Самсонов - К анализу гипотезы Куайна о неопределенности перевода

В. Ф. Самсонов

К АНАЛИЗУ ГИПОТЕЗЫ КУАЙНА О НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ ПЕРЕВОДА

(Тетради переводчика. Вып. 16. - М., 1979. - С. 21-29)

Гипотеза о неопределенности перевода была выдвинута американским логиком и философом Уиллардом Куайном в монографии "Слово и объект" [1] и вызвала острую и не прекращающуюся до сих пор дискуссию. В ней приняли участие такие известные философы языка и лингвисты, как Г. Харман, Н. Хомский, П. Цифф, Э. Стениус, Я. Хинтикка и др. В советской научной литературе на гипотезу Куайна откликнулись лишь В. В. Целищев [2] и В. Н. Крупнов [3]. Существенным недостатком многих зарубежных и указанных отечественных работ является истолкование этой сложной и многоаспектной гипотезы по преимуществу в одном каком-либо плане. И надо сказать, что повод для этого дал сам Куайн, который не изложил четко своей позиции по поднятым в гипотезе вопросам.

Основной тезис гипотезы Куайна в самом общем виде сводится к тому, что любой перевод является принципиально неопределенным. И, таким образом, не может быть отдано предпочтение какой-либо схеме перевода как более правильной. При этом понятие перевода употребляется Куайном в широком смысле как переложение одного выражения на другое (что возможно и в одном к том же языке). Применительно к различным национальным языкам тезис состоит в следующем: "Руководства для перевода с одного языка на другой могут быть составлены различными способами; все они могут быть совместимы со всем количеством речевых предрасположенностей, но не совместимы друг с другом, поэтому нет смысла спрашивать, какое же руководство верно" [4].

Можно выделить, по крайней мере, четыре взаимосвязанных аспекта гипотезы Куайна: логический, лингвистический (семиотический), гносеологический и методологический. Причем главным из них является гносеологический аспект. Он связан с общефилософской позицией Куайна, с семиотическим аспектом, с проблемой истины и, соответственно, далеко идущими философскими следствиями, главное из которых - отрицание объективности истины.

Своей гипотезой о неопределенности перевода Куайн подчеркивает скорее не трудности перевода (возможны многие приемлемые переводы), а отсутствие объективных оснований для выбора из ряда приемлемых, но не совместимых друг с другом переводов. Развивая философские гносеологические идеи, связанные с гипотезой о неопределенности перевода, Куайн утверждает, что возможна самая различная систематизация ощущений и что научный метод есть путь к истине, но он не позволяет даже в принципе дать единственное определение истины [5].

Гипотеза Куайна в книге "Слово и объект" не была проиллюстрирована достаточно ярким и убедительным примером, что, видимо, и побудило Г. Хармана дать в ее подтверждение свой, в сущности, логический пример перевода теории чисел в теории множеств [6]. По нашему мнению, переводы со специальных научных языков и с естественных, национальных языков существенно различаются, хотя и объединяются некоторой общесемиотической проблематикой (проблемой значения и синонимии как интерлингвистического явления). Поэтому, по нашему мнению, пример Г. Хармана не является убедительным подтверждением гипотезы У. Куайна [7].

В лингвистическом плане гипотеза о неопределенности перевода есть выражение скептицизма Куайна относительно традиционного и "менталистского" толкования значения и синонимии. Согласно Куайну, значения, понимаемые как некоторые идеи, выражаемые языковыми образованиями, не обладают объяснительной силой, а понимание перевода (интерлингвистической синонимии) как сохранения одного и того же смыслового содержания есть заблуждение. Он утверждает, что "нет оправдания для сопоставления лингвистических значений, разве только в терминах предрасположенностей людей к открытой реакции на социально наблюдаемые стимуляции" [8]. Соответственно язык характеризуется им как комплекс предрасположенностей к речевому поведению. Так возникает поведенческая концепция языка и связанная с ней гипотеза о неопределенности перевода. Следовательно, основной тезис гипотезы утверждает, что на основе поведенческих критериев (свидетельств) не существует никакого способа установления перевода уникально.

С введением так называемого "стимульного значения" тезис несколько конкретизируется. Стимульное значение подразделяется на утвердительное и отрицательное (точнее, является упорядоченной парой обоих). Утвердительное стимульное значение языкового выражения есть класс всех стимуляций, которые при этом вызывают согласие, или согласные реакции, потребителя языка. Стимуляция X принадлежит к утвердительному стимульному значению выражения Y, если предъявление стимуляции X ведет к принятию выражения Y. Отрицательное стимульное значение определяется аналогично. Два выражения стимульно-синонимичны, если они у одного или более потребителей языка вызывают одинаковое стимульное значение. Соответственно основной тезис гипотезы Куайна принимает следующую форму: человеческие предрасположенности к принятию предложений не детерминируют уникально интерпретацию этих предложений.

Сгимульное значение лежит в основе так называемого "радикального перевода", т. е. перевода с языка какого-либо неизвестного до тех пор племени. В такой ситуации через наблюдение предметной обстановки и тесты туземных речевых поведенческих предрасположенностей лингвист-исследователь может переводить некоторые предложения, связанные с наблюдаемой ситуацией, и распознавать стимульную синонимию и аналитичность. Но для того, чтобы понять значение отдельных терминов, грамматику неизвестного языка и завершить радикальный перевод, лингвист-исследователь должен принимать определенные "аналитические гипотезы" (определенные руководства перевода на этот счет). Здесь и обнаруживается, что перевод на основе поведенческих критериев связан с систематической неопределенностью.

Проблема, как ее объясняет Куайн, заключается в том, что условия радикального перевода (прежде всего стимульные условия) совместимы с различной интерпретацией некоторого концептуального содержания сознания и структуры языка туземца на этом втором этапе перевода. Например, термин переводимого туземного языка gavagai (положим, кролик] является термином с раздельной референцией (т. е. он может относиться к кролику в целом, к нераздельным частям кролика, к стадии кролика и т. д.), Но при различных референциях, он может иметь одно и то же стимульное значение. По Кузину, это связано е тем, что само понятие термина (и его референции) определяется представлениями о структуре языка в целом, способами его членения и сопоставления исходного языка и языка-перевода опять-таки в целом. И Куайн уверен, что всегда будет некоторая произвольность в выборе в этом отношении (т. е. неопределенность).

Таким образом, хотя Куайн утверждает, что он якобы не выясняет природу и сущность значения, а вводит понятие стимульного значения, чтобы только принять некоторого рода синонимию, но фактически он развивает довольно определенную теорию значения и перевода, а именно бихевиорально-экстенсиональную [9].

По Куайну, мы не можем добиться успеха в определенности перевода (предпочтения какой-либо одной схеме перевода как наиболее правильной), так как существуют различия между концептуальными схемами людей, которые не обусловлены эмпирически. Неопределенность перевода - это вопрос о том, сколько вариации, не обусловленной эмпирически, может быть в нашей концептуальной схеме. Таким образом, неопределенность перевода берется со ссылкой на эмпирическую "ослабленность" теории (в данном случае лингвистической).

Гипотеза Уилларда Куайна о неопределенности перевода, безусловно, имеет под собой некоторые объективные основания и определенные гносеологические корни. Процедуры перевода на основе поведенческих критериев, описанные Куайном, могут быть полезны практически в определенной ситуации, а именно в ситуации радикального перевода и, допустим, в ситуации непосредственного общения с представителями иной цивилизации. В общем семиотическом (лингвистическом) плане существенным моментом доктрины Куайна о неопределенности перевода является отрицание наличия лингвистически нейтрального значения и трудность установления значения вообще. Данное положение не является новым, оно в принципе справедливо и действительно затрудняет перевод.

Однако, как видим, своей гипотезой Куайн утверждает нечто большее, особенно в гносеологическом плане. Он утверждает отсутствие теоретически нейтральных терминов (как научных понятий) вообще и возможность установления определенной обусловленности теории опытом (наблюдением, "очевидностью"). И в этом самом существенной и широком плане с его философскими следствиями сама гипотеза, по нашему мнению, во многом является следствием абсолютизации отдельных трудностей процесса познания, следствием порочной (позитивистско-прагматистской) методологии в анализе языка,что связано с неопрагматизмом и так называемым "научным реализмом" Куайна.

В связи с общефилософской позицией Куайна тезис о неопределенности перевода, по нашему мнению, есть дальнейшее развитие его конвенционалистических эпистемологических взглядов в плане языкового поведения. Куайн отвергает неопозитивистский редукционизм и дихотомию между аналитическими и синтетическими утверждениями. Он считает, что наши утверждения о внешней реальности стоят перед судом чувственного опыта не индивидуально, а как связное целое. По его мнению, во всех наших верах (мнениях) есть "эмпирическая ослаблепность" и, поскольку наши знания определяются опытом как целое, принятие или отклонение каких-либо конкретных положений всегда будет вопросом решения. Иначе говоря, в отличие от неопозитивистов, которые описывают только "необходимую" (логическую) истину как конвенциональную, Куайн в работе "Две догмы эмпиризма" пересматривает конвенционализм с позиций "более полного прагматизма" и расширяет сферу конвенций и решения до всех истин, которые мы принимаем [10].

В соответствии с утверждением о принципиальной невозможности различения аналитических и синтетических истин Куайн подчеркивает двойную и, по его мнению, неразличимую зависимость концептуальной схемы от опыта и языка (от факта и условности). Отсюда уже приведенное выше отрицание объективности (или, по крайней мере, единственности) истины.

По нашему мнению, в самом широком гносеологическом плане неопределенность перевода восходит к трудностям соотнесения эмпирического и теоретического знания и, шире, к проблеме определенности и неопределенности научного знания. Правда, в статье, касающейся оснований неопределенности перевода, Куайн специально подчеркивает, что неопределенность перевода это не только случай эмпирически неопределенного характера естественных наук (куда он относит и лингвистику), но что она является добавочной [11].

Конечно, неопределенность радикального перевода связана и с проблемой содержания чужого сознания и с проблемой "второй природы" (творческой деятельности разума). Но неопределенность перевода берется прежде всего со ссылкой на "эмпирическую ослабленность" и конкуренцию между теориями. По крайней мере, исходным пунктом доктрины о неопределенности перевода является ссылка на существование эмпирически эквивалентных, но логически не совместимых физических теорий [12]. И тезис о неопределенности радикального перевода - это, в известной мере, проблема изоморфизма различных теоретических описаний одних и тех же эмпирических данных.

Неопределенность научного знания при переходе от эмпирического к теоретическому объясняется вероятностным механизмом возникновения самой теории. Универсальногo индуктивного метода, который сводил бы эмпирию к теоретическим понятиям, видимо, не существует. Например, усовершенствовать теорию (аналитические гипотезы), чтобы она согласовывалась с эмпирическими фактами (ситуациями поведенческого радикального перевода) можно различными способами.

Объективная неопределенность естественных языков и их относительность, безусловно, являются источником некоторой неопределенности знания о языке и неопределенности перевода. Такая неопределенность перевода известна давно и не подлежит критике. Но Куайн, указывая на неопределенность истинностной характеристики предложений (утверждений), что связано с единством семантики и синтаксиса и проявлением такого свойства значения (смысла), как континуум, склоняется к детерминации истинностного значения по преимуществу теорией и языком. Отправным и первичным пунктом познания, по Кузину, выступает теория. Объективная реальность не может быть рассмотрена дотеоретически и в нетеоретически. Теория же фактически отождествляется с языком. И здесь уже проявляются черты идеалистического в своей сущности "научного реализма" Куайна.

Различия в концептуальных схемах индивидов Куайн связывает с различиями в овладении ими языком и с постоянной эволюцией естественного языка. При этом подчеркивается влияние интерсубъективности и ассоциативности предложений друг с другом при научении языку и его функционировании. Следовательно, обсуждаемые различия концептуальных схем индивидов - это не просто индивидуальные умственные различия людей, которыми в гносеологическом плане можно пренебречь.

Однако в противоречивом единстве определенности и неопределенности научного знания Куайн абсолютизирует момент неопределенности, во многом игнорируя определенность. Неопределенность научного знания не дает права на те релятивистско-конвенционалистские и агностические выводы, к которым приходит Куайн в своей гипотезе о неопределенности перевода [13].

Что касается специально выделяемых Куайном причин неопределенности перевода, то следует заметить, что некоторая недетерминированность концептуальной схемы объективной реальностью, зависимость ее от языка (и путей овладения им) являются относительными. Вариации индивидуального сознания (концептуальной схемы) накладывают на наши возможности познания содержания чужого сознания лишь относительные ограничения. Наши знания о чужом сознании в принципе проверяемы и подкрепляются заключениями по аналогии.

Отрицание Куайном смыслового содержания языковых знаков также имеет свои гносеологические корни. Конечно, идеи (мысли) буквально не содержатся в языковых выражениях (в природном содержании языковых знаков). Очевидно, мысль как свойство высокоорганизованной материи, как функция мозга не может существовать вне головы человека. Материальную основу мысли здесь составляют материальные нейродинамические процессы, протекающие в структурах мозга. Часто же распространено мнение, что языковые знаки содержат в себе мысль как таковую. И скепсис Куайна против такого ментализма справедлив и философски глубок. Подобный ментализм фактически ведет к платонизму (объективному идеализму).

Однако то, что мысль не вкладывается в слово при изречении и не существует как некоторое "идеальное бытие" в языке, и даже не существует в оголенном, "чистом" виде в голове человека (признание такого существования есть вульгарный материализм), по нашему мнению, не отрицает того, что языковые выражения представляют и выражают мысли, хотя и особым образом: в форме значений. Скепсис Куайна справедлив лишь против вульгарно-метафизических образных концепций значения, но не против диалектико-материалистических теорий значения, учитывающих единство отражения и деятельности.

Конечно, существенна роль языка как фактора, управляющего поведением субъекта и его внутренними психическими процессами, существенна прагматика языка в передаче знаний. Но нельзя гипертрофировать прагматическую функцию языка в ущерб другим его функциям, как это делает Куайн. Скептицизм Куайна относительно традиционного "менталистского" толкования значения не есть только легкое подозрение любого скептика относительно природы и существования идей, как это пытаются представить некоторые его сторонники. Фактически он отрицает интенсиональную (смысловую) семантику как науку и направлен против материалистического принципа отражения [14]. К конструированию значения, по нашему мнению, имеют отношение все элементы знаковой ситуации, все аспекты языка - семантика, синтаксис и прагматика при ведущей роли интенсиональной семантики [15].

Одной из причин отрицания Куайном смыслового содержания языковых знаков являются трудности в решении проблемы синонимии. Трудности действительно существуют. Традиционная характеристика синонимов как выражений, имеющих одинаковое значение, действительно неопределенна. При рассмотрении явления синонимии Куайн и его сторонники фактически требуют формально строгих критериев для синонимии и идентификации. Однако проблема синонимии не только проблема языковая (семантическая), но прежде всего гносеологическая, и она связана с творческим характером мышления, полифункциональностью естественного языка и его эволюцией. Явление синонимни, по своей природе сложное и противоречивое, требует и соответствующего диалектического истолкования [16].

Неудовлетворенный "некритическим ментализмом" и "безответственной семантикой", Куайн пытается уточнить понятия значения и синонимии в области прагматики (речевого поведения). Но выступая с позиций позитивистско-прагматистской методологии, он попадает в сферу еще большей неопределенности. Трудности перевода на основе поведенческих критериев отмечал еще Н. Миклухо-Маклай в своих заметках об изучении языка туземцев. Рудольф Карнап также указывал на неопределенность перевода при экстенсиональной характеристике значения [17]. Наконец, сам Куайн в предисловии к книге "Слово и объект" замечает, что систематическая неопределенность перевода обнаруживается в результате ограничения исследования языка и значения лишь бихевиоральным методом.

Примечания

1. Quine W. Word and Object. N. Y.; L., 1960.

2. Целищев В. В. Логическая истина и эмпиризм. Новосибирск, Наука, 1974.

3. Крупнов В. Н. В творческой лаборатории переводчика. М., Междунар. отношения, 1976.

4. QuineW. Word and Object, p. 27. (Пер. автора статьи).

5. Ibid, p. 23.

6. Harman G. An Introduction to "Translation and Meaning". - Synthese, 1968, v. 19, N 1/2.

7. См.: Самсонов В. Ф. Логико-семиотические особенности специальных языков науки (в связи с проблемой неопределенности перевода). - Первая Всесоюзная конференция по теории и практике перевода (Функциональный стиль научной и технической литературы). Тезисы докладов. Каунас, 1975.

8. Quine W. Word and Object, p. IX.

9. К сожалению, в интересной книге В. Н. Комиссарова "Слово о переводе" (М., Междунар. отношения, 1973) бихевиоральная модель перевода не приводится.

10. Quine W. From a Logical Point of View. - Harvard Univ. Press, 1953, p. 46.

11. Quine W. On the Reasons for Indeterminacy of Transition. - The Journal of Philosophy, 1970, v. 67, N 6, p. 180.

12. Ibid.

13. См.: Самсонов В. Ф. Определенность и неопределенность научного факта и научной теории. - Ленинская теория отражения. - Вып. 6. Объективное содержание научного знания. Свердловск, 1975.

14. Об ограниченности куайновской концепции значения см.: Самсонов В. Ф. Нетрадиционная теория значения Уилларда Куайна. - Философские науки, 1975, № 2.

15. К сожалению, среди большого количества монографий по теории перевода, изданных в СССР в последние несколько лет, лишь в книге Л. С. Бархударова "Язык и перевод" (М., Междунар. отношения, 1975) проблеме значения уделено должное внимание.

16. Более подробно о диалектико-материалистических взглядах на проблему значения и синонимии см.: Самсонов В. Ф. Слово и объект (Критический анализ теории референции У. Куайна). Челябинск, 1976.

17. Карнап Р. Значение и необходимость. М., Изд-во иностр. лит-ры., 1959, с. 341.