие видные политики говорили по-испански.
Реальность предполагаемого прогноза на близкое будущее видна из данных о настоящем:

Численность говорящих на основных языках мира [107]

Самые распространенные неиндоевропейские языки

Язык Общее число говорящих / Употребляется
как первый, млн чел.
1. Китайский (путунхуа-«мандаринский») (сино-тибетская семья) 1 075 (1052) / 885(867) [108]
2. Японский (алтайская семья; корейско-японская группа) 126/125
3. Яванский (западная ветвь малайско-полинезийской группы австронезийской семьи) 75,5
4. Китайский диалект/вариант у (сино-тибетская семья) 75,2 (77)
5. Корейский (алтайская семья; корейско-японская группа) 75,0 (78)
6. Вьетнамский (вьетмыонгская группа аустроазиатских) 67,7 (68)
7. Телугу (дравидийская семья) 66,4 (69,7; вкл. двуязычных 75)
8. Кантонский (юэ) диалект/вариант китайского (сино-тибетская семья) 66 (71)
9. Тамильский (дравидийская семья) 63,1 (61,6; вкл. двуязычных 74)
10. Турецкий (алтайская семья; тюрко-монгольская группа) 59 (61)
11. Вариант/диалект китайского языка минь (сино-тибетская семья) 49 (55 : минь нань 45 + другие диалекты минь более 10)
12. Вариант/диалект китайского языка цзяньоу [109] (?) (сино-тибетская семья) 45
13/2-3 (?). Египетский вариант разговорного арабского (семитская семья, южно-центральная группа) [110] 42,5 (46,3)
14. Вариант/диалект китайского языка сян (сино-тибетская семья) 36
15. Малаялам (дравидийская семья) 34 (35,4)
16. Вариант/диалект китайского языка хакка (сино-тибетская семья) 34 (33)
17. Каннада (дравидийская семья) 33,7 (35,3; при учете двуязычных 44)
18. Сунда (австронезийская семья) 27
19. Южноазербайджанский (алтайская семья, тюрко-монгольская группа) 24,4 (24,3)
20. Хауса (чадская ветвь афроазиатских или семито-хамитских) 24,2
21. Алжирский вариант разговорного арабского (семитская семья, южно-центральная группа), ср выше, 13 22,4
22. Бирманский (тибето-бирманская группа сино-тибетской семьи) 22 (21,6; при учете двуязычных во всех странах 32)
23. Вариант/диалект китайского языка гань (сино-тибетская семья) 20,6
24. Тайский (тайская группа внутри предполагаемой австро-тайской семьи) 20
25. Йоруба (подсемья ква нигеро-конголезской макросемьи) 20
26. Индонезийский/малайский (На индонезийском/малайском языке как общем для Индонезии говорит около 176 (140) млн; западная ветвь малайско-полинезийской группы австронезийской семьи.) 17

Главные языки индоевропейской семьи

Язык Общее число говорящих / Употребляется
как первый, млн чел.
1/2/3 (?) [111]. Испанский (романский язык; иберо-романская группа) 425 (417) / 332 (322,2)
2/1 (?) [112]. Английский (германская ветвь; западногерманская подгруппа) 514 (508) / 322 (341)
3/4. Бенгальский (восточная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 215 (211) / 189/210 (207)
4/1 (?). [113] Хинди 496 (487) / 182 (180 в Индии, 366 вкл. двуязычных)
5. Португальский (романский язык; иберо-романская группа) 194 (191) / 178 (176)
6. Русский (славянская ветвь; восточнославянская подгруппа) 275 (277) / 165 (167)
7. Немецкий (германская ветвь; западногерманская подгруппа) 129 (128) / 98 (100)
8. Французский (романский язык; галло-романская подгруппа) 129 (128) / 72 (77)
9. Маратхи (южная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 64,8 (68) / 71
10. Урду (центральная подгруппа индоарийская группы внутри индоиранской ветви, ср. хинди) 109 (104) / 58 (62)
11/12. Гуджарати (западная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 44 (46,1)
11/12. Польский (славянская ветвь; лехитская зона внутри западнославянской подгруппы) 44
13. Украинский (славянская ветвь; восточнославянская подгруппа) 41 (47)
14. Итальянский (романский язык; итало-романская подгруппа) 37 (55; с двуязычными 62)
15. Ория (восточная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 31 (32)
16. Западный панджаби (северо-западная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 30 (45)
17/18/11 [114]. Восточный панджаби (северо-западная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 26 (27, 1)
17/18. Румынский (романский язык; дако-романская подгруппа) 26
19. Бходжпури (восточная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви); язык близок к хинди 25 (24,5/26,3)
20/21. Персидский (фарси; западноиранская группа внутри индоиранской ветви) 36 западные диалекты)/24,3
20/21. Майтхили (восточная подгруппа индоарийской группы внутри индо-иранской ветви) 24,3
22. Сербохорватский (славянская ветвь; западно-южнославянская подгруппа); по политическим причинам распадается на сербский и хорватский 21
23. Авадхи (центральная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви); иногда рассматривается как вариант хинди 20,5
24/25. Голландский (вместе с фламандским; германская ветвь; западногерманская подгруппа) 20
24/25. Курдский (северо-западноиранская группа внутри индоиранской ветви) 20 (11)
26/27. Синдхи (северо-западная подгруппа индоарийской группы внутри индо-иранской ветви) 19 [115]
26/27. Пашту (восточноиранская группа внутри индоиранской ветви) 19
28. Непали (подгруппа пахари индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 16
29. Сингальский (индоарийская группа внутри индоиранской ветви) 13
30/31. Чешский (славянская ветвь; западнославянская подгруппа) 12

30/31. (Ново)греческий (греческая ветвь, известная со времени микенского, II тыс. до н. э.; объединяется с армянским и индоиранскими в восточноиндоевропейскую часть индоевропейской семьи)

 12
32/33. Белорусский (славянская ветвь; восточнославянская подгруппа) 10
32/33. Ассамский (восточная подгруппа индоарийской группы внутри индоиранской ветви) 10 (15,3)
34/35. Шведский (германская ветвь; скандинавская подгруппа) 9
34/35. Болгарский (славянская ветвь; восточно-южнославянская подгруппа) 9
36. Цыганский (индоарийская группа внутри индоиранской ветви) 7 (6/11)
37/38/39. Армянский (армянская ветвь, объединяется с греческой и индо-иранскими в восточноиндоевропейскую часть индоевропейской семьи) 6
37/38/39. Словакский (славянская ветвь; западнославянская подгруппа) 6 (5,6)
37/38/39. Африкаанс (германская ветвь, образовался при отделении от западногерманского голландского его варианта, на котором говорили буры в Южной Африке) 6
40/-44. Таджикский (западноиранская группа внутри индоиранской ветви); близок к персидскому - фарси. см. выше 5 (4,4)
40/-44. Белуджский (северо-западноиранская группа внутри индоиранской ветви) 5
40/-44. Норвежский (германская ветвь; скандинавская подгруппа) 5
40/-44. Датский (германская ветвь; скандинавская подгруппа) 5
40/-44. Албанский (албанская ветвь, вероятно, происходящая от древнебалканского языка, известного по остаткам фракийского) 5
45. Кашмири (дардская группа внутри индоиранской ветви) 4
46/47. Галисийский (романский язык; иберо-романская группа) 3 (4)
46/47. Гилянский (северо-западноиранская группа внутри индоиранской ветви) 3
48. Литовский (балтийская ветвь; восточно-балтийская группа) 2,8 (4)
49/51. Провансальский (романский язык; галло-романская группа) 2 (0,354/0,8)
49/51. Словенский (славянская ветвь; западноюжно-славянская подгруппа) 2
49/ 51. Македонский (славянская ветвь; восточно-южнославянская подгруппа) 2
52. Латышский (балтийская ветвь; восточнобалтийская группа) 1,5
53/54. Мазандеранский (северо-западноиранская группа внутри индоиранской
ветви)		 более 1 (3)
53/54. Лури (северо-западноиранская группа внутри индоиранской ветви) более 1 (4,3)
55. Бретонский (кельтская ветвь; бриттская подгруппа) существенно меньше 1 (0,5)
56. Валлийский (кельтская ветвь; бриттская подгруппа); в последние годы усилилось
движение за возврат к этому языку		 меньше 0,5 (580 тыс. включая 540 тыс. двуязычных)
57. Ирландский (кельтская ветвь; гойдельская подгруппа) существенно меньше
0,5 (0,26)
(Вся кельтская группа может исчезнуть в ближайшие десятилетия.)  
 
Одновременно с процессом исчезновения языков идет меньше изучаемый лингвистами процесс дифференциации, особенно заметный у самых распространенных языков (устные варианты китайского, как кантонский, давно решительно отличаются от байхуа; я был в Лондоне на деловой встрече с переводчиками современных русских писателей, один из них озабоченно спросил: «А на какой язык переводить - английский или американский?»). Новые языковые различия возникают при дроблении исходного языка на диалекты и образовании смешанных языков (пиджинов и креольских) как следствие распада государств, миграции населения и других процессов дезинтеграции или интеграции. При оценке возможностей будущего развития нужно учитывать и постепенное (хотя вопреки ожиданиям кране медленное) использование компьютеров для автоматического перевода. Пока что работающие программы, как правило построенные без учета лингвистических достижений, дают переводы с таким числом ошибок, которое предполагает необходимость последующего вмешательства человека-редактора, если задача не ограничена примитивными (например, туристическими) надобностями. Но по мере быстрого развития возможностей компьютеров станет вероятным и такое применение автоматических переводов, которое по отношению к языкам, для которых будут созданы соответствующие словари, грамматики и правила перевода (в том числе и устного), по существу исключит необходимость их замены другим (более распространенным) языком.
Примером положительного влияния результатов технического прогресса на развитие языков можно признать языковую ситуацию на международной космической станции. Американские и русские космонавты, на ней работавшие, владели обоими языками (хотя английский язык в космосе более употребителен) и пользовались их соединением, в шутку названное Russenglish. Похожее объединение языков (без потери индивидуальности каждого из них) можно предположить и по отношению к возможным совместным полетам людей разных национальностей на Луну и Марс. Пока - временно? - отступила на второй план задача выработки единого языка для человечества на земле (при выборе способа общения уже существующего, как английский, или специально разработанного, как эсперанто или в большей степени теоретически обоснованные языки, в начале научной разработки которых участвовали такие лингвисты, как Есперсен, Сепир, Трубецкой).
Преодоление тенденции к резкому сокращению числа языков представляется одной из весьма важных задач языковой политики того объединенного человечества, о котором можно мечтать в пору современного опасного обострения религиозных, этнических и языковых конфликтов.
В исчезновении таких своеобразных по своей структуре языков, как американские индейские, заключается большая опасность потому, что с ними может пропасть и еще пока сохраняющаяся возможность проникновения в другие отраженные в них способы описания и постижения мира (ср. выше, в разделе 6, о созраняющейся в ирокезских языках воможности употребления предикатов вместо имен). Каталогизация таких способов кажется одной из подготовительных задач при решении проблемы того, что может объединить все человечество.
Мечта и надежда на скорое организационное объединение всего человечества, о необходимости которого говорили такие выдающиеся деятели, как А. Д. Сахаров, сейчас может казаться утопической. Я сам этого не думаю. Начиная с 1994 г. я участвую в международной организации «Триглав» (теперь ассоциированной в качестве неправительственной с ООН), ставящей своей главной целью детальное обсуждение взаимопомощи разных частей человечества, в частности, помощи развивающимся бедным странам со стороны развитых более богатых. Начиная с совещания в 1994 г. в Триглаве (под Любляной в Словении) экспертов, готовивших со стороны ООН посвященное этой теме совещание в верхах в Копенгагене, мы на своих встречах (в Триглаве, Копенгагене - под эгидой правительства Европы - и в Бостоне) искали путей экономического и культурного объединения всех народов; этому же посвящена подготовленная нами книга «Свечи во тьме», предисловие к которой написал Вацлав Хавел (сходные задачи он пробовал решить на серии встреч «Форум 2000», где были религиозные, политические и научные представители разных культурных традиций и стран; я был на первой из этих встреч в 1997 г.). В статье «Навстречу Ноосфере» в этой книге я пытался развить идеи Тейяра де Шардена и Вернадского. Объединение всех людей в ноосфере предполагает раскрытие возможностей каждой из используемых ими знаковых (а, следовательно, и языковых) систем. Только развитие того, что вносит каждая традиция (в частности, языковая), может сделать реальным их объединение. По мере того, как выявляется неправота и неосуществимость попытки навязать всем одну (в том числе и языковую) систему, все более существенным представляется план объединения разных традиций путем выявления связывающих их общих принципов, совместимых с концепцией ноосферы. В этой связи и универсальная типология языков (особенно семантическая) приобретает жгучий интерес, выходящий за пределы лингвистики.

12. «По-просту»:
языки Великого княжества Литовского

Одним из особенно интересных примеров взаимодействия многих языков, систем письма, вероисповеданий, этнических групп на территории одной страны была на протяжении нескольких столетий (с XIV до XVII в. н. э. и позднее) языковая ситуация Великого княжества Литовского. Мне несколько раз приходилось сталкиваться со следами этого диковинного языкового мира, обломки которого дожили до наших дней. Первый раз это было летом 1958 г., когда знакомые литовские диалектологи пригласили В. Н. Топорова и меня участвовать в их экспедиции в литовские деревни на территории Белоруссии. Пробуя записать архаический диалект жителей этих деревень, я услышал и их необычную для меня славянскую речь, где узнавал знакомые польские, белорусские и русские элементы в новом соединении. Когда я спросил их, что это за язык, на котором они говорят, они мне ответили: «По-просту». Позднее я узнал, что так назывался и славянский язык канцелярий Великого княжества Литовского.
С другим языковым остатком этого государства я столкнулся в Трокае под Вильнюсом, где литовские друзья-лингвисты познакомили меня с первосвященником караимов Фирковичем. Караимы, когда-то приведенные из Крыма литовским великим князем Витовтом и составлявшие основу лейб-гвардии литовских великих князей, на протяжении половины тысячелетия продолжали жить в Литве. В то время они составляли еще большую часть населения Трокая. Я побывал в их молельном доме, напоминавшем синагогу (Фиркович мне рассказывал, как он объяснял Пилсудскому, а потом нацистскому гаулейтеру Прибалтики, чем караимы, по языку тюрки, отличаются от евреев). В семейном архиве Фирковичей я увидел образцы написанных еврейским и арабским письмом ранних восточнославянских текстов, составленных на территории Великого княжества Литовского.
Еще раз я смог не на востоке, а на западе - в Польше - наблюдать продолжение традиций того странного веротерпимого союза разных религий и языков, который просуществовал на этой земле несколько веков. В 1988 г. (через 30 лет после той поездки в литовские деревни) я приехал на конференцию в Беловежье, в места близ польско-белорусской границы. Участникам конференции показали местные села. Поразило, что католический костел, православная церковь и мечеть стоят рядом в одной деревне (до нацистских зверств были и синагоги) и священники поддерживают друг с другом добрососедские отношения.
C cередины 1990-х гг., по мере того как в Европе происходили радикальные изменения и готовилась ее интеграция, история языков и культурных традиций Великого княжества Литовского все больше стала привлекать внимание ученых. В Будапеште состоялись две международные конференции, этому посвященные, вышли сборники локладов и статей. Мои аспиранты, увлеченные этой проблематикой, устроили в феврале 2001 г. в Лос-Анджелесе международную конференцию, где были специалисты из России, Израиля, Италии. Вместе с Пьетро Дини, который один из первых на современном уровне знаний описал эту необычную историческую ситуацию в своей книге о балтийских языках, мы набросали общий план изучения функций каждого из почти 30 языков Великого княжества Литовского в их взаимодействии. Этот план мы доложили и обсудили на лос-анджелесской конференции с некоторыми из возможных участников будущей работы. Следующая конференция состоялась в Москве в доме Балтрушайтиса в апреле 2002 г. Тем временем я начал изучать тексты, записанные восточными видами письма. Армяне, перешедшие на тюркский язык, родственный древнему печенежскому, записывали свои тексты армянским письмом. Я находил в этих старинных документах, обращенных к польскому королю, формулы, знакомые мне по древнетюркским памятникам.
Этот симбиоз вер и языков для историка языка благодетелен. Благодаря ему на этой территории сохранились уникальные образцы славянской речи, записанной арабским письмом. Есть 4 вида «литовско-польских» (в других терминах «белорусских») кыпчакско-татарских рукописей, писанных арабским письмом и переведенных с арабских и тюркских подлинников: 1. «Китабы» (или «Аль-китабы» от арабск. kitab ‘книга’, форма с определенным артиклем al-kitab). Эти тексты содержат богословские, нравственные и исторические рассуждения, религиозные истории и мифологические повествования [116]. 2. Тефсиры (от арабск. tafsir ‘комментарий, толкование’) представляют собой построчный перевод текстов Корана на польский язык. 3. Хамаилы (от арабск. hama’il ‘талисман’) - маленькие куски бумаги с магическими заклинаниями. У одного из высших мусульманских духовных лиц (муфтия) Вильнюса хранились такие бумаги с записанными кириллицей частями Корана и их славянским переводом. Но большинство хамаилов, как и «далавары» (от тюркск. dua-lar ‘молитвы’), написаны по-арабски или на одном из тюркских диалектов. 4. Теджвиды (от арабск. tadjvid ‘правила верного чтения Корана’) написаны «по-просту». В «западнорусских» (или «рутенских») текстах, переведенных с арабского или тюркского, встречаются ключевые термины, заимствованные из языка оригинала (например, арабск. farz ‘нравственное обязательство, необходимое поведение’ [117]). Переводить на «просту мову» начали во второй половине XVI в., когда на нее переходит большинство татар, живших в Великом княжестве Литовском. Но потом рукописи копировались и в них вносились изменения, сближавшие переводы с разговорным языком. Последний специалист по такому изготовлению копий умер в 1979 г.: это был Лут Мухла, имам Довбучицкий. Как отмечает в своей книге Дини, дальнейшее развитие исследований в этой области может быть связано и с изучением взаимодействия языков в прибалтийской области (Дини 2002, с. 418-422). По мнению многих лингвистов, занявшихся этой проблемой в последние годы, эти языки образуют «циркумбалтийский языковой союз». В частности, с его существованием связывают некоторые из характерных явлений, объединяющий древненовгородский диалект с языками околобалтийской зоны. Значительный интерес представляют многочисленные следы контактов древненовгородского с нижненемецким (Сквайрс, Фердинанд 2002), которые свидетельствуют о вовлечении Новгорода в систему междуганзейских языковых связей. Поставленный Исаченко вопрос о том, что было бы в случае другого исхода столкновения Москвы и Новгорода, можно было бы дополнить соображением о вероятном опережении Новгородом тех языковых связей с Европой, которые датируются послемосковским-петербургским - периодом.
Оглядываясь на более раннюю историю Восточной Европы, соположение религий и языков, напоминающее позднейшую картину Великого княжества Литовского, можно было бы предположить и в Хазарском царстве, отчасти предвосхитившем пестроту позднейших языковых конгломератов. Двигаясь еще дальше в пространстве и времени, с империями этого космополитического типа можно сравнить, с одной стороны, Византию, с другой, - целую россыпь языков (не меньше 30-ти) и вер, соседивших в Центральной Азии с Кушанским царством или его частично продолжавших (см. выше, конец раздела 7).
Для современного мира характерно наличие десятков и сотен языков внутри одного государства (России, Индии, Пакистана, Ирана, Индонезии, Филиппин, ряда стран Африки, Бразилии, Мексики, Канады, США) в отличие от тех европейских стран с одним главным национальным языком, которые долгое время казались примерами основного пути языкового развития. Ошибочность этого традиционного узко-западноевропейского взгляда, в наше время приводящего к непрекращающемуся кровопролитию, лучше всего видна на таких примерах, как движение басков в Испании (с точки зрения предыстории континента баскский язык скорее всего можно считать остатком древнейшего доиндоевропейского слоя, который Н. Я. Марр в своих исследованиях времени его поездки к баскам называл «яфетическим», см. о современных обсуждениях проблемы Vanhaeren, d’Errico, Henshilwood, Lawson, Tiller, Soressi, Bresson, Maureille, Nowell, Lakarra, Backwell, Julien 2003, p. 49-50).
Когда немецкие романтики подступали к идее единства нации и языка, они не могли предположить всю степень опасности, заложенной для истории Европы в тех ложных толкованиях, которые эта тема позднее нашла в их собственной стране у Бисмарка и его последователей, а позднее у идеологов тоталитарных государств - не только в искажениях принципов сравнительного языкознания в нацистской расистской «арийской» пропаганде, но и в разглагольствованиях Сталина о признаках нации, потом им продолженных людоедской практикой в пору его откровенного русского шовинизма. На самом деле вся новейшая история Европы говорит о целесообразности взаимодействия и взаимообогащения двух и больше языков в пределах одной страны. Любая попытка заменить этот естественный процесс искусственным насильственным насаждением одного языка не имеет под собой научной почвы. Если даже «неразумные хазары» могли следовать куда более широким принципам, то приходится только удивиться нередкому в наш век непониманию того, насколько важна терпимость не только в религии, но и в языковых и культурных отношениях между народами. В этом смысле учитывание старого опыта больших государств, внутри которых осуществлялась такая терпимость, кажется обязательным для наших современников. Поэтому языковое многообразие таких государств, как Великое княжество Литовское, по-прежнему остается одной из актуальных глав европейской истории.

13. Языки большого города

Большие языки современности сохраняются в диаспоре и в сочетании с другими в многоязычии при наличии компактных этнических групп. На всем протяжении многотысячелетней истории городов они отличались языковым многообразием.
Приведу кратко предварительные данные обследования языков Лос-Анджелеса [118]. Всего в городе говорят примерно на 224 языках (т. е. почти все языки мира, на которых говорят в США, представлены здесь хотя бы одним или несколькими говорящими или большими группами населения). Наиболее распространены и используются в средствах массовой коммуникации (на специальных каналах и станциях телевидения и радио) 11 языков, из которых 5 входят в число 10 самых распространенных языков мира (китайский-байхуа, испанский, английский, русский, японский), а 3 других (корейский, вьетнамский, китайский кантонский) входят во вторую десятку самых распространенных языков мира. На материале этого одного города можно составить статистически правдоподобную картину, отчасти воспроизводяшую соотношения в мире в целом и сходную с динамикой развития в некоторых других частях Америки. Самой многочисленной языковой группой города, включающей немногим меньше половины населения, является испаноязычная. Испанский язык представлен несколькими его латиноамериканскими вариантами, прежде всего мексиканским (на нем говорит значительная часть испаноязычного «чиканского» - chicanos - населения Лос-Анджелеса в его более южных и восточных частях), сальвадорским (главным образом в группе кварталов около Корейского города и Даун-Тауна - условной центральной части города) и гватемальским, аргентинским [119]. Cоотношение между уже достаточно далеко друг от друга отстоящими 19 диалектами латиноамериканского испанского языка [120] представляет исключительный интерес для исторического языкознания. Обычно при обсуждении путей образования таких языковых семей, как индоевропейская, используется сравнение с романскими языками, развитие которых основывалось на различиях между местными вариантами вульгарной латыни в Римской империи после ее распада. Но едва ли не лучший пример подобной начальной дифференциации после миграции на большие расстояния далеко от первоначальной области распространения (что особенно важно и в случае индоевропейской семьи) представляют разошедшиеся друг от друга варианты латиноамериканского испанского. Также весьма существенной представляется проблема позднейших контактов и схождений разошедшихся диалектов. В Лос-Анджелесе группы выходцев из разных стран Центральной и Южной Америки оказываются в контакте друг с другом. Часть испанских диалектов несет на себе и следы контактов с местными америндейскими языками: так, употребление испанской клитики lo могло измениться под воздействием конструкций с o- в языке нахуатль [121]. С этим вопросом соприкасается и проблема разного рода пиджинов (первичных результатов смешения и одновременного употребления двух языков) и креольских языков (с выработанной грамматикой, отличной от обоих исходных языков, при скрещении которых они возникли), основанных на испанском. К последним в широком смысле можно отнести и ладино - испано-еврейский язык сефардов, сохранявший некоторые архаические черты [122]. В настоящее время число говорящих на ладино резко сократилось. Когда в букинистический магазин в Лос-Анджелесе принесли стопку изданий на ладино [123], оказалось трудным найти человека, способного разобраться в этих текстах.
По частично обнародованным данным последней переписи населения (2000 г.) для Лос-Анджелеса (как и для других больших городов не только граничащего с Мексикой юга Калифорнии, но и восточных штатов США) за последние 10 лет характерен рост именно испаноязычного населения. В Лос-Анджелесе к нему относится и очень значительное число нелегальных «чиканских» иммигрантов, ежегодно пересекающих мексиканскую границу (их число делает затруднительной окончательную оценку общего числа говорящих по-испански). Различия между языком этих иммигрантов, получающих самую низкооплачиваемую работу и занимающих соответственно самое низкое положение на общественной лестнице, и испанским языком и его диалектами и вариантами у других частей населения являются преимущественно социолингвистическими (а не только связанными с разницей в географии исходного диалекта).
В Лос-Анджелесе вторым по числу говорящих (около трети населения), но все еще первым по значимости в административной, политической, технологической, правовой, образовательной и экономической жизни города остается американский стандарт английского языка. Основная масса выходящих в городе изданий, показываемых в кино фильмов, большинство компьютерных программ, передач по телевидению и радио использует английский язык. Он оказывает существенное влияние на многие другие языки в городе и служит основой для целого ряда используемых в нем пиджинов, особенно легко образующихся в семьях с неравномерностью языковых возможностей разных поколений: при малом знании английского у старшего поколения в отличие от младшего возникают такие пиджины, как англо-корейский, англо-японский, англо-«чиканский», англо-цыганский и др. В Лос-Анджелесе используются и креольские языки, основанные на английском, как ямайкский [124]. Из социолингвистических вариантов, по мнению многих, близких к превращению в особые языки, в последние годы значительное внимание привлекал к себе язык основной массы черного населения, так называемый Eubonic (Лос-Анджелес принадлежит к 5 городам США с самым обширным черным населением). Остаются предметами дискуссии его языковой статус, возможные (но пока точно не доказанные) связи с языками африканских предков черного населения и проявления креольского типа (например, в грамматическом своеобразии нулевой связки настоящего времени [125]).
Хотя часть младшего поколения стремится к полному переходу на английский язык, в последние годы среди многих молодых эмигрантов возникает стремление к возврату к языку родителей или родины. В связи с этим, как и из-за растущей роли испанского и нескольких других распространенных языков, сохраняемых внутри компактных групп населения (китайский в Китай-городах и т. п.), модель «переплавляющего котла», в котором все языки эмигрантов сливались бы в английский, если и остается верной для части языков, то с очень большими оговорками, Вероятно, что она полностью перестанет работать еще через одно поколение.
Третьим по численности в Лос-Анджелесе является армянское меньшинство (около полумиллиона говорящих [126] на двух стандартных вариантах - восточном, распространенном в Армении, и западном, связанном с Ливаном и сопредельными странами; две трети выехавших из Армении за последние 20 лет поселились в Лос-Анджелесе [127], который стал самым населенным городом армянской диаспоры). Компактная группа армяноязычного населения обитает в Глендейле, где есть армянская библиотека, использующаяся как клуб (например, для выступлений приезжающих из Армении).
Четвертым из индоевропейских языков, представленных большими группами населения в Лос-Анджелесе, является фарси [128] (в частности, в Вудвуде, где на главной улице расположены многочисленные бытовые предприятия и магазины с персидскими вывесками, магазины книг на фарси, как мусульманских, так и издаваемых левой эмиграцией, и т. д.). В вывесках на фарси, написанных арабским письмом, замечается комбинация персидских и арабских форм с заимствованными из английского: Tehran Market (название продовольственного магазина) и т. п.
На примере вещания на фарси можно рассмотреть некоторые из вопросов, возникающих в связи с использованием средств массовой коммуникации. Три радиостанции вещают на фарси из Лос-Анджелеса [129]. На протяжении последних 13 лет работает по замкнутому каналу (closed-circuit) радиостанция KRSI (Голос Ирана), в настоящее время она помещается в Беверли Хиллз (престижный район города, расположенный близко к местам с преимущественно персидскоязычным населением в Вудвуде). Вначале она работала как часть системы общественного вещания, использующего частные пожертвования. Недавно она начала ежедневные двухчасовые передачи на Иран. Другая станция, KIRN, вещающая по-персидски из Лос-Анджелеса начиная с августа 1999 г., в первое время существования ориентировалась почти исключительно на музыкальные передачи, избегая определенной политической направленности. Но перемены во вкусах большинства радиослушателей вынудили эту станцию увеличить объем новостей и обсуждений на фарси, которые теперь занимают до 70 % времени. По желанию публики устраиваются прямые трансляции из Ирана. Директор программ станции Афшин Горгин принял на работу известного политического радиообозревателя Шахнавазхана, который теперь выступает вместе с другими корреспондентами.
Третья лос-анджелесская станция, KSMI (Национальный Голос Ирана), вещающая по-персидски, начала работать в конце сентября 2000 г. Ее учредителем и президентом стал Бехруз Насер, американец иранского происхождения, 20 лет занимавшийся бизнесом. К нему работать перешли некоторые из бывших сотрудников первой из перечисленных выше радиостанций (KRSI). Аудитория слушателей новой станции, вещающей через спутник, включает говорящих на фарси в США и других странах. На Иран двухчасовые передачи через спутник идут по 2 часа ежедневно. С лингвистической точки зрения существенны современные технические способы установления и сохранения связей по эфиру с Ираном. Такие средства связи позволяют поддерживать сообщение с родиной после эмиграции (на уровне отдельных людей важную роль в этом смысле играют телефонные разговоры, а в последнее время и электронная почта несмотря на трудности, связанные с использованием нелатинских фонтов).
Пятый из языков индоевропейской семьи, представленных значительной группой населения в Лос-Анджелесе, - русский [130]. Самой древней частью русскоязычного населения являются молокане, приехавшие в Лос-Анджелес больше чем сто лет назад из Мексики после выезда из России (где их преследовала официальная православная церковь). Хотя группа невелика по своему числу (порядка 5 тысяч говорящих), в восточном Лос-Анджелесе (к востоку от Даун-Тауна, где было их первоначальное место жительства), они до сих пор хорошо сохраняют свой диалект, который называют «молоканским»: член группы в ответ на вопрос о его языке сообщает, что говорит «по-молокански».
Первая (послереволюционная) волна эмиграции представлена в Лос-Анджелесе немногочисленными сохранившими язык людьми старшего поколения и преимущественно их детьми и внуками, многие из которых группируются, как и семьи детей эмигрантов второй (послевоенной) волны, вокруг православных церквей. Есть небольшое число русских художественных произведений, написанных и изданных по-русски эмигрантами двух первых волн (книга стихов В. Ф. Маркова).
Основная масса говорящих по-русски принадлежит к третьей волне, связанной с еврейской эмиграцией из СССР и (после его распада) из России и Украины (оcобенно Одессы) в последней четверти XX в. Районы Ферфакса и Западного Голливуда, где живет основная масса эмигрантов этого времени со своими семьями (с детьми, родившимися уже вне России), отличаются сочетанием черт и центров еврейской культуры (синагоги, Еврейский культурный центр, в котором выступают вообще приезжающие из России), и русского языка (на вывесках, в книжных и продовольственных магазинах, в которых продаются эмигрантские и русские газеты). В семьях этого типа идиш за редкими исключениями ограничен самым старшим поколением (дедушек и бабушек), а молодежь знает его преимущественно как тайный код, на котором взрослые/старшие общались между собой (в последнее время наблюдается тенденция к возрождению идиш, молодежь смотрит старые нью-йоркские фильмы на идиш, слушает лекции об этом языке и практически им занимается с преподавателями). Иврит в преимущественно двуязычных русско-еврейских семьях известен тем членам семьи, кто приехал в США через Израиль, где занимался ивритом и на нем говорил. Древнееврейский язык Ветхого Завета отчасти известен тем, кто получил соответствующее образование в семьях, приехавших из Израиля. В православных семьях с помощью воскресных школ при православных церквях поддерживается знание русского извода церковнославянского. Представители младшего поколения, которые ездят в Россию и поддерживают связи с друзьями там, сохраняют и восстанавливают знание русского языка, который у многих эмигрантов старшего поколения подвергся сильному английскому влиянию (описанному с рядом преувеличений в не вполне серьезных сочинениях журналистов и лингвистов, где повторялись анекдоты, публикуемые в газетах). В языке младшего поколения отмечается потеря стилистической ценности слова, стирание границы между (молодежным) сленгом и стандартным языком, нарушение прагматической системы коммуникационных значимостей. Часть перемен в языке эмиграции была подготовлена диалектными (в частности, южнорусскими) особенностями, которые были в языке эмигрантов еще до их отъезда. Значительную помощь сохранению русского языка оказывают телевизионные передачи из России, за которыми большая часть русскоязычного населения следит регулярно: для того чтобы смотреть передачи НТВ (теперь соединение программ 4-го и 6-го российских каналов), во многих русскоязычных домах установлены специальные «тарелки».
Из языков Востока Азии в Лос-Анджелесе в двух основных вариантах представлен самый распространенный язык мира - китайский [131]. В Лос-Анджелесе на нем говорит около четверти миллиона человек [132]. Кроме давно существовавшего в Даун-Тауне старого Китай-города (Сhina Town) возникла новая часть города с преимущественно китайским населением в Монтерей-парк. Используются в личном общении и в средствах массовой коммуникации два стандарта разговорного китайского языка - байхуа (путунхуа) и кантонский.
Один из центров компактного проживания японоязычного населения [133] находится в Даун-Тауне в районе Малого Токио.
Корейский город c постоянно растущим населением [134] возле главной деловой магистрали города Уилшир окончательно сформировался в последние десять лет после расовых беспорядков 1992 г., нацеленных главным образом против корейского населения, тогда в большой степени состоявшего из вновь прибывших. В Корейском городе значительное число корейских магазинов, фирм, агентств. В оформлении домов и улиц широко используется корейская письменность.
По числу говорящих (около 100 тысяч) турецкоязычная группа в Лос-Анджелесе больше аналогичных в других городах Америки.
В Орандж-Каунти поблизости от основной части Лос-Анджелеса образовалась группа вьетнамцев, насчитывающая около 70 000 говорящих и представляющая собой одну из самых больших компактных групп вьетнамского населения [135] за пределами Вьетнама. В расположенном в этом районе Маленьком Сайгоне около полутора тысяч небольших предприятий и деловых учреждений, обслуживающих местное население. Основная его масса неграмотна и находится ниже черты бедности.
Весьма тягостна также общая картина жизни большой группы говорящих на кхмерском языке [136] беженцев из Камбоджи, укрывшихся в свое время от Пол Пота. Они обосновались компактной группой на Лонг-Бич. Представители старшего поколения многоязычны, знают французский и китайский. Для трехъязычных кхмеров английский оказывается четвертым языком, который они начинают учить по приезде в Лос-Анджелес. Есть много смешанных китайско-кхмерских семей, где старшее поколение хорошо говорит по-китайски. Элементы китайского языка используются и в сленге кхмерской молодежи. Смешение разных языков и использование пиджина, на этом основанного, в качестве койне, представляет отличительную особенность групп, эмигрировавших из Юго-Восточной и Восточной Азии. Двуязычие при параллельном использовании тайского языка характерно для тайской общины. Хотя число говорящих на языке хмонг, переселившихся из Лаоса после убийства религиозного лидера Шонг Луэ (изобретателя письма pahawh Hmong, см. выше, главка 1), в Лос-Анджелесе невелико [137], в городе и к югу от него есть люди, не только говорящие на этом языке, но и применяющие для записи и чтения текстов на нем систему письма pahawh Hmong [138]. Несколько лет назад с помощью вьетнамцев, работающих в коммерческих фирмах, была устроена в Лос-Анджелесе выставка произведений народного искусства хмонг.
К числу наиболее распространенных языков Лос-Анджелеса принадлежит также тагальский - главный язык острова Лусон на Филиппинах и основной язык Филиппин как государства. В Лос-Анджелесе живут большие группы выходцев с островов Полинезии, говорящие на самоанском, тонга и других австронезийских языках.
Весьма существенной по числу говорящих в Лос-Анджелесе (как в целом в Калифорнии) является арабоязычная группа населения [139]. Арабский язык представлен значительным числом местных вариантов, сильно отличающихся от классического арабского.
Существует группа выходцев из Бразилии, говорящих на бразильском варианте португальского, но среди них много нелегальных иммигрантов, поэтому установить их общее число нелегко.
Около половины эмигрантов из Аргентины по языку своего детства и по языку родителей связаны с итальянским, но у младших поколений язык уже не сохранился.
Начиная с XIX в. в Лос-Анджелесе жила большая группа немецкого населения, издавалась немецкая газета, в языке которой отразились местные диалектные особенности. В нацистское время город привлек многих известных писателей (Томас Манн, Леон Фейхтвангер), композиторов (Шёнберг), ученых (Карнап, Рейхенбах), вынужденных эмигрировать из Германии и Австрии. Большая вилла Фейхтвангера «Аврора», на которой писатель жил до самой смерти, остается одним из культурных центров для немецкоязычного населения (здесь хранится и часть огромной библиотеки писателя, частично переданной в Университет Южной Калифорнии в Даун-Тауне; в этом университете хранился и архив Шёнберга, в недавнее время по желанию его наследников возвращенный в Вену). Немецкая публичная библиотека есть в Институте Гёте, остающегося основным культурным центром для немецкоязычного населения города. В нем устраиваются выступления авторов, приезжающих из Германии (большую аудиторию несколько лет назад собрала Криста Вольф, читавшая отрывки из своих сочинений).
Число читающих на французском языке сокращается. Об этом свидетельствует, в частности, состоявшееся в 2001 г. закрытие большого французского книжного магазина "Cité" (одной из причин могла быть также конкуренция с системой продажи книг через Интернет и относительно очень высокие цены на книги для интеллектуалов, преимущественно продававшиеся в магазине). Существует школа, где преподавание идет полностью по-французски. Кроме детей консульских работников, в ней учатся также и выходцы из богатых собственно американских семей: элитарность этого и некоторых других учебных заведений определяется очень высокой платой за обучение.
Особенностью сложившихся в последнее время групп населения, говорящих на языках, которые представлены в Лос-Анджелесе относительно малочисленными компактными группами, является связывание разных (религиозных, культурных, политических) форм объединения в одно целое. Болгарское сообщество (в которое входят и многие говорящие на македонском языке) собирается во время служб в двух православных церквях. На верхнем этаже здания, где находится православная церковь, работает ресторан, служаший также местом политических обсуждений. Почти единодушная монархическая ориентация собирающихся здесь эмигрантов выразилась в том, что зал был еще несколько лет назад украшен большим портретом царя (тогда еще в изгнании - до его триумфального возвращения на родину).
Особенности относительно небольших групп населения, прибывших первоначально из (Юго-)Восточной Европы, можно рассмотреть на примере цыганской общины (около 5 тыс., одна из самых больших групп цыган в США). Первая волна цыган-иммигрантов прибыла в Лос-Анджелес в начале XX в. главным образом с Балкан из бывшей Турецкой (Османской) Империи (теперешней Сербии и прилегающих областей). Местные цыгане, происходящие от этой первой волны, большей частью говорят на мачванском диалекте (от сербск. Машва), принадлежащем к влашской группе цыганских диалектов. Следующие волны цыганских (как и других европейских) иммигрантов приезжали в конце каждой из двух мировых войн из Восточной Европы (теперешней Украины и России). Они и их потомки, составляющие большинство цыганского населения города, говорят на калдерашском (калдэрэрском) диалекте той же влашской группы. Они живут в разных частях Лос-Анджелеса (в частности, в Западном Голливуде и Даун-Тауне), часто меняют место жительства, сохраняя отчасти навыки кочевой жизни. Язык поддерживается только общением внутри семьи и общины, школьное обучение и средства массовой информации на цыганском языке отсутствуют. Все члены общины многоязычны, каждый из них понимает оба диалекта (хотя мачванский менее употребителен) и говорит хотя бы на одном из них. Но, кроме того, цыгане в повседневной жизни преимущественно говорят на двух основных языках города - на английском и испанском и часто хотя бы в ограниченном объеме на языках Юго-Восточной и Восточной Европы (сербском, болгарском, румынском, албанском, новогреческом - демотике, украинском и русском). Хотя цыганская община рассеяна по городу, тем не менее она сохраняет отдельное обособленное существование. В разговорах между цыганами, которые называют себя rom («цыганин, говорящий по-цыгански»), все остальные жители города, не говорящие по-цыгански, обозначаются как gadzo (не-цыганин). Противопоставление rom - gadzo можно рассматривать как частный случай общеантропологического различия чистый - нечистый. В общении между цыганами широко применяется пиджин, основанный на цыганском с использованием очень значительного числа английских слов, нередко составляющих большую часть всего высказывания. Два собственно цыганских диалекта (калдерашский и мачванский) используются только в случаях секретного разговора, а также в ругательствах и беседах сентиментального характера (объяснение в любви). Для соблюдения секретности особенно пригоден мачванский диалект, за пределами Лос-Анджелеса малоизвестный (по этой причине он и в научной литературе почти не описан). Употребление цыганского языка в ругательствах и в беседах повышенно эмоционального свойства согласовалось бы с предположением о его правополушарной соотнесенности в отличие от левополушарной у английского (и, возможно, испанского) у тех же индивидов. Что же касается ругательств на цыганском языке, их семантика (внутренняя форма) и синтаксическая структура полностью сохраняют тождество восточнославянским выражениям, в этом варианте цыганского калькированным с русского или украинского. Если разговор идет между представителями двух диалектов, каждый из них употребляется по очереди. Поэтому каждый говорящий пассивно знает оба диалекта, хотя говорит обычно только на одном из них. Дети больше говорят по-английски, вставляя некоторые цыганские слова. Но они пассивно овладевают языком, понимают его и могут на нем говорить.По мере взросления они все больше говорят по-цыгански. Цыганский считается языком взрослого мужчины, повзрослев, молодой человек начинает больше на нем говорить, что выглядит как языковой аналог ритуала инициации (похожие явления наблюдаются и в других языках и объясняют устойчивость пожилой группы говорящих на протяжении ряда поколений в языках, которые без достаточных оснований причисляются к вымирающим).
Некоторые грамматические черты обоих диалектов цыганского языка (отсутствие подлинного инфинитива, заменяемого личными глагольными формами, употребление артиклей) и такие фонологические признаки, как наличие двух гласных фонем среднего ряда, показывают устойчивость отраженных в них характеристик балканского языкового союза, некоторые другие члены которого (болгарский, румынский, новогреческий) тоже относятся к числу языков Лос-Анджелеса. Вместе с тем набор оппозиций в системе согласных (как и тип динамического интенсивного словесного ударения) совместим с допущением о вхождении языка в евразийский языковой союз, также широко представленный среди языков Лос-Анджелеса.
Два диалекта различаются в основном системами шумных согласных фонем. Основное отличие состоит в том, что в мачванском есть дополнительный ряд ретрофлексных (церебральных) аффрикат и спирантов [čh, č, dž, š, ž’]:
Cистема шумных согласных мачванского диалекта в Лос-Анджелесе
 
ph th ch čh kh            
p t c č k   s š š x h
b d dž dž g v z ž ž’    
 
Cистема шумных согласных калдерашского диалекта
 
ph th ch   kh            
p t c   k   s š   x h
b d dz   g v z ž      
 
Некоторые лексические вариантные пары, такие, как мачванск. dzanav ‘я знаю’: калдерашск. zanav, объясняются этим фонологическим различием. Наличие в мачванском ретрофлексного (церебрального) ряда согласных делает систему фонем этого диалекта сходной с фонологическими системами других индоарийских языков, представленных в Лос-Анджелесе.
К существенным соответствиям относится то, что мачванск. [c] (из общецыганск. *ch) отвечает калдерашск. s: мачванск. maco: калдерашск. maso ‘рыба’; мачванск. laco ‘хороший’: калдерашск. laso. Мачванский отличается от калдерашского также дальнейшим развитием палатализации (см. выше об этой черте евразийского языкового союза, отраженной в цыганском): мачванск. cher : кальдерашск. kher ‘дом’. Этот процесс палатализации привел в мачванском диалекте к морфонологическим чередованиям, существенным с точки зрения типологии языков Лос-Анджелеса: чередование (напоминающее чередования [c/k] в таких восточноевропейских языках евразийского языкового союза, как русский) обнаруживается в мачванских формах именного множественного числа как mach-a: ед. ч. makh ‘муха’, так же как и в мачванской глагольной парадигме dich-el (переходная форма глагола ‘видеть’, в соответствии со схемой глагола балканского языкового союза заменяющая отсутствующий инфинитив); dich-es, 2-е л. ед. ч. наст. вр., dich-en, и 3-е л. мн. ч. наст. вр.: dikh-av, 1-е л. ед. ч. наст. вр. ‘я вижу’, dikh-as, 1-е л. мн. ч. наст. вр.
Некоторые слова в цыганских диалектах Лос-Анджелеса представляют собой недавние заимствования из испанского: мачван. axis ‘перец’ (с суффиксом -s, характерным для заимствований) < иcп. aji ‘американский индейский перец’ при калдераш. ardej (< румын. ardei).
Современный большой город обладает большим числом учебных заведений, дающих образование, в том числе и языковое, разных уровней. Около 91 языка (несколько меньше половины всех языков города) преподается в школах - общественных, церковных, частных. Есть школы (например, французская), где преподавание всех основных предметов ведется на одном иностранном языке (плата за обучение не для французов очень высокая, поэтому здесь система приближается к кастовой). Наряду с новыми центрами образования значительную роль в жизни города по традиции играют церкви, храмы, религиозные центры разных вероисповеданий. В церковных школах преподаются священные языки: кроме уже названных древнееврейского и церковнославянского можно отметить классический арабский и коптский. Последний преподают в ряде коптских церквей, посещаемых многими коптами-христианами, чей разговорный язык - египетский вариант арабского. В центрах буддистского просвещения преподается классический письменный тибетский язык.
Из мертвых языков Европы, важных для современной культуры [140], но отчасти также и для некоторых (юридических, медицинских) сторон современной жизни, в Лос-Анджелесе уделяется внимание латинскому языку. Совместными усилиями Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе и Центра Гетти создается программа Виртуальной Реальности Рима. На базе виллы Гетти, построенной по образцу римских вилл знатных людей, предполагается создать условия для восприятия с помощью современной техники культуры и быта древнего Рима, виртуальный образ которого за определенную (большую) сумму посещает клиент программы. Общение с ним должно вестись на латыни. Программа вступает в действие в ближайшие годы.
Первоначальными языками той местности, где возник потом город Лос-Анджелес, были америндейские языки юто-ацтекской группы, известные как габриелено (название этому и нескольким другим языкам юто-ацтекской группы было дано испанскими монахами соответствующих миссий), отчасти уже только или преимущественно по сохранившимся архивным материалам [141]. Язык кахуилла, на котором говорили в деревушке с пятьюдесятью жителями в районе нынешней Сен-Фернандо-Вэллей, еще сохраняется в отдалении от города в районе Палм-Спрингз, в пустыне Мохейв и проходе Сан-Горгонио; общее число говорящих в 1990 г. составляло 35 человек. В это же время на лусеньо говорило 43 человека; об умирании серрано см. выше. По мере распространения языков иммигрантов языки туземного населения были почти полностью вытеснены. Названные языки юто-ацтекской группы, на которых перед созданием города Лос Анджелеса говорили на территории предшествовавшего ему поселения Yanga, сами не были исконными на этой территории. До их прихода с юга основными языками этого района были еше сохранявшиеся в 19-м в. диалекты чумаш (по одной из классификаций туземных америндейских языков составляют особую группу).
На протяжении почти шеститысячелетней письменной истории больших городов (а возможно и в предшествующий дописьменный период, о котором можно судить по фольклорным и другим косвенным свидетельствам) после неолитической («городской» по археологу Чайлду) революции они отличались наличием нескольких языков, используемых одновременно (как в Эбле, Угарите, Хаттусасе); в редких случаях, когда этого нет, обычно сосуществование многих других систем знаков (как в Афинах времени Перикла). Исключительное языковое разнообразие, характерное для таких городов - мегалополисов новейшего времени, как североамериканские (Торонто, Нью-Йорк, Чикаго, Бостон), можно пояснить приведенным примером Лос-Анджелеса.

14. Языковая биография личности

Нейролингвистические данные показывают, что новорожденный уже отличает голос матери от других звуков, в частности музыкальных. Можно думать, что языковое развитие начинается еще в эмбриональном периоде и продолжается всю жизнь. Большая литература посвящена изучению языка ребенка в его становлении. На проведенных в середине 1990-х гг. конференциях в Москве (в Голицыно) и Женеве, посвященных памяти Выготского и Пиаже, я убедился в том, что вслед за этими крупнейшими психологами прошлого века большинство исследователей сосредоточено на изучении сменяющих друг друга периодов развития. Для лингвиста одной из увлекательных задач остается изучение младенческого лепета, предшествующего усвоению родного языка. С одной стороны, в нем можно увидеть вероятную тренировку на произнесение любых звуков, в том числе и таких, которые могут не встречаться в языковом окружении младенца (как щелкающие звуки - clicks, присущие только койсанским языкам и другим соседним с ними языкам Южной Африки - семьи банту и по ван Гиннекену принадлежащих к остаткам древнейшего устного языка; мне случалось слышать их в лепете московских младенцев). С другой стороны, работы по глоссолалии (в частности, последняя книга Якобсона и Во) позволяют предположить, что некоторые тенденции к предпочтению определенных как бы экзотических звукосочетаний (не только у поэтов, но и у крестьян - членов секты «глаголящих») могут восходить к этому раннему возрасту (я бы, например, предложил дать такую гадательную интерпретацию признанию Пастернака относительно особого значения для него звучания таких слов, как магний). На этом пути кажется возможным искать и корни поэтической звуковой зауми, приобретшей особое значение у таких поэтов минувшего века, как Хлебников и Арто (оба они представляют редкие примеры полного выявления индивидуального языкового творчества).
Ко времени после усвоения родного языка относятся «лепые нелепицы», занимавшие Чуковского и имитированные задолго до него любимыми детскими писателями - в частности, Кэрроллом, который по этой причине оказался созвучен сюрреалистам - раннему Арагону и тому же Арто. Дети любят грамматически правильно построенные бессмысленные или противоречащие обычным смысловым правилам тексты, потому что сами их строят. Как позднее (после писателей и психологов) поняли логики и лингвисты (Карнап и Щерба), подобные тексты важны для понимания отличия грамматических значений от лексических.
Раннее усвоение двух или более языков может наложить печать на все последующее развитие ребенка и взрослого. В русской традиции знаменателен пример двуязычия Пушкина. Короткие планы произведений, написанные им по-французски, вместе с другими его французскими текстами позволяют предположить, что два основных его языка различались функционально: языком поэтического выражения по преимуществу был русский (я не исключаю и отчасти подобную роль для него итальянского в последние годы жизни, когда он им владел достаточно свободно, но как языком разговора и поэтического чтения, т. е. восприятия). А французский (как и у многих его современников, друзей, корреспондентов и собеседников, как Чаадаев) был главным языком логического рассуждения (скорее всего, левополушарного; в том же смысле вспомогательную роль мог играть латинский, ср. его терминологическое употребление в «Путешествии в Арзрум»). Такая же логически-рассудительная роль французского языка очевидна в дипломатической, публицистической и политической сторонах жизни Тютчева. Но русский оставался, как и у Пушкина, основным средством для его поэзии и языком повседневного общения вне салонов, когда он бывал на родине. С такими интеллектуальными собеседниками, как Гейне, Тютчев разговаривал по-французски (это был основной язык салонного общения в тогдашнем Мюнхене, где они встречались). Но в тех стихах, которые, как показал Тынянов, навеяны Гейне, Тютчев явно следует ритму и звукописи немецкого подлинника (ср. Es treibt dich fort vom Ort zu Ort - Из края в край, из града в град). Немецкий должен был иметь значение и в повседневной жизни для Тютчева в двух его браках с немками. Иначе говоря, по своей функции немецкий язык у него мог оказываться ближе к русскому, чем к французскому.
Проведенные в последние десятилетия нейролингвистические исследования показали, что при полном сходстве функций двух языков в многоязычном обществе (например, английского и китайского в Сингапуре) они почти одинаковым образом представлены в доминантном полушарии. Но возможны и ситуации не только разделения языков по полушариям, но и наличие нейролингвистического конфликта между ними.
Выдающемуся немецкому лингвисту Леви принадлежат увлекательные исследования о языке старого Гёте, где показаны значительные языковые различия, связанные с возрастом и напоминающие у пожилого автора типологию классического санскрита [142]. Леви задавал вопрос, можно ли найти аналогичные явления в языке других писателей, продолжавших сочинять до глубокой старости, как Лев Толстой. Эта «герантологическая» область лингвистики остается малоразработанной, как и поставленная в этих работах Леви проблема языка отдельной личности [143].
Было бы важно наметить языковые периоды, отличающие разные времена в жизни человека, оставившего по себе словесные свидетельства, как школьные латинские стихотворные тексты Рембо, где уже выражена архетипическая тема призвания поэта, французские стихи и проза совсем юного Рембо и его же позднейшие письма из Африки.
Изучены отдельные трагические повороты языковой судьбы. В стихотворении «Horloge» Бодлер приписывает своим часам способность говорить на любом языке и ставит рядом равнозначные английское Remember!, французское Souviens-toi! и латинское Esto memor! В свой сборник, где во французских стихотворениях немало отдельных латинских речений, вместе с французскими стихами он включает и стихотворение на латыни, стилизующее позднюю рифмованную поэзию. С английского он много переводит (Эдгара По и Де Квинси).
Бодлер болел сифилисом и в конце жизни почти полностью потерял речь. Единственное, что он мог произнести (по-видимому, правым полушарием, сохранявшим эту способность и после полного разрушения речевых зон левого полушария), было богохульственное французское ругательство [144].
Роман Якобсон изучил языковую сторону катастрофы, пережитой другим великим поэтом, Гёльдерлином. После того как с ним порвала его любимая женщина (та, которой, называя ее Диотимой, он посвятил лучшие свои стихи), Гёльдерлин переменился, по мнению психиатров заболел паранойей. Он продолжал писать стихи. Но из них исчезают эгоцентрические слова, себя поэт называет различными именами (преимущественно итальянскими), избегая шифтера - личного местоимения «я» [145] (ср. у того же Рембо высказывание «я - это другой», привлекшее внимание Бенвениста и интересное для понимания Другого, ставшего после Когена, Бахтина и Бубера одной из главных тем философии XX в.). Демографы уверяют, что в скором времени в развитых странах пожилые люди составят едва ли не основную часть населения. В этом случае из перечисленных проблем самой острой станет язык в старости и его возможное консервирующее влияние на историю языка общества в целом.
Возникает вопрос: в какой мере предложения по улучшению словоупотребления, в котором представители старшего поколения (например, такие маститые писатели, как Солженицын) видят ошибки и отступления от духа языка у младших по возрасту групп говорящих, в самом деле отражают собственно языковые процессы или же по существу являются просто свидетельствами соответствующих биологических и социальных различий? Особенно наглядно это проявляется по отношению к таким слоям лексики, которые быстрее всего обновляются в каждом следующем поколении, как слэнг и вообще слова с эмоциональным звучанием. Автор (как, скажем, Бродский) после вынужденного отъезда из России может продолжать пользоваться в своих произведениях словами этого рода, которые к тому времени в разговорном языке уже оказываются замененными другими синонимами. Литература может закреплять словоупотребление, расходящееся с тем, которое преобладает в современной речи.

15. Методы реконструкции и их роль

Проблема реконструкции представляет интерес для всех наук, исследующих изменение во времени [146] и имеющих дело с косвенными данными, по которым можно пытаться восстановить прошлое (в связи с реконструкцией детства как задачей психологии об этом писал еще в 1920-е гг. Л. С. Выготский, использовавший интересные теоретические работы тех лет, специально посвященные этому вопросу). Хотя большинство естественных наук достаточно интенсивно занимается «историей времени» (Хокинг) и восстановлением ранних или исходных состояний (Большой взрыв и т. п.) и сделаны первые шаги в построении временных логик (прежде всего Прайором [147]), еще предстоит последовательно сравнить соответствующие выводы в этих науках и в тех гуманитарных дисциплинах, которые (как сравнительно-историческое языкознание) давно заняты решением аналогичных задач. Основой для реконструкции в современной лингвистике является выявление элементов более древней системы внутри данного языка, т. е. внутренняя реконструкция (в отличие от внешней, опирающейся на сравнение с другими языками). Такие архаизмы в современном языке выделяются благодаря их изолированному положению в системе: например, в русском языке глаголы бытия (рус. есть - суть, причем последняя форма в отличие от нем. sind или франц. sont стилистически ограничена, встречается в учебниках математики, в поэзии, например, как бы в качестве окаменевшей цитаты из учебника или стилистически используемого вульгаризма у Бродского; о происхождении супплетивной основы бы-ть cм. выше, с. 71), тип склонения слова путь, формы личных местоимений: мы - нас и т. д. Многие такие пережиточные древние формы сохраняются в часто употребляемых словах: реконструкция может опираться на статистические характеристики слов и форм. Поскольку подавляющее большинство языков являются смешанными, т. е. содержат (в разных количественных соотношениях) элементы, полученные из разных языков, им предшествовавших или на них в разное время повлиявших, одной из важных задач при внутренней реконструкции оказывается вычленение такого слоя в языке, который принадлежит другому языку, в случае русского - прежде всего церковнославянскому (в его русском изводе). На следующем этапе проводится сравнение данного языка (и выявленных в нем разных слоев, связанных с заимствованиями) с другими языками. Каждый язык может быть представлен как результат преобразования во времени предшествовавшего ему языка, например, современный русский язык является результатом преобразования во времени древнерусского языка, а этот последний восходит к общеславянскому праязыку. Все славянские языки происходят из диалектов этого праязыка, который реконструируется на основании сравнения их всех друг с другом при учете предварительных результатов внутренней реконструкции. Но русский язык представляет собой соединение множества Lr основных элементов, прямо продолжающих древневосточнославянский древнерусский диалект, с очень большим числом элементов множества Ls, восходящих к церковнославянскому и более древнему старославянскому (исторически южнославянскому) диалекту, чем объясняются, например, такие дублеты, как рус. ж : старослав. жд - надежный : надежда, межа : между и т. д.
Реконструкция предшествующего состояния может быть описана как восстановление такого процесса перекодирования, при котором каждое слово (и его составляющие - морфологические и звуковые части - морфемы и фонемы), относившееся к более древнему состоянию языка, заменяется cоответствующим ему словом, отвечающим более позднему состоянию языка. Иначе говоря, при передаче языковых сообщений по каналам связи между поколениями осуществляется перекодирование (с частым искажением, как и в случае мутации при передаче генетической информации [148]). В теории Шеннона рассматривается случай, когда имеются два разных кода, с помощью которых кодируется язык [149]. Именно этот случай представляется наилучшей моделью для описания изменения языка во времени. Каждая праславянская праязыковая форма, входившая в набор элементов праязыка Lcom sl, заменяется в Lr соответствующей формой, перекодированной согласно звуковым законам исторической фонетики древнерусского языка, а в Ls - формой, отвечающей правилам исторической фонетики старославянского языка. В реальных древнерусских текстах обнаруживается оба типа отображений исходных праславянских форм. В качестве иллюстрации можно привести найденный в 2000 г. новгородской археологической экспедицией текст псалтыри. Он представляет собой древнейший датируемый старославянский документ рубежа X и XI вв. н. э. (скорее всего, первого десятилетия XI в.), соответственно в нем еры (редуцированные сверхкраткие гласные ъ = сверхкраткое u и ь = сверхкраткое i) уже перекодированы по правилам старославянской фонетики. В древнерусском языке этого времени эти фонемы еще сохраняются, не подвергаясь изменениям. Псалтырь, переведенная с греческого старославянским монахом, была переписана древнерусским писцом. Поэтому на начальных страницах псалтыри отражена старославянская звуковая форма соответствующих слов, а в последующей части текста уставший древнерусский переписчик в ряде случаев меняет звуковую форму слов в согласии с древнерусским произношением, в отношении еров еще близким к праславянскому.
Случай, подобный русскому языку, когда оба языка (кода), исторически предшествующих данному, родственны друг другу (т. е. восходят к диалектам одного и того же праязыка), встречается достаточно часто: например, таково соотношение германских элементов раннедревнеанглийского (западногерманского) и древнескандинавского (северногерманского) происхождения в английском, греческого и индоевропейского догреческого происхождения в греческом, латышского и балтийского куршского в латышском и т. п. Но возможно и заимствование большой группы слов из неродственного языка, например, ранние китайские заимствования в японском. Можно изучать сравнительным способом фонетические соответствия между японскими числительными древнекитайского происхождения и сходными элементами в таких исходно родственных китайскому языках, как классический тибетский [150]. Но рядом с заимствованными числительными в японском употребляются и исконные слова алтайского происхождения, имеющие соответствия в корейском, тунгусо-маньчжурском, монгольском, тюркском.
Реконструкция или «постсказание» (postdiction по Хемпелю) может быть проверена или фальсифицирована (в попперовском смысле) при открытии таких новых данных, которые не были известны в то время, когда осуществлялась реконструкция. Так, например, происхождение аффрикаты типа *с из палатализованного *k перед гласным переднего ряда, образовавшимся из древнего дифтонга, подтвердилось при недавнем открытии исключительного архаизма древненовгородского и древнепсковского диалектов, где в берестяных грамотах еще сохраняется праславянский облик соответствующих слов. В наиболее восточной ветви индоевропейских языков - тохарских языках Восточного (Китайского) Туркестана, письменные памятники которых, относящиеся ко 2-й половине I тыс. н. э., дешифрованы около столетия назад, найдены подтверждения таким реконструкциям, как *rēki ‘слова, речь’ для праслав. *rēči (откуда русск. речь). Для методологии сравнительно-исторического языкознания большое значение имело подтверждение большого числа индоевропейских реконструкций при дешифровке хеттского и других древних индоевропейских языков Малой Азии. Особенно существенным достижением явилось установление Куриловичем соответствия хеттского h и гипотетической индоевропейской фонемы, за 50 лет до этого восстановленной Ф. де Соссюром благодаря внутренней реконструкции внутри индоевропейского праязыка [151].
Открытия последних лет продемонстрировали возможность проверки очень точных предсказаний, касающихся слов, заимствованных одним языком из другого, отдаленно ему родственного. В 1974 г. выдaющийся иранист М. Шварц опубликовал список ряда тохарcких слов, в которых он предположил заимствования из тогда незасвидетельствованных слов восточноиранского бактрийского языка, известного в то время лишь по немногим текстам. Крупнейшее достижение иранского языкознания, состоящее в обнаружении очень большого числа (порядка cотни) бактрийских документов [152], позволило через четверть века подтвердить догадку Шварца: во вновь обнаруженных бактрийских текстах найдены такие реконструированные им раньше слова, как бактр. αγαλγο: тохар. B akālk, A ākāl ‘желаемый’; бактр. φρομιγγο: тохар. B prämańk ‘надежда’; двоякая реконструкция многоступенчатого заимствования была осуществлена Шварцем в отношении нескольких слов среднеиндийского пракрита Крорайны (Лулана), тексты на котором написаны индийским письмом кхароштхи. Эти слова заимствованы из бактрийского в тохарский, откуда в пракрит крорайнских текстов [153].
Другой чертой современного периода в развитии сравнительно-исторических исследований является распространение методов реконструкции на большие отрезки текстов. Оказывается возможным восстановление не только отдельных слов, но и целых мифопоэтических формул и фрагментов текстов.
В частности, для индоевропейской мифопоэтической традиции оказывается возможным восстановление древнейших стихотворных схем, из которых выводится дальнейшее развитие стиха в отдельных литературах [154]. Здесь также осуществлена проверка предложенных ранее реконструкций. Исследованные в последние годы образцы анатолийских (хеттских и лувийских) стихов и песен подтверждают некоторые из метрических схем, раньше предложенных для общеиндоевропейского. Реконструкция возможных метрических схем зависит от тех особенностей слоговой и акцентуационной структуры словаря и текстов, восстановление которых может быть достигнуто с помощью сравнительного языкознания и ограничено его пределами.
Возможности реконструкции соответствующих характеристик архаического индоевропейского стиха и его языка (Indogermanische Dichtersprache) определяются крайней консервативностью соответствующих традиций. В поэзии на древних индоевропейских языках на протяжении тысячелетий сохраняются с минимальными изменениями метрические схемы поэтических формул, путем монтажа которых образуется стихотворный текст. Эта установка на повторение старой формулы характеризует «холодные» культуры (термин Леви-Строса) в отличие от «горячих», которые стремятся к построению принципиально новых текстов (несущих поэтому максимальное количество информации).
Но в той мере, в какой возможности авторов литературных текстов не исчерпываются теми вероятными применениями метра, которые зависят от просодических особенностей данного языка, по отношению к литературе в еще большей степени, чем применительно к языку, на первый план выдвигаются возможности, связанные с культурными влияниями. Поэтому, скажем, для ранней римской (латинской) драматургии существенное значение может иметь реконструкция на основе этрусских и пунических прообразов [155].
Мысли фон Вригта о применении теории информации к истории [156] делают вероятным приложение некоторых из изложенных соображений и к другим гуманитарным наукам. Сравнение ученого, производящего реконструкцию, с детективом, намеченное еще в методологической работе лингвиста А. И. Смирницкого о сравнительно-историческом языкознании, было развернуто в исследовании методов истории у Хинтикки в связи с изучением возможностей абдукции (тем же кругом идей и той же метафорой детектива в ее сюжетном воплощении объясняется структура романа Эко «Имя розы» и направление примыкающих к нему эссеистических сочинений того же автора об абдукции). Проблема «улик», на основе которых строит свои выводы историк, и методов реконструкции события на их основе объединяет разные науки, занятые восстановлением прошлого. «Машина времени», построенная сравнительно-историческим языкознанием, не только может служить методологическим (часто пока недосягаемым) образцом для других наук, решающих на своем материале сходные задачи, но и в принципе может способствовать объединению разных реконструкций прошлого - лингвистических, археологических, антропологических. Существуют многие области словаря древних праязыков, где сопоставление с данными других наук необходимо (например, при изучении и реконструкции названий металлов, домашних животных и растений). На этом пути возможна не только взаимная проверка выводов, полученных независимо друг от друга, но и определение древнего расселения носителей праязыков и направлений их ранних миграций, приведших к диалектному членению.

16. Связи между макросемьями

Особенностью того развития, которое сравнительно-историческое языкознание получило на протяжении прошлого века, в особенности благодаря работам В. М. Иллича-Свитыча и его последователей, является практически неограниченное углубление реконструкции. Каждый раз выбирается определенный хронологический срез, для которого проводится реконструкция. Этот срез определяется числом и характером языков, которые по правилам исторической фонетики и грамматики сравниваются с данным, и соответствующими лексико-статистическими подсчетами. За праславянской реконструкцией, относимой к второй половине I тыс. н. э., при движении вглубь лингвистического времени следует получаемая благодаря сравнению славянского с восточнобалтийским (литовским, латышским и близким к ним диалектам) и западнобалтийским (прусским и другими вымершими языками, известными по скудным данным) реконструкция существовавшего не меньше чем за тысячелетие до этого гипотетического балто-славянского праязыка. К IV-V тыc. до н. э. по выводам лексикостатистики (глоттохронологии) в согласии с другими данными относится реконструируемый на основании сравнения балто-славянского с другими индоевропейскими языками общеиндоевропейский праязык. Результаты его восстановления можно соотнести с реконструкцией, выполненной для другой группы предположительно родственных языков. Эту операцию можно повторять несколько раз. Ограничения накладываются только изнашиванием морфов и изменениями базисного словаря. Однако число сохраняющихся элементов и соответственно надежность реконструкции при таком удалении в прошлое существенно уменьшается.
Как установил Иллич-Свитыч, индоевропейский праязык входит в более обширную ностратическую макросемью. Лежаший в основе всех ее диалектов ностратический праязык может быть реконструирован для времени ранее 10 000 лет до н. э. Начатые в недавнее время сравнения ностратической макросемьи с другими основными макросемьями позволяют надеяться на реконструкцию некоторых элементов вероятного исходного языка, на котором могли говорить около 50 000 лет до н. э. его носители - первые представители Homo Sapiens Sapiens, которые к этому времени переселяются из Африки.
На протяжении будущего столетия можно надеяться на уточнение отношений между основными макросемьями языков мира (с праязыками древнее 10 000 лет), как и в пределах каждой из этих семей:
 
I. Ностратическая (по В. М. Илличу-Свитычу и его последователям включает семьи: индоевропейскую, картвельскую, уральскую - финно-угро-самодийскую и юкагирский, алтайскую - тюркский, монгольский, тунгусо-маньчжурский, корейский и японский, эламско-дравидийскую, а также, вероятно, «евразийские» по Гринбергу: эскимосско-алеутский и чукото-корякский; положение нивхского и айнского, сопоставляемого также с аустро-тайским, проблематично).
II. Афроазиатская (семито-хамитская) (по В. М. Илличу-Свитычу входит в ностратическую макросемью) [157].
III. Севернокавказско-енисейско-сино-тибетская (+ на-дене?) (в эту макросемью могли также входить отдельные изолированные языки Евразии: баскский, бурушаски, мертвые языки Ближнего Востока: шумерский) [158].
IV. Аустро-тайская (в эту макросемью включаются австронезийские, в том числе малайско-полинезийские языки, а также мяо-яо и тайские).
V. Австроазиатская (в эту макросемью включаются вьетмыонгские языки, мон-кхмер, мунда); предположено отдаленное родство этой семьи с аустро-тайской; в этом случае они возводятся к одной аустрической макро-макросемье.
VI. Австралийская.
VII. Индотихоокеанская (по Гринбергу; папуасские языки и другие языки района Новой Гвинеи недостаточно описаны).
VIII. Америндейская (по Сепиру-Суодешу, Гринбергу, Мейтсон).
IX. Нило-сахарская (по Гринбергу, макросемья недостаточно исследована; часть языков обнаруживает сходство с ностратическими).
X. Конго-кордофанская; макросемья состоит из нигеро-конголезской и кордофанской; она может быть родственна нило-сахарской макросемье; в этом случае они возводятся к одной конго-сахарской или «суданской» макро-макросемье.
XI. Койсанская.
 
Поскольку нарисованная генетиками (Кавалли-Сфорца и др.) картина древнейшего расселения человечества предполагает наличие хотя бы примитивных способов передвижения по воде, кажется полезным сравнение предполагаемой лексики мореплавания в разных (макро)семьях.
Согласно этой генетической реконструкции, предки современного человека, двигаясь по воде (вдоль берега?) из части Африки, соответствующей современной Эфиопии и Сомали, переселяются в направлении Аравии, Индии и Юго-Восточной Азии. На протяжении примерно 10 000 лет это движение, около 40 000 лет назад, приводит их в Австралию, на острова Тихого Океана и к Америке. Другая часть переселенцев из центральной Евразии, куда они приходят с юга, движется на Запад и постепенно овладевает Европой, уничтожая там и на Ближнем Востоке неандертальцев (до того препятствовавших непосредственному переселению из Африки через Синайский перешеек, в обход чего и было предпринято описанное сложное движение). С этой схемой расселения, полученной генетиками, согласуется лингвистическая гипотеза о древнем отдаленном родстве подавляющего числа существующих языков (возможное исключение могут составлять такие стоящие обособленно языки Юга Африки, как койсанские, но с исторической точки зрения они недостаточно изучены). Предполагается, что детали этой общей картины должны проясниться по мере реконструирования праязыков макросемей и путей их разделения на отдельные семьи, взаимные отношения которых друг к другу еще должны уточняться.

17. Аффективная сторона текста. Уменьшительность:
четверостишие Бунина и тохарские параллели

Несколько течений в лингвистике начала прошлого века (Балли и Вандриеc, школа Фосслера и Шпитцер) правильно отмечали значимость аффективной стороны языка. Это направление не получило значительного развития. Между тем его выводы были бы важны не только для понимания многого в различении языков поколений (каждое следующее поколение вводит свои оценочные слова типа cool) и темпов изменений (особенно словаря), но и для уяснения уже затронутых в другой связи выше принципов организации целого текста, в частности литературного.
В русском фольклоре (а отчасти в архаизирующем разговорном и поэтическом стилях), как и в некоторых других близких славянских и балтийских (в частности, латышской) традициях, важнейшую роль играет прием последовательного образования уменьшительных форм существительных. Рассмотрим второе (последнее) четверостишие стихотворения Бунина «Степь» - «Синий ворон от падали алый»:
 
Синий ворон пьет глазки до донушка,
Собирая по косточкам дань.
Сторона ли моя, ты, сторонушка,
Вековая моя глухомань.
 
В тексте 17 слов, из них 4 (набранные мной курсивом), то есть немногим меньше четверти, - уменьшительные формы существительных. Из этих форм 2 стоят в особенно заметной рифменной позиции, последняя из них повторяет главное (ключевое) слово, сперва в обращении (к стране - «стороне») названное в обычной форме, а затем повторенное в уменьшительной форме (прием усилительного повтора), причем на это слово приходится и синтаксическая пауза. Стилистический эффект связан с трагическим несоответствием уменьшительных форм и чудовищности описываемого - глазки, их донушко, да и косточки относятся к падали, пожираемой вороном, а сторонушка, которую автор в двух последних строках дважды называет «своей», этой именно картиной описывается и характеризуется.
О достаточно древних параллелях к таким фольклорным (по истокам) построениям в славянских традициях говорит тохарский Б поэтический текст Джатакамалы 352а 2-3 [159], где в 2 строках соединяются 4 подобные уменьшительные формы: kokalyiśkam yäkwaskam ‘повозочки (и) лошадки’, säsūśkam [p]aiyyiśkam ‘сынков ноженьки’ (все 4 формы образованы от слов индоевропейского происхождения и могли бы быть древними, хотя это не обязательно; подчеркнутые мной уменьшительные тохарские суффиксы типологически, а возможно, и генетически сходны со славянскими).
Из интересных общелингвистических вопросов, связанных с уменьшительностью, я обратил внимание на одну фонетическую особенность уменьшительных форм. Во многих языках аффиксы, выражающие это значение, содержат палатализованные или палатальные гласные. В языках, где (как во многих африканских) есть тоны, высокий или восходящий тон обычно характеризует уменьшительные формы. Там, где структура языка это позволяет, высокий тон сочетается с палатализованностью (например, в латышских диалектах, описанных Руте-Дравиня в ее книге об уменьшительных формах). С акустической точки зрения оба эти признака сходны. Можно думать, что ономатопоэтическое выражение уменьшительности высотой тона относится к числу универсальных свойств языка. Подобные закономерности звукового символизма, которые, как соотнесение противопоставления «большой» - «маленький» с различием гласных [a] - [i], проверены методами экспериментальной психологии, нужно рассматривать как возможные, но не обязательные: во французской паре grand ‘большой’ - petit ‘маленький’ эта тенденция побеждает, в других языках только намечена, но есть много языков, где исторические обстоятельства помешали ее осуществлению.
Вероятно, что каждое следующее поколение при усвоении родного языка пытается внести в него те черты, которые соответствуют этим универсальным закономерностям. Но коррекция со стороны родителей и воспитателей вместе с другими социальными факторами (влияние средств массовой информации и чтения) может стереть следы таких начинающихся нововведений. На этих примерах можно проследить противоборствующие тенденции, определяющие характер развития языка.

18. Парные слова с начальным губным носовым

Одной из наиболее впечатляющих программ будущих возможных исследований связи звучания и значения в языке (особенно поэтическом) для меня остается глава к последней книге Романа Якобсона (написанной вместе с Линдой Во) о звуковом облике языка с эпиграфом из Малларме. Из тех проблем, которые Якобсон наметил еще в первых своих работах (в частности, в книжке о Хлебникове), я довольно долго занимался одной. На протяжении многих лет я собирал материалы, касающиеся распространенных во многих языках парных сочетаний слов, где второе слово отличается от первого только начальным губным носовым m- (иногда в сочетании с предшествующим шипящим спирантом š-, как в идиш: šm-), заменяющим любой первый согласный или добавляемым к следующему за ним гласному: тип русск. гоголь-моголь. В многочисленных поездках по Кавказу я давно обратил внимание на то, что из разных языков кавказского ареала этот распространенный в них прием попадает в тот вариант русского языка, который был распространен на Кавказе. Он обычно используется в живой речи для образования оборотов с сильно выраженной эмоциональной (иногда негативной) или иронической окраской: сумки-мумки (в смысле: эти бесконечные сумки - от водителя такси); деньги-меньги. Он попадается и в анекдотах (например, армянских), стилизующих русско-кавказский пиджин: культур-мультур (где исходное слово взято из формы, которую в пиджине может получить слово культура). Фазиль Искандер, умело стилизующий русскую речь описываемых им краев, использовал и этот прием в сочетаниях вроде зелень-мелень. Первым из побывавших на Кавказе писателей эту местную языковую черту подметил Лев Толстой: в «Казаках» у него уже встречается хурда-мурда. В пародийной передаче речи «кавказцев» аналогичное хурд-мурд используется у Хлебникова в пародии на стихотворение О. Розановой рядом с чисто хлебниковским господь-мосподь [160]. В других местах у него появляются могатырь, можар, можарище. В некоторых своих сочинениях Хлебников нанизывает целые грозди таких пар: богу-могу, девы-мевы, руки-муки, косы-мосы, очи-мочи. В других случаях он не изобретает второе слово, доставляли его к уже существующему, а семантизирует разницу между двумя словами языка (вера-мера), которые можно представить как входящие в такую пару.
Чем больше я расширял в пространстве и времени круг сопоставлений, тем более заметными оказывалось сходство далеко отстоящих друг от друга языков и культур. Некоторые языки, в частности тюркские, где встречаются пары типа tabak-mabak, могли оказать влияние на соседние. Но число языков, где встречается этот прием, очень велико. В него входят арабский, персидский, курдский, осетинский, индонезийский, монгольские наряду с современными западноевропейскими языками. В некоторых языках (в том числе и древних) вместо носового смычного может использоваться неносовой или губной сонант, но функции его остаются теми же самыми.
Можно предположить разные причины, почему именно губной согласный выступает в роли универсального заменителя любого другого согласного. Кажется возможным сравнить это с ролью губных согласных для ранних этапов детского языка когда среди первых слов обычно произносятся такие, как мама и папа. Быть может, на этом пути найдутся следы раннего развития не только детей, но и тех черт языков взрослых, где отразились те же общечеловеческие особенности.

19. Синэстезия: Хлебников, Рембо, Скрябин

Цветовые соответствия фонемам языка меня начали занимать (а в каком-то смысле и мучить) достаточно рано, когда (начиная с 1944 г., т. е. с четырнадцати с лишним лет; для желающих исследовать биохимию психических процессов можно добавить: через год после гормональной зрелости) я стал систематически писать стихи и одновременно напряженно вчитываться и вслушиваться в стихи русских поэтов тех веков, которые теперь мы называем пушкинским и серебряным. У себя, но и у других поэтов (даже самых любимых), я делил стихи и строки по тем цветовым ассоциациям, которые они у меня вызывали. Занимаясь на первом курсе университета (двумя годами спустя) общей и русской фонетикой, я понял, что яркими красками для меня переливались сонанты, звонкие согласные, шипящие (но не свистящие), гласные заднего ряда (но иногда и закрытый гласный верхнего подъема переднего ряда, но не среднего; гласные воспринимались в зависимости от окружающих согласных), а остальные фонемы казались серыми и бесцветными. Это чувство с напряженностью определяло строение собственных стихов и отбор самых часто повторяемых строк других поэтов и на других языках, которыми я владел или занимался: мне кажется, что впервые я испытал это ощущение, прочитав в 1942 г. стихотворение Верлена La lune blanche Luit dans le bois, где почти все строки были ярко окрашены (по-французски я разговаривал с четырех лет). Эта овладевшая мной синэстетическая разборчивость продержалась лет шесть и только постепенно стала отступать.
Занимаясь десятилетия спустя анализом стихов Хлебникова, я понял, что у него отчасти сходные синэстетические впечатления были дифференцированы по отдельным согласным фонемам. В комментариях к «Бобэоби» и к «Звукописи весны» Хлебников пояснял, что он имел в виду одно-однозначные соответствия фонемы и цвета: б - красный, в - синий (о глазах, в других случаях - зеленый, эти два цвета во многих языках не различаются), п - черный, л - белый (слоновая кость), г - желтый, з - золотой. Женское лицо с ярко-красными губами, синими глазами, общим обликом цвета слоновой кости, желтой золотой цепью на шее изображалось звукописью в стихах:
 
Бобэoби пелись губы
Вээoми пелись взоры
Пиээо пелись брови
Лиэээй пелся облик
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь...
 
К несколько более позднему времени относится хлебниковский пейзаж, где можно по звукописи различить зелень дерева, темный ствол, цвет неба и черного грача:
 
Вэозивея - зелень дерева
Нижеоты - темный ствол
Мамэами - это небо
Пучь и чапи - черный грач...
 
Хлебников в прозаическом комментарии к этим стихам ссылается на предшествующий опыт французских поэтов. Он называет при этом Бодлера и Малларме, но не Рембо, у которого как раз и находится наиболее близкая параллель к его собственному эксперименту. Недавний разбор Леви-Строса [161] подтвердил принадлежность сонета «Гласные» ко всему тому большому интеллектуальному и эстетическому движению, в которое входила и вагнеровская идея «общего целостного искусства», и открытие самим Леви-Стросом (для него Вагнер - один из предшественников его структурной антропологии) музыкального взаимопроникновения разных кодов в мифологическом мышлении. В России к этому слиянию разных видов искусства тяготел Скрябин. Как Хлебников хотел найти однозначные соответствия фонемам, Скрябин устанавливал (в «Прометее» и потом в незаконченной «Мистерии» и частично сохранившемся «Предварительном действе» к ней) однозначные соответствия между цветами и тональностями.
Как показал Н. Н. Николаенко, результаты работы которого по цветовым ассоциациям на материале односторонних электросудорожных шоков близки к тому, что выяснили сходные исследования группы Сперри на материале людей с расщепленным мозгом, функции называния цвета (левым полушарием) и его распознавания (главным образом правым полушарием) оказывается возможным четко разделить в эксперименте. На меня произвел сильное впечатление эпизод, когда мы вместе с Балоновым и Деглиным разговаривали после шока с больной, успешно до заболевания начинавшей заниматься изобразительным искусством. Я еще раньше думал о поражающей в письмах Ван Гога особой сосредоточенности на цвете и его названиях. В психиатрическом описании заболевания талантливой художницы, вошедшей в историю под ее именем (без фамилии) Алоиза, фиксируются ее рассуждения о роли красного цвета. Попав недавно в Лозанну, в поразительном музее «сырого» искусства я мог увидеть композиции Алоизы, выполненные строго в красном цвете. Психологические индивидуальные и общекультурные ассоциации цвета мы начали изучать в начале 1990-х гг. с канадским психологом У. Шафриром. Набор цветов, фиксируемых в языковых названиях, установлен для всех известных науке языков. Он стандартен: если есть иерархически менее значимый цвет (напр., зеленый), то в языке заведомо есть более значимые цвета (желтый). Вероятна гипотеза о наличии соответствующих генов. Три основных цвета (черный - белый - красный) есть во всех языках мира; различия этих цветов используются во всех мифологиях и других символических системах. В этой области языковые универсалии устанавливаются вполне отчетливо. Но обнаруживаются и разительные отличия некоторых культур (как «синяя революция» в истории французского искусства и культуры) и творческих индивидуальностей.
Из впечатляющих примеров в русской культуре 20-го в. можно было бы сослаться на то, как в романе «Петербург» начиная с первой его главы Андрей Белый использует на новый лад противопоставление «красного» и «черного», исходно являющееся универсальным и общечеловеческим (желающие убедиться в поразительном многообразии культурных применений этого цветового различия могут обратиться к описанию его роли в обрядах африканского племени ндембу, изученных в книгах выдающегося этнолога В. Тернера). Другим богатым по материалу примером может быть эссе о желтом цвете кинорежиссера и теоретика искусства С. М. Эйзенштейна. Готовясь к созданию цветовых фильмов (одним из первых примеров которых был эпизод пира опричников во второй серии его «Ивана Грозного») Эйзенштейн разбирал символику цвета в других видах искусства, в частности, словесного (и здесь его предшественником был Андрей Белый, изучавший использование названий цветов и цветовые эпитеты в русской классической поэзии и у Гоголя). Продолжая поиски Вагнера и Скрябина, Эйзенштейн мечтал о таком синтезе искусств, который объединил бы их все в новом сочетании, использующем все невиданные возможности современной техники. В этом направлении не так много сделано, хотя попытки создания такого синтетического искусства, включающего и словесные компоненты, предпринимались многократно.

20. Остаточная энтропия языка и сложность

Начало второй половины XX в. ознаменовалось несколькими крупными открытиями, которые обозначили новый этап в развитии науки в целом. Назову те из них, которые вошли в научный обиход на моих глазах в период моего научного становления и подтвердили важность дешифровочного подхода (который стал моделью всех крупных научных достижений): для меня самыми значительными были обнаружение в 1953 г. генетического кода [162] (результат подготовивших работу Крика и Уотсона исследований, с самого начала в поисковых работах Гамова ориентировавшихся на лингвистическую модель), выявление реликтового излучения (подтвердившего надежность методов реконструкции исходного состояния в физике и космологии: между высказанным тем же Гамовым в 1948 г. предположением о возможности этого излучения и его открытием в 1965 г. прошло 17 лет), дешифровка в 1952 г. [163] письменности майя Ю. В. Кнорозовым (основанная на его теории коммуникации, тем самым прошедшей проверку опытом) и в в том же году крито-микенской письменности Вентрисом и Чедвиком (которые убедительно показали значимость выявления формальных структур [164]). Но едва ли не самым поразительным для всего моего поколения было знакомство с теорией информации, которая дала возможность измерять то, что относится к духовной деятельности человека, необычайно раздвинув тем самым границы точного человеческого знания. Меня заинтересовала работа Шеннона о теоретико-информационном подходе к дешифровке (вскоре удалось вместе со Шрейдером и Пробстом приступить к реализации кнорозовского проекта дешифровки с частичной помощью компьютеров). Мне, кроме того, еще повезло в том отношении, что я в 1960-1963 гг. принимал участие в тех занятиях А. Н. Колмогорова [165] стихом и языком, которые привели к созданию его теоретико-информационной модели стиха, а потом и к идее сложности.
Энтропия языка по А. Н. Колмогорову складывается из чисто смысловой информации, или информационной емкости (h1), и гибкости, или остаточной энтропии (мера синонимии γ = h2):
 
H = h1 + h2      (1)
 
Поскольку второе из этих слагаемых может быть получено из энтропии в целом путем вычитания другой составляющей - информационной емкости, в том же смысле можно говорить об остаточной энтропии: та энтропия, которая остается после выражения определенных мыслей, может быть затрачена на избранный метр, переносы, характер рифмовки и другие особенности художественной формы. Эти затраты энтропии на поэтическую форму могут быть точно подсчитаны. Если коэффициент β, характеризующий ограничения, налагаемые стихотворной формой, и определяющий соответствующую свободу обращения поэта со словесным материалом, больше гибкости языка, или остаточной энтропии γ:
 
β > γ    (2)
 
то выражение заданной мысли в данной форме невозможно. Поэтому неравенство
 
γ > β    (3)
 
является необходимым условием для осмысленного поэтического творчества и стихотворного перевода.
Энтропия языка в общем случае при комбинаторном подходе понимается Колмогоровым как «показатель разветвленности возможностей продолжения речи при данном словаре и данных правилах построения фраз» [166]; для русского языка в целом она была оценена сотрудниками Колмогорова как
 
H = 1,9 ± 0,1    (4)
 
Однако стилистические ограничения, характеризующие литературный жанр, снижают оценку энтропии, получаемой при угадывании последующих букв, до
 
Hlit = 1,1 ± 0,1    (5)
 
Для русского классического рифмованного ямба затраты остаточной энтропии по Колмогорову составляют
 
h2 = 0, 4 (6)
 
В таком случае информационная емкость для этого жанрарусского языка предположительно характеризуется как
 
h1 = Hlit - h2 = 1,1 - 0, 4 = 0,7    (7)
 
Эту последнюю величину можно также оценить экспериментально, сравнив между собой разные русские переводы одного и того же иностранного текста или разные русские словесные описания ситуации, изображенной на одной и той же картине, схеме или географической карте. Исследованием синонимии в последние десятилетия также занимались специалисты по лексической семантике, которые (иногда - как Анна Вежбицкая - прямо следуя за давней мыслью Лейбница) пробовали ввести набор основных семантических единиц. С их помощью можно описать более отвлеченную часть обиходного словаря языка и синонимические преобразования, его характеризующие. Можно надеяться, что развитие исследований синонимии естественного языка (в частности, русского, для которого в последнее время выполнены работы по синонимическому словарю, идущие в том же направлении) может привести и к оценке той остаточной энтропии, которая характеризует гибкость языка. При усложнении поэтической формы и соответственном повышении затрат на нее остаточной энтропии гибкость поэтического языка может быть увеличена путем более широкого употребления слов в метафорических значениях. Семантическая структура языка запрещает только смешение значений слов внутри одного конкретного семантического поля (например, названий музыкальных инструментов или растений и их частей), но в поэтическом языке любое слово одного семантического поля может быть использовано как метафорическое обозначение денотата слова другого семантического поля (Стволы извилисты и голы, Как будто арфы и виолы у Мандельштама). Поэтому повышенная образность произведений с особенно изощренной поэтической формой (например, «Божественной комедии» и продолжающих ту же традицию терцин Пушкина и Блока) легко объясняется в соответствии с неравенством (3).
С этой точки зрения для сравнительно-исторической поэтики значительный интерес может представить техника древнеисландских кеннингов, для которых в работах по реконструкции индоевропейской поэзии указаны прообразы в кеннингах общеиндоевропейских (отраженных уже у Гесиода и Гомера). Логическая структура кеннингов изучалась Ю. И. Маниным. Значительное повышение гибкости языка древнеисландских аллитеративных стихов, достигаемое благодаря систематическому использованию кеннингов, указывает на то, что при жесткости формальных ограничений, наложенных на стих, оказывалось необходимым повышение остаточной энтропии.
Обе введенные Колмогоровым величины - чисто смысловая информация (h1) и гибкость, или остаточная энтропия (мера синонимии γ = h2), могут быть оценены количественно, что представляет собой значительный шаг вперед по пути создания эстетики как экспериментальной научной дисциплины, о чем мечтал еще Андрей Белый. Сама необходимость и возможность дать оценку каждой из этих двух величин в их взаимозависимости обусловлены двусторонним знаковым характером поэтического текста - наличием в нем плана содержания (семантики) и плана выражения, в письменном языке кодируемого буквенным письмом (отсюда расчеты количества информации, приходящегося на одну букву текста). Занятия этой областью стохастической семиотики подвели Колмогорова к выработке теории сложности, представляющей также крупный шаг в развитии тех аспектов математического знания, которые важны для науки в целом. В частности, им были предложены методы исследования уникального сообщения, не входящего в совокупность других сообщений, подобных данному, а стоящего вполне особняком (случай, особенно важный для истории художественной литературы и других видов искусства).
Отчетливое понимание этой особенности словесного и других искусств привело Колмогорова к такому изложению основ теории информации, которое строится вне обращения к теории вероятностей. Вместе с тем понятия «энтропии» и «количества информации» оказываются применимыми к индивидуальным объектам, в частности таким, которые являются произведениями художественной литературы или других видов искусства.
Благодаря этому толкованию теории информации в контексте теории алгоритмов центральным становится понятие сложности программы P, по которой строится индивидуальное сообщение. Сложность определяется длиной этой программы.
Современная математическая теория стиха, позволяющая приближенно оценить сложность программы построения cтихотворного текста, может быть одной из иллюстраций подобного подхода к индивидуальным сообщениям.

21. Замечания к проблеме
методологии гуманитарных наук

С самого начала моих размышлений о языке и языкознании (после того как я в 1947 г. прочитал Соссюра и Сепира) я стал думать о соотношении этой науки с более общими занятиями знаками (семиологией Соссюра, нынешней семиотикой, в «тартуско-московской» школе в 1960-1980-е гг. составившей главный предмет наших обсуждений). Стало ясным, что язык как абстрактная система знаков входит в число объектов, изучаемых логической семиотикой и теми областями логики, которые составляют особую математическую дисциплину. В то время, когда в Праге вырабатывались перенятые нами четверть века спустя в студенческие и аспирантские годы принципы подхода к структурному описанию фонологической и грамматической систем языка, Венский кружок намечал более широкое понимание языка, вслед за Карнапом развитое Рейхенбахом в книге, где языковые категории рассмотрены с точки зрения математической логики. Мы пытались усвоить выводы из работ этих ученых, а потом и продолжить их занятия в тот период, когда я вместе с В. А. Успенским и П. С. Кузнецовым затеял университетский кружок по математической лингвистике. В те годы (1957-1958) один из главных семинаров, где мы занимались вместе с такими логиками, как Д. А. Бочвар (в его институте, где его предметом исследований была химия), был посвящен тщательной проработке книги Карнапа о логическом синтаксисе языка [167]. Одним из первых значимость этой линии исследований для языкознания оценил Ельмслев. В кругу связанных со мной молодых лингвистов, начинавших в первые годы после смерти Сталина свободные занятия наукой, прямым последователем Ельмслева и переводчиком его главного труда был умерший молодым исключительно одаренный Ю. К. Лекомцев. Первым из нас он основательно изучил некоторые разделы математики и пробовал применить их в лингвистических и семиотических занятиях [168]. Несомненной заслугой многих лингвистов (главным образом русских и американских), которые работали на перекрестке этих наук во второй половине XX в., было выяснение применимости ряда понятий математической логики к изучению естественного языка [169]. Предпринятый в нескольких течениях русской науки (математической лингвистики в том очень широком смысле, в каком она тогда у нас понималась) и американской порождающей грамматики и порождающей семантики опыт перенесения принципов построения формальной системы на естественный язык полезен не столько по непосредственным результатам (сказавшимся главным образом в прояснении многих вопросов синтаксической структуры), сколько как некоторая модель возможной будущей науки (пока еще никак не построенной). Обозначившееся в США противопоставление порождающей грамматики, увлекшейся формализмом и иногда внешней кажущейся математикообразностью рассуждений, и содержательно более богатой функциональной лингвистики как бы символизирует две дороги, которые непременно должны соединиться. Функциональная лингвистика научится более строгим и точным методам доказательств, а некоторые части наследия порождающей грамматики (которая как теория, претендовавшая на не оправданную фактами языка универсальность, скорее всего, не найдет продолжения) соединятся с данными вновь описываемых языков.
Связи языкознания, с одной стороны, и шенноновской теории информации и колмогоровской теории сложности, с другой, представляют примеры того, как в будущем могут начать складываться отношения между научными дисциплинами. Вместо традиционно наследуемых и охраняемых условных границ между ними наступит время исследований по проблемам, а не по установленному условному размежеванию сфер занятий. Можно надеяться, что от принятой сейчас традиционной и весьма консервативной классификации знаний уже скоро останутся одни воспоминания.
Следуя мыслям того же Колмогорова, которые он не раз излагал в переписке и разговорах, можно было бы разделить математику (и отдельные входящие в нее дисциплины), науки об общих идеях (примерами которых может быть информация и сложность), которые достаточно абстрактны, чтобы объединить несколько разных областей, но при этом лишены отвлеченности математики, и конкретные сферы исследования.
Общие идеи по мере того, как их изложение становится более абстрактным, частично могут пересекаться с определенными разделами математики. Как не раз напоминал в своих публикациях на эту тему В. И. Арнольд, с математической точки зрения Рене Том занимался просто теорией особенностей, но сфера приложения теории катастроф (в том числе и к языку, о чем у Тома есть специальная работа [170]) гораздо шире. Том хотел использовать язык топологии для прояснения семантики нескольких употребительных глаголов. Настаивая на том, что связи лингвистики и математики не лежат исключительно или главным образом в сфере числовых характеристик языка, Роман Якобсон отмечал, что одно из центральных понятий лингвистики в его понимании - инвариант - находит наиболее адекватное представление в топологии.
Опять-таки, возвращаясь к примеру Колмогорова, можно напомнить, что теория вероятности как математическая дисциплина входит в теорию меры [171]. Однако, например, применяя к изучению языка и речи (в том числе поэтической) вероятностные методы, мы мало думаем об основаниях теории вероятности, которые требуют знакомства с теорией меры. Можно надеяться, что наиболее плодотворным соприкосновением с математикой для лингвистики может оказаться именно поиск и выработка общих идей, объединяющих ее с другими науками. Кроме сказанного выше об информации убедительным примером может оказаться теория симметрии. Теория симметрии представляет собой приложение теории групп. В такой же мере, в какой по Янгу физика после Эйнштейна целиком строится на понятии симметрии, его аналог выдвигается на первый план и в синхронной и диахронической лингвистике. Здесь можно снова вспомнить Панини и его продолжателей, а возможно, и тех их предшественников, деятельность которых хотел реконструировать Соссюр. Та строго симметричная картина форм и категорий санскрита, которой мы им обязаны, отчасти самим языком, но едва ли не в большей степени его первоописывателями была достроена исходя из того принципа, который после структуралистов мы называем системностью и наличием структуры. С этим связано высокое эстетическое совершенство системы Панини. Возможность осуществления не менее эстетически привлекательных построений в диахронической лингвистике, в частности в «Мемуаре» Соссюра [172] и в последующих теориях корня Бенвениста и Куриловича, в большой степени основывалась на использовании нескольких замечательных идей древнеиндийских грамматиков (классификация глагольных классов, разделение корней set и anit). Последовательное применение симметрии для внутренней реконструкции составляет отличительную черту книги Гельба о реконструкции протоаккадского [173]. Особой эстетической стройностью отличаются реконструкции праностратического, предложенные Илличем-Свитычем. Принципы симметрии лежат и в основе разных вариантов исследования аналогии в грамматических изменениях от младограмматиков до Куриловича [174]. Основные достижения разных школ психофонетики и фонологии (в частности, якобсоновских двоичных различительных признаков) и тех геометрических представлений систем фонем, которые начал еще князь Трубецкой, и грамматических значений (падежей по Якобсону) также можно изложить как описание симметрических отношений. В работах по симметрии давно уже приводятся в качестве примеров такие семантические противопоставления, как «левый» и «правый» [175]. Мне думается, что именно на этом пути можно найти решение едва ли не самых сложных проблем семантического исследования. Переделывая (но, быть может, с большим основанием) высказывание, касавшееся предельно общих вещей (мира в целом), я бы рискнул сказать, что лингвистика спасется красотой (самого предмета исследований и того, как можно суметь его представить в наиболее адекватном описании).
При рассмотрении того, как абстрактную систему знаков использует конкретный говорящий (и описывает конкретный лингвист), языкознание вступает в область, пограничную не только с психологией и философской прагматикой, но и с современной физикой, где на первый план выдвигается наблюдатель и соответственно вырастает роль субъективного начала. Антропный принцип, утверждающий потенциальную значимость будущего наблюдателя с самого начала той Вселенной, в которой мы живем, среди нескольких возможных следствий может иметь семиотические и лингвистические: предполагается наличие у наблюдателя средств сообщения о наблюдаемом и соответственно эволюция, направленная на то, чтобы их выработать. Хокинг формулирует следствия из слабой версии антропного принципа как обусловленную структурой Вселенной возможность задавания ее разумными обитателями и наблюдателями вопросов о ее устройстве [176]. Тем самым предполагается наличие у них и разума, и способов выражения и обсуждения мыслей, основанных на наблюдениях.
Выявление закономерных повторов в развитии («волн» или циклов) особенно важно для прогнозирования будущего (по отношению к языку немногие опыты предвидения будущего, например, английского языка у Сепира и русского у Поливанова и Петерсона, при их успешности остаются единичными, как и единократным было участие крупных лингвистов - князя Трубецкого, Сепира, Есперсена - в планировании международного языка, который в глобальном мире не получает пока поддержки [177], ср. об этом выше).
Науки о человеке изучают его поведение, в том числе и речевое, в пространстве-времени макромира. Некоторые аспекты оказываются близкими социальной физике, выводы которой существенны, например, для описания сложения человеческих коллективов.
Согласно замечательной мысли Соссюра, пока еще не получившей достаточно плодотворного развития, лингвистика и другие семиотические дисциплины, оперирующие, как и экономика, категорией ценности, именно поэтому должны строго разделять синхронный срез и диахронию. Но, как и по отношению к биологической и социальной эволюции человека, особую значимость (в том числе и для прогнозирования будущего) приобретает выявление в синхронном состоянии языка архаических черт, унаследованных от прошлого, в том числе и весьма отдаленного.
По мере того, как убыстряющийся технологический прогресс может вести ко все увеличиваюшимися появлению новых языковых элементов, иногда затрудняющих понимание для непосвященных (см., например, выше о сокращениях), кажется все более важным выявление универсальных принципов языковой структуры, которые должны сохраняться при преобразовании существующих языков и при проектировании новых (в том числе искусственных). Если согласно новейшим исследованиям именно развитие языка и символики других знаковых систем (семиосферы) было основой для сдвига в выработке технических средств (техносферы) у предков современного человека [178], то и последующая эволюция всей техносферы может зависеть от ноосферы и семиосферы, прежде всего от состояния и изменения естественных и искусственных языков.
 

Примечания

102. Ethnologue 2002.

103. См. детали, статистические данные и критическое обсуждение с литературой проблемы: Вахтин 2001; Silver, Miller 1997.

104. По мере исчезновения реальных носителей айнского языка (как и некоторых других, оказывающихся в сходном положении) появляются псевдознатоки, знающие десятка два-три слов и несколько фраз, но выступающие с уроками по телевидению и создающие видимость существования языка.

105. См. статистические и другие данные: Wallraff 2000.

106. Когда я занимался хинди в аспирантуре, язык все еще считался одним с урду. Различия, связанные с религиозными, касаются главным образом письменности и лексики (содержащей много персидских и арабских заимствований в урду при значительной санскритизации в хинди).

107. Данные в основном по Brunner, B. 2001, p. 474. В cкобках (в случае частого расхождения данных разных источников) указывается число говорящих по 14-му изданию (2002 г.) справочника Летней школы по лингвистике Ethnologue: http://www.ethnologue.com.

108. См. также ниже о численности говорящих на отдельных вариантах китайского языка: у, кантонском (юэ), минь (и цзяньоу как одном из вариантов минь, см. ниже), сян, хакка, гань.

109. Во избежание путаницы в цифрах говорящих я и в этом пункте следую достаточно условной классификации отдельных диалектов/вариантов китайского языка, принятой в справочнике Brunner 2001. Однако с исторической точки зрения диалекты цзяньоу едва ли можно отделять от остальных диалектов минь (ср. Старостин 1989, с. 514; Norman 1993, p. 182 , table 8. 1; p. 234, tables 9. 21-22; p. 235-237, table 9. 23); в таком cлучае пункты 11 и 12 в
приводимом списке наиболее распространенных неиндоевропейских языков следует объединить. Возможно и их (диахроническое ли только?) объединение с другими китайскими диалектами не столько по признаку взаимопонимания (оно в ряде случаев может отсутствовать), сколько для единообразия всей картины языков мира, потому, что в отношении других наиболее распространенных (индоевропейских) языков мира пока аналогичная дробность не вводится, хотя теоретически можно было бы отделить американский английский от британского или сальвадорский испанский от мексиканского.

110. Cр. ниже 21; в более ранних справочниках, изданных до 2001 г., общее число говорящих на разных вариантах арабского (включая и классический сакральный и ученый язык, и разговорные диалекты) определялось 256 млн; число же использующих арабский как первый язык исчислялось 211 млн; в таком случае арабский должен быть передвинут на второе или третье место в этом списке (до японского или сразу после него), что соответствует и приведенным прогнозам численности говорящих к первой половине XXI в.; на этом примере видно, как преходящие конъюнктурные обстоятельства влияют нa этнолингвистическую статистику, делая ее крайне ненадежной и подлежащей многим перепроверкам.

111. Место испанского среди языков мира и индоевропейских языков зависит от того, что принимается за данные для английского языка и хинди (см. ниже).

112. По обшему числу говорящих (исчисляемому достаточно условно) английский язык мог бы занять первое место среди индоевропейских языков (или второе после хинди, см. ниже) и второе среди языков мира после путунхуа; ср. также выше о предсказании на середину этого века.

113. При объединении с урду (ср. об урду ниже) и близкими к хинди индоарийскими диалектами (как авадхи, см. ниже) общее число говорящих на нем достигает 375 млн и его нужно было бы считать наиболее распространенным индоевропейским языком и вторым по значительности языком мира после путунхуа; ср. также выше о предсказании на середину этого века.

114. При объединении двух вариантов панджаби (16-17 в нашем списке) этот язык должен занять 11-е место перед гуджарати.

115. Для индоевропейской семьи указаны и языки с численностью от 20 до 1 млн говорящих.

116. Напр., «Китаб» Милкамановича, копированный в 1781 г. и обнаруживающий сочетание белорусских элементов с польскими: Lapicz 1986.

117. Akiner 1978.

118. Программа «Языки Лос-Анджелеса» разрабатывается мной в сотрудничестве с аспирантами, студентами и профессорами Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе на протяжении 1994-2004 гг.

119. См. подробные карты и таблицы со статистическими данными по предпоследней переписи населения (1990 г.): Allen, Turner 1997, особенно p. 100, fig. 4.2 (население мексиканского происхождения), p. 101, fig. 4.3 (население гватемальского происхождения), p. 102, fig. 4.4 (население сальвадорского происхождения), p. 233, fig. 9.1 (основные группы населения по переписи 1990 г.). См. также Waldinger, Bozorgmehr (eds) 1996, p. 143 (table 5.1), p. 160 (table 5.10).

120. Lipski 1998.

121. Lipski 1998, p. 85-86.

122. Lipski 1998, p. 24-25 a.ff.

123. Относительно изданий на ладино, выходивших в Лос-Анджелесе, см. Sollors 1998, p. 65 и 75, n. 12. О переменах в числе говорящих на ладино см. Allen, Turner 1997, p. 56, fig. 3.6.

124. Allen, Turner 1997, p. 64-65.

125. Пуллум в специальной заметке по поводу полемики о Eubonic обращал внимание на то, что эта черта свойственна креольским языкам. Этот критерий использовал в своих работах по славянским языкам Гуго Шухардт.

126. Allen, Turner 1997, p. 59, fig. 3.8.

127. Fischetti 2000, p. 262.

128. Allen, Turner 1997, p. 59, fig. 3.9.

129. Los Angeles Times, November 11, 2000, p. B1, B10.

130. Allen,Tuirner 1997, p. 55, fig. 3.5.

131. Allen, Turner 1997, p. 131, fig. 5.1.

132. Waldinger, Bozorgmehr (eds) 1996; Pitt and Pitt 1997, p. 90.

133. Waldinger, Bozorgmehr (eds) 1996; Pitt and Pitt 1997, p. 230; Allen, Turner 1997, p. 132, fig. 5.2.

134. Allen, Turner 1997, p. 134, fig. 5.4.

135. Allen, Turner 1997, p. 137, fig. 5.7.

136. Allen, Turner 1997, p. 138, fig. 5.8.

137. Allen, Turner 1997, p. 166. Общее число говорящих на хмонг в США составляет 80 тысяч.

138. Smalley. Vang, Yang 1990, p. 126-128.

139. Allen, Turner 1997, p. 57б , fig. 3.7.

140. О попытках воскрешения латыни как разговорного языка в Европе и в Калифорнии см.: Mead 2001. В отличие от описываемой программы речь идет преимущественно об изложении современных вкусов и мыслей на этом языке, напр.: Jacobus ille Morrison[us] autumavit tria esse in hac vita nostra magni momenti: res venereas nempe, medicamina stupefactiva, atque mortem; se autem duo prima elegisse ipsum, sed a morte potius se electum iri. - «Джим Моррисон сказал: Есть три главные вещи в нашей жизни: сексуальные дела, наркотические средства и смерть. Я сам выбрал бы две первые, а смерть сама может меня выбрать» (Там же, p. 114).

141. McCawley 1996; ср. Silver, Miller 1997; Closs 1996. О чумаш ср. также Beeler 1996.

142. Lewy 1961, S. 91-113.

143. В более широком контексте взаимодействия культуры и личности тот же вопрос поставлен в серии статей Сепира (Сепир 1993) и в его недавно реконструированном курсе лекций о психологии культуры: Sapir 2002.

144. Riese 1977.

145. Якобсон 1987.

146. Г. фон Вригт 1986, с. 515.

147. См. напр., Прайор 1981, Томасон 1981, фон Вригт 1986, с. 31, 513-538 и др.

148. См. подробнее о сопоставлении биологической и языковой эволюции в теоретико-информационных терминах: Monod 1970. Наиболее интересным вопросом сейчас представляется возможность сопоставления «молчащей» части генетического сообщения с аналогичными явлениями в словесном (устном и письменном) общении.

149. Шеннон 1963.

150. См. табл.: Иванов 1990а, с. 94.

151. Зализняк 1977; Ельмслев 1965.

152. Sims-Williams 2000.

153. Tremblay 2001, p. 24-25, n. 37. В тохарских глухих совпали глухие и звонкие, переставшие различаться, в бактрийском конечное -o было знаком конца именной словоформы. Поэтому бактрийские и тохарские слова совпадают полностью.

154. Уэст 1988; Якобсон 1987.

155. Иванов 1987/2003, III.

156. Г. фон Вригт 1986, с. 185-186.

157. В пользу вхождения семитских и индоевропейских языков в одну макросемью с картвельскими и уральскими говорит разительное совпадение в структуре и грамматических показателях архаического типа глагольных форм (Иванов 1981, с. 67-68 и сл.). Ср. выше, в главке 2, о полном параллелизме в развитии анафорического местоимения. Эта грамматическая изоглосса, связывающая отдельные параллельно развивавшиеся афроазиатские и индоевропейские диалекты, представляется важным доводом в пользу отнесения их к одной макросемье (несмотря на как будто этому противоречащие лексико-статистические выводы, которые для ранних периодов нуждаются, возможно, в количественных уточнениях).

158. Кроме отдельных лексических соответствий (как название «рта» и других основных слов) отнесение шумерского к этой макросемье представляется вероятным из-за разительного внешнего сходства глагольной префиксации с енисейским (префиксы b- и d- и некоторые другие). Исключительность совпадений енисейского с баскским заметил Поливанов. На одинаковость системы префиксального выражения именных классов в енисейском и севернокавказском указывал еще Е. А. Крейнович. Для бурушаски и енисейского это важнейшее грамматическое соответствие давно установил В. Н. Топоров; лексическое обоснование гипотезы о принадлежности бурушаски к «сино-кавказской» или «дене-кавказской» макросемье в самое последнее время получено С. А. Старостиным (Starostin 2002), которому вместе с его соавторами и сотрудниками принадлежит несколько основополагающих этимологических и фонетических исследований этой макросемьи и ее отдельных частей, сопоставленных впервые Тромбетти, Боуда, Марром (относившим эти языки вместе с рядом других, в частности картвельских, к «яфетической» семье) и рядом других исследователей.

159. Код Городской библиотеки Берлина THT 352; текст оригинала, написанного курсивным брахми, можно видеть на сайте TITUS. 3-е слово, образованное от основы, использующейся в им.-вин. п. мн. ч. как супплетивная форма в парадигме тох. B soy ‘сын’, встречается и в «Аранеми-джатаке», Краузе 1959, с. 86, 88 (прим. 4); по Винтеру оно объясняется из старой редупликации.

160. Перцова 1995, с. 557.

161. Lévi-Strauss 1993.

162. Еще задолго до этого интерес к генетике во мне пробудила книга Шрёдингера «Что такое жизнь с точки зрения физики», о которой мне подробно рассказывал М. Л. Левин; вскоре после выхода в свет русского издания мне дал его читать А. С. Есенин-Вольпин, с которым мы подробно тогда ее обсуждали. Кроме того, что мы могли тогда прочитать в научных журналах, ознакомлению с открытием Крика и Уотсона содействовали многочисленные доклады и лекции И. Е. Тамма и других физиков и математиков (А. А. Ляпунова), которые способствовали возрождению у нас генетики. Из старшего поколения генетиков мне довелось знать Тимофеева-Ресовского, Малиновского и Эфроимсона, из нового я был дружен с Кириллом Гринбергом и Виктором Гиндилисом.

163. Первые публикации Кнорозова и его главная книга были оценены только немногими специалистами, как Лаунсбери. Как потом признали, запоздалое принятие открытия сопоставляемого теперь с Шампольоном Кнорозова (через 30 лет после того, как оно было сделано, см. Coe 1999, p. 145-166; Coe, Van Stone 2001, p. 20, 33, 89, 154, 156) объяснялось нездоровым климатом послевоенной истерии и взаимного недоверия. Осталась почти незамеченной кнорозовская теория коммуникации и отражения в системе письма различных уровней языка, положенная в основу его интерпретации разных видов письма (не только майя, но протоиндийского и рапануйского - текстов с о. Пасхи), см. Ивaнов 1998, I.

164. Несколько ранее (примерно тогда же, когда Кобер открыла свои тройки, потом послужившие для построения решетки Вентриса) путем сходных методов к пониманию слоговых структур, фиксируемых в иероглифическом лувийском письме, подошел Гельб. Но окончательная дешифровка этого письма растянулась на несколько десятилетий - до 1973 г. (она явилась итогом работы не одного Гельба, но и еще полдюжины других ученых). Из других южноанатолийских языков близок к окончательному этапу дешифровки карийский. За ранними шагами в этом направлении Шеворошкина я следил, часто общаясь с ним в те годы до его эмиграции. Из других дешифровочных работ я близко знакомился с продолжением трудов Невского по тангускому. Сам я занимался не столько дешифровкой, сколько сравнительной интерпретацией текстов на материале этрусского (дешифровкой которого, как и близкого к нему лемносского, я старался увлечь участников кружка для учеников математической школы в 1975-1976 гг.) и хаттского. С Л. В. Ивановым, участвовавшим в этом кружке, мы сделали совместную работу по формальному описанию структуры последовательностей знаков на Фестском диске.

165. Колмогоров, высказавший некоторые идеи в этом направлении еще до выполненных во время Второй мировой войны (но опубликованных в первые годы после нее) работ Шеннона (Шеннон 1963), которого он высоко ценил, читал лекцию о теории информации сперва на мехмате МГУ, а потом на сессии Академии наук весной 1957 г. Он, как и его ученики (в особенности Р. Л. Добрушин, с которым я тогда дружил), интенсивно занимался теорией информации на протяжении всех этих лет, когда мы имели возможность узнавать от них о постоянно делавшихся новых открытиях.

166. Колмогоров 1965, с. 4; 1987, с. 214.

167. К тому времени, когда я игрой судьбы оказался рядом с Бар-Хиллелом в переполненном зале на открытии Международного съезда лингвистов в Осло в 1957 г., я уже внимательно изучил совместную Карнапа и его работу о семантической информации, до настоящего времени сохраняющую значение как опыт построения такого мира («описаний состояния»), через который можно оценить объем информации в замкнутых областях. Я достаточно рано ощутил особую близость к сделанному Карнапом и Рейхенбахом; потом близость оказалась буквальной - пространственной: по странной случайности я уже 12 лет как преподаю в том американском университете, который был их последним прибежищем, и в 1995 г. читал почетную «профессорскую лекцию» в серии, где в начале списка лекторов рядом с Шёнбергом (в аудиторном корпусе имени которого состоялась эта лекция) стоит имя Рейхенбаха.

168. В последних своих работах он пробовал понять, в чем должна состоять специфика сравнительно-исторического исследования применительно к изучавшимся им языкам Юго-Восточной и Южной Азии. Быть может, теперь можно переформулировать задачу так: если принять, что часть этих языков прошла цикл, превративший их в односложные и одноморфемные, какими средствами можно восстановить предыдущие фазы этого цикла?

169. Одной из наиболее серьезных книг остается описание английского синтаксиса: McCawley 1988, где учтена и долгая традиция логико-лингвистических исследований начиная с Есперсена. Cр. выше, с. 53, о работах Цейтина и Падучевой.

170. Том 1975.

171. Хотя с такой же строгостью математический статус теории информации, возникшей (в том числе и в ранней статье Котельникова) из чисто инженерных проблем передачи по каналам связи, не определен, об алгебраическом переосмыслении теории информации говорил на конференциях ее создатель Шеннон, а Колмогоров в своих последних статьях искал ее логические основания на путях, близких к теории сложности (Колмогоров 1987).

172. Ельмслев 1965; Зализняк 1977.

173. Gelb 1969. Для связанного с зеркальной симметрией вопроса о роли бинарных оппозиций в языке значительный интерес представляет их система, последовательно восстановленная этим замечательным ученым, во всех разнообразных сферах своей работы прокладывавшего новые пути.

174. Курилович 1962.

175. Вейль 1968, с. 52-53.

176. Hawking 2001, p. 85, 98, 181, 196.

177. Число говорящих на эсперанто в мире исчисляется двумя миллионами, что составляет ничтожно малую часть населения Земли.

178. Vanhaeren, d’Errico, Henshilwood, Lawson, Tiller, Soressi, Bresson, Maureille, Nowell, Lakarra, Backwell, Julien 2003.

Литература

Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1958.
Балонов Л. Я., Деглин В. Л. Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1976.
Бару А. В. Слуховые центры и опознание слуховых сигналов. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1978.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974.
Бётлингк О. Н. О языке якутов / Пер. с нем. В. И. Рассадина. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1989.
Блумфилд Л. Язык. М.: Прогресс, 1968.
Богораз В. Г. Луораветланский (чукотский) язык // Языки и письменность народов Севера / Под общ. ред. Я. П. Алькора. Ч. 3. Языки и письменность палеоазиатских народов (ред. Е. А. Крейнович). 1934.
Богораз В. Г. Материалы по языку азиатских эскимосов. Л.: Учпедгиз, 1949 .
Вахтин Н. Б. Языки народов Севера. СПб., 2001.
Вейль Г. Симметрия. М.: Мир, 1968.
Вениаминов И. Опыт грамматики алеутско-лисьевского языка. СПб., 1846.
Виноградова О. С. Исследование некоторых особенностей второй сигнальной системы в норме и при олигофрении с помощью плетизмографической методики // Вопр. психологии. 1956. No 6.
Винокур Г. О. О языке художественной литературы. М.: Высш. шк., 1991.
Вригт Г. Х. фон. Логико-философские исследования. М.: Прогресс, 1986.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. Т. 1-2. Тбилиси: Изд-во Тбилисского ун-та, 1984.
Гранде Б. М. Введение в сравнительное изучение семитских языков. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1972.
Гуревич И. С. Очерк грамматики китайского языка III-V вв. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1974.
Дини П. Балтийские языки. М.: ОГИ, 2002.
Драгунов A. A. Грамматическая система современного китайского разговорного языка. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1962.
Дьяконов И. М. Языки Древней Передней Азии. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1965.
Ельмслев Л. Метод структурного анализа в лингвистике // История языкознания XIX-XX веков / Сост. А. А. Звегинцев. М.: Учпедгиз, 1965. С. 103-109 [первоначально статья написана и напечатана по-русски: Acta Linguistica. 1950-1951. Vol. VI. Fasc. 2-3.].
Зализняк А. А. О «Мемуаре» Ф. де Соссюра // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. С. 289-301.
Зограф И. Т. Среднекитайский язык: Становление и тенденции развития. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1979.
Иванов А. И., Поливанов Е. Д. Грамматика современного китайского языка // Труды Ин-та востоковедения им. Нариманова. Т. XV. М., 1930.
Иванов Вяч. Вс. Cлавянский, балтийский и раннебалканский глагол: индоевропейские истоки. М.: Наука, 1981.
Иванов Вяч. Вс. О возможности реконструкции литературы как совокупности текстов // Исследования по структуре текста. М.: Наука, 1987. С. 58-77 (перепечатка: Иванов 2003, III).
Иванов Вяч. Вс. Из истории усвоения древнеиндийского грамматического наследия // Лингвистические традиции в странах Востока. М.: Ин-т востоковедения АН СССР, 1988а. С. 77-79.
Иванов Вяч. Вс. Современные проблемы типологии (к новым работам по американским индейским языкам бассейна Амазонки) // Вопр. языкознания. 1988б. No 1. С. 118-131.
Иванов Вяч. Вс. Генеалогическая классификация языков; Моногенеза теория; Языки мира // Лингвистическая энциклопедия. М.: Сов. энцикл., 1990a; б; в. С. 93-98, 308-309, 609-613.
Иванов Вяч. Вс. Имя или глагол (вариации на тему статьи Г. О. Винокура «Глагол или имя?») // Исследования по лингвистике и поэтике: Памяти Григория Осиповича Винокура (1896-1947). Frankfurt am Main: Peter Lang: Europáischer Verlag der Wissenschaften, 1997. S. 37-46.
Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1-3. М.: Языки русской культуры, 1998; 2000; 2003.
Иванов Вяч. Вс. Хеттский язык. 2-е изд. М.: УРСС, 2001.
Иохельсон В. И. Алеутский язык в освещении грамматики Вениаминова // Изв. Российской Академии Наук. 1919. No 2, 4-7.
Иохельсон В. И. Унанганский (алеутский) язык // Языки и письменность Севера / Ред. Я. П. Алькор. Ч. 3: Языки и письменность палеоазиатских народов. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. С. 129-148.
Колмогоров А. Н. Три подхода к определению понятия «количество информации» // Проблемы передачи информации. 1965. Т. 1. С. 3-11 [переизд. в кн.: Колмогоров 1987. С. 213-223].
Колмогоров А. Н. Теория информации и теория алгоритмов. М.: Наука, 1987.
Краузе В. Тохарский язык / Пер. И. А. Мельчука // Тохарские языки / Под ред. В. В. Иванова. М.: Изд-во иностр. лит., 1959. С. 39-89.
Курилович Е. Очерки по лингвистике. М.: Издво иностр. лит., 1962.
Лотман Ю. М. (ред.) Текст и культура // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 635. Тарту: Изд-во Тартуск. ун-та, 1983. (Труды по знаковым системам. Т. 16).
Лузин Н. Н. Ньютонова теория пределов // Исаак Ньютон: Сб. ст. к трехсотлетию со дня рождения / Под ред. акад. С. И. Вавилова. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1943. С. 53-74.
Лурия А. Р. Язык и сознание. М., 1979.
Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.: Соцэкгиз, 1938 [репринт: М.: УРСС, 2001].
Мудрак О. А. Этимологический словарь чукотско-камчатских языков. М.: Языки русской культуры, 2000.
Пауль Г. Принципы истории языка. М.: Изд-во иностр. лит., 1960.
Перцова Н. Словарь неологизмов Велемира Хлебникова // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 40. М., 1995.
Поздняков К. И. Сравнительная грамматика атлантических языков. М.: Наука: Изд. фирма «Восточная литература», 1993.
Поливанов Е. Д. Статья по общему языкознанию. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1968.
Поливанов Е. Д. Словарь лингвистических и литературоведческих терминов (1935-1938) // Поливанов Е. Д. Введение в языкознание для востоковедных ВУЗ’ов. 2-е изд. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1991. С. 317-506.
Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983.
Прайор Ф. Н. Временная логика и непрерывность времени // Семантика модальных и интенсиональных логик. М.: Прогресс, 1981. С. 76-97.
Расторгуева В. С. Среднеперсидский язык. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1966.
Расторгуева В. С. Вопросы общей эволюции морфологического типа // Опыт историко-типологического исследования иранских языков. М.: Наука, 1975. С. 89-224.
Расторгуева В. С., Молчанова Е. К. Среднеперсидский язык. Парфянский язык // Основы иранского языкознания. Среднеиранские языки. М.: Наука, 1981. С. 6-232.
Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Изд. группа «Прогресс-Универс», 1993.
Сквайрс Е. Р., Фердинанд С. Н. Ганза и Новгород. Языковые аспекты исторических контактов. М.: изд. «Индрик», 2002.
Соколов Е. Н. Психология локальных поражений мозга в трудах А. Р. Лурия // А. Р. Лурия и современная психология: Сб. ст. памяти А. Р. Лурия. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 173-176.
Старостин С. А. Реконструкция древнекитайской фонологической системы. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1989.
Старостин С. А. Алтайская проблема и происхождение японского языка. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1991.
Старостин С. А. Сравнительный словарь енисейских языков // Кетский сб.: Лингвистика. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН / Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 176-315.
Том Р. Топология и лингвистика / Пер. с франц. с предисл. Ю. И. Манина // Успехи математических наук. 1975. Т. XXX. Вып. 1. С. 199-221.
Томасон С. К. Семантический анализ временных логик // Семантика модальных и интенсиональных логик. М.: Прогресс, 1981. С. 166-179.
Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка: Общеиндоевропейское языковое состояние (вопросы реконструкции). М.: Индрик, 2001.
Уэст М. Л. Индоевропейская метрика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 21: Новое в современной индоевропеистике. М.: Прогресс, 1988. С. 474-506.
Чуковский К. И. Живой как жизнь: О русском языке // Собр. соч.: В 15 т. М.: Терра - Книжный клуб, 2001. Т. 4. С. 5-194.
Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике / Пер. с англ.; Под ред. Р. Л. Добрушина и О. Б. Лупанова; Предисл. А. Н. Колмогорова. М.: Изд-во иностр. лит., 1963.
Шухардт Г. Личность автора в лингвистическом исследовании // Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию. М.: Изд-во иностр. лит., 1950. С. 259-276.
Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987.
Akiner S. Oriental Borrowings in the Language of Byelorussian Tatars // Slavonic and East European Review. 1978. Vol. 56. № 2. P. 224-240.
Allen J. P. Middle Egyptian: An Introduction to the language and Culture of Hieroglyphs. Cambridge: Univ. Press, 2000.
Allen J. P., Turner E. The Ethnic Quilt: Population Density in Southern California. Northridge: California State Univ., 1997.
Allen W. S. Structure and System in the Abaza verbal Complex // Transactions of the Philological Society. L., 1956.
Ambrose A. (ed.). Wittgenstein’s Lectures. Cambridge, 1932-1935. // Notes of Alice Ambrose and Margaret Macdonald: Great Books in Philosophy. N. Y.: Prometheus Books, 2001 (1st ed. 1979).
Bailey, Sir H. W. Indo Scythian studies, beins Khotanese Texts. Cambridge: University Press, 1967.
Beeler M. S. Chumash Numerals // Closs (ed.). 1996. P. 109-129.
Benveniste E. (éd.). Vessantara Jātaka Texte sogdien / Éd. E. Benveniste. Paris, 1946.
Blake Barry J. Australian Aboriginal Languages: A General Introduction. Queensland, Australia: Univ. of Queensland Press, 2nd ed. 1991 (1st ed. 1981).
Boas F. Introduction to Handbook of American Indian languages // Boas & Powell, 1991. P. 1-79.
Boas F, Powell J. W. Introduction to American Indian languages; Indian Linguistic Families of America North of Mexico / Ed. P. Holder. Lincoln; L.: Univ. of Nebraska Press, 1991.
Braun A. R., Guillemin A., Hosey L., Varga M. The Neural Organization of Discourse. An H2 15O PET Study of Narrative Production in English and American Sign Language // Brain. Vol. 124. October 2001. № 10. P. 2028-2044.
Brunner B. (ed.) Time World Almanach 2002 with Information please. Des Mines: Learning Network, 2001.
Brunner C. J. A Syntax of Western Middle Persian // Persian Studies Series. № 3. Delmar, New York: Caravan Books, 1977.
Closs M. P. Native American Number Systems // Closs (ed.) 1996. P. 33-35.
Closs M. P. (ed.). Native American Mathematics. Austin: Univ. of Texas Press, 1996 (paperback, 1st printing 1986).
Сoate H. H. J., Oates L. F. A Grammar of Ngarinjin. Canberra: Australian Institute of Aboriginal Studies, 1970.
Coe M. D. Breaking the Maya Code. N. Y.: Thames and Hudson, 1999.
Coe M. D., Van Stone M. Reading the Maya Glyphs. N. Y.: Thames and Hudson, 2001.
Cohen L., Lehericy S., Chochon F., Lemer C., Rivaud S., Dehaene S. Language specific Tuning of Visual Cortex? Functional Properties of the Visual Word Form Area // Brain. 125 (5). 2002. P. 1054-1069.
Čop B. Indogermanisch Anatolisch und Uralisch // E. Neu, W. Meid. 1979. S. 9-24.
dGe-‘dun Chos-’phel. Dhammapada Translated into Tibetan from the Pāli. Oakland: Dharma Publishing, 1985.
Edgerton F. E. Buddhist Hybrid Sanskrit Grammar and Dictionary. Vol. 2. Dictionary. New Haven: Yale Univ. Press, 1953.
Ehret Chr. Reconstructing Proto Afroasiatic: Vowels, Tone, Consonants, and Vocabulary // University of California Publications. Linguistics. Vol. 126. Berkeley: Univ. of California Press, 1995.
Emmerick R. E. Saka Grammatical Studies. London, 1968.
Ethnologue: Languages of the World. Vol. 1-2. 14 ed.: SIL International, 2002 (www.etnologue.com).
Fischetti P. R. The Ethnic Cultures of America. Washington, D. C.; Waynesboro: Educational Extension Systems, 2000.
Frege G. Begriffsschrift, eine der arithmetischen nachgebidete Formelsprache des reinen Denken // Begriffsschrift und andere Aufsätze. Hrsgb. I. Angelelli. Olms: Hidesheim, 1964 (1 изд. cтатьи 1879; также англ. пер. : Begriffsschrift, a formula language, modeled upon that of arithmetic, for pure thought // From Frege to Gödel. A Source Book in Mathematical Logic, 1879-1931. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1976, 3 printing. P. 1-82).
Gabelenz G. von. Die Sprachwissenschaft. 1891.
Gannon P. J., Holloway R. L., Broadfield D. C., Braun A. R. Asymmetry of the Chimpanzee Planum Temporale: Humanlike pattern of Wernicke’s Brain Language Area Homolog // Science. 1998. 279 (5348). P. 219-221.
Gelb I. J. Sequential Reconstruction of Proto Akkadian // Assyriological Studies. N 18. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 1969.
Götze A. Die Pestgebete des Muršiliš // Kleinasiatische Forschungen / Hrsg. F. Sommer, H. Ehelolf. Weimar: Hermann Böhlaus Nachfolger, 1927. S. 161-251.
Greenberg J. H. Indo European and Its Closest Relatives. Vol. 1. Grammar. Stanford: Univ. Press, 2000.
Hawking S. The Universe in a Nutshell. N. Y.: Bantam Books, 2001. Ifrah G. The Universal History of Numbers. N. Y.: John Wiley and Sons, Inc., 2000.
Iljic R. À propos des origines du suffixe men en chinois // Journal of the American Oriental Society. 121. 2001. № 3. PP. 391-409.
Ivanov Vyach. Indo European *bhuH! in Luwian and the Prehistory of Past and Perfect // Proceedings of the Twelth Annual UCLA Indo European Conference. Los Angeles. May 26-28, 2000 // Journal of Indo European Studies Monograph. 2001. No. 40. P. 80-106.
Jashke H. A. A Tibetan English Dictionary. Delhi, 1987 [reprint].
Kaplan R. The Nothing that is: A Natural History of Zero. Oxford: Univ. Press. 1999.
Kiparsky P. Some Theoretical Problems in Pān⋅ini’s Grammar (Professor K. V. Abhyakar Memorial Lectures. Second Series). Post graduate and Research Department Series N 16. Poona, 1982.
Kiparsky P. The Architecture of Pānini’s Grammar (конспект лекций, прочитанных 15-18 апреля 2002 г. в Университете Калифорнии в Лос Анджелесе).
Kripke S. A. Wittgenstein on rules and private language: An elementary exposition. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 2000 (10th printing, 1st ed. 1982).
Łapicz C. Kitab tatarów litewsko polskich (paleografia, grafia, język). Toruń: Uniw. Mikołaja Kopernika, 1986.
Levelt W. J. M. Speaking: from Intention to Articulation. Cambridge, MA: MIT Press, 1989.
Lévi!Strauss С. Regarder, écouter, lire. Paris: Plon, 1993.
Lewy E. Kleine Schriften. Berlin: Akademie Verlag, 1961.
Lipski J. M. Latin American Spanish. L.; N. Y.: Longman, 1998 [3rd impr.: 1st ed. 1994].
Loprieno A. Ancient Egyptian: A linguistic introduction. Cambridge: University Press, 1998 (reprint, 1st ed. 1995).
McCawley J. D. The Syntactic Phenomena of English.Vol.1-2. Chicago: The Univ. of Chicago, 1988.
McCawley W. The First Angelinos. The Gabrielino Indians of Los Angeles. Malki Museum Press: Ballena Press Cooperative Publication, 1996.
McKenzie. The Buddhist Sogdian Texts of The British Library. 1976.
Mead R. Letter from Italy. Latin Lover. Can a classicist’s plan to revive a dead language save Europe // New Yorker. September 17. 2001.
Meader R. E. Iranxe: notas gramatikais e lista vocabular (Publicacoes série diversos lungüstica II). Rio de Janeiro: Universidade federal do Rio de Janeiro / Museu Nacional. 1967.
Monod J. Le hasard et la necessité. Paris: Seil, 1970 [англ. пер.: Change and Necessity. N. Y.: A. F. Knopf, 1972].
Moscati, S. (ed.). An Introduction to the Comparative Grammar of Semitic Languages: Phonology and Morphology. By S. Moscati, A. Spitaler, E. Ullendorf, W. von Soden. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1964.
Neu E. Einige Überlegungen zu den hethitischen Kasusendungen // Neu, Meid, 1979. S. 177-196.
Neu E., Meid W. (hrsgb.). Hethitisch und Indogermanisch Innsbruck: Institut der Sprachwissenschaft der Universität Innsbruck, 1979. (Innsbrucker Beiträge zur Sprachwissenschaft. Hrsgb. W. Meid. Bd. 25).
Nikolayev S. L., Starostin S. A. A North Caucasian Etymological Dictionary. Moscow: Asterisk Publishers, 1994.
Norman J. Chinese: Cambridge Language Surveys. Cambridge: Univ. Press, 1993 (reprint; 1st ed. 1988).
Parret H. Réflexions saussuriennes sur le Temps et le Moi // Cahiers Ferdinand de Saussure. Revue suisse de linguistique générale. 49. 1995-1996. Genève, 1997. P. 85-122.
Parsons T. The Logic of Sense and Denotation: Extensions and Applications // Logic, Meaning and Computation: Essays in Memory of Alonzo Church / Ed. C. A. Anderson and M. Zelený. Dordrecht; Boston; London, 2001. P. 507-543.
Peiros I., Starostin S. A Comparative Dictionary of Five Sino Tibetan Languages, fasc. I-VI. The University of Melbourne, Department of Linguistics and Applied Linguistics, 1996.
Perlmutter D. M. (ed.). Studies in Relational Grammar. 1. Chicago; L.: Univ. of Chicago Press, 1983.
Pitt L., Pitt D. Los Angeles A to Z: An Encyclopedia of the City and County. Berkeley; Los Angeles; L.: Univ. of California Press, 1997.
Puhvel J. Hittite Etymological Dictionary. Vol. 1-2, 3, 4, 5. Trends in Linguistics. Documentation 1. Berlin: Mouton Publishers, 1984-2001.
Rauscheker J. P., Biao Tian. Mechanisms and Streams for Processing of «What» and «Where» in Auditory Cortex // Proceedings of the National Academy of Sciences of USA. 2000. Vol. 97. Issue 22. P. 11800-11806.
Riese W. Baudelaire’s Aphasia // Selected papers on the History of Aphasia. Neurolinguistics 7. Amsterdam; Lisse: Swets and Zeitlinger B.V., 1977. P. 25-40.
Sapir E. The Psychology of Culture: A Course of Lectures / Reconstructed and edited by J. T. Irvine. 2ed. Mouton de Gruyter, 2002 (1 ed. 1993).
Sapir E., Swadesh M. American Indian Grammatical Categories // Language in Culture and Society / Ed. Dell Hymes. Harper and Row Publishers, 1964. P. 101-107.
Scott S. K., Blank C. C., Rosen S., Wise R. J. S. Identification of a Pathway for Intelligible Speech in the Left Temporal Zone // Brain. December 2000. Vol. 123. № 12. P. 2400-2406.
Seiler H. Possession as an Operational Dimension of Language. Language Universals Series. Vol. 2. Tübingen: Gunter Narr Verlag, 1983.
Sieg E., Siegling W. Tocharische Sprachreste. 1. Leipzig, 1921.
Silver S., Miller W. R. American Indian Languages: Cultural and Social Contexts. Tucson: The Univ. of Arisona Press, 1997.
Sims-Williams N. Bactrian Documents from Northern Afghanistan. I: Legal and Economic Documents. C. II. Part II. Vol. VI. Bactrian; London, 2000.
Smalley W. A., Vang C. K. And G. Y. Yang. Mother of Writing. The Origin and Development of a Hmong Messianic Script. Chicago: The University of Chicago press, 1990.
Sollors W. (ed.). Multilingual America. Transnationalism, Ethnicity and the Languages of American Literature. N. Y.; London: New York University Press, 1998.
Spitzer L. Stilstudien. 1. Teil. Sprachstile; 2. Teil. Stilsprachen. München: Max Hueber Verlag, 1961.
Stang Chr. S. Opuscula linguistica: Ausgewählte Aufsätze und Abhandlungen. Oslo: Universitetsfolaget, 1970.
Starostin S. A. Word Prosody in North Caucasian Languages and Beyond. Лекция для Программы индоевропейских исследований Университета Калифорнии в Лос Анджелесе, 1 мая 2002 г.
Stille A. Computerized Translation: «Been Born and Conjugated»?! // Correspondence. An International Review of Culture and Society. № 9. Spring 2002. P. 40.
Ten Hacken P. Has There Been a Revolution in Machine Translation? // Machine Translation. 16. 2001. № 1. P. 1-19.
Tremblay X. Pour une histoire de la Sérinde: Le manichéisme parmi les peuples et religions d’Asie Centrale d’après les sources primaires. Österreicische Akdemie der Wissenschaften, Philosophisch historische Klasse, Sitzungsberichte, 690 Bd. Veröffentlichungen des Komission für Iranistik, hrsgbn. H. Eichner und R. Schmidt. Wien, 2001.
Tyler L. K., Russell R. The Neural Representation of Nouns and Verbs: PET Studies // Brain. August 2001. Vol. 124. № 8. P. 1619-1634.
Vanhaeren M., d’Errico F., Henshilwood C., Lawson G., Tiller A.-M., Soressi M., Bresson F., Maureille B., Nowell A., Lakarra J., Backwell L., Julien M. Archaeological Evidence for the Emergence of Language, Symbolism and Music An Alternative Multidisciplinary Perspective. // Journal of World Prehistory. March 2003, vol. 17, N 1. PP. 1-70.
Waldinger R., Bozorgmehr M. (eds). Ethnic Los Angeles. N. Y.: Russell Sage Foundation, 1996.
Wallraff B. What Global Language // The Atlantic Monthly. 2000. № 11. (Digital ed. http://www.theatlantic.com/issues/2000/11//wallraff.htm).
Wise R. J. S., Greene J., Buchel C., Scott S. K. Brain Regions involved in Articulation // Lancet. March 1999. 353 (9158). P. 1057-1061.
Xianlin J., Winter W., Pinault G.-J. Fragments of the Tocharian A Maitreyasamiti Nātaka of the Xinjijang Museum, China. Berlin: Mouton de Gruyter, 1998.

Hosted by uCoz