Тронский - О дономинативном прошлом индоевропейских языков

И.М. Тронский

О ДОНОМИНАТИВНОМ ПРОШЛОМ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ

(Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. - М., 1967. - С. 91-94)

Проблема дономинативного строя в раннеиндоевропейский период являлась предметом усиленного внимания советских языковедов в 30-40-е годы [1]. Это было связано со стадиально-синтаксической схемой, выдвинутой акад. И.И. Мещаниновым. Эргативный строй рассматривался в качестве предшественника номинативного, и этим определялись поиски следов эргативности в языках номинативного строя. Критика, которой подверглась теория стадиальности в 50-е годы, направила интересы исследователей в другую сторону, но не устранила самой проблемы следов дономинативного строя индоевропейских языков. Постановка этого вопроса на нынешней конференции представляется вполне своевременной, и в этой связи естественно вернуться к некоторым старым мыслям. Настоящая статья воспроизводит ряд положений, высказанных в неопубликованном докладе "Проблемы стадиальности и сравнительная грамматика индоевропейских языков", прочитанном в Институте языка и мышления в феврале 1947 г. [2]. Мы можеи установить с большой степенью вероятности такое состояние в доистории индоевропейских языков, при котором были два класса имен: активный и, как я называю его, инертный (многие исследователи употребляют здесь термин "пассивный") [3]. В активном классе имелось противопоставление двух оформленных по-разному падежей, которые можно назвать с точки зрения позднейшего времени именительным и винительным. Именительный падеж имел окончание *-s или другие формы; окончанием винительного служил, как правило, носовой сонант. Рядом с этим мог существовать casus indefinitus с нулевым окончанием. Такой греческий гомеровский пример, как 'ippota Nestor 'конник Нестор', представляет собой именительный падеж, где форма 'ippota содержит основу на слабой ступени (с а в исходе) и нулевой аффикс. У имен инертного клсса не было того падежного противопоставления, которое имели активные. Есть все основания считать, что инертные имена получили флексию позже активных по их образцу. Существовал, стало быть, период, когда имена инертного класса имели единую неизменяемую форму, в то время как в противостоящем активном классе уже развилась падежная дифференциация. Следы этого состояния можно усмотреть еще в историческое время: винительный падеж среднего рода употребляется в таких функциях, для выражения которых у имен несреднего рода нужны другие падежи, например инструментальный. Латинский глагол gaudeo 'радоваться чему-либо' сочетается с Ablativus (aliqua re), однако 'я радуюсь этому' - id gaudeo [4] (Accusativus среднего рода). Инертные имели только одну форму, которая впоследствии, в период более дифференцированной флексии, воспринималась как именительный или винительный падеж; отсюда равенство этих падежей в среднем роде как не знающий исключения закон всех индоевропейских языков.

С другой стороны, авторы высказывали мнение, что оппозиции переходного и непереходного глаголов предшествовало другое противостояние - глаголы действия и глаголы состояния [5].

Таким образом, и для именного строя индоевропейских языков, и для глагольного можно реконструировать некие ступени развития, предшествующие статусу, известному в исторически засвидетельствованных языках. Можно ли считать, что эти два состояния - именное и глагольное - были в какой-то мере синхронны? Фактов, которые прямо подтверждали бы такое предположение, нет. Попробуем, однако, сделать допущение, что оба состояния действительно были синхронны, что в то же самое время, когда активному классу имен противопоставлялся инертный, в глагольной системе противопоставлялись глаголы действия и глаголы состояния. При этом допущении создается возможность такой интерпретации, что для имен активного класса установленное нами противопоставление падежей отражало различие между субъектом действия и субъектом состояния. В инертном классе объект действия не отличается от субъекта состояния. К глагольному противопоставлению эти имена индифферентны.

Такая возможность дифференциации падежей в активном классе имен есть. Однако теоретическая возможность еще не является гипотезой в действительности. Для того, чтобы наше допущение стало такой гипотезой, для того, чтобы можно было говорить об эргативной конструкции, нужно еще много других условий.

Нужно, во-первых, чтобы форма на носовой сонант действительно применялась как подлежащее в предложениях, выражающих состояние. Поиски соответствующих реликтов в исторически засвидетельствованных языках не привели к сколько-нибудь значительным результатам. Единственное, что удалось найти, исходя из греко-римского материала, - это некие употребления винительного падежа в значении субъекта, которые лишь с большим трудом могут быть сведены или даже вовсе не могут быть сведены к происхождению из объектного значения.

Первым таким случаем являются предложения восклицания. Этот тип известе и в греческом, и в латинском языках. Ср.: (Heu), me miserum '(О), я несчастный!'. Междометие здесь совершенно не обязательно. Оно может употребляться, и с течением времени употребление междометий в этом типе предложений возрастает, но в древнейших текстах преобладал тип без междометий. Это необходимо подчеркнуть потому, что легко может возникнуть мысль о зависимости винительного падежа от междометия. Рост употребления междометия в позднейшее время, вероятно, вызван был стремлением создать "управляющее" слово для винительного падежа, приблизить конструкцию к типичным моделям исторического времени. Древняя структура исключает междометную, равно как и глагольную зависимость. Винительный падеж выражает субъектное состояние: я - несчастный. В истории языков нередко бывает, что эмоционально возвышенное высказывание, сопровождающееся соответствующей интонацией, сохраняет древнюю форму, представляющуюся уже анахронизмом с точки зрения позднейшем системы. Таков, например, индоевропейский вокатив, обращение в форме основы с нулевым суффиксом, реликт дофлективного состояния имени. Можно было бы истолковывать винительный падеж при восклицании как такой же пережиток, реликт, сохранившийся от периода, когда субъект состояния выражался не тем падежом, что субъект действия. Во всяком случае, к объектному значению винительного падежа Accusativus exclamationis никак не сводится.

Гораздо сложнее второй случай. Это всем известный оборот Accusativus cum Infinitivo. Согласно обычному толкованию, в обороте этом к винительному прямого объекта присоединяется предикативный член в инфинитиве и создается двойное дополнение типа Я побуждаю его идти. В результате синтаксического переразложения "винительный с инфинитивом" превращается в обособленный член предложения, и сфера употребления этой конструкции расширяется. Она становится возможной при непереходных глаголах, далее - при безличных и даже без всякого управляющего глагола. Для того, чтобы свести Accusativus cum Infinitivo к объектному значению винительного падежа, приходится постулировать многочисленные и трудно поддающиеся обоснованию расширения его функций.

Бывает, что винительный с инфинитивом употребляется совершенно аналогично винительному восклицания: 'eme (вин. пад.) pathein tade 'мне перенести это!'. Винительный падеж может употребляться для выражения субъекта при императивном значении инфинитива. "Гортинская правда", сборник греческих законов V в. до н.э., нередко имеет в своих главных предложениях не зависящую ни от какого глагола конструкцию Accusativus cum Infinitivo: ton dikastan (вин. пад.) krinein 'судье решать'.

Accusativus exclamationis и Accusativus cum Infinitivo - те два случая, в которых можно было бы усмотреть реликты употребления винительного падежа как субъекта состояния. Этого все же мало. Accusativus cum Infinitivo может получить другое объяснение, хотя и сложное, а винительный при восклицаниях, не объяснимый иначе, остается изолированным и мало продуктивным.

Другая существенная трудность состоит в том, что, согласно нашему исходному предположению, категории переходности еще не существовало в то время, которое мы рассматриваем. Стало быть, говорить об эргативной конструкции в классическом смысле этого слова не приходится. Наше допущение предполагает лишь некоторую почву, на которой могла бы возникнуть и номинативная конструкция, и эргативная.

Стоит обратить внимание еще на одно обстоятельство, которое способно прояснить вопрос о происхождении окончаний *-s и *-m (или *-n). Оба эти окончания, из которых первое характеризует именительный падеж, а второе - винительный, являются в индоевропейских языках окончаниями также и родительного падежа. Относительно -s это общеизвестно. Окончание родительного падежа единственного числа -n имеется рядом с окончанием -s в хеттском языке и кипрском диалекте греческого языка. Впоследствии эти окончания дифференцировались: -s осталось для единственного числа, носовое окончание перешло во множественное, но многие факты свидетельствуют о том, что окончания ряда падежей множественного числа более поздние. Важно то, что и субъект действия, и субъект состояния имеют окончания, засвидетельствованные для родительного падежа. Кстати, в греческом языке очень часто, а в латинском реже, имеется Genitivus exclamationis в той же функции, что и винительный падеж.

В докладе 1947 г. последний тезис звучал так: "Морфологический анализ вполне благоприятствует предположению, что показатели именительного и винительного падежей восходят к аффиксам принадлежности". Речь шла, конечно, еще не о родительном падеже. Родительный падеж появился тогда, когда эти аффиксы существительных отдиффенцировались при разных функциях предиката и в разных фразовых позициях, но я считаю вполне возможным, что аккузатив, номинатив и генетив имеют в индоевропейских языках единое происхождение.

Примечания

1. Ср. в первую очередь работы: С.Д. Кацнельсон. К генезису номинативного предложения. М. - Л., 1936; М.М. Гухман. 1) Происхождение строя готского глагола. М. - Л., 1940; 2) Конструкции с дательным-винительным падежом лица в индоевропейских языках. Изв. АН СССР, ОЛЯ, т. IV, 1945, вып. 3-4; 3) О стадиальности в развитии строя индоевропейских языков. Изв. АН СССР. ОЛЯ, т. VI, 1947, вып. 2. Подробная критика взглядов С.Д. Кацнельсона и М.М. Гухман в докторской диссертации А.В. Десницкой "Развитие категории прямого дополнения в индоевропейских языках" (Л., 1946) осталась ненапечатанной.

2. См. сообщение об этом докладе в "Известиях АН СССР" (ОЛЯ, т. VI, 1947, вып. 3, стр. 259).

3. См. И.М. Тронский. К семантике множественного числа в греческом и латинском языках. Уч. Зап. ЛГУ, № 69, Сер. филолог. наук, вып. 10. Л., 1946, стр. 61.

4. W. Havers. Eine syntaktische Sonderstellung griechischer und lateinischer Neutra. Glotta, Bd. 13, 1924, стр. 171-189.

5. Из советских авторов см.: А.Н. Савченко. Происхождение среднего залога. Ростов, 1960; М.М. Гухман. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках. М., 1964.