(Гуманитарные науки в Сибири. - Новосибирск, 1998, № 4)
В последние десятилетия в российской этнографии и лингвистике развивается
научное направление, авторы которого всесторонне анализируют факты русского
языка (прежде всего лексику и фразеологию) для углубленного изучения традиционной
материальной культуры восточных славян [1].
Появлению этих работ предшествовала длительная история создания “лингвокультурологических”
паремиологических сборников В.И. Даля, И.М. Снегирева, И.И. Иллюстрова, М.А.
Рыбниковой и др., из которых особенно выделяется труд И.М. Снегирева “Русские
в своих пословицах” (М., 1831-1834 гг.), показывающий связь образного содержания
пословиц и поговорок с обычаями, поверьями, историей, фактами бытовой культуры
русского народа.
В лингвистических исследованиях русских пословиц, фразеологизмов, поговорок
привлечение национальных реалий было плодотворным в трудах А.А. Потебни [2]
о формировании содержания фразеологических оборотов, в статьях Б.А. Ларина [3]
о процессе фразеологизации, в статьях Н.И. Толстого [4],
И.А. Дзендзилевского о реконструкции праславянской фразеологии. С наибольшей
последовательностью и полнотой этнографические и лингвокультурологические сведения
(факты русской истории, аллюзии, обряды, символы и т.п.) проанализированы В.М.
Мокиенко в трех его книгах о русской и славянской фразеологии [5].
Труды названных авторов убеждают, что комплексный анализ содержания многих понятий
об этнографических реалиях и фразеологических единиц (ФЕ), в составе компонентов
которых содержаться соответствующие слова, знаки этих понятий, одинаково перспективен
как для этнографических, так и для лингвистических исследований.
Предлагаемая вниманию читателей статья - первая попытка осмыслить возможности
изучения русской сибирской диалектной фразеологии в лингвоэтнографическом аспекте.
Она написана на фактическом материале “Фразеологического словаря русских говоров
Сибири”, изданного под редакцией автора в 1983 году с привлечением лингвистических
и этнографических сведений из научной литературы по славистике и материалов,
вышедших в выпусках “Словаря русских народных говоров”. Фактический материал
сибирской диалектной фразеологии, помещенной во “Фразеологическом словаре русских
говоров Сибири”, составляет 7000 фразеологических единиц. Большинство из них
представляют фразеологические соответствия близким по семантике и компонентному
составу фразеологизмам русских говоров европейской части России, а также оборотам
русского языка в его современном и древнем состоянии, некоторые из них соотносятся
с ФЕ в украинском и белорусском языке.
В соответствии с целями статьи фактический материал привлекается избирательно,
т.е. с использованием только тех фразеологических единиц, содержание которых
позволяет полнее охарактеризовать традиционную культуру русских крестьян Сибири.
Прежде всего при культурологическом изучении содержания диалектной фразеологии
интересно обратить внимание на так называемую “демоническую” ее часть: она остается
неизученной. В ее основе лежат представления о нечистой силе (чертях, леших,
ведьмах, домовых и т. п.). В современном языковом сознании сибиряков эти представления
носят смутный характер, но они до сих пор определяют качество коннотации фразеологизмов.
Чтобы восстановить связь этих представлений, отраженных в содержании ФЕ, автор
рассматривает фразеологизмы по группам, выделяя каждую из них по общему лексическому
компоненту. Рассмотрим отдельные примеры: “Как черт на бересте (крутится)”
– ‘кто-либо живет в постоянных заботах, хлопотах’: “Крутишься здесь, как черт
на бересте; бересту зажгут, вот он и крутится” (Новосиб., Маслянин. р-н). “Черти
в кулачки (еще) не били” – ‘очень рано, перед рассветом’. В разных русских
говорах Сибири этот фразеологизм варьируется в компонентном составе и в форме
лексических компонентов, сохраняя свое содержание и коннотацию: “Когда черт
кулачку (еще) не бьет” (Новосиб., Барабин. р-н). В говорах Баганского района
Новосибирской области вариант этого оборота “Черти ни в кулачки не бьют”
имеет другое значение – ‘очень далеко’. Можно предположить, что этот фразеологический
оборот заимствован из украинского языка (в названных районах Сибири, где употребляются
варианты этого фразеологизма, вместе с русскими крестьянами живут украинцы).
И хотя в “Украинско-русском и русско-украинском фразеологическом словаре” И.С.
Олейника, М.М. Сидоренко этот оборот не помещен, он активно употреблялся в русском
просторечии XIX в. Его употребил Н.В. Гоголь в форме “Еще черти не бьются на
кулачки” с тем же значением ‘очень рано’: “Вот каждый день и соберется вся челядь,
оседлают коней, заберут все с собою и выедут, еще черти не бьются на кулачки”
(главы из исторического романа), а также Решетников в другом варианте, но с
тем же значением: “– Я ономедни к исправнику пришел еще черти в кулачки не дрались”
(Глумовы). Наличие вариантов названного фразеологизма в современных русских
говорах Сибири и в русском просторечии XIX в. свидетельствует о его активном
употреблении в русском национальном языке. Можно полагать, что содержание инварианта,
послужившее в качестве аллюзии выраженных представлений в приведенных ФЕ, было
освоено восточными славянами через церковную литературу после принятия ими христианства.
Об этом в известной мере может свидетельствовать компаративная идиома “вертеться
как черт перед заутреней”, сохранившаяся в современном русском литературном
языке в значении ‘изворачиваться, юлить’, и синоним ее – “вертеться как бес
перед заутреней”.
Большинство фразеологизмов, в состав которых входит “демоническая” лексика,
употребляется в русских говорах Сибири с целью отрицательной характеристики
человека, его качеств, поведения, привычек (как результата влияния нечистой
силы): “черт белого свету” - ‘скверный, вредный человек’; “черт сел
на кого” - ‘злой, сварливый человек’; “черт (бес) посоветовал” -
‘кто-либо случайно, опрометчиво совершил неблаговидный поступок’; “черт ядрами
кормит кого-либо” - ‘толстый, тучный, неповоротливый’. Соотносятся по содержанию
и коннотации с названными фразеологизмами обороты, в составе которых используются
слова-компоненты, отражающие языческие представления. Например: “леший красноплеший”
– ‘человек, совершивший неблаговидный поступок’ (Иркут.); “леший поехал на
ком” - ‘человек, сбившийся с правильного пути’; “леший привел кого-либо”
- ‘о нежелательном приходе кого-либо’. С этой пейоративной характеристикой человека
в приведенных фразеологических оборотах коннотативно связаны многочисленные
фразеологизмы, употребляемые как ругательства или недобрые пожелания: “иди
ты к лесному (лешему)”; “иди ты к ветрене” (персонифицированное название
сибирской язвы); “чтоб язвило кого-либо” и мн. др.
Корпус “демонической” диалектной фразеологии в его достаточно полном объеме
определить пока затруднительно, тем более, что многие из фразеологизмов этой
группы не имеют в своем составе лексем с соответствующим значением. В этом случае
может помочь “нервативный” аспект исследования процесса формирования представлений,
ставших основой семантики фразеологизма, т.е. установление роли намеков, аллюзий,
которые образуют ассоциативные поля в словах свободного употребления и соответствующих
компонентах фразеологических единиц. Вот один из примеров. В говорах Алтайского
края, а также в говорах Чановского района Новосибирской области, записана идиома
“ни с виру, ни с болота”. Она означает ‘неизвестно кто и откуда’ и употребляется
при выражении недоброжелательного, неприязненного отношения к человеку, который
характеризуется семантикой приведенного фразеологизма (этим он отличается от
ФЕ “с ветру” - ‘со стороны’): “- Максаков у ей третий год живет. Кто его знает,
откуда он. Ни с виру, ни с болота”. Без учета ассоциативных сведений о “вире”
и “болоте” нельзя объяснить образование содержания и коннотации этой
идиомы. Слово “вир” - ‘пучина’, ‘водоворот’, ‘провал в болотной трясине’
было известно в древнерусском языке. Ср.: название древнерусского днепровского
порога “вьроучи” - ‘кипящий, бурлящий’, записанное в сочинении византийского
императора X в. “О народах” Константином Багрянородным. Около этого и другого
порога “Неасыть” - ‘ненасытный’ (от названия птицы “пеликан”) часто тонули речные
суда, что, надо полагать, в сознании славян-язычников объяснилось действием
нечистой силы, обитающей в вирах. А также в болотах, что подтверждается содержанием
других фразеологизмов и пословиц в русском языке и сибирских говорах: “в
тихом болоте черти водятся” (ср. с пословицей, записанной в Баганском районе
Новосиб. Области: “в смиренном болоте все черти сидят”), “как черт
в бучале”, “у черта на куличиках”, и других, указывающих на место
обитания демонических сил.
Некоторые из фразеологизмов этой незначительной тематической группы связаны
с древними заговорами, обычаями, оберегами и обрядами, устаревшими в наше время.
Привожу отдельные примеры: “заломать дорогу” - ‘уезжая в дальний путь,
загородить за собой дорогу, чтобы не могли догнать злые духи или болезни’; “заламывать
(закладывать, заваливать) ворота” - ‘запирать ворота в доме невесты, не
пуская во двор свадебный поезд’; “завивать бороду” - ‘заканчивая жатву,
оставлять на полосе несколько стеблей несжатого хлеба или невытеребленного льна,
закручивая их и завязывая’; “лешего завивать” - ‘обряд завивания венков
на березах в Троицын день’. Содержание этих традиционных обрядов носители говоров
объяснить не могут, оно утратило в сознании людей изначальную мотивированность.
Устойчивые словосочетания, содержание которых передает клятвы и заклинания,
в говорах Сибири носят общерусский характер употребления (клятвы Христом-богом,
честью, матерью и т.п.). Но одна из них носит локальный характер, она зафиксирована
в старожильческих томских говорах: “клясться родом и плодом”, что означает:
‘давать клятвенное заверение всеми родственниками и своим потомством’. Вполне
возможно, что эта клятва возникла на местной сибирской основе сравнительно недавно,
отражая необходимость усиления клятвенной экспрессии. Некоторым основанием для
такого предположения является фразеологический оборот с теми же компонентами,
но образованный по другой синтаксической модели, и поэтому имеющий другое содержание:
“ни роду, ни плоду” - ‘ни близких, ни дальних родственников, ни детей’.
Этот фразеологизм известен и в томских, и в иркутских говорах. Но вполне возможно
(если судить по содержанию) эта ФЕ восходит по происхождению к древнему периоду
истории восточных славян, сохраняясь в памяти поколений: она по компонентному
составу и семантически связана с оборотами “ни роду, ни племени”, “и
род, и племя”, “въ роду и въ племени”, известных в древнерусских
письменных памятниках, которые проанализировал А.А.Потебня [1968, 416], указав,
что “род” обозначал у восточных славян близких, а “племя” - дальних
родственников.
Из числа фразеологических оборотов с сакральным содержанием можно назвать
несколько местных сибирских вариантов (к общерусским фразеологическим единицам),
возникших из-за устного характера диалектной речи: “ареды веки” - ‘очень
долго (жить)’, который является вариантом известного в русском литературном
языке фразеологизма “аредовы веки” (от имени библейского патриарха Иареда, якобы
прожившего 962 года). Библейское содержание в употребляемом в кемеровских говорах
варианте “ареды веки” утрачено в сознании говорящих так же, как в ФЕ
“как Каин на море” - ‘как проклятый’ (ФЕ записана в барабинских говорах).
Подробное и полное отражение внеязыковой (сибирской) действительности (главным
образом понятий материальной и духовной культуры сибиряков) в диалектной фразеологии
в сравнительном и историческом плане задача монографических исследований, которые
целесообразно выполнить, группируя фактический материал по тематическому принципу.
Таких тематических групп в сибирской диалектной фразеологии более сорока. Ядро
этих групп составляют ФЕ, разносторонне характеризующие человека, прежде всего
его отрицательные качества, внешние и внутренние (например: “как туяс колыванский
в шабуре” - ‘1) неопрятно одетый; 2) угрюмый, мрачный человек’; “темный
как кедр” - ‘необразованный, серый человек’); поведение человека, его привычки
и т. п.
Номенклатурная фразеология русских говоров Сибири характеризует местную географическую
среду, связанные с ней приметы, процессы труда, обряды и обычаи. Сибирская диалектная
фразеология в ее оригинальных оборотах и в вариантах обусловлена в своем появлении
главным образом трудовым опытом крестьян, ямщиков, ремесленников. Ее последовательное
изучение предстоит еще выполнить. Надо полагать, привлечение сведений из истории
материальной и духовной культуры при изучении фразеологической семантики в говорах
Сибири позволит, прежде всего, полнее и последовательнее изучить процесс фразеологизации
и даст возможность полнее установить историко-культурные и языковые связи славянских
народов в лексике и фразеологии.
Примечания
1. Верещагин Е.М., Костомаров В.Т. Лингвострановедческая
теория слова. - М., 1980; Словари и лингвострановедение. - М., 1982.
2. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике.
- Харьков, 1889. - Т. 2. - М., 1968. - Т.3.
3. Ларин Б.А. Очерки по фразеологии // Учен.
зап. ЛГУ. Сер. филол. наук, вып. 24. - 1956.
4. Толстой Н.И. К реконструкции праславянской
фразеологии // Славянское языкознание, VII. - М., 1973; Дзендзелевский И.А.
Фразеология как материал для реконструкции (палеонтологии) утраченных лексем
и их ареалов // Русское и славянское языкознание. - М., 1972.
5. Мокиенко В.М. В глубь поговорки. - М.,
1980; Он же. Образы русской речи. - Л., 1986.
