Реформатский - Агглютинация и фузия как две тенденции строения слова

А.А. Реформатский

АГГЛЮТИНАЦИЯ И ФУЗИЯ КАК ДВЕ ТЕНДЕНЦИИ ГРАММАТИЧЕСКОГО СТРОЕНИЯ СЛОВА

(Реформатский А.А. Лингвистика и поэтика. - М., 1987. - С. 52-76)

§ 1. В слове можно различать собственно слово, единицу лексико-семасиологическую, и лексему - единицу грамматическую. Эти два понятия пересекаются, но полностью не конгруируют. Слово может и линейно, и по составу совпадать с лексемой (собака), но может состоять и из нескольких лексем (лексикализованная идиоматика: чёрт побери). Но самое главное - это то, что у слова и у лексемы разные планы, а тем самым и разные характеристики.

Слово может быть нейтральным и экспрессивным, полисемичным, метафорическим, терминологизированным, поэтическим... Лексема может быть одноморфемной или полиморфемной, префигированной или суффигированной, принадлежать к тому или иному типу композита, служить в роли предиката... Тем самым вопросы строения слова и словообразования принадлежат плану лексемы.

§ 2. Линейно лексемы состоят из морфем. Таким образом, лексемы членятся на морфемы, в свою очередь членимые на фонемы. Фонемы линейной членимостью не обладают, представляя собой не линию, а точку, тем самым являясь минимальными единицами.

В тему настоящей работы входит вопрос об объединении морфем в лексемы, где следует учитывать: а) тип морфем, образующих лексему (корни, аффиксы, соединительные элементы); б) количество морфем в лексеме; в) порядок их соположения в лексеме (префиксация и постфиксация, правила нанизывания аффиксов); г) характер их соединения в лексеме (тенденция агглютинации и тенденция фузии).

В дальнейшем темой этой работы в узком смысле и будет именно последнее - агглютинация и фузия, но, чтобы подойти к ней правильно, надо охарактеризовать предшествующие пункты.

Бескорневых слов не бывает, но понятие корня может сильно варьировать в разных типах лексем. Так, в коротеньких служебных словах (предлоги, союзы, частицы, артикли) вопрос о корне не встает, поскольку все слово - один корень, даже если это этимологически сросшееся сложение (ибо), окончательно лексикализованное словосочетание (если) или повтор (как). В какой-то мере такие лексемы "бесформенны", так как они синхронно не имеют морфологического строения.

Если же данная лексема имеет морфологическое строение, т. е. она не одноморфемна, а минимально (и вполне достаточно!) двухморфемна, то одна из этих составляющих морфем обязательно относится к классу корней, другая же морфема либо может быть также корневая (это случаи сложения - композита), что лежит в данном случае вне поля нашего рассмотрения, или же это аффикс, тогда это тема настоящей работы.

Количество аффиксов может быть любым, но без корня аффиксы в лексемах не могут выступать; при отсутствии корня им самим приходится брать на себя функции корня (т. е. радицироваться), например в случае "измов". Это явление - "радикация" - напоминает то, что на "уровне" лексем называют конверсией, транспозицией или переходностью частей речи (субстантивация, адъективация, адвербиализация, прономинализация и т. д.) [1].

Сами аффиксы в тех языках, где имеется аффиксация, представляют собой первый эшелон грамматики и очень сложное по своему устройству "хозяйство". Как бы ни было обширно это хозяйство, но оно всегда принципиально исчислимо и поддается строгой классификации, хотя классы аффиксов весьма разнообразны.

В аспекте линейности аффиксы могут быть препозитивны и постпозитивны по отношению к корню [2]. Так, выделяются префиксы и, постфиксы [3]. Выбор префиксов и постфиксов и их функциональное использование сильно варьируют по отдельным языкам и группам языков. Есть языки, в которых существует только постфиксация (финно-угорские, алтайские, дравидские, японский), чему вторит также отсутствие предлогов при развитой системе послелогов.

Есть языки, предпочитающие префиксацию (суахили и другие языки банту), где, однако, участвует и постфиксация [4].

§ 3. Индоевропейским языкам свойственна и префиксация и постфиксация с явным преобладанием последней [5]. Но существеннее другое: префиксация в основном служит для словообразования, и префиксы, как правило, в индоевропейских языках являются носителями деривационных значений (ср.: ехать и уехать, заехать, проехать, переехать, наехать, объехать, отъехать, подъехать...), постфиксы же -- не только деривационных, но и в первую очередь реляционных [6]. В аффиксирующих языках есть и такие морфологические элементы, которые не выражают ни деривационных, ни реляционных значений, но участвуют в морфологическом строении лексемы. Это "соединительные элементы". Н. С. Трубецкой называет их "соединительными морфемами" (Verbindungsmorphem). Этот термин может вызвать справедливые возражения, во-первых, потому, что морфема значима, в смысле "имеет значение", а эти элементы семасиологически "незначимы". Во-вторых, потому, что эти элементы могут быть не только связующими, как, например, соединительные гласные в русском (сам-о-вар, душ-е-губ) или соединительные согласные в немецком (Bedeutung-s-wandel 'изменение значения', Wahrheit-s-liebe 'правдивость'), но и оформляющими основу тематическими элементами, например в русском: тематические гласные в глаголе (игр-а-ть, бел-е-ть, реш-и-ть) или тематический йот во II основе русских глаголов I, II и III продуктивных классов (игр-а-й, бел-е-й, рис-у-й).

Как бы ни трактовать данные элементы, но они: 1) участвуют в морфологии лексемы, 2) не имея собственного значения, обладают значимостью как структурные элементы. Кроме того, в любой момент они могут стать полноправными аффиксами, т. е. получить и собственное значение. Таковы в русском языке тематические -а- и -и- в парных глаголах I и IV классов, различающие несовершенный вид (-а-) и совершенный вид (-и-): решать - решить, лишать - лишить [7], тем самым элементы -а- и -и- в глаголах явно морфологически отдельны и - реально или потенциально - морфемны.

Для многих индоевропейских языков (и в частности, для славянских) характерно еще и то явление, что флективные постфиксы, например в склонении существительных, прилагательных, местоимений и числительных, одновременно выполняют роль словообразовательных формативов (зл-о - зл-ой, зл-а - зл-ого, зл-у - зл-ому и т. п.). Такие полифункциональные аффиксы можно назвать суффикс-флексиями [8].

§ 4. Для морфологического строения слова особый интерес представляет само соединение "морфологических составляющих" лексемы, т. е. морфем.

Еще в 1851 г. О. Бётлингк писал: "... если мы приведем в общую связь все явления, то должны будем сознаться, что в индогерманских языках вообще материя и форма связаны друг с другом гораздо интимнее, чем в так называемых агглютинирующих языках" [9]. Правда, этому свойству Бётлингк не склонен придавать слишком большого значения: "Я должен также сознаться откровенно, что способ, по которому материя и форма связываются друг с другом в разных языках, я вообще считаю за слишком внешний признак, для того, чтобы основывать на нём одном деление языков" [10].

В этом высказывании Бётлингка есть и тонкое проникновение в суть дела, и напрасный скепсис. Если речь идёт об "интимности" или "неинтимности" соотношения "материи и формы", то вряд ли это слишком внешний признак; скорее это то, сто пронизывает как тенденция весь строй языка. Так по крайней мере стали рассматривать этот вопрос позднее.

Главной заслугой учёных новой формации послешлейхеровского периода по данному вопросу следует считать положение о единстве слова, так как в любом типе языка и в любом языке слово не может быть "грудой атомов" (Ф. Шлегель), а является тем, что мы сейчас зовём структурной единицей, единство которой может иметь разный характер, что и подлежит исследованию именно в этом плане и на что обратили внимание.

И. А. Бодуэн де Куртене, противопоставивший строение слова в арио-европейских языках и в языках туранских (т. е. урало-алтайских), и искавший "цемент склейки" у "цельного слова" в этих языках [11].

Ф. Ф. Фортунатов, построивший морфологическую классификацию языков на различии образования форм в словах и на образовании форм отдельных слов [12].

Специальный анализ интересующих нас понятий мы находим в книге Э. Сепира "Язык" [13]. Именно Сепиру принадлежит введение термина "фузия" в оборот типоморфологии (см. ниже в § 5).

§ 5 По свидетельству Б. Дельбрюка, агглютинацию первым назвал так Лассен, "с целью осудить её этим". А тому предшествовала интерпретация Ф. Шлегелем падежной и лично-числовой аффиксации в индоевропейских языках, как "строение языка", которое "образовалось чисто органически, разветвилось во всех своих значениях путём флексий или внутренних изменений и преобразований звуков корня, а не составилось механически с помощью прицепленных слов и частиц", - и возражения ему Ф. Боппа в английской переработке "Системы спряжения…" - (первая публикация - 1816 г.).

Ф. Бопп стал первым пропагандистом того взгляда, что в индоевропейских языках как именные формы, так и глагольные возникли из сложения именных корней с местоименными (окончания). Это и имеется в виду под "теорией агглютинации" у Боппа, что вызвало решительный протест со стороны Шлегелей под пером Лассена [14] и поддержку и продолжение в трудах следующего поколения (Шлейхер) [15].

Пожалуй, именно с шлейхеровских времен и начинается то понимание агглютинации, которое наличествует и сейчас (100 лет спустя), так как "теорию агглютинации" Боппа скорее следует именовать теорией ограничения шлегелевской внутренней флексии за счет прибавления местоименных корней извне ("Anfungung von Aussen") [16], а отнюдь не аффиксов, тогда как мы сейчас понимаем под агглютинацией по преимуществу аффиксальную деривацию и реляционную флексию [17].

В дальнейшем учение об агглютинации утвердилось не в бопповском, а в ином понимании проблемы, что уже четко отразилось у Шлейхера, который в основу морфологической классификации языков [18] кладет графу "строй языка", что Шлейхер понимал трехступенчато: 1) изолирующий, 2) агглютинирующий и 3) флективный.

Отсюда и идет трактовка особого понятия "агглютинация", противопоставленного понятию "флексия", не в плане складывания в противоположность корневым метаморфозам романтиков, а в плане-различия характера аффиксации при учете поведения корней. Дальнейшую судьбу разногласий по данному вопросу (Фортунатов,.Сепир и другие) целесообразнее рассматривать после анализа некоторых кардинальных понятий и их соотношений. Прежде всего следует ввести понятие фузии и рассмотреть соотношения: агглютинация - флексия и агглютинация - фузия. Так как автором термина фузия является Сепир [19] и главная тема его полемики посвящена именно соотношению понятий: "агглютинация - флексия" и "агглютинация - фузия", то и дадим ему слово для необходимых определений.

Сравнивая такие английские слова, как, с одной стороны, farmer 'земледелец', goodness 'доброта' и, с другой - height: 'высота', depth 'глубина', Сепир отмечает, что "нельзя не поразиться значительной разнице в аффиксирующей технике этих двух рядов. Аффиксы -er и -ness приставляются чисто механически к корневым элементам, являющимся одновременно и самостоятельными словами (farm 'обрабатывать землю', good 'добрый'). Они ни в каком смысле не являются самостоятельно значащими [элементами, но вложенное в них значение (агентивность, абстрактное качество) они выражают безошибочно и прямо. Их употребление просто и регулярно, и мы не встречаем никаких затруднений в присоединении их к любому глаголу или к любому прилагательному, хотя бы даже и только что появившемуся в языке... Иначе обстоит с height 'высота', depth 'глубина'. В функциональном отношении они совершенно так же связаны с high 'высокий' и deep 'глубокий', как goodness 'доброта' с good 'добрый', но степень спаянности между корневыми элементами и аффиксом у них большая. Их корневой элемент и аффикс хотя структурно и выделяются, не могут быть столь же просто оторваны друг от друга, как могут быть оторваны good и -ness в слове goodness. Конечное -t в слове height не есть типичная форма аффикса (ср.: strength 'сила', length 'длина', filth 'грязнота', breadth 'ширина', youth 'юность'), а dep- не тождественно слову deep 'глубокий'. Эти два типа аффиксации можно обозначить как "сплавляющий (фузионный) и "сополагающий". Если угодно, технику сополагания мы можем назвать "агглютинативной" (с. 101-102). Таким образом, Сепир:

1) противопоставляет агглютинацию не флексии, а фузии; при этом он находит возможность говорить о проявлении этих двух тенденций в одном языке, который в целом принадлежит к одному какому-то типу (например, английский);

2) различие их он видит в характере связи корневого элемента и аффикса, т. е. в том, приставляется ли аффикс механически или эта связь основана на большей спаянности, когда корень и аффикс не могут быть "... просто оторваны друг от друга";

3) сопутствующей характеристикой является здесь положение в том, что при агглютинации аффиксы приставляются к таким корневым элементам, которые являются одновременно и "самостоятельными словами", и что при фузии корневой элемент может быть не похож на изолированное употребление данного корня в виде слова dep- и deep);

4) следствием установленного является то, что агглютинируемые аффиксы могут легко участвовать в новообразованиях и обладают, следовательно, продуктивностью и регулярностью.

В этом анализе Сепир через 100 лет нашел ключ к гумбольдтовскому рассуждению об особенностях аффиксации флективных языков (Anleitung Гумбольдта). В этих рассуждениях Сепира - много убедительного. Извлечем из них то, что нам нужно:

1) одно лишь наличие "фузии" не кажется достаточно ясным указанием флективного процесса;

2) что верно относительно "фузии", одинаково верно и относительно "символических" процессов (под которыми Сепир понимает а первую очередь внутреннюю флексию), поэтому Сепир при детализации агглютинации (goodness) противопоставляет регулярную фузию (books), и "иррегулярную фузию" (depth), и "символическую фузию" (geese при goose);

3) Сепир настаивает на том, что при определении флексии надо обращать внимание на концептуальный аспект: "Флективный язык, вроде латинского или греческого, использует метод фузии, и этой фузии присуща как внутренняя психологическая, так и внешняя фонетическая значимость. Но еще недостаточно, чтобы фузия обнаружилась только в сфере деривационных понятий..., она должна охватывать и синтаксические отношения, выражаемые либо в их чистой форме..., либо, как в латинском и греческом, в виде "конкретно-реляционных понятий"; и далее: "Для того, чтобы можно было говорить о флективности, необходимы и наличие фузии как общего метода и выражение в слове реляционных понятий" (с. 106);

4) после этого Сепир еще более определенно ограничивает права флексии: термины "фузионный" и "символический" противопоставляются термину "агглютинативный", который, со своей стороны, вовсе не соотносителен с термином "флективный" (с. 106); и далее Сепир предлагает воспользоваться понятием "флективности" в качестве отправной точки для построения классификации, основанной на природе выражаемых в языке понятий.

Две другие классификации: одна, основанная на степени синтезирования, другая - на степени фузирования, могут быть "удержаны в качестве перекрещивающихся схем, позволяющих производить дальнейшие подразделения в наших основных концептуальных типах" (с. 107).

Критика Сепира, направленная на замену противоположения "агглютинация - флексия" иным противоположением: "агглютинация - фузия", представляется убедительной. Что же касается тезиса Сепира о примате "концептуальной классификации" языков, то здесь-то и кроется слабость построения Сепира (см. ниже в § 8).

§ 6. Можно ли при определении понятий агглютинации и фузии ограничиться одним признаком связи морфем, как это пытается делать Сепир (хотя его же термин "символическая фузия" предполагает иную точку зрения!)?

Думаем, что нет. Исходя из понимания структуры как целого, которое "было раньше своих частей", важно понять, с чем же сопряжена эта "фузионная связь морфем" в отличие от "агглютинирующей связи" и как это отражается и на самих морфемах, и на образуемом из них слове как целом. Возьмем какой-нибудь пример "того же", т. е. чтобы концептуально было "то же", но в смысле "техники языка" было бы иначе. Это можно сделать на сопоставлении "того же" и "не того же", если взять самые обыкновенные слова, например: любить, ждать, родить, брать..., отец, мать, брат, сестра и под. и построить из них любое предложение в русском и каком-нибудь тюркском языке. Для грамматики неважно, что одному русскому слову брат, например, в киргизском языке будет соответствовать два слова: ага 'старший брат' и ини 'младший брат', просто же слово со значением 'брат' будет отсутствовать, а слову сестра таких соответствий будет еще больше (старшая или младшая, по отношению к брату или по отношению к сестре); не важно также, и кто кого любит, ждет, даже родит. Важно то, что в тюркских языках и 'отец', и 'мать', и любой из 'братьев', и любая из 'сестер' будут склоняться по одинаковой парадигме с раздельным выражением падежа и числа, что парадигма спряжения для всех указанных глаголов будет также единой.

В русском же языке все это будет не так: глаголы любить и ждать следуют разным парадигмам спряжения, родить не может образовать форм без чередований в основе, а брать в зависимости от вида и времени будет связан еще и с супплетивизмом; отец, мать и сестра будут склоняться по разным парадигмам, и даже отец и брат, принадлежа к одной и той же парадигме, образуют множественное число по-разному; а падеж и число при всех этих различиях будут выражаться одним аффиксом совместно.

И порядок линейного расположения элементов во фразе тоже не будет соответствовать в этих языках: если обычно в русском нормален такой порядок, когда на первом месте подлежащее, на втором сказуемое, а на третьем дополнение, то в тюркских языках дополнение предшествует сказуемому и даже может выходить на первое место, а сказуемое-глагол замыкает фразу.

Что же из этих различий наиболее существенно типологически и исходя из чего следует определять основную грамматическую тенденцию языка?

Оставляя в стороне синтаксис и ограничиваясь морфологическим строением слова, можно наметить основную грамматическую тенденцию данного языка и дать ее лингвистическую характеристику.

Каждая из двух тенденций - агглютинация и фузия может быть охарактеризована четырьмя признаками, имеющими общий род, но попарно противопоставленными по виду:

Признак	Тип
Признак	агглютинирующий	фузионный
Значность	одно-значность	много-значность
Стандартность	стандартность	нестандартность
Разграничение морфем	четкое (без комплексных соединений)	нечеткое (наличие комплексных соединений)
Характер и положение основ	самостоятельность каждой основы	несамостоятельность каждой основы

Каждый из приведенных признаков достаточно характеризует ту или иную структурную тенденцию, но оказывается, что не только сейчас же вызывает сопряженные с ним другие признаки, но и не мыслим вне этого целого.

§ 7. Важно ли ставить в один ряд с указанными четырьмя признаками, характеризующими различие фузионной и агглютинированной лексемы, еще и пятый признак - фонематическую изменяемость корня?

Если мы имеем в виду противопоставление, допустим, русского языка (как типичного славянского и шире - индоевропейского фузионно-флективного) и казахского (как типичного тюркского, шире - алтайского, сингармонистически-агглютинативного), с другой, то, может быть, и стоит.

Здесь дело в том, что если в казахском (resp. вообще в чисто агглютинирующем) языке и бывают случаи морфологических чередований (например: мурын - мурн-ы, где синхронно взятая фонетика ни при чем), то это не только не "дорастает" в таких языках до внутренней флексии, но и вообще не типично, и такие случаи надо искать; тогда как в русском языке (resp. вообще в типичном фузионно-флективном) это "заложено" в самой "природе" языка, пусть даже эти чередования далеко не всегда будут использованы в качестве грамматического способа внутренней флексии, как в русском глаголе, где это является одним из способов различения видовых пар: набирать - набрать, называть - назвать, где рядом сосуществуют и другие аналогичные пары, но отношение в которых выражено уже иначе: настигать - настичь, натирать - натереть, набегать - набежать, нанимать - нанять, нарезать - нарезать, писать - написать и т. д. Если в русском языке в чистом виде внутренняя флексия как единственный способ различения грамматического значения применяется редко (набирать - набрать, набегать - набежать, нанимать - нанять, см. выше), то, например, в германских языках не только широко представлен древний глагольный аблаут, но и развился через обратный сингармонизм новый именной умлаут [20]; что же касается морфологических (по Бодуэну - традиционных) чередований, т. е. не обусловленных синхронно позиционными или комбинаторными условиями, то ими славянские языки исключительно богаты, вследствие чего большинство морфем окружено алломорфами, а морфонология в таких языках делается обязательным разделом лингвистического описания [21].

В области словоизменения особенно много таких чередований в русском языке в глагольных формах (терплю - терпишь, люблю - любишь, ломлю - ломишь, графлю - графишь, ловлю - ловишь, лечу - летишь, рожу - родишь, хрущу - хрустишь, гвозжу - гвоздишь, пеку - печешь, бегу - бежишь, а также: клеветать - клевещу, страдать - стражду, двигать - движу, плакать - плачу); в формах степеней сравнения (крут - круче, тверд - тверже, прост - проще, легок - легче, строг - строже, сух - суше и т. д.); |правда, в именной парадигме русский язык, в отличие от украинского и западнославянских, устранил такие чередования внутри каждого числа (вместо прежних рука - руце, нога - нозе, блоха - блосе: руке, ноге, блохе - унификация по аналогии), но между числами такие чередования наличествуют (сук - сучья, друг - друзья; у х-основ таких чередований нет).

С еще большей обязательностью такие чередования выступают в словообразовании: глуп - оглуплять, груб - огрублять, лом - преломлять, графа - разграфлять, улов - уловлять; рука - ручка, ручной, нога - ножка, ножной, пастух - пастушок, пастуший, а также: волок - заволочье, порог - Запорожье, мох - замошье, кулак - кулачье, батог - батожьё и т. п.

Но главное здесь не то, что "изменение корневых элементов" (Сепир) в русском почти обязательно, а в казахском почти невозможно, а в том, что есть языки, где характер аффиксации явно агглютинирующий, а "изменение корневых элементов" обязательно в несравненно большей степени, чем в языках индоевропейских: это языки семитские, что разъяснил еще Ф. Ф. Фортунатов в курсе "Сравнительного языковедения", где сказано: "... в этих языках... основы слов сами имеют необходимые формы, образуемые флексией . основ..., хотя отношение между основой и аффиксом в семитских языках такое же, как и в языках агглютинативных" [22].

Как раз именно эти мысли Фортунатова остались чуждыми большинству лингвистов следующих поколений, в том числе и Сепиру, к. чему мы вернемся ниже, в § 10.

§ 8. В зависимости от того, господствует ли в данном языке или в данном типе языков тенденция агглютинации или фузии, существенно варьирует и такое явление, как основа.

По поводу деления лексемы на основу и аффикс Е. Д. Поливанов писал в книге "Русская грамматика в сопоставлении с узбекским-языком": "Аналитические языки (как Поливанов называет языки агглютинирующие, о чем см. ниже, в § 10. - А. Р.) обладают более отчетливой делимостью слова на основу и суффикс, так как основа без суффикса (например, узб. бала, ата, ат, кара и т. д.) представляет собою вполне нормальный тип слова в этих языках" [23]. Любопытно отметить, что, обладая указанной самостоятельностью и существуя как отдельное слово, основа в этом типе языков не выявляет в составе производных лексем свойств порождающего их слова. В языках же с фузионной тенденцией основы, с одной стороны, как правило, незаконченны и тем самым несамостоятельны, а требуют для завершения формообразования аффиксов, например, в русском именные основы (с'эм'j-, окн-, кол'ц-), взятые из слов семья, окно, кольцо, даже при нулевой аффиксации требуют преобразования по законам чередования "беглых гласных": семей, окон, колец; такие же глагольные основы, как болта-, беле-, рисова-, требуют обязательной положительной аффиксации: болта-л (-ть), беле-л (-ть), рисова-л (-ть) и т. п.; с другой же стороны, основы в этих языках гораздо "лексичнее", так как они сохраняют многие свойства порождающих их лексем и выявляют эти свойства при новом формообразовании. Любая словоформа в этих языках может рассматриваться как преобразование порождающей ее основы.

Если в русском языке девербативные образования типа nomina actionis не сохраняют характер переходности или непереходности порождающего их глагола (ломание и от ломать и от ломаться. и т. п.), то видовые различия в этих девербативных образованиях имеют тенденцию сохраняться [24]. Поэтому вполне реален пример: Решением шахматных задач он давно занимается, но решением их пока что похвастать не может.

Это же сохраняется и в девербативах типа nomina agentis: решитель судьбы и решатель шахматных задач (последнее - узаконенный термин в шахматной литературе), а наряду с решительными действиями могут быть и решительные способности у шахматиста-аналитика.

Если язык имеет эту возможность как модель, то, значит, в его системе заложено продуктивно указанное свойство: сохранять глагольную категорию вида в различных девербативных образованиях. Тем самым в таких языках, как русский, основа является как бы заместителем слова в его грамматической характеристике. В морфологии таких языков основа в отличие от корня является особой единицей и требует своего места в соответствующих морфологических рядах.

С этим связан и еще один морфологический вопрос, важный для языков фузионного типа, - вопрос о производящих (первичных) и производных (вторичных) и о свободных и связанных основах, что было предметом дискуссии в 1946-1948 гг. в связи со статьями Г. О. Винокура "Заметки по русскому словообразованию" [25] и А. И. Смирницкого "Некоторые замечания о принципах морфологического анализа основ" [26] и что в шутку называли "спор о буженине".

Г. О. Винокур, сопоставляя такие эпифорически совпадающие слова, как черника и гвоздика, брусника, клубника, как конина, свинина и буженина, приходит к выводу, что в словах брусника, клубника, гвоздика нет суффикса -ик, а в слове буженина нет суффикса -ин (с. 317).

Основанием этому решению служит тезис: "... если по выделении из состава какой-нибудь основы известного комплекса в остатке получится звуковой комплекс, не обладающий каким-нибудь значением, представляющий собой пустое звукосочетание, то выделение произведено неправильно" (c. 317). Пояснением к этому служит такое положение: "Значение слов с производной основой всегда определимо посредством ссылки на значение соответствующей первичной основы" (с. 317), поэтому "мясо" в слове буженина "обозначено словом буженина как целым". Между тем как в словах конина, свинина... комплекс ин означает не просто мясо, а непременно мясо того животного, которое названо в первичной основе (с. 317).

Различные виды основ Г. О. Винокур определяет так: "До сих пор речь шла только о таком соотношении двух основ, в которых первичная, или, шире, - производящая основа один раз дана внутри производной, а в другой (раз. - А. Р.) - в свободном, выделенном состоянии, без соответствующих аффиксов; ср.: садовник при сад, принести рядом с нести и т. д. Но наряду с этим в русском языке есть очень много таких соотношений, оба члена которых представляют собой производные основы, с общей производящей основой, но разными аффиксами, [которая] в свободном состоянии не существует. Такие основы можно было бы назвать основами связанными" (с. 327). Примером может быть основа -у в обуть, разуть, о которой сказано: "Хотя сопоставление обоих этих слов и дает основание выделить здесь первичную основу у, этому с трудом верится, так как неясно - что же, собственно, означает эта основа?" (с. 327).

Итак, для выделения основ у Г. О. Винокура два критерия: 1) раздельное существование (сад при садовник, существующее отдельно, или же беж- при беженец, не существующее отдельно) и 2) наличие самостоятельного значения выделенного или же отсутствие такого значения (черн- в черника или же бужен- в буженина, -у в обуть, разуть) [27].

А. И. Смирницкий в отклике на статью Г. О. Винокура, соглашаясь "со многими принципиальными положениями", "а также с... анализом отдельных примеров", возражает, однако, по одному "из основных вопросов морфологии" (с. 21). Вот это возражение, связанное с примерами малина и смородина'. "... если -ин в рассматриваемых основах значит "ягода", то очевидно, что мал- и смород- значат то в малине и смородине соответственно, что отличает эти ягоды друг от друга и от прочих ягод" (с. 23); хотя "эти комплексы не могут быть использованы сами по себе", т. е. без морфем -ин при описании значения основ малин- и смородин-, "но оно отнюдь не заставляет признать, что у этих комплексов нет значения, что они являются пустыми звукосочетаниями" (с. 23).

Далее Смирницкий возражает Винокуру по поводу того, что, по мнению Винокура, в таких случаях, как пастух, жених, членимость слова оправдана, так как эти слова входят в ряды по общности корня (по аффиксу здесь рядов нет), а в случаях со словами малина, смородина, брусника, клубника - членимость не оправдана, так как эти слова имеют ряды только по аффиксу, но не имеют рядов по корню; мнение же Смирницкого таково: "Определение ... того, чем является выделенный звуковой отрезок, - корнем (или вообще более простой основой) или аффиксом, - представляет собой особую проблему, отличную от проблемы самого членения основы или слова" (с. 25). В подтверждение этого Смирницкий приводит случаи "обратного словообразования", когда этот "бастардный остаток" дает новообразования типа английского to chauffe 'возить в автомобиле', где производящая основа chauff выделена из заимствованного французского слова chauffeur 'шофер'; правда, отмечает Смирницкий, в случаях обратного словообразования "два... из членов... входят в два различные ряда (driver: to drive - chauffeur: X)", а в таких случаях, "как малина, смородина и др., подобных пропорций не имеется" (с. 26), но "несмотря на означенное различие, такой случай, как английское chauffeur (до образования глагола to chauffe), с точки зрения его морфологического анализа в основном является аналогичным таким случаям, как русские малина, смородина и т. п." (с. 26). А. И. Смирницкий заканчивает свой анализ словами: "... предложенный выше анализ подобных слов (типа малина и т. п.) отнюдь не противоречит определению производных основ, принимаемому Г. О. Винокуром, но лишь расширяет и обогащает содержание этого определения" (с. 26). Результаты этой дискуссии можно дополнить, так как предмет ее чрезвычайно важен для понимания морфологического строения лексем в фузионных языках.

1) Называть ли морфологически выделяемое в слове "звуковым комплексом" или "звуковым отрезком" - безразлично; главное здесь в том, что этот "комплекс" или "отрезок" в данном случае важен не как "звуковой".

2) Правильно, что в таких языках, как русский, подобные выделенные "отрезки" могут быть либо морфологически реальными - и при этом или каждый из них (пере-беж-чик) или хотя бы поодиночке (бужен-ина, мал-ина, брусн-ика), в таких случаях "остаток" можно назвать "слепым" (бужен-, мал-, брусн-) либо же целое в данном языке ни на какие "отрезки" не распадается (рококо, деволяй, курултай, шимпанзе). Этот последний случай, равно как и первый, снимем со счета: они очевидны.

3) Интерес (и спор) представляет второй случай, где "зримое" противопоставлено "слепому" или "полуслепому". Под "полуслепым" мы здесь понимаем случаи типа гвоздика и даже земляника, где значение данных слов не имеет прямого соответствия со значением "производящих" основ гвозд'- и земл'-, хотя эти "отрезки" сами по себе и значимы, благодаря встречаемости в таких образованиях, как гвоздь, гвоздильный, гвоздить и земля, земляной, землистый, приземлиться и даже земной, наземь; под "слепым" же - такие случаи, как буженина, где "комплекс" бужен- сам по себе ничего не значит, и как обуть, разуть, где -у- не только не имеет поддержки в других образованиях, но и так как "неясно, что же собственно означает эта основа?" [28].

4) Надо во всем этом рассуждении отвести такие примеры, как земляника, гвоздика, клубника, - здесь оба выделенных "отрезка" повторяются в рядах, и неважно (что для данных слов не существенно), что земляника растет на земле (а не на кусту, не на дереве), что цветок гвоздика сидит на стебле, как шляпка на ножке гвоздя, и что у клубники хотя плоды и не клубни, но эквивалент клубням все же есть и т. п.; дело не в том, чтобы выделенный "отрезок" имел то же значение, что и в других случаях, - важно, что он его принципиально имеет, хотя бы и в переносном, искаженном и во всяком случае отдаленном смысле [29].

5) А если даже нет "других случаев", если данное образование единично и изолированно, но если это слово морфологически оформленное, то оно членимо и оставшийся "неразъясненным" отрезок не только морфологически конструктивен (ведь возможны же новообразования: сморода, брусёна в диалектах, коша от кошка в детской речи, точьца у Маяковского [30] и т. п.), но и потенциально значим, благодаря тому что это член парадигматической системы в морфологии данного языка [31]. Любой изолированный факт языка благодаря общей системе уже не совсем изолирован, и этого достаточно.

6) То, что понятие "мясо" в слове буженина, как говорит Винокур, "обозначено словом буженина как целым", - не исключение, а следование ведущей тенденции таких языков, как русский; именно расчлененные комплексы и характеризуют грамматически фузионные языки, где, перефразируя слова определения Гегелем философской редукции, можно сказать: Zergliedert, aber damit zusammen gefasst!

Весь этот пространный экскурс нужен был для того, чтобы показать, какие есть первоочередной важности для фузионных языков морфологические вопросы, которые не нужны при морфологическом анализе лексем агглютинирующих языков.

§ 9. Не только основа, но и само слово (лексема) в языках агглютинирующих и в языках фузионных морфологически различно. Эти две грамматические тенденции - агглютинация и фузия - морфологически по-разному организуют лексему и словоформу.

Благодаря указанным выше условиям (однозначность, стандартность, регулярность аффиксов), в агглютинирующих языках все "просто", как этого требует машинный перевод. Для построения лексемы в этих языках надо знать: 1) № аффикса (это как бы "словарь" алгоритма), 2) порядок нанизывания звеньев аффиксальной цепи и 3) полагающиеся по законам внутренних сандхи звуковые изменения на стыках морфем (главным образом корня и первого аффикса), а также законы действия сингармонизма, управляющего лексемой в целом.

В языках же фузионных, наоборот, все - "не просто" (и тем они труднее для машинного перевода!), так как аффиксы принципиально многозначны и не стандартны, а потому и не регулярны, чем повышается "словарный характер" грамматической части лексемы (стол - столы, стул - стулья, офицер - офицеры, доктор - доктора, жуть - жутью, путь - путем, карат - каратов, солдат - солдат, брат - братьев; везу - везти, лезу - лезть; рожу - родят, покажу - покажут и т. п.). Да и с основной частью в таких языках много иррегулярностей (лень - лени, день - дня; поток - потока, каток - катка; мычу - мычит, лечу - летишь; иду - идти, веду - вести, сомкну - сомкнуть, сомну - смять и т. п.).

Но основное различие морфемного строения лексем в языках этих разных типов состоит в том, что агглютинированная лексема в принципе "цепочечна", а фузированная - биномна.

Это положение отмечалось в печати и раньше; так, например, о строении индоевропейского слова В. Л. Графф писал: "Как и сложное слово, производное слово представляет собой бинарную конструкцию, т. е. оно разложимо на две части. Если обе части представляются простыми единствами, как, например, beautifuly, производство называют первичным; если один из элементов уже сам по себе представляет первичную морфологическую конструкцию, как, например, [(beautiful)+ly], его комбинация с другой частью называется вторичной. Слово вроде disagreeably = [dis+(agree+able)]+ly представляет собой третичный продукт, disgreeability будет четвертичной комбинацией и т. д." [32].

Это рассуждение Граффа приводит Г. О. Винокур в упоминавшейся статье в связи с тезисом о том, что в русском языке "производная морфема, выделяющая в своем составе несколько морфем, выделяет их не все сразу и одновременно, а так, что между ними обнаруживаются связи разных планов. Например, если от производной основы первой степени образуется новая производная основа второй степени, то три морфемы, образующие эту новую основу, связаны между собой не порознь, в виде одной сплошной цепи Л + В + С, а так, что третья присоединяется к уже готовой комбинации первых двух, т. е. возникает соотношение образца (Л + В) + С; ср. чит-а-ть, но (чит-а)-тель (с. 331). И далее Винокур приводит морфологическую формулу слова блуждающий:

{[(блужд-а)-j]-ущ}-ий [33].

О биномности индоевропейского (русского) слова писал еще Ф. Ф. Фортунатов. Его грамматическое учение о форме слова и было "первым приближением" этой концепции. Фортунатов писал: "Формой отдельных слов в собственном значении этого термина называется... способность отдельных слов выделять... формальную и основную принадлежность слова". "Основная принадлежность слова в форме слова называется основой слова". "Слово может заключать в себе более одной формы, так как в основе слова, .имеющего форму, могут в свою очередь выделяться... формальная принадлежность и основа" [34]. В приведенных словах Фортунатова имеется и положение о бинарности индоевропейского слова и положение о степенях производных основ, что и было выше показано на примере формул слов блуждающий и злостностный [35].

Следует ко всему сказанному еще добавить одну характеристику, разработка которой является заслугой Казанской школы (И. А. Бодуэн де Куртене, Н. В. Крушевский, В. А. Богородицкий). Это учение об опрощении.

В. А. Богородицкий писал [36]: "Опрощением называется морфологический процесс, посредством которого слово со сложным морфологическим составом утрачивает значение отдельных своих морфологических частей [37]. В качестве примеров Богородицкий приводит префиксально-корневые случаи (по-яс, в-кус, за-дача) и корнево-oсуффиксальные (кольц-о, палк-а, сут-ки). Однако Богородицкому эти правильные положения были нужны для диахронических целей, чтобы показать, "как генетическое значение уступает свое место реальному значению слова" (с. 100).

Ближе к интересующему нас вопросу такое сравнение: "Слова, в которых произошло опрощение, могут распространяться новыми префиксами и суффиксами, например: забыть - перезабыть, вкус - вкусный и т. п.". Для того чтобы учение об опрощении помогло пониманию фузионных основ, необходимо понять само опрощение в чисто синхронном плане, что отнюдь не отменяет диахроническое понимание, изложенное у Богородицкого.

Дело здесь заключается в том, что благодаря тесной связи элементов при образовании производных основ в фузионных языках эти элементы не просто линейно складываются в цепочку, а образуют новое морфологическое качество, единицу, готовую в целом принимать новый формообразующий элемент ("формальную принадлежность" Фортунатова). При этом прежний формообразующий элемент производящей основы "затухает", теряет свое формообразующее свойство и тесно срастается с первичной основой (корнем).

В примере злостностный первичная субстантивная основа зл- благодаря присоединению субстантивного же аффикса -ост' породила новую субстантивную основу злост'- (параллельно можно через присоединение суффикса-флексии -ой получить прилагательное злой), которая через присоединение адъективного аффикса -н превратилась (фузировалась) в адъективную основу -злостн-, а эта основа как целое смогла вновь принять уже ранее бывший в ее составе субстантивный аффикс -ост', - тогда получается производная основа 4-й степени: злостност'-, что позволяет присоединить к ней опять адъективный аффикс -н, уже находящийся в ее составе, и получить новую адъективную основу: злостностн-, откуда слово злостностный, что не то же, что злостный и тем паче злой. Все указанные результаты приводятся здесь по ступеням, не имеющим никакого диахронического значения, а как факты градированного сосуществования в синхронической системе. Каждая ступень дает новое слово (зло, злость, злостный, злостность, злостностный), и это "повышение ступеней" можно в принципе производить до бесконечности, была бы только для этого реальная потребность, которая есть для образования трех разных прилагательных (злой, злостный, злостностный).

Возможность в фузионных языках повторять при словообразовании уже наличные аффиксы - следствие их "затухания" при фузировании в новое целое, а это и есть морфологическое опрощение в синхронном плане.

Биномность образований в фузионных языках присутствует на каждой ступени, благодаря чему "голые" слова-корни в таких языках, как русский, - аберрация: они тоже биномны - сад- как корень (первичная основа) не биномен, а слово сад биномно: основа сад- и нулевой аффикс (формообразующий элемент). В агглютинирующих языках повторение тех же аффиксов в пределах одного слова - явление чрезвычайно редкое. Так, О. П. Суник [38] приводит такую турецкую словоформу: эв-де-ки-лер-де, где повторяется якобы аффикс местного падежа: -де; правда, О. П. Суник оговаривается, что первое -де "... падежным окончанием не является".

Эту словоформу можно и продолжить, например: эв-де-ки-лер-де-дир-лер 'они суть у тех, которые дома', а по элементам 'дом-в нем-кто-их много-у них-3-е лицо-их много'. С точки зрения индоевропейских языков - так "нельзя говорить", но это-то и представляет самый главный интерес для типологии языков, когда на одном языке так надо говорить, а на другом так нельзя говорить (ясно, что речь идет не о лексике).

Это пример, приведенный О. П. Суником, льет воду не на его мельницу: аффиксы могут повторяться и в агглютинирующих языках в пределах той же лексемы, но, во-первых, это диахроническое повторение, типа по-яс, в-кус у Богородицкого, а во-вторых, это аффиксы-омонимы, а не повторение того же аффикса, тогда как в случае злостностный повторяются не аффиксы-омонимы, а именно те же аффиксы той же синхронии и обязательно при условии "затухания" первого упоминания этого аффикса [39].

Общий же характер лексемы в агглютинирующих языках совсем не похож на лексему фузионно-флективных языков, а скорее имеет что-то общее с лексемами языков инкорпорирующих, как показывают "подстрочные" переводы примеров из языков индейцев и народов палеоазиатской группы языков. Общее в этих сходствах - именно отдельность подачи элементов информации в составе словоформы.

Когда-то Фр. Шлегель, распределяя языки в два класса, писал о "языках, имеющих вместо флексии аффиксацию": "... эти языки, безразлично дикие или культурные, всегда тяжелы, спутываемы и часто особенно выделяются своим своенравно-произвольным, субъективно-странным и порочным характером" [40]. А оказывается, что на самом деле все наоборот: капризный идиоматизм грамматического строения индоевропейских слов и "своенравен", и "спутываем", и "тяжел" по сравнению с "трезвой логикой турецкого языка" (Сепир)!

§ 10. Одним из важных следствий проявления указанных двух тенденций - агглютинации и фузии - является общая грамматическая направленность того или иного языка в сторону аналитизма или синтетизма.

Под аналитизмом следует понимать расчлененность заданной в высказывании информации по отдельным элементам структуры языка. Общая формула этой тенденции: каждому элементу заданной в высказывании информации - отдельная единица самого высказывания; таким образом, коммуникация возникает не через целое, не путем комплексных образований, а через последовательный ряд расчлененных частей, из которых каждая несет свою информацию.

При таком методе повышается удельный вес и самостоятельность каждого элемента за счет иррелевантности возможных комплексных объединений. Естественно, что при этом повышается и значимость порядка следования отдельных элементов в линейной цепи речи. Характер же связей и отношений получается при этом чисто сукцессивным и элементарным.

Под синтетизмом же следует понимать комплексную сопряженность заданной в.высказывании информации без строгого расчленения на отдельные элементы структуры. Общая формула этой тенденции: сопряженным комплексам заданной в высказывании информации - сопряженные же комплексы самого высказывания; таким образом, коммуникация возникает только через целое и комплексные образования внутри этого целого, превалирующего надрасчлененностью по отдельным элементам. При этом методе самостоятельность каждого отдельного элемента в значительной мере нейтрализируется, характер же связей и соотношений отдельных элементов индивидуализируется и не исчерпывается сукцессивностью, поэтому и не может быть элементарным.

При аналитизме носителями расчлененной информации могут быть как отдельные лексемы, так и отдельные морфемы, если характер их соединения в лексему не противоречит основной тенденции аналитизма. Порядок элементов определяет линейный ряд высказывания и может самостоятельно нести информационную нагрузку. В качестве самостоятельного же носителя информации может выступать интонация, опять же отдельно действуя как коммуникативное средство. При аналитизме у каждого элемента есть своя строго очерченная нагрузка и каждый элемент заданной информации имеет своего носителя. Тем самым достигается экономичность высказывания и регулировка его строения простыми правилами.

При синтетизме носителями информации служат индивидуально сочетающиеся комплексы, где нет строгого "разделения труда", так как один элемент может совмещать в себе разных носителей, а разные элементы могут быть носителями той же информации. Тем самым возникает неизбежная избыточность высказывания, наличие "холостых" элементов, не несущих своей отграниченной нагрузки, а участвующих лишь в качестве "наполнителей" комплексов. Индивидуализация связей комплексов не позволяет регулировать построенные таким методом высказывания простыми правилами.

Дополнительно еще следует отметить неизбежную возможность повторения одних и тех же грамматических значений в разных звеньях того же высказывания на основе синтаксического способа согласования, например: Черные коты мяукают - здесь значение множественного числа повторяется в каждой из трех лексем; ср. во французском языке: Les chats noirs miole, где множественное число выражено только один раз - в артикле, так как в единственном числе остается все то же, кроме артикля: Le chat noir miole.

Из всего сказанного следует еще и то положение, что при аналитическом построении высказывания наличествует симметрия элементов заданной информации и элементов самого высказывания, при синтетическом же построении взамен симметрии получается асимметрия.

Как же связать приведенную характеристику аналитизма и синтетизма со всем предшествующим? Есть ли прямая связь и коррелятивное отношение между агглютинирующей и фузионной тенденцией морфологического строения слова, с одной стороны, и аналитической и синтетической тенденцией подачи высказывания, с другой? Мнения лингвистов по этому поводу не представляют единства. Минуя Шлейхера, младограмматиков, Есперсена, обратимся к тем авторам, у которых есть вполне определенные мнения. Это прежде всего Э. Сепир, Ф. Ф. Фортунатов и Е. Д. Поливанов.

Основной пафос главы VI книги Э. Сепира "Язык" состоит в том, что автор разъясняет логическую несоразмерность деления языков на изолирующие, агглютинирующие и флективные и критикует с разных точек зрения понятия флективности. Это отмечает и переводчик и комментатор Сепира А. М. Сухотин: "... автор подходит к центральному пункту в своем опровержении традиционных представлений о флективных языках. Он показывает, что один из признаков, характерных для этих языков, именно отсутствие чисто механической связи корня с аффиксальными элементами слова, совершенно независим от другого их признака, именно многозначности аффиксов и их использования для установления связи между членами предложения" (c. 177). Но так ли это?

Если Сепир утверждает, что "флективный язык, на этом мы должны настаивать, может быть и аналитическим, и синтетическим, и полисинтетическим ..." (c. 101), то возникает вопрос: а как же агглютинирующий язык, тоже может быть "любым" по аспекту синтезирования?

Прямого ответа на этот вопрос Сепир не дает. С одной стороны, он утверждает, что флективные языки "более синтетические, чем аналитические" (с. 101); с другой стороны - такое его утверждение: "Одно лишь наличие фузии не кажется достаточно ясным указанием флективного процесса" (с. 102). Но уже совсем ставит в тупик такое заявление Сепира: "Если под агглютинативным языком мы разумеем такой, где аффиксация происходит по технике сополагания, то мы можем только сказать, что имеются сотни фузирующих и символических языков, не подходящих под это определение агглютинативности, которым тем не менее совершенно чужд дух флективности, свойственный языкам латинскому и греческому" (с. 103).

Здесь следует вспомнить сказанное Сепиром ранее: "Язык может одновременно быть и агглютинативным, и флективным, или флективным и полисинтетическим, или даже полисинтетическим и изолируюющим ..." (с. 96), - чтобы прийти уже к полному тупику.

Вскрыв столько тонких характеристик, касающихся и концептуальных, и технических, и синтезирующих возможностей языков, обосновав понятие фузии, которое хотя бы в одном аспекте может иметь самостоятельный решающий голос, - Сепир не дал руку тем, кто хочет понять тип языка по ведущей грамматической тенденции. "Аспекты" Сепира остаются диспаратными и произвольно сочетающимися при характеристике языков.

Особенно показательна в этом отношении характеристика семитских языков: "Семитские языки одновременно и префиксирующие, и суффиксирующие, и символические" (с. 99); а в таблице по поводу арабского языка сказано: "синтетический ... символикофузионный ..." (с. 111). Сдвиг традиционного был бы полезен, если бы Сепир не провозгласил тезис о диспаратности аспектов. Он декларировал, что при классификации языков и при квалификации их тип "мы поступим лучше, если воспользуемся понятием флективности в качестве ценного указания на возможность более широкой и последовательно развитой схемы, в качестве отправной точки для построения классификации, основанной на природе выражаемых в языке понятий. Две другие классификации: одна, основанная на степени синтезирования, другая - на степени фузирования, могут быть удержаны в качестве перекрещивающихся схем, позволяющих производить дальнейшие подразделения в наших основных концептуальных типах" (с. 107).

Здесь, как нам кажется, и кроется причина неудачи Сепира с его типологией языков. Его "концептуальная характеристика" языков - интересна, но не только не очевидна, но и не может быть доказана, Это скорее - интуитивный портрет, чем точная формула. А принцип независимости диспаратных аспектов - просто неверен! Если брать языковые данные объективно и структурально, то признак диспаратности неминуемо исчезнет, а "концептуальное" из первичной очевидности отойдет в труднодоказуемое.

Сепир или не знал того, что по этим вопросам писал Фортунатов, или игнорировал фортунатовскую точку зрения. А у Фортунатова главный интерес представляет не типология языков (она недостаточна по охвату типов, но блестяща по тонкости характеристики наличных), а понимание морфологической структуры слова и тенденций агглютинации и "не-агглютинации" в отношении этой структуры. Общий тезис Фортунатова изложен в разделе "Слова языка" курса "Сравнительное языкознание": "Различие между языками в формах отдельных слов может касаться не одних только значений форм, но и самого способа образования форм в словах; например, индоевропейские языки в этом отношении резко отличаются от языков семитских или от так называемых урало-алтайских языков, точно так же, как семитские и урало-алтайские языки в свою очередь резко различаются между собою в этом отношении, т. е. по отношению к способу образования форм отдельных слов" [41].

В следующем разделе курса - "Морфологическая классификация языков" - даются точные характеристики этих различий: "В значительном большинстве семейств языков, имеющих формы отдельных слов, эти формы образуются при посредстве такого выделения в словах основы и аффикса, при котором основа или вовсе не представляет гак называемой флексии, или если такая флексия и может являться в основах, то она не составляет необходимой принадлежности форм слов и служит для образования форм, отдельных от тех, какие образуются аффиксами. Такие языки ... называются ...агглютинирующие..., т. е. собственно склеивающие, потому что здесь основа и аффикс слов остаются по их значению отдельными частями слов в формах слов, как бы склеенными" (с. 153).

"К другому классу ... принадлежат семитские языки; в этих языках ... основы слов сами имеют необходимые ... формы, образуемые флексией основ, хотя отношение между основой и аффиксом в семитских языках такое же, как и в языках агглютинативных ... Я называю семитские языки флективно-агглютинативными я называю их так потому, что отношение между основой и аффиксом в этих языках такое же, как в языках агглютинирующих" (с. 154).

"К третьему классу ... принадлежат языки индоевропейские; здесь ... существует флексия основ при образовании тех самых форм слов, которые образуются аффиксами, вследствие чего части слов в формах слов, т. е. основа и аффикс, представляют здесь по значению такую связь между собой в формах слов, какой они не имеют ни в языках агглютинативных, ни в языках флективно-агглютинативных ..., для этих-то языков я и удерживаю название флективные языки, т. е. флективными языками я называю языки, представляющие флексию основ в сочетании основ с аффиксами, т. е. для образования тех самых форм слов, которые образуются аффиксами" (с. 154).

Несмотря на затрудненность и даже корявость приведенных формулировок Фортунатова, - они точны, как формулы. Во всех трех классах есть основы и есть аффиксы. Следовательно, различие этих классов не в наличии или отсутствии аффиксации, а также и не в способности или неспособности основ к флексии, а в отношении и связи аффиксов и основ при образовании форм слов.

Образование формы слова может происходить комплексным усилием взаимно соотнесенных основы и аффикса (при этом здесь внутренняя флексия не обязательна), как в русском языке, например: при-езд-и-ть, но при-езж-а-ть (невозможны формы: при-езд'-а-ть и при-езж-и-ть); может происходить только аффиксально, как в тюркских языках, где лишь фонетически основа участвует в подборе вида аффиксов (сингармонизм); и раздельно (а не комплексно) параллельным усилием основы (где перегласовка обязательна) и независимым от соотношения с основой присоединением аффикса, как в семитских языках.

Для того, что Сепир называет "чертеж языка", эти тенденции очень важны, и они проявляются обязательно в совокупности сопутствующих признаков. Языки - представители первой тенденции (русский, латинский, литовский) - синтетичны в основном устремлении своего "чертежа"; тюркские и другие агглютинирующие - аналитичны (на чем можно настаивать!), а арабский, амхарский и подобные флективно-агглютинирующие языки - синтетико-аналитичны.

Вообще же распределение тенденций синтетичности и аналитичности неотъемлемо связано с морфологическим типом образования форм слов.

Все это еще раз подтверждает на ходу брошенное, но противоречиво использованное мнение Сепира: "Этот тип, или чертеж, или структурный гений языка есть нечто гораздо более фундаментальное, нечто гораздо глубже проникающее, чем та или другая нами в нем обнаруживаемая черта" (с. 94).

По поводу сопряженности тенденций агглютинативности и фузионности, с одной стороны, и тенденций синтетичности и аналитичности, - с другой, точка зрения Сепира представляется противоречивой. "В синтетическом языке (латинский, арабский, финский. Sic! - А. Р.) понятия плотнее между собой группируются, слова обставлены богаче" (с. 100); в таблице на стр. 111 турецкий язык отнесен к синтетическим, а на с. 97 Сепир, упрекая "поборников флективных языков", противопоставляет "иррациональностям латинского и греческого языков" - "трезвую логику турецкого языка или китайского". Что же получается? С одной стороны, турецкий и финский языки, объединены с латинским и арабским, а с другой стороны, в противовес тому же латинскому турецкий объединен с китайским по признаку "трезвой логики".

Иную и очень последовательную мысль проводит в своих работах Е. Д. Поливанов: "... агглютинативные языки вместе с так называемыми изолирующими составляют два главных подкласса категории аналитических языков", а русский язык "... наоборот, противополагается агглютинативным языкам в качестве одного из флективных языков" [42].

В предшествующей, теоретической, работе он так обосновывал это свое положение: "Разнообразие суффиксов, служащих для выражения одной и той же морфологической категории ..., служит типовым отличием синтетических языков (в том числе и русского) от аналитических, к которым принадлежит узбекский язык (относящийся к агглютинативной разновидности аналитических языков)", и далее: "1. В синтетических языках суффиксальная морфема обладает сложным значением, т. е. совокупностью различных частных значений (или отдельных идей)... В узбекском же языке падежный аффикс ... выражает только идею падежа ..., а значение числа передается своим суффиксом ..., который опять-таки выражает только одну данную идею ... 2. Аналитические языки обладают более отчетливой делимостью слова на основу и суффикс; так, основа без суффикса ... представляет собою вполне нормальный тип слова в этих языках; в синтетических же языках, в виде доминирующей нормы, изменяемое слово должно состоять из двух частей - основы и суффикса ..." [43].

Несмотря на то что Поливанов не употребляет понятия фузии, разъясненное с таким блеском Сепиром, и несмотря на то что у Поливанова план "агглютинации - флексии" перекрещивается с планом "синтетизма - аналитизма", его выводы мне представляются совершенно убедительными. Что же касается Сепира, то приходится удивляться, как он, так тонко разъяснивший все необходимые предпосылки и слагаемые типологической теории, сам в них запутался, а "беда" его классификации языков не только и не столько в том, что "для него его классификация только классификация" (см. статью А. М. Сухотина "Эдуард Сепир и его место в лингвистике") [44], а в том, что его "концептуальный аспект" явно не сходится со структуральной реальностью данной действительности - с типологией языков.

§ 11. Какие же общие выводы можно сделать на основании рассмотренных ранее положений и противоречий?

1) Между агглютинирующими и фузионными тенденциями морфологического образования слова и аналитическими и синтетическими тенденциями организации высказывания если и нет попарной конгруэнции, то, безусловно, есть коррелятивная потребность, что явно не вяжется с утверждением о диспаратности аспектов у Сепира. В подтверждение мнения о сопряженности указанных тенденций я могу сослаться на интересные соображения А. А. Холодовича: "В области морфологии наблюдается ... замена аналитических процессов синтетическими ... Этому процессу сопутствует (sic! - А. Р.) усиливающаяся флектизация, замена агглютинативного механизма фузирующим ...".

2) Как правило, агглютинация предопределяет аналитическую тенденцию организации высказывания, и этому сопутствует регулярность образования форм.

3) Наоборот, при осуществлении фузии организация высказывания имеет тенденцию синтетическую, и благодаря возможности последовательных опрощении образование форм характеризуется иррегулярностью и изобилует параллелизмами.

4) Агглютинация может сочетаться как с изоляцией, так и с инкорпорированием, тогда как фузия в таких сочетаниях невозможна [45].

5) Если по всей совокупности характеризующих признаков и по ведущей тенденции языка алтайские, финно-угорские, японский, корейский, банту и многие другие следует отнести к агглютинирующему типу аналитического рода, а языки индоевропейские - к фузионному типу синтетического рода, то языки семитские не принадлежат ни к тому, ни к другому классу, так как в них морфологическое строение слова определяется раздельными, не синтезированными вместе, но сопряженными в одно двумя моментами: обязательной флексией основы и агглютинирующим присоединением аффиксов; это третий класс языков - флективно-агглютинативный (по Фортунатову) и синтетико-аналитический по совокупности тенденций [46].

6) Изолирующие языки относятся явно к аналитическому типу, если же в них обнаруживается грамматически что-то сверх изоляции, то это тоже агглютинация. Что же касается языков инкорпорирующих, то это по первому признаку языки агглютинирующие, а по второму - инкорпорирующие и полисинтетические, что отнюдь не значит, что они первые в языках синтетических, скорее они особые в языках аналитических, так как в них нет фузии.

Примечания

1. О случаях с потенциальными корнями (радиксоидами) типа обуть, разуть, вынуть см. ниже, § 8.

2. Вопрос об инфиксах мы сознательно оставляем в стороне.

3. Обычный термин "суффикс" не противопоставлен терминологически термину "префикс", что имеется в термине "постфикс", предложенном И. А. Бодуэном де Куртене.

4. Так, в языке суахили отнесение к именному классу и детализация этого показана префиксацией, а производные формы глагола и локативные отношения имен показаны постфиксацией. См.: Мячина Е. Н. Язык суахили. М., 1960. С. 16, 17, 20, 23 и др.

5. О характере соединения префиксов и различных постфиксов с корнями и основами в индоевропейских языках и об их общей характеристике см. ниже, § 8.

6. Правда, так называемые "легкие приставки" в русском языке могут выражать и чисто реляционные значения, например видовые: делать - сделать, писать - написать, но чаще те же префиксы совмещают деривационное значение (см.: Реформатский А. А. Введение в языкознание. М., 1960. С. 218, а также: Агаян Э. Б. Введение в языкознание. М,, 1960. С. 289).

7. Это касается только определенных рядов глаголов, не распространяясь на иные по внешнему виду аналогичные однокорневые образования типа: катать - катить, сажать - садить, ломать - ломить, где оба глагола того же несовершенного вида (бывают и мнимые "пары" вроде: давать - давить, кропать - кропить и даже почать - почить, смешать - смешить, спать - спить, где и морфология разная и корни не те).

8. См.: Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1947. С. 89; Он же. Введение в языкознание. М., 1960. С. 219.

9. Bohtlingk O. Uber die Sprache der Jakuten. - St.-Pb.,1851. - S. 24.

10. Там же.

11. Бодуэн де Куртене И. Резья и резьяне // Славянский сборник. 1876. Т. III. С. 322-323.

12. Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение // Избр. тр. М., 1956. Т. 1. С. 139.

13. Сепир Э. Язык. М.; Л., 1934. С. 94.

14. Дельбрюк Б. Введение в изучение языка. - В кн. Булич С. Очерк истории языкознания в России, т. 1, СПб, 1904, С. 16.

15. Там же. С. 32, 79.

16. Там же. С. 49.

17. Так это трактует Б. Дельбрюк (Указ. соч. С. 78-116), а также: Томсен В. История языковедения до конца XIX века. М., 1938. С. 59.

18. См.: Scleicher A. Zur Morphologie der Sprache . - B., 1859.

19. Сепир Э. Указ. cоч. С. 99, 101, 105-115.

20. Характерно, что обратный сингармонизм в уйгурском языке не переходит в грамматику и остается фонетическим явлением, см.: Реформатский А. А. О соотношении фонетики и грамматики (морфологии) // Вопросы грамматического строя. М., 1955. С. 105-106; аналогичное явление описано в аварском языке, см.: Сулейманов Я. Г. О явлении обратного сингармонизма в аварском языке. - ВЯ, 1960. № 2. С. 93-96.

21. См.: Trubetzkoy N. S. Das morphonologische System der russischen Sprache // TCLP, 1934.

22. Фортунатов Ф. Ф. Указ. соч. С. 154.

23. Поливанов Е. Д. Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком. Ташкент, 1933. С. 52.

24. Ср.: Учен. зап. Ивановского гос. пед. ин-та. 1941. Т. I. Вып. 2. С. 26, 27.

25. Винокур Г. О. Заметки по русскому словообразованию // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1946. Т. V. Вып.4.

26. Докл. и сообщ. филол. ф-та МГУ. 1948. Вып. 5.

27. Кстати, Г. О. Винокур поминает старославянское изоути (с. 328), чему есть живой литературный пример из текста от автора у Сухово-Кобылина: После такой передряги спорол галуны ливрейные, изул штиблеты от ног своих. (список действующих лиц драмы "Дело", характеристика Тишки в группе V, где, конечно, архаизмы даны для гротеска и бурлески: изул штиблеты от ног своих).

28. Винокур Г. О. Указ. соч. с. 327. Автор дает следующее пояснение к этому: "...такого рода соотношения, покоящиеся на ограниченном числе членов и притом выделяющие основу, бедную в звуковом отношении, как мы это имеем в случае основы -у-, очень неустойчивы и легко подвергаются изменениям" (с. 328). Но "звуковая бедность" и "ограниченность числа членов" присутствуют, например, и в таком случае, как щи, где основа щ-, а "парадигма": щи, щей, ...щаной да еще однословоформное щец. И все-таки этого достаточно.

29. Ведь нельзя же думать, что "точка топора" и "точка после инициала" - одно и то же слово! Что же тогда может "значить" основа точ- в точка при отсутствии точа и др.?

30. См. Реформатский А. А. Точьца, тачьца и пятачец // Вопрос.ы культуры речи. М., 1959. Вып. 2. С. 230-232.

31. См. об этом: Реформатский А. А. Что такое структурализм? // ВЯ. 1957. № 6. Там было сказано: "... в языках флективно-фузионных мы неизбежно встречаемся с затруднительными случаями морфологической членимости лексемы, когда суффикс "затух", а корень еще "играет" и, наоборот, когда корень "затух", а суффикс "в игре" (ср. такие случаи, как вьюшка, пастух, обувь, буженина и др., где можно пользоваться терминами "потенциальный" суффикс и корень, или "суффиксоид" и "радиксоид")" (С. 34).

32. Graff W. L. Language and languages, L., 1932. Р. 150 еtс..

33. Данную символику словообразования в русском языке я применял, независимо от Граффа (1932) и от Винокура (1946), с 1938 г. на моих лекциях; см. также: Реформатский А. А. Введение в языковедение. С. 91; Он же. Введение в языкознание. С. 224, где дана морфологическая формула лексемы злостностный:{[{(зл}-ост')}-н-ост'}-н(ый); подобное дважды удвоенное образование взято для того, чтобы разъяснить еще одно свойство фузионных языков - опрощение, о чем см. ниже.

34. Фортунатов Ф. Ф. Указ. соч. С. 136, 138.

35. Я никак не могу согласиться с возражениями В. П. Старинина в его очень интересной книге "Структура семитского слова" (М., 1963. С. 87 и ел.), но к этому я вернусь в другой работе.

36. Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики / 5-е изд. М.; Л. 1935. С. 99; Он же. Очерки по языковедению и русскому языку / 4-е изд. М., 1939. С. 193).

37. Все это также разъяснено у Ф. Ф. Фортунатова (Указ. соч. С. 137, 138).

38. Суник О. П. Проблема агглютинации в алтайских языках. Л., 1960. С. 9.

39. Вообще аргументация типа: "А ведь в турецком языке бывают многозначные аффиксы" (см. примечания Э. В. Севортяна к кн.: Дмитриев Н. К. Турецкий язык. М., 1960. С. 89), "и даже аффиксы там могут повторяться" (см. приведенное указание О. П. Суника) неубедительна; на это можно ответить: "А вот в русском языке бывают такие случаи, как кинь - киньте, кинем - кинемте - кинемтесь - кинемтесь-ка и под." или что в русском языке префиксация в тенденции агглютинативна, - это не может изменить оценки типа русского языка как флективно-фузионного, так же как и оценки тюркских языков как агглютинирующих.

40. Шлегель Фр. О языке и мудрости индийцев. СПб., 1808.

41. Фортунатов Ф. Ф. Указ. соч. С. 139.

42. Поливанов Е. Д. Опыт частной методики преподавания русского языка узбекам. Ташкент, 1935. С. 42.

43. Поливанов Е. Д. Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком. С. 52.

44. См.: Сепир Э. Указ. соч. С. XVII.

45. Холодович А. А. Строй корейского языка. Л., 1938. С. 8. См. об этом подробнее в кн.: Скорик П.Я. Грамматика чукотского языка. М.; Л., 1961. Ч. I, где говорится: "... в чукотском языке не меньшее место, чем инкорпорация, занимает агглютинация, причем само инкорпорирование обусловлено своеобразием агглютинации в этом языке..." (С. 80, см. также с. 81, 97, 98, 109, 112, 113).

46. В свете новых работ на тему об изменении основы и аффиксации в семитских языках можно принять следующие уточнения: 1) огласовку трехсогласных семитских корней считать особым видом аффиксации, - это прерывистый аффикс, который иногда предлагается называть то диффиксом, то трансфиксом; 2) не применять к этому грамматическому явлению термина "внутренняя флексия", так как а) это аффиксация и б) в семитских языках наряду с трансфиксацией (диффиксацией) есть и то, что можно называть внутренней флексией (см.: Старинин В. П. Указ. соч. С. 47).