Н.С. Трубецкой

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ОПРЕДЕЛЯЕМЫМ, ОПРЕДЕЛЕНИЕМ И ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ [1]

(Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. - М., 1987. - С. 37-43)

 
В сборнике статей, посвященном одному из самых выдающихся представителей женевской лингвистической школы, разумеется, нет необходимости доказывать возможность и правомерность сопоставительного лингвистического исследования, не зависящего от генеалогического принципа. В то время как сравнительная грамматика языков известной генеалогической группы ставит своей целью обнаружить происхождение того или иного явления, наблюдаемого в каждом из этих языков, и, стало быть, обнаруживает диахронический подход, сравнительное изучение неродственных языков имеет в виду освещение синхронных отношений между фактами языка в сопоставлении с аналогичными отношениями, существующими в другом языке в совершенно ином контексте. Такое исследование может быть осуществлено только с позиций синхронического анализа.
В этой связи мы хотели бы высказать некоторые соображения об отношениях между определяемым, определением и определенностью.
Отношение определяемого к определению, несомненно, является одним из самых распространенных синтагматических отношений, но, конечно, мы далеки от того, чтобы рассматривать его как единственно возможное синтагматическое отношение. в частности, мы сильно сомневаемся, чтобы субъект и предикат могли бы рассматриваться как определяемое и определение. Многие языки обладают единственным способом выражения отношения между определяемым и определением, и в большинстве таких языков этот способ не распространяется на отношение между субъектом и предикатом. Так, в тюркских, монгольских и во многих финно-угорских языках определение стоит перед определяемым: прилагательное, указательное местоимение и числительное стоят перед существительным; существительное в родительном падеже располагается перед существительным, к которому оно относится, наречие - перед прилагательным или перед глаголом, к которому оно относится, наконец, прямое или косвенное дополнение - перед глаголом. Однако предикат (глагольный или именной) следует за субъектом, чем доказывается, что он не рассматривается вы качестве определения к субъекту. В гиляцком ("палеоазиатский" язык, на котором говорят на севере острова Сахалин и в устье Амура) два соседних слова, относящихся друг к другу как определение и определяемое, претерпевают некоторые фонетические изменения (в частности, начальный согласный второго члена такой синтагмы становится спирантом). Эти изменения осуществляются в группах "прилагательное + существительное", "генитив + соответствующее существительное", "дополнение + глагол" и т.д. Однако они не осуществляются в группе "субъект + предикат" [2]. В языке ибо (суданский язык, на котором говорят в Нигерии), где различают три тона, основной тон членов группы "определение + определяемое" или "определяемое + определение" претерпевает некоторые изменения: последний слог первого члена и первый слог второго члена такой группы получает высокий тон, если они имеют в других позициях средний или низкий тон [3]. Эти изменения могут наблюдаться в группах "прилагательное + существительное", "имя (в генитиве) + имя", "имя + демонстратив, числительное, относительное местоимение", "имя существительное основного предложения + относящийся к этому имени глагол подчиненного предложения". Но изменение тона никогда не происходит в группе "субъект + предикат". Можно было бы увеличить число подобных примеров, показывающих, что в языках самых разных структур отношение между субъектом и предикатом не рассматривается как отношение между определяемым и определением. Противоположные примеры редки и малодоказательны. Мы намерены, стало быть, отличать детерминативные синтагмы (слагающиеся из определения и определяемого) от предикативных синтагм (слагающихся из субъекта и предиката).
Третий класс представлен социативными синтагмами, оба члена которых всегда находятся в синтагматическом отношении с каким-либо другим членом того же сообщения. Мы подразумеваем, таким образом, под социативной синтагмой два субъекта при одном и том же предикате, два предиката при одном и том же субъекте, два определения, относящихся к одному и тому же определяемому, и т.д. [4].
Детерминативная синтагма представлена множеством типов и подтипов, количество которых отчасти зависит от грамматической структуры данного языка. Некоторые из этих типов обнаруживаются в большом числе языков и получили общее традиционное наименование: определение в синтагме, оба члена которой являются существительными, обычно обозначается как "генитив"; в детерминативной синтагме, один из членов которой яввляется существительным, а другой - глагольной формой, глагольная форма называется "причастием", если определением выступает эта форма, а если, напротив, определением выступает существительное или местоимение, их описывают как "дополнение" и различают "прямое дополнение" и "косвенное дополнение". Все эти ярлыки имеют определенный смысл и порой достаточно практичны. Но часто они дают ложное представление о реальных отношениях между различными грамматическими категориями данного языка.
Все переходные глаголы, употребляемые в качестве предиката, предполагают, как минимум, два существительных (или местоимения), одно из которых обозначает субъект действия, другое - объект, подверженный действию. Из двух синтагм, образованных переходным глаголом и каждым из этих существительных (или местоимений), одна обязательно является предикативной синтагмой, другая - детерминативной. Отсюда два типа языков: языки, в которых определение переходного глагола есть субъект действия, и языки, в которых определение глагола есть объект действия. В языках первого типа номинатив (субъектный падеж) противостоит эргативу, в языках второго типа номинатив противостоит аккузативу. Первый тип представлен эскимосским, тибетским, севернокавказскими языками и т.п.; второй тип - суданскими, семитскими, индоевропейскими, финно-угорскими, тюркскими, монгольскими и пр. языками. Разумеется, с точки зрения каждого из этих языков термины "номинатив и эргатив" или "номинатив и аккузатив" практичны и удобны. Но с точки зрения общей грамматики в обоих типах речь идет об оппозиции "субъектного падежа" ("cas sujet") и падежа непосредственного определения к глаголу" ("cas déterminant immédiat d'un verbe"). Ибо хотя эргатив и прямо противоположен аккузативу, эти два падежа играют одну и ту же роль и синтагматической системе соответствующих языков: их роль состоит в том, чтобы непосредственно определить переходный глагол (тогда как совсем другой падеж - "падеж определения при этом глаголе" предполагает существование и непосредственного определения) [5].
Если аккузатив или эргатив (в зависимости от типа языка) есть падеж непосредственного отношения к глаголу, то генитив может быть обрисован как "падеж приименного определения". Так объясняется совпадение в большинстве языков (полное или частичное) аккузатива или эргатива (в зависимости от типа языка) с генитивом. В классическом арабском генитив в двойственном и во множественном (регулярном) числе всех существительных и в единственном числе имен собственных; в славянских языках (за исключением болгарского, который утратил склонение) существительные, обозначающие одушевленные существа мужского рода (как и местоимения и прилагательные, относящиеся к таким существительным), имеют в единственном числе генитив в значении аккузатива; в некоторых тюркских языках, например в балкарском или карачаевском (на Северном Кавказе) генитив всегда совпадает с аккузативом. С другой стороны, в некоторых восточнокавказских языках, а именно в лакском (в центральном Дагестане) и в большинстве диалектов кюринского или лезгинского (на юго-западе Дагестана), формы генитива совпадают с формами эргатива. Таким образом, очевидно, что с точки зрения языков, подобных балкарскому, ошибочно говорить о генитивном падеже и об аккузативном или эргативном падеже: в этих языках имеется единственный "падеж непосредственного определения", противопоставленный, с одной стороны, нескольким падежам не-непосредственного определения, и с другой - одному падежу не-определения ("номинативу"). Тот же классический арабский обнаруживает в двойственном и во множественном числе не оппозицию "номинатива" "генитиву - аккузативу", но оппозицию "падежа не-определения" и "падежа определения".
Этих примеров достаточно, чтобы показать, сколь многообразные нюансы приобретает понятие "непосредственного определения" в зависимости от грамматического контекста данного языка. А здесь речь идет только о наиболее простом типе детерминативной синтагмы.
 
Понятие "определенного артикля" хорошо известно в мире европейской культуры. Но опытные лингвисты знают, что те же оттенки значения, которые в греческом, французском, немецком и английском передаются добавлением "определенного артикля", в других языках передаются иными способами. Уместно, таким образом, использовать выражение "определенная форма" для всех существительных, которые - прибавлением ли артикля или неким морфологическим способом - приобретают тот оттенок значения, каким обладают существительные в сочетании с "определенным артиклем" в греческом, французском и т.д.
Понятие "определенности" может быть выражено тремя способами:
А) синтагмой (детерминативной), образованной данным существительным и "определенным артиклем", понимаемым как слово;
В) специальной формой рассматриваемого существительного (то есть сочетанием основы существительного и специального аффикса);
С) специальной формой другого слова (существительного, прилагательного, глагола), относящегося к рассматриваемому существительному, то есть образующего с ним синтагму (детерминативную или предикативную).
 
Иногда трудно различить способы А и В. Сочетание из двух слов должно рассматриваться в качестве такового, если его члены разделены вставкой, состоящей из других слов, тогда как аффиксы могут быть отделены от "основы" только другими аффиксами с формальным значением. В тех языках современной Европы, где "определенный артикль" существует как отделяемое слово, он всегда находится в препозиции (как в греческом, итальянском, французском, испанском, английском, немецком, венгерском). Напротив, в тех европейских языках, где понятие определенности передается аффиксами, последние суффигированы (как в норвежском, шведском, датском, албанском, румынском, болгарском и в некоторых великорусских диалектах). Изучая неевропейские языки, лингвисты-европейцы проявляют склонность к толкованию всех внешних маркеров категории определенности в качестве артиклей, если они находятся в препозиции, и в качестве аффиксов, если они в постпозиции. Очевидно, что это ошибка, которой следует остерегаться. Так, определенный артикль арабского языка на самом деле является не чем иным, как префиксом, поскольку он всегда стоит непосредственно перед существительным и не может быть отделен от этого последнего никаким другим словом. Напротив, так называемый "суффикс определенности" r в черкесском и кабардинском в действительности является артиклем, поскольку он может быть отделен от существительного прилагательным и числительным; ср. черкесское unedexeshir 'эти (r) три (shi) красивых (sexe) дома (une)'. Что касается случая С, то необходимо отметить, что он часто объединяется с одним из предыдущим случаев. Так, в болгарском значение определенности передается аффиксом, который прибавляется к существительному, если это последнее не уточняется при помощи прилагательного (човекът 'этот человек') или же к прилагательному, которое уточняет существительное (добрият човек 'этот добрый человек'). В мордовском значение определенности всегда передается аффиксом, прибавляемым к существительному, но более того - переходные глаголы обладают различными окончаниями в зависимости от того, выражает ли их прямое дополнение значение определенности или неопределенности: raman kudo 'я куплю дом' ~ ramasa kudont 'я куплю этот дом', ramat kudo 'ты купишь дом' ~ ramasak kudont 'ты купишь этот дом' и т.д. Ср. "сильные" и "слабые" формы прилагательного в немецком языке и т.п.
 
Как и все грамматические категории, понятие категории определенности реально существует только в оппозиции с противоположным понятием. Во всех языках, которые ею обладают, оппозиция определенности - неопределенности нейтрализуется или устраняется в некоторых позициях или при некоторых условиях, которые различаются от языка к языку. Вероятно, не будет преувеличением утверждать, что большинство случаев нейтрализации оппозиции определенности - неопределенности связано с функционированием системы синтагм - предикативных или детерминативных.
 
Предикативные синтагмы отражают весьма ясные отношения. Для большинства языков оппозиция определенности - неопределенности остается в полной силе для всех членов названной синтагмы. Но в некоторых языках эта оппозиция устраняется у существительных в предикативной функции; обратное явление, то есть упразднение оппозиции определенности - неопределенности у существительных в функции субъекта (и ее сохранение у существительных в функции предиката), кажется, не имеет места ни в одном из языков мира.
 
В пределах детерминативной синтагмы отношения сложнее и видоизменяются от языка к языку. Очень часто оппозиция определенности - неопределенности оказывается устраненной у определяемого, а именно в двух группах случаев: когда определение является демонстративом или когда оно является посессивом. Существительные, уточняемые демонстративами, находятся вне оппозиции определенности - неопределенности почти во всех языках [6]. В большинстве других языков то же самое имеет место для субстантивов, уточняемых притяжательными местоимениями (например, во французском), любыми посессивами (например, в старославянском, черкесском, абхазском) или некоторыми типами посессивов (например, в английском, немецком, датском - притяжательными местоимениями и генитивами на -s, которые стоят перед своим определяемым). Но во многих языках оппозиция определенности - неопределенности существует даже для субстантивов, уточняемых притяжательным местоимением (например, в греческом, итальянском, арабском и т.д.).
Когда определение является качественным прилагательным, определяемое сохраняет оппозицию определенности - неопределенности во всех известных нам языках. Более того, в некоторых языках оппозицию определенности - неопределенности знают только существительные, уточняемые качественным прилагательным. Это случай сербохорватского и старославянского, где оппозиция определенности - неопределенности выражена специальными формами прилагательного ("случай С"). Во французском то же ограничение существует для имен собственных, которые допускают употребление артикля, только если эти имена уточнены прилагательным: "il y avait parmi vos eleves un petit Jean, qui ne voulait pas apprendre; et bien le petit Jean parasseux - c'est moi!" "Среди ваших учеников был некий маленький Жан, который не желал учиться; так вот, этот ленивый маленький Жан - это я!"
В кабардинском в действительности существуют только два падежа: "падеж определения" (генитив, датив, локатив и эргатив) и падеж "не-определения" (субъект непереходных глаголов, прямое дополнение переходных глаголов и предикат именного предложения) - другие "падежи" остаются лишь комбинацией с послелогами. Итак, в этих языках оппозиция определенности - неопределенности имеет место только в падеже "не-определения" и устранена в падеже определения [7].
Существуют, наконец, языки, которые обнаруживают отношения, прямо противоположные отмеченным в кабардинском - языки, в которых оппозиция определенности - неопределенности наличествует только у определения. В тюркских языках прямое дополнение переходного глагола (то есть именное определение этого глагола) может быть выражено двумя разными способами - в зависимости от того, является ли оно определенным или неопределенным: в первом случае оно не принимает падежного суффикса, во втором случае оно принимает суффикс "аккузатива". Для большинства современных тюркских языков это единственная синтаксическая позиция, где понятия определенности - неопределенности могут внешне различаться. В современном русском и, может быть, в некоторых других славянских языках притяжательные прилагательные, производные от имен лиц, всегда указывают на наличие определенного лица, тогда как обороты с генитивом имени лица не содержат такого оттенка: мельникова дочь всегда означает 'дочь этого мельника', тогда как дочь мельника может с тем же успехом значить и 'дочь это мельника' и 'дочь всякого мельника'. Это единственный случай, когда русский язык (по крайней мере литературный русский) обнаруживает зачатки оппозиции между понятиями определенности и неопределенности; при этом интересно отметить, что здесь речь идет об определении в детерминативной синтагме.
Мы видим, таким образом, что оппозиция определенности - неопределенности может быть устранена у определяемого (например, во французском после посессивов и демонстративов) или у определения (например, в кабардинском), но она может быть и ограничена только определяемым (например, в старославянском) или только определением (например, в тюркских языках). Было бы полезным исследовать эти возможности в контексте всей грамматической системы каждого из языков.
 

Примечания

1. N.S. Trubetzkoy. La rapport entre le determine, le determinant at le defini. - In: "Melanges de linguistique, offerts a Charles Bally". Geneva : Georg, 1939, p. 75-82.

2. См.: Е. Крейнович. Нивхский (гиляцкий) язык. - В кн.: "Языки и письменность народов Севера", III.

3. Подробнее см.: Ida C. Ward. an Introduction to the Ibo Language. Cambridge, 1936, а также нашу рецензию на эту работу в "Anthropos", XXXI, p. 978 ff.

4. Отметим, что в русском языке все три класса синтагм могут быть выражены группой из двух существительных, и в этом случае смысловое различие выражается интонацией: человек-зверь (детерминативная синтагма) - без какой-либо паузы между обоими членами и без какого-либо ударения на первом члене; человек - зверь (предикативная синтагма) - с небольшой паузой между обоими членами, восходящей интонацией на первом члене и нисходящей интонацией на втором; человек, зверь (... птица) (социативная синтагма) - с относительно большой паузой между обоими членами и интонацией "перечисления" (нисходящей) на каждом члене.

5. См.: R. Jakonson. - In: "Traveaux du Cercle Linguistique de Prague", VI, p. 254.

6. Но в старославянском, где понятие определенности было выражено специальными формами прилагательного ("случай С"), определенность могла отличаться от неопределенности даже в сочетании с указательным местоимением. В мордовском существительные, уточняемые демонстративами, предстают то в определенной, то в неопределнной форме, но трудно сказать, имеет ли в этом случае место смысловая оппозиция.

7. Черкесский (или нижнечеркесский) (совр. адыгейский. - Прим. ред.), являющийся ближайшим родственником кабардинского, отличается от него тем, что обнаруживает оппозицию определенности - неопределенности в двух падежах; все же он использует для каждого из этого двух падежей разные "определенные артикли": для "неопределения" -r (как и кабардинский), а для падежа "определения" -m (который в кабардинском является падежным окончанием без различения определенности - неопределенности).

Hosted by uCoz