Ф. П. Филин

О СЛОВАРНОМ СОСТАВЕ ЯЗЫКА ВЕЛИКОРУССКОГО НАРОДА

(Вопросы языкознания. - М., 1982, № 5. - С. 18-28)

 
XIV век - время, с которого обычно начинают отсчет завершения распада древнерусской народности и ее языка и начала возникновения современных восточнославянских народов и их близкородственных, но самостоятельных языков. По-видимому, в основном это правильно. Древнекиевская Русь кончилась, раздробленная и порабощенная иноземным захватчиками, хотя память о былом единстве сохранилась навсегда. На северо-востоке, юго-западе и западе восточного славянства началось объединение на новых началах (военно-политическое, культурное, хозяйственное), прошедшее ряд тяжелых испытаний, развернулась борьба за свое этническое существование, что и привело к возникновению новых восточнославянских народов. Нужно только иметь в виду, что начала этноязыковых различий, постоянно видоизменяющихся, уходят в более ранние времена, а завершение их относится к XIV в., когда возникла предпосылка окончательного возникновения русских, украинцев и белорусов. Процесс их развития был длительным. Это относится и к их языкам. Различия между ними нарастали постепенно.
Выяснить сохранение в них генетически общего словарного состава и нарастание различий - задача весьма сложная и в полном объеме вряд ли выполнимая. Эта задача осложняется тем, что каждый из языков был представлен различными разновидностями: общенародной разговорной основой, имевшей местную диалектную окраску и неодинаковую письменную речь, в зависимости от ее жанров и назначений, осложненную наличием церковнославянского языка, в котором тоже происходили сложные перемены. В связи с этим возникает неисчислимое множество проблем, которые неизвестно когда будут решены. И все же общий очерк исторической лексикологии, пусть предварительный, создать возможно.
Прежде всего нужно отметить значительный рост общего состава лексики: к сохранившейся части словарного состава древнерусской эпохи заметно прибавляются семантические и лексические новообразования, новые заимствования из разных языков (кроме византинизмов из ученой и церковной письменности, особенно заметны тюркизмы в русском языке и слова иных языков, попавшие в него через тюркскую языковую среду, полонизмы в украинском и белорусском, западноевропеизмы), многочисленные диалектизмы, из которых далеко не все попадают в письменность. Каков был общий объем словарного состава русского языка XIV- XVII вв., мы в точности никогда установить не сможем. Даже лексика письменных памятников далеко не вся попала в словарные картотеки, тем более, что не все произведения письменности до нас дошли. Что касается реконструкции словарного состава устной речи в ее диалектных разновидностях (иной устной речи не было), не нашедшей своего отражения в письменности, то о такой реконструкции можно только мечтать. И все же положение дел не совсем безнадежно, учитывая хотя бы частотность употребления слов. Относительно часто употреолявшиеся слова безусловно нашли свое отражение в дошедших до нас письменных памятниках. А это уже многое. Известна нам и часть редкоупотребительных слов, включая диалектизмы и даже гапаксы.
Важные, даже основные, материалы дают нам исторические словари. К сожалению, мы не можем пока пользоваться данными Словаря древнерусского языка XI-XIV вв., так как он еще находится в стадии подготовки к публикации первых своих томов. В "Материалах" И. И. Срезневского описано около 40 000 слов, включая и те слова, которые были извлечены из памятников XIV (переходного) - XVI вв. Следовательно, в "Материалах" слов собственно древнерусского языка представлено меньше, хотя нужно учитывать, что древнерусская письменность пострадала от времени знечительно больше, чем более поздняя письменность XIV - XVII вв. (XVII в. представлен наиболее богато). Во вкладке "К читателю" 1-го выпуска Словаря русского языка XI - XVII вв. (М., 1975) сказано, что в этом словаре будет описано "около 60 тыс. слов, наиболее употребительных (разрядка наша. - Ф. Ф.) в русском языке того времени". Выражение "наиболее употребительных" идет из первоначальных установок, теперь решительно отброшенных, когда словарь предполагалось издать как научно-популярное пособие для студентов-филологов (наподобие "Хрестоматии по истории русского языка" Г. П Обнорского и С. Г. Бархударова, составленной при самом активом участии А. С. Мадуева, что в Хрестоматии почему-то не было оговорено) чуть ли не в двух томах. Однако что такое "наиболее употребительные слова" и нужен ли подобный популярный словарь, осталось неизвестным, поэтому СлРЯ XI-XVII вв. стал нормальным академическим стоварем, в котором представлены материалы всей обширной картотеки, начатой в Ленинграде в начале 20-х годов текущего столетия А. И. Соболевским и в основном сформированной под руководством Б. А. Ларина (картотека продолжает пополняться и теперь, правда, в скромном объеме). Сколько на самом деле будет представлено слов в указанном словаре, на который мы будем здесь опираться, пока неизвестно. В 4-м выпуске (М., 1977), по подсчетам В. Я. Дерягина, любезно предоставленным в мое распоряжение, зарегистрировано 3987 слов, из которых на XI-XIII вв. приходится 1139 лексем, а на XIV в. 159 слов (считая слова памятников XI-XIII вв., дошедших в поздних списках), что составляет около трети словника СлРЯ XI-XVII вв. Тут нужно учитывать также нередкие случаи, когда производные слова появляются в письменности раньше, чем исходные: геенский с XI в., а геена только с XV в., глазатый с XIII-XIV вв., а глазъ с XVI в. (глазъкъ "отшлифованный водой камешек" отмечен в новгородской летописной записи под 1114 г.)., движитися с XIV в., а движити с XVI в., дуплина с XIII в., а дупло с XVII в., дутися с XI в., а дути с XIV в., допълнъкъ с XII в., а дополнити только с XVI в. и т. д. и т. п. Сопоставление поздних и ранних памятников письменности указывает на то, что на самом деле в древнерусском языке слов было больше, чем это засвидетельствовано в ранней письменности. В то же время несомненно также и то, что в XIV-XVII вв. возникло или, было заимствовано множество слов, которые по разным причинам не попали в письменность великорусского народа (особенно это относится к диалектизмам).
Тут нужно учитывать также факт массовых семантических приращений, т. е. возникновения новых значений разных слов и их переосмыслений. Жизнь не стояла на месте - возникало великое число новых предметов материальной и духовной культуры, требовавших себе наименований, для чего использовались и старые слова. Примеров тому можно привести очень много, причем в самых различных лексико-тематических разрядах. Ср. гладкий "толстый, дородный (о человеке)" (впервые встретилось в пословицах XVII в., собранных П. К. Симони), гнати - кроме исходных значений др.-русск. гънати в XVI-XVII вв. появляются "сплавлять (лес, суда и т. п.)", "гнать, перегонять, добывать возгонкой (спиртные напитки)", "плавить, выплавлять (из руды металл)", переплавлять", голова "должностное лицо, начальник" (с многочисленными словосочетаниями голова засЬчный, заставный, кабацкий, письменный, стрелецкий т. п.) с XVI в., горЬти "блистать", "светиться", "сиять" (в Житии Аввакума: очи твои горятъ, яко пламень огня), государь "верховный владетель, государь" с XVI в. (в ранней письменности "владелец, собственник, хозяин"), грамота "деловой документ, акт, грамота" (встречается в ранней письменности, но в XIV-XVII вв. происходит огромный рост новых словосочетаний с этим словом: грамота бЬглая, бЬломЬстная, бережельная и т. п.; в СлРЯ XI-XVII вв. приведено 156 таких словосочетаний с указанием "и др.", т. е. этих сочетаний было гораздо больше), дача - еще в Октябрьской минее 1096 г. "дар, подарок, пожалование", а в XVI -XVII вв. появляются значения "земельный или лесной участок, полученный от государства", "документ на владение таким участком" и т. д. и т. п.
Установить количественный рост всех семантических приращений и переосмыслений невозможно. Ясно одно: рост этот был огромным. Развитие лексической семантики значительно обогатило язык великорусского народа. Дело не только в приросте слов как таковых (о чем см. ниже), но и в новых значениях старых слов. Познание мира и самих себя у великорусов значительно расширяется. Способы семантического словообразования были очень различными. Вероятно, следует попытаться установить здесь хотя бы некоторые закономерности, хотя сделать это очень трудно, поскольку мы в данном случае имеем дело с активным отражением бесконечных явлений окружающей действительности. Вместе с тем с прогрессом общества происходит прогресс лексической семантики. Во всяком случае, историки лексики великорусского языка должны начать накопление наблюдений в этой области, как, впрочем, и на материалах других эпох и других языков. Учитывая эту сторону, мы не ошибемся, если скажем, что лексика языка великорусского народа увеличилась по сравнению с лексикой древнерусского языка не в два-три, а в значительно большее количество раз. Конечно, были и потери: что-то забывалось, отмирало, в том числе и в значениях слов, но отмираний было гораздо меньше, чем приращений. Если нелегко проследить процесс семантических приращений, то установить утрату первичных значений сделать еще труднее. Не случайно, что у разных этимологов поиски первичного признака наименования слова и промежуточных цепочек значений, с которыми связаны известные уже нам лексемы, очень часто бывают противоречивыми. А многое из утраченной лексической семантики погибло для науки безвозвратно. Все же, когда мы имеем дело не с праязыковыми реконструкциями, а с фактами поздних исторических времен, можно добиться больших результатов. Судя по данным (истории) древнерусской письменности, гребля (гробля] (< *grebti) со значением "вал, ров, окоп" было широко известно у восточных славян (в в.-луж. hrebja тоже "ров с валом", "борозда", "рытвина", укр. и белор. гребля "плотина", "запруда (временная)", русск. диал. (в основном юго-западное) "плотина", "запруда", "вода в пруде"). В языке великорусского народа значение географически сужается, становясь диалектным и трансформируясь в "насыпь", "мельничная плотина". Вероятно, на судьбу значения "ров", "вал" оказали воздействие синонимы ров, вал и др., вытеснившие его из большинства русских говоров и великорусской письменности. Тут нужно иметь в виду и отталкивающую омонимию однокоренного слова гребля "действие до глаголу грести". От многозначного глагола грЬшити "допускать ошибку, промах", "лишаться чего-либо" твердо сохраняется только "грешить" в морально религиозном смысле (но в производных огрех, погрешность и др. сохраняются старые значения). Гривъна - значение "металлическое украшение (или знак отличия), которое носилось на шее" утрачивается, но сохраняется и получает дальнейшее свое развитие гривъна "денежная единица [появляются разные сочетания гривна русская, московская, новгородская, мировая, оброчная, переемная и др. (виды поборов, податей, пошлин)]. Начиная с XV в., особенно в XVII в., слово гривна начинает вытеснять деньга, деньги (тюркизм) с его производными денежка, денежник (мастер по чеканке монеты, а также название травы), денежный. В говорах еще сохранились отзвуки древнерусского состояния: урал. гривна "вставка на плече рубашки", "шейное украшение (? без. указ. места), беломор. фолькл. гривна кун "шейное украшение, состоящее из ожерелья монет, особенно серебряных и золотых". В западных областях появляются конкурирующие с деньга, деньги - грош "монета", гроши "деньги вообще" (< польск. grosz < ст.-нем. Grosch, Grosden). Эти и многие подобные примеры поучительны. Особенно много реликтовых значений сохраняется в ономастике, в которой представлены реликты старых эпох, интересные для исторической ономастики. Ср. собственные названия в различных местностях Бездежь (из древнего сев.-слав. имени *Bezdedъ "без деда", Буряги, Буреги, Бурези - названия населенных мест на русском северо-западе и в Белоруссии (скорее всего скандинавизм *Buring < др.-исл. bur "домик, комната"). Волма - приток р. Мcты (из сев.-русск. *vъlma "мелкая ива", "кустарник") и т. п. Предмет этот нуждается в интенсивной разработке.
Основная масса новообразований, за счет которых прежде всего пополнялся великорусский язык, создавалась на основе существовавших систем словообразования (прежде всего, суффиксально-префиксальных и словосложения). Необходимо произвести полный учет способов словообразования, их продуктивность и изменчивость, границ лексической наполняемости. Частных исследований и наблюдений на эту тему написано немало, а обобщающих трудов (истории русского словообразования) нет. Обширный список именных суффиксов В. Кипарского (их общее количество исчисляется 242 единицами) и префиксов (70 единиц) полезен для справок, но истории русского словообразования не представляет [1]. Предстоит огромная работа по выявлению всех сторон великорусского словообразования, но уже и теперь можно наметить некоторые его тенденции. В подавляющем своем большинстве суффиксально-префиксальные образования исконного происхождения, причем многие из них восходят к праславянской старине, но использовались они в разных славянских языках неодинаково. Ср. -ушка, -юшка, -ушко, -юшко из праслав. -*uxьkъ (-а, -о), которое стало весьма активным в великорусском языке (особенно в XVII в., пополняясь все новым лексическим материалом, в отличие от других славянских языков). Вопрос о суффиксах отвлеченности (-ие, -ость и пр.), о которых много писалось как о церковнославянизмах, должен также решаться конкретно-исторически, с учетом истории каждого слова, где и когда оно возникло.
В великорусском языке происходит мощный приток новых производных слов из народной речевой лаборатории. Значительная часть этих слов сохраняется в современном языке, некоторая часть остается спецификой своего времени или переходит в разряд диалектизмов. В комплексе создается неповторимая лексико-семантическая система языка. Словопроизводство охватывает все тематические группы лексики.
Ср.: гадко "скверно, отвратительно" (XVII в., но в письменности не отмечено еще гадкий!}, гаечка - уменьш. к гайка (XVII в.), гатина "гать" (XVII в.), гвоздарь "кузнец, кующий гвозди" (XVI в.), гвоздик "гвоздик" (XVI в.), гвоздильня, гвоздильница "наковальня с отверстием для ковки гвоздей" (XVI-XVII вв.), гвоздило "кузнечный инструмент" (XVII в.), гвоздичек "гвоздик" (XVI-XVII вв.), гвоздок, гвоздочек "гвоздик" (XVII в.) гвоздочник "тот, кто изготовляет гвозди или торгует ими" (XVI в.), гвоздяница "коробка или ящик для гвоздей" (XIV в.), гвоздяной "предназначенный для ковки гвоздей" (XVII в.), гибЬльник, гибЬльщик "потерпевший убыток" (XV в.), гиблый (XVII в.; у Симони: ловцы рыбные людцы гиблые), гиря, гирька (XV-XVI вв.), гладильник, гладильщик "гладильный мастер", гладильный "употребляемый при глажении" (XVI-XVII вв.), глинастый, глинястый "глинистый, цвета глины" (XVI в.), глиноватый "с примесью глины" (XVI в.), глинчатый "цвета глины" (XVII в.), глупьем "по-глупому", гнЬздцо "углубление, в которое что-либо вставляется", гнЬздье "то же" (XVI-XVII вв.), гнилушка (XVII в.), гнутый (XVII в.), "разговорчивый" (XV в.), годище "целый год, весь год" вв.), голавль, головель "голавль" (XVII в.), голавлик, головлевый (XVII в.), голенький (XVII в.), голец "рыба" и голец "голый камень" (XVI-XVII вв.), головейце "передняя часть потника" (XVI в.), головенка (XVII в.), горемыка, горемычный (XVII в.) и тысячи (!) других подобных примеров. Конечно, мы не всегда можем быть уверены в датировке новообразований и в том, что встречающиеся иногда параллели в других славянских языках образовались по соответствующим типам словообразования (ср. голье "беднота, голь" и словен. golje "сучья без листвы"; этимология слов очень прозрачна, но значения разные, что свидетельствует о независимости их образования в более позднее время), но в основной своей массе подобные производные явно позднего происхождения.
Как уже было сказано выше, некоторые образования великорусской эпохи не сохранились в современном общенародном языке, что легко объяснимо, так как в языке всегда что-то отмирает в зависимости от внешних и внутренних обстоятельств. Ср галанка (нет голландка!) "тип пушки" (XVII в.), галка "небольшой шар, шарик" (самар. и орл. галка "детская игрушка - стеклянный дутый шар, шарик, особенно цветной") (XVII в., причем и в московских памятниках), гапля, гапелька, гаплик "застежка", петля (слово неясного происхождения, сомнительно, что оно происходит из нем. Haftel, Heftel через польск. heftlik, встречается и в центральных говорах), гатище "место бывшей гати" (тюмен. "гать") (XVI-XVII вв ). гилевство "смута, мятеж, буйство, самоуправство", гилевати "буянить, бесчинствовать", гилевщик "буян, смутьян" (XVII в.; отзвуки этих слов сохраняются в современных говорах), гладкость "тучность" (XVI в.), гладость "спокойствие, тишина, плавность, приятность (речи)" (XV-XVII вв. - калуж. "полнота, хорошая упитанность"); глазки "очки" (XVII в.), глазун "тот, у кого выпучены глаза" (XVII в.; в говорах с разными значениями), говорка "переговоры", говоря, говора "речь, разговор, переговоры" (XV-XVII вв.) и т. д. и т. п.
Такого рода новообразований, которые не стали общерусским достоянием в более позднее время, много, но они по своей численности явно уступают новообразованиям, вошедшим в состав современного языка. Сказанное относится и к префиксальным образованиям. Например, в СлРЯ XI-XVII вв. я насчитал около 570 слов с до-, из которых значительная часть явно позднего происхождения. Ср. добавка (XVII в.), добЬжати, добЬчи (XV-XVII вв.), добросити (XVII в.), добудитися (XVII в.), добывати (XIV-XVII вв.; кстати, следует отметить значительный рост глаголов и их производных на -ыва, -ива-, что представляет xaрактерную особенность великорусского языка), довезти (XVII в.), довЬривати "доверять" (XVII в.), довЬрие (XVII в.), довЬсити, довЬсъ (XVII в.) и т. п. Конечно, далеко не все учтено в картотеке ДРС. На самом деле слов с приставкой до-, в том числе новообразований, было значительно больше. Великорусская языковая стихия, бурно развиваясь, оказывала сильнейшее воздействие на язык письменности, в особенности на русский литературный язык всех его жанров. Воздействовала она и на церковнославянский язык эпохи Московской Руси.
Особого внимания заслуживает проблема диалектной (региональной) лексики. Великорусский язык воспринял немало диалектизмов от древнерусского языка, которые так и не вышли за региональные рамки. Сколько их было, мы не знаем. В современных говорах, если взять их в совокупности, насчитывается огромное количество лексико-семантических диалектизмов. В Словаре русских народных говоров (СРНГ) только диалектных слов будет примерно сто пятьдесят тысяч и сотни тысяч диалектных значений. На самом деле их больше, так как ни один словарь не может полностью описать всю лексику, особенно не общерусскую, не нормативную. Некоторые языковеды склонны полагать, что громадное большинство диалектизмов образовалось в великорусскую эпоху, до сложения национального русского языка, во время которого центростремительные тенденции решительно взяли верх над центробежными. С моей точки зрения, не стоит высказываться столь категорически. Заметный рост диалектизмов происходил и в XVIII-XX вв., когда основная масса населения говорила на местных говорах и воздействие на ее речевую практику литературного языка было относительным. Положение дел резко изменилось с коллективизацией сельского хозяйства и введением всеобщего обучения. Местное словотворчество не прекратилось, но, в основном, приняло иной характер: новообразования в своей массе перестали продолжать старые диалектные традиции, в географическом отношении перестали быть определенными (одно и то же слово могло возникнуть в разных местностях независимо друг от друга, например, слово пятипалочник - "сельскохозяйственное орудие, маркер, которым намечались на земле грядки для посадки овощей", одновременно было образовано на юге и на севере, теперь оно вышло из употребления) [1]. Диалектные новообразования стали совпадать с окказионализмами или внелитературным просторением (ср. Рык вместо Рик - аббревиатура - районный исполнительный комитет и т п.), т. е. перестали быть диалектизмами.
Под диалектизмом мы понимаем более или менее устойчивый регионализм, имеющий свою особую территорию разных конфигураций. Конечно, территория эта с течением веков часто изменялась. Более того, многие из диалектизмов становились общенародным достоянием или, наоборот, общенародные слова по разным причинам сужались в своем распространении и становились диалектными.
Как обнаружить диалектизмы в великорусском языке? Мне не раз прихоцилось писать, что определение диалектизма может быть более или менее точным, когда регион его распространения в старой письменности более или менее совпадает с его изоглоссой в современных говорах. Эту категорию диалектизмов можно считать исторически устойчивой. Однако это не единственный критерий. В великорусском языке были и диалектизмы изменчивые, ареалы которых позже сильно изменились, а то и вовсе не дошли до современности. По русской письменности XVI и особенно XVII вв., дошедшей до нас из всех областей Руси, пожалуй, можно было бы при достаточно продуманной анкете составить диалектологический атлас, но это дело не близкого будущего. Важны вопросы и хронологии - ведь среди современных диалектизмов в большом числе сохраняются образования древних времен (начиная с праславянской эпохи), унаследованные великорусским языком от своего древнерусского предка. По-видимому, нужно считаться со структурой слова (архаической и явно позднего происхождения), с показаниями всех славянских языков, а в случаях заимствований со временем межъязыковых контактов. Уже и теперь можно говорить о богатстве лексико-семантических диалектизмов в великорусском языке. В исследованиях современных языковедов накоплено много сведений (правда, разрозненных), нуждающихся в обобщении.
Некоторые диалектизмы лежат, так сказать, на поверхности. Ср. гирло "устье, горловина, дельта (реки)" - относится к рекам, впадающим в Черное море и черноморским проливам. Слово проникло через украинскую территорию на юг Руси из румын, hirlа в тех же значениях (румыны в свою очередь заимствовали это слово у славян; *gъrlo "горло"). В письменности слово нашло свое отражение в XVII в.. причем употреблялось и в московских документах, когда речь шла о черноморских делах, являясь не только диалектизмом, но и своего рода варваризмом. Слово и теперь известно в донских и некоторых других южновеликорусских говорах. Любопытно, что оно попало и на крайний русский север, где обозначает небольшой морской пролив, а также пролив, соединяющий Белое море с океаном.
Голица "кожаная рукавица без подкладки", "выделанная шкура без меха" (XVI-XVII вв., широко известно в современных говорах с новыми производными), голодня "голод" (XVII в.; орл., курск. "то же"), голодовати "голодать" (XVII в.; сохраняется в разных говорах), голоменный "относящийся к открытому морю" (XVI-XVII вв. в северной письменности; современные поморск. и беломорск.; исходное слово голомя "открытое водное пространство" встречается также только в северной письменности XVI-XVII вв., но по своему образованию оно является древним и восходит к праслав. *golme, в разных значениях, следовательно, это реликтовый диалектизм). Греблица "скребница для чистки лошадей" (Астрах. акты XVII в.; в СРНГ слово не зафиксировано). Гребло "весло, скреоок, совок, лопатка" (XVI-XVII вв., распространение не повсеместное; в современных говорах слово это в указанных значениях известно в североеликорусских говорах. Гречуха "гречиха", гречушник "торговец изделиями из гречневой муки" (XVI в., северо-западное, в современных гоорах преимущественно северновеликорусское, а гречушник в указанном значении в СРНГ нет). Грудка "мера льна" (XVII в. северное, в этом значении в СРНГ нет). Грудовато "неровно (о плохом пути по замерзшей грязи)" (Пск. I лет., 1558 г.; в СРНГ новг., калуж.). Дверское "плата привратнику, следившему за порядком в помещении суда" (Пск. судн. гр., XV в.; в СРНГ нет). Двина "название разновидности семги" (XVI в., северное; B СРНГ арх.). Двинянка "род лодки" (XVI-XVII вв., северное; в СРНГ в этом значении нет). Диалектных слов в великорусском язык было тысячи и их постоянный рост - факт несомненный. Значения их отражали все стороны жизни населения, начиная с отвлеченных понятий и кончая локальными явлениями жизни и природы Часть из них проникает в письменность, оставаясь в ней регионализмами (поскольку общерусского литературного языка с обязательными для всех нормами в донациональную эпоху еще не существовало), другая (большая) часть не выходила за рамки устной диалектной речи, третья стала общерусским достоянием [ср., например, бросати(ся), бросити(ся), появившееся в письменности только в XVII в., очунъ > очень, пахати землю, боронити, бороновати, боронивати пашню, боронение пашни - из прасл. *borna, в письменности только с XVI в., и т. п.], наконец, некоторые из них вовсе исчезли из языка.
Мощные пласты диалектной лексики, обслуживая речь населения отдельных регионов, обогащали и укрепляли позиции великорусского языка, являясь своего рода резервом, словарным запасником для будущего национального языка, для укреплении его во всех сферах письменности. Диалектная речь еще на столетия оставалась главным средством общения основной массы русского населения.
Кроме собственных ресурсов великорусский язык впитывал в себя иноязычные элементы. Московская Русь, в особенности после освобождения от монголо-татарского ига, становится заметной международной силой, связи ее с различными государствами Запада и Востока значительно расширяются, что, естественно приводит к значительным словарным заимствованиям. Межъязыковая ситуация того времени была достаточно сложной. Прежде всего следует помнить, что в Московской Руси литературное двуязычие усилилось по сравнению с древнерусским временем. Церковнославянский язык занимал еще прочные позиции и хотя и вбирал в себя русские языковые элементы, еще более отдалился от народной речи. Между двумя литературными языками шла борьба: реакционное духовенство пыталось расширить и утвердить позиции церковнославянского языка, и в то же время крепли позиции русского литературного языка вместе с развитием демократической литературы, усилением письменности, отвечающим государственным нуждам и потребности частного общения на родном и понятном всем языке. Назревал кризис, который завершился полной победой в XVIII - начале XIX в. русского литературного языка с народной речевой основой.
Мы пока в точности не знаем, что и в каком объеме великорусский язык воспринял из церковнославянской лексики (для этого следовало бы иметь обстоятельный словарь церковнославянского языка древней и поздней русской редакции), но что воздействие его на русский литературный язык и на народные говоры было заметным, это несомненно. В самом церковнославянском языке и в русской письменности, язык которой непосредственно соприкасался с ним, наметились три тенденции: 1) оживление архаических элементов древнерусской эпохи (не только старославянских, но и собственно древнерусских) [2], 2) усиление внедрения византинизмов (включая широко распространенное калькирование), что представляет важный предмет будущих исследований, 3) словоторчество на базе церковнославянских типов словообразования (особенно словосложение). Ср. грЬхолюбный "склонный грешить", дЬлотворение "поступок" (вси уклонишася в растлЬнность грЬхолюбнаго дЬлотворения по псаломскому словеси - Аввакум, Кн. бесед, 1675 г.), демонство "власть демона", демонствующий "находящийся под влпстью демона" (Скрижаль, 1656 г.), державный, державственный, державство, державствовати (XVI-XVII вв. от дьржава, известного еще древних памятниках) и т. д. и т. п. Таких слов в книжной письменности Московской Руси возникли тысячи. Особенно много их было в письменности, отличавшейся "извитием словес". Большинство из них так и не вышло за пределы своего времени (часто и за пределы одного произведения), но какая-то часть была усвоена великорусским языком и даже сохранилась в современном русском литературном языке, отчасти и в говорах.
Особым предметом рассмотрения является так называемое второе южнославянское влияние, о котором писалось уже много. Оно несомненно имело место в литературном и культурном планах, оказало заметное влияние на графику и орфографию русской письменности, но привнесло ли оно что-нибудь специфически южнославянское в лексику, остается неизвестным. Пока никто не засвидетельствовал наплыва в великорусский язык и его письменные разновидности слов, специфичных только для южнославянских языков конца XIV- XVI вв. Будущие исследователи, может быть, и откроют что-нибудь в этой области, но уже и сейчас можно сказать, что открытия эти вряд ли будут значительными. Так или иначе, но вопрос взаимодействия великорусского языка с церковнославянским языком для историка остается проблемой первостепенной важности.
Серьезным фактором обогащения языка великорусов становится наплыв в него западноевропейских лексем, особенно в XVII в. Если в древнерусском языке германизмов и иных западных заимствований (типа мятьль "плащ", мастеръ) было сравнительно немного, то в эпоху Московской Руси их количество резко возрастает. Ср. гайдук (XVII в., через польско-украинское посредство из венг. hajdú, мн. ч. hajdúk "наемный солдат, слуга, лакей"), гак "крюк, шип" (Вел. зерц. 1677 г. из голл. haak), галера "галера" (Вести-куранты, 1620 г., из нем. Galeere или итал. galera), газель "газель" (Травник 1534 г. Н. Любчанина из франц. gazelle), гарус (гаруст) "сученая шерстяная пряжа, шерсть для вязания и вышивания" (XVI в. - восходит к названию города Арраса, в северной Франции; проникло в русский через польское посредство), гвардия (XVII в., из итал. guardia через польское посредство), генерал (Рим. имп. дела 1546 г., а не в XVII в., как указано в словарях Фасмера и под ред. Н. М. Шанского, из нем. General) с производными генералов, генеральский, генеральство (XVII в.), гетман, гетманский, гетманство (Львов. лет. под 1513 г. и в XVII в. из польск. hetman, восходящее к немецкому источнику); голд "сюзеренитет" {Польск. д., 1567 г.), голдовати "быть в вассальной зависимости" (Польск. д., 1537 г.), голдовник "вассал" (XVI в., из польск. hold "поклонение, присяга" и др., имеющие немецкое происхождение), гонт "вид кровельной дранки, отдельная штука дранки" (с 1600 г., а не с эпохи Петра, как полагает Фасмер, следуя за Смирновым, через польское посредство из нем. gant "перекладины") и мн. др. (таких слов, вышедших из употребления и сохранившихся до нашего времени, было тысячи).
Если понятииная система церковнославянского языка была ориентирована на православное религиозное мировоззрение, а сам церковнославянский язык постоянно тяготел к соответствующим жанрам византийской и южнославянской литературы, то западноевропейские слова обычно употреблялись в иных контекстах, не связанных с православием. Эти контексты, как правило, были чужды церковнославянскому языку, объективо они укрепляли позиции великорусского литературного языка.
Возьмем для примера такой замечательный литературный источник, как Вести-куранты, которые составлялись в Посольском приказе (и не в одном экземпляре) на основании различных переводов западпоевропейских текстов (переводчиков было много) для осведомления руководящих кругов о западноевропейской политике [5-7]. Это был своего рода рукописный журнал-газета, при Петре I начавший печататься под разными названиями. В первом же "Переводе немецкой тетради" с вестями из Венгрии, Австрии, Германии, Чехии и других мест от июня 1600 г. мы находим великорусский литературный язык с западноеропейскими вкраплениями без каких-либо признаков церковнославянизмов. Этот текст, как и другие, настолько русский, что не требует перевода и в наше время. В нем мы не нашли ни одного церковнославянизма. Например слово город с его производными употреблено 48 раз исключительно в полногласной форме. В той же форме употреблены такие слова, как сторона, король, волошские (волосские) люди и т. п. Неполногласие встретилось только в двух случаях: время и страна - слова, давно освоенные русским языком, и пресветлейший (князь) - принятый в то время титул. То же можно сказать и о всех других признаках церковнославянизмов - они полностью отсутствуют (помочь, меж и пр., что касается формы язъ, то это рудимент древнерусских архаизмов). Что касается западноевропейских вкраплений, кроме, конечно, имен собственных, которых много, то они не затемняют, а дополняют рассказ о западноевропейских событиях 1600 г.: граф даже грах "граф" (титул в России был введен только при Петре I), гусаръ "гусар (из венг. huszar через польское посредничество; датировка Фасмера "начиная с Петра I" неверна; производное гусарьский, по словарю Н. М. Шанского, засвидетельствовано еще в 1549 г.), францовские люди "французы", мушкат "вино мускат" (через польский язык из ср.-в.-нем. muskat), принц (по Фасмеру, только "начиная с Петра I", что неверно; из нем. Prinz < ст.-франц. prince "князь"), арцук, арцуг "герцог" (нем. Herzog), коруна "корона, королевство" (польск. korona от лат. corona "венок"), камисар "комиссар" (нем. Komissar < лат. commisarius "уполномоченный"), гетман (об этом слове см. выше), рота "отряд солдат, рота" (через польск. из ср.-в нем. rotte, rot "толпа, рота"; по О. Н. Трубачеву, со ссылкой на Фогараши, в русском языке засвидетельствовано уже в 1581 г.), канслер "канцлер" (нем. Kanzler) и некот. др. Тем же языком написаны все статьи этого памятника большого объема. Западноевропейских слов в нем значительно больше, чем редких церковнославянизмов. В то же время переводчики и сотрудники Посольского приказа оказались на большой высоте, сохраняя великорусский язык во всей его основе, с приближением к разговорной речи. В текстах Вестей-курантов почти нет темных малопонятных мест, западноевропейские элементы лишь вкрапляются в русскую речь, не разрушая ее строя. Язык их близок к языку высокоразвитой великорусской деловой письменности, частной переписки. Вести-куранты, как и многие другие произведения делового содержания, показывают, как завоевывал свои позиции в сфере письменности великорусский язык, как подготавливаласъ почва для национального русского языка. Исследования памятников такого рода открывают широкие перспективы, таят в себе возможности новых открытий. Совершенно справедливы высказывания тех ученых, которые считают, что мнение Лудольфа, будто в конце XVII в. на Руси говорили по-русски, а писали по-славянски, ошибочно. Лудольф не мог учесть и не знал сложную языковую ситуацию того времени. Писали не только по-славянски, но и по-русски, и очень много.
Заметно было воздействие на великорусский язык лексики из языков Востока (прежде всего тюркских или иных, главным образом, через тюркское посредничество), что вполне понятно, если учитывать интенсивные связи Московской Руси с восточными странами. Оно значительно возрастает по сравнению с древнерусской эпохой. Часть слов восточного происхождения попадает в письменность и доходит до наших дней, а большая часть их сохраняется в великорусских говорах [3]. Полное выявление их - дело будущего. В 60-е годы в Институте языкознания АН СССР в беседах известного польского тюрколога Л. Зайончковского, Н. А. Баскакова и автора этих строк возникла идея создания капитального словаря тюркизмов в восточнославянских и западнославянских языках, которая, к сожалению, не была реализована. Все же и теперь, когда материалы далеко не собраны, можно говорить, что тюркизмы и другие восточные элементы играли вторую, после западноевропеизмов, роль в обогащении словарного состава великорусского языка, причем разных его тематических разрядов. Как и западноевропеизмы, восточные элементы укрепляли позиции русской народной речи в письменности, поскольку их значения не были связаны с понятийной системой православной религии.
Ср o абаб (обаб) "грубое сукно, штука этого сукна, одежда из него" [начало XVII в.; тур. (араб.) ава в тех же значениях современное русское (устар.) аба]; абаса (обаса) "персидская серебряная монета" (Посольство Толочанова, 1652 г.; из перс, abbasi); абыз (обыз) "священнослужитель мусульман, имам; мулла", производное абызов "принадлежащий абызу" (XV-XVII вв., тюрк. abyz "мулла"), ага (ога) "военачальник у турок, крымских татар, ногайцев, почетный титул" (XVI-XVII вв.; тур. aga "начальник, командир, старший"); азям, озям "мужская верхняя одежда типа длинного кафтана", азяминый (озяминый), азямный (озямный), азямский (озямский) [XV-XVII вв., тюрск. (араб.) Adzham "Персия", тур. adzham "перс"; ср. великорусск. азамский "персидский" - XV в.); айва "айва" (XVII в., тур. ajva), алафа (олафа) "награда, дар, угощение" (соврем, простореч. лафа) [XVI вв.; тур. (араб.) ulufe"жалованье, паек солдата"]; алмаз (олмаз), производные алмазец, алмазик, алмазити, алмазник "шлифовальщик драгоценных камней", алмазный и др. (XV-XVII вв.; тюрск. almas, elmas - восходит к греч. adamas "несокрушимый"); алтын (и производное алтынец, алтынник, алтынный, алтыновщина "пошлина") (XV- XVII вв; тюрк, altyn "золотой"); алый, ал (XVI-XVII вв. и современное; из тюрк. al "светлорозовый"); амбар, арап, арба, аркан, армяк, аршин, бадья базар и т. д. и т. п. Нужно сказать, в этимологических словарях русского языка пропущено множество ориентализмов (тюркизмов, арабизмов, иранизмов и пр.), которые засвидетельствованы в великорусской письменности и особенно в современных говорах. Среди них проскальзывают и монголизмы, вплоть до центральных областей (ср. калуж. Гулял молодец по ою - "по роще", монг. ой "лес").
Много тюркизмов сохранилось в русской ономастике.
Значительно меньшим было воздействие на великорусский письменный язык со стороны других народностей, которые являлись непосредственными соседями великорусов. Восточные славяне вошли в тесное соприкосновение с многочисленными финно-угорскими племенами, заселявшими весь север и отчасти центр России, не позже VII-VIII вв. н. э. В течение многих столетий происходила русификация финно-угорского населения, но лексические финноугризмы проникали в древнерусский литературный язык очень скупо (это некоторые этнонимы типа весь, сумь и др. и отдельные лексемы: соломя "пролив", кьрста "гроб, гробница" и некот. др.). То же продолжается и в эпоху Московской Руси. Как правило, лексические заимствования имели локальный характер и только позже некоторые из них оказываются общерусскими. Ср. новг. арбуй "жрец, знахарь, колдун" (арбуи чюдские - 1534 г., арбуи в чюди - 1554 г; в псковских говорах как архаизм: до записи 1840 г.- арбуй "колдун, языческий жрец" < финск. arpoja "прорицатель, предсказатель"), арбовати "отправлять языческое богослужение, колдовать" (новг., 1534 г.; в СРНГ нет); аргиш "караван, обоз, ряд саней в оленьей упряжке" [(грамота Ивана Грозного 1536 г.) < коми аргыш "олений обоз; не исключен тюркский источник этого слова; совр. аргиш "олений обоз" в арханг. и говорах верхней Печоры], вируяне "эстонцы" (новг., XVI в. < финск. Vira "Эстония"), мыза "мыза" (XVI в. < эст. moiz, род. пад. moiza "двор, имение"), сиг (с 1563 г.; вепс, сиг, эст. siig, финск. siika "сиг", причем финско-прибалт. вероятно заимствовано из скандинавских языков) и некоторые другие слова. Лишь немногие из этих слов позже вошли в состав общерусской лексики (мыза, сиг, пельмени и некот. др.). В противоположность литературному языку в лексике северновеликорусских говоров сохранилось множество финноугризмов (ср. беломор. вараг, варака, даже варакка "большой холм, покрытый лесом, напр., в частушке, записанной мною в 1939 г.: Наша Унежма деревня дикая, предикая. Ее только украшает варакка великая" < финск. vaara "лесистый холм, гора", карельск. voara - "то же"; как локальное слово в великорусской письменности известно с 1584 г.; там же куйвата, куйватта "морская отмель, которая осушается во время отлива", ср. финск. kujva pohja "сухое дно" и т. д. и т. п.). Они, несомненно, представляют большой интерес (как и обильная топонимика финно-угорского происхождения) для финноугроведов, поскольку среди этих русских диалектов немало и таких, которые являются пережитками исчезнувших финно-угорских языков и диалектов. Важным источником для исследований представляется и обильная топонимика финно-угорского происхождения, широко представленная на территории северной и отчасти центральной России.
Незначительное воздействие (исключая топонимику) оказали на древнерусский и великорусский языки балтов, часть которых тоже была ассимилирована восточными славянами, а также и языки других народностей, с которыми русские в разное время вступали в прямые контакты. Все же какая-то часть балтизмов проникает в русский литературный язык и его говоры (ср. пуня, пунька, пакля, скирд и др.).
Конечно, лексико-семантическое богатство, накопившееся в великорусском языке, в устной речи и в письменных текстах реализовалось по-разному. В речи широких народных масс господствовала общенародная основа, без которой не было бы великорусского языка, расцвеченная возраставшими локализмами, отчасти проникавшими и в письменность. Возрастанию локализмов способствовало отсутствие общерусского литературного языка с обязательными для всех едиными нормами. В то же время возникает (с XVIII в. в особенности) противоположная тенденция: усиливается роль диалекта населения Москвы как центра русского государства. Московский диалект становится образцовым, из территориальной речевой единицы в предпетровскую эпоху он начинает вырастать (прежде всего для грамотных людей) в общерусское средство общения, терять свой локальный характер [4]. Готовилась почва для создания русского национального языка. В письменной сфере ситуация была сложной. Шла острая борьба между русским и церковнославянским литературными языками и было пока неизвестно, какой из этих языков одержит победу [5].
Начиная примерно с XIV в., после распада древнерусского языка, наряду с великорусским языком оформляются и развиваются близкородственные украинский и белорусский языки. Как складывались их оригинальные лексико-семантические системы? Это можно выяснить, установи становление отличий между ними, что мы попытаемся показать хотя бы в самом приблизительном виде в следующей статье.
 

Примечания

1. Подробно об этом см. [2]. Особенно много примеров такого ряда содержится в "Донском словаре" А. В. Миртова [3] и в его же неопубликованном "Уральском словаре" начала 30-х гг.

2. Подробно об этом см. [4].

3. Ср. об этом [8-9].

4. Подробнее об этом см. в статье [10].

5. См. об этом в [11].

Литература

1. Kiparsky V. Russische historische Grammatik. Bd. III. Heidelberg, 1975.
2. Филин Ф. П. Новое в лексике колхозной деревни. - Лит. критик., 1936, № 3, 135-159.
3. Миртов А. В. Донской словарь. Материалы к изучению лексики донских казаков. Ростов-на-Дону, 1929.
4. Филин Ф. П. Лексика русского литературного языка древнекиевской эпохи (По материалам летописей). Л., 1949, с. 28-37.
5. Вести-куранты. 1600 - 1639 гг. Изд. подготовили Тарабасова Н. И., Демьянов В. Г., Сумкина А. И. Под ред. Коткова С. И. М., 1972.
6. Вести-куранты. 1642 - 1644 гг. Изд. подготовили Тарабасова Н. И., Демьянов В. Г., Сумкина А. И. Под ред. Коткова С. И. М., 1976.
7. Вести-куранты. 1645-1646, 1648 гг. Изд. подготовили Тарабасова Н. И., Демьянов В. Г. Под ред. Коткова С. И. М., 1980.
8. Кононов А. Н. Заметки тюрколога на полях "Словаря русских народных говоров". - ИАН ОЛЯ, 1966, № 3.
9. Кононов А. Н. Заметки тюрколога на полях "Словаря русских народных говоров". - ИАН ОЛЯ, 1969, № 6.
10. Филин Ф. П. К вопросу о так называемой диалектной основе русского национального языка. - кн.: Вопросы образования восточнославянских национальных языков. М., 1962.
11. Филин Ф. П. Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981, с. 191-292.

Hosted by uCoz