(Ожегов С. И. Лексикология. Лексикография. Культура речи. - М., 1974. - С.
276-285)
Вопросы культуры речи привлекают к себе внимание всей советской общественности.
Этот напряженный интерес к практической стороне языка, к нормам его словоупотребления,
произношения и грамматики целиком вытекает из особенностей общественного развития
нашей эпохи. Значение русского языка за годы социалистической революции необычайно
возросло. Литературная речь стала достоянием широких народных масс.
В условиях величайших социальных сдвигов и социалистического переустройства
общества, когда основным носителем литературной речи является ведущая культурная
сила нашего народа - новая, народная интеллигенция, русский литературный язык
вступил в новый этап своего развития. Борьба нового, прогрессивного со старым,
отживающим захватывает все стороны языка. Настоятельно возникает вопрос о нормах
литературного языка в советских условиях, о целесообразной нормализации того,
что еще не отлилось в устойчивые формы. Разрешение вопроса о лексических, стилистических,
грамматических, произносительных нормах литературного языка становится необходимой
предпосылкой для разрешения общей проблемы повышения культуры речи.
К сожалению, все это еще не нашло отражения в исследовательских работах наших
языковедов. Как и большинство работ на тему о языковых нормах, рецензируемые
книги, вышедшие в 1948 г., представляют собою популярное изложение этого вопроса
с разных сторон.
С. П. Обнорский описывает современное состояние литературной речи в плане
исторического развития русского языка. E. С. Истрина останавливается главным
образом на теоретических основаниях нормализации. В книге Г. Винокура, предназначенной
для работников театра, проблемы нормализации связываются с вопросами физиологии
звуков речи и описанием звуковой системы русского языка. А. И. Ефимов эти вопросы
рассматриваст лишь в плане практических рекомендаций агитаторам и пропагандистам,
нуждающимся в повышении культуры публичной речи.
Главнейшим методологическим вопросом является вопрос, что такое нормы литературного
языка и как они образуются именно в советскую эпоху. От того или иного решения
зависит отношение к конкретным явлениям языковой действительности. Положения
E. Истриной о том, что общеупотребительное составляет "норму языка" (стр. 19)
и что в процессе общественной практики языка возникают нарушения нормы и вместе
с тем творится новая норма (см. стр. 6), раскрываются на тщательно подобранном
материале, иллюстрирующем типы колебаний в литературном языке. Но уже самый
подбор примеров выдвигает важный вопрос: что понимать под современным
литературным языком? Указанием на то, что краткие прилагательные ради, сыти
и т. п. довольно обычны в устной (литературной?) речи со ссылкой на "Горе от
ума" Грибоедова (Вы ради? в добрый час) и на некоторые подобные примеры
из писателей XIX для характеристики современных колебаний, границы современного
языка раздвигаются, охватывая время почти в 150 лет, от Пушкина до наших дней.
Между тем русский литературный язык со времен Пушкина прошел несколько этапов
своего развития, и наше время представляет новый этап, качественно отличный
от предшествующих этапов. То, что могло быть диалектизмом, просторечием и т.
п. на протяжении XIX в., вошло в норму в советское время. И наоборот, многое
нормальное для разных периодов и разных стилей XIX - начала XX в. перестало
быть нормой в советское время. Интересные соображения Е. Истриной о роли авторитетных
источников (писателей, общественных деятелей и т. п.) в определении языковых
норм (см. стр. 19-21) не дают оценки этих источников в историческом плане.
С вопросом об исторических границах современного литературного языка тесно
связан вопрос о процессе образования и сохранения устойчивости норм. Для всякого
ли времени полностью непреложно, как утверждает Е. Истрина, что "все привычное,
употребительное в окружающей среде, усваиваемое с детства, воспринимается как
норма, хотя не всегда является ею, не всегда подчиняется общей системе"? (стр.
6). Действительно, передача традиций литературного языка семейным путем или
в процессе школьного обучения в условиях значительной социальной замкнутости
интеллигенции в буржуазном обществе была важным фактором сохранения устойчивости
норм литературного языка. Советская интеллигенция несла в литературный язык
те общие для многих диалектов черты языка народа, которые укрепляли в литературном
языке многие прогрессивные тенденции его развития, не получившие значения признанной
нормы. Другими словами, это был глубокий процесс становления новых норм, на
основе сочетания всех прогрессивных тенденций литературного языка с животворными
потоками народной речи. Без учета качественно новых исторических условий образования
норм литературного русского языка советской эпохи легко, при наличии массовости
колебаний, вариантов, дублетов и прямых неправильностей, переоценить значение
тех или иных отживающих, падающих норм как идеальных. К вопросу образования
норм относится и проблематика взаимоотношений литературного языка и диалектов,
которые решительно изменились в наше время. Вряд ли можно теперь говорить, что
"народная же лексика вливается в литературный язык главным образом через посредство
художественной литературы" (Е. Истрина, стр. 16). Это справедливо, скажем, для
XIX в., когда системы литературного языка и народных говоров были по сравнению
с нашим временем значительно разобщены. Теперь система литературного языка,
не отграниченная специально от народных говоров, не испытывает такого, как прежде,
влияния, как бы извне, через художественную литературу. Сейчас, когда носителем
литературного языка являются люди народа, элементы народной речи вносятся самой
народной интеллигенцией, не могшей не сохранить общенародных (не узко диалектных).
языковых черт. При оценке устанавливающихся норм современного языка эта сторона
образования норм не может быть не учтена. В этой связи нельзя принять выдвигаемое
Е. Истриной противопоставление ''книжно-литературного языка разговорному (см.
стр.13), тем более, что автор признает, что книжно-литературный и разговорный
языки обладают общей литературной нормой. Да и все приводимые автором примеры
говорят не о различии языков, а о многообразии типов речи и стилей в
пределах единого литературного языка, многообразии, принявшем теперь новые формы
в условиях нового общества.
Вытекающий из всего предыдущего вопрос ставится всеми авторами: на каких конкретных
исторических языковых основах строится современная литературная норма? Обыкновенно
в первую очередь выдвигается произносительный материал, так как нормы произношения
выявляются наиболее универсально и систематично, а колебания могут быть массово
наблюдены. Но до сих пор в отношении конкретного состава современных произносительных
норм у нас продолжают господствовать взгляды, не вытекающие из анализа современного
состояния языка, а основанные на представлениях о нормах, сложившихся в предреволюционный
период. Тогда эти нормы получили освещение в трудах академика А. А. Шахматова
и ряда других ученых, а в 1928 г., в период особенно резких колебаний и острых
исканий нормы, были наиболее подробно сформулированы проф. Д. Н. Ушаковым, и
с тех пор в представлении многих они получили значение идеальных, но недосягаемых
норм. Это известные московские нормы произношения В рецензируемой книге С. Обнорского
в суммарном виде показано, как в итоге сложной и длительной борьбы с церковно-славянской
стихией в основание литературного произношения с известными ограничениями ложится
московское наречие. Поздние судьбы истории литературного произношения в послепушкинское
время в XIX в. еще не исследованы. Намечая некоторые черты истории сценического
произношения, Г. Винокур справедливо подчеркивает выдающуюся роль московского
Малого театра в деле канонизации и укрепления, как образцовых, московских произносительных
норм XIX в. Дальнейшие судьбы литературного произношения, их состояние в советскую
эпоху не имеют единодушной оценки. Е. Истрина, не останавливаясь на анализе
произношения и лишь упоминая о нем, замечает, что "даже московский народный
говор не вполне совпадает с нормами общенационального разговорного, а тем более
книжно-литературного языка" (стр. 15). Неясно, что такое "московский народный
говор" применительно к языку современной Москвы. Если понимать под ним старые
московские нормы, то тогда здесь можно видеть признание со стороны автора расхождения
норм новых и старых. В противоположность этому А. Ефимов прямо и безоговорочно
признает старую московскую произносительную норму как образцовую (см. стр. 69),
считая, что и сейчас ее полностью культивируют театры и радио как типичную русскую
и что отклонения от нее вызваны воздействием пережиточных (?) местных говоров
и книжного буквенного произношения (см. стр. 71-72).
Так, он расширительно толкует возможность произношения предударного о
в заимствованных словах на иностранный лад, приводя примеры: форпост, фонетика,
поэзия (см. стр. 33). В современном языке решительно возобладал русский
тип произношения таких слов с единичными исключениями. В аналогичной категории
(произношение твердого или мягкого согласного перед е в заимствованных
словах) он правильно указывает на необходимость их произношения, за отдельными
исключениями, с мягким согласным (см. стр. 72). В остальном все его конкретные
рекомендации содержат перечень устаревших "московских" норм (произношение прилагательных
с твердым г, к, х в основе, твердые с в частицах возвратных глаголов
и т. д.).
Г. Винокур стоит на более правильном пути. Он отвечает, что "теперешнее бытовое
произношение в известных категориях уже не всегда отвечает старым нормам XIХ
в. даже в тех слоях нашего общества, где можно было бы ожидать наибольшей его
устойчивости, в среде образованного слоя коренных москвичей, в среде театральных
работников" (стр. 26). Связывая эти изменения с переменами в составе населения
Москвы с 1914 г. и видя носителей норм в категории "коренных москвичей", Г.
Винокур явно суживает вопрос. Сила социалистической культуры такова, что теперь
"коренными" новые жители Москвы становятся в сравнительно короткие промежутки
времени. Социальная структура крупных промышленных центров, старых и новых,
как Магнитогорск, Комсомольск и другие, не отличается от социальной структуры
Москвы, и потому сила влияния Москвы в области произносительных норм не в том,
что в ней сохранились "коренные" москвичи, а в том, что Москва - главнейший
культурно-политический центр, закрепляющий в практике печати, радио, театра
новые нормы. Несмотря на ряд существенных оговорок, Г. Винокур остается сторонником
сохранения старых московских произносительных норм.
Только С. Обнорский, стоя на последовательно исторической точке зрения (а
не потому только, что он всегда придерживался так называемых ленинградских вариантов
старых произносительных норм), подчеркивает громадные сдвиги, происшедшие со
времени Великой Октябрьской революции во всем составе современного русского
литературного языка (см. стр. 19-20). Со всей решительностью и, в сущности,
впервые он говорит об изменении произносительных норм в сторону систематичного
разрежения прежней "московской" нормы. Однако следовало бы сказать не только
о процессе сближения разговорного языка с некоторыми ленинградскими нормами,
но и о том, что изменения вызываются произносительными навыками новой интеллигенции,
отразившими в себе черты, общие многим влиятельным русским диалектам, а также
приближением, где это возможно, произношения к орфографии в связи с необычайно
возросшей ролью книги, печатного слова при овладении нормами литературной речи
вообще. Именно совокупным действием всех этих сложных причин объясняются новые
явления, становящиеся или ставшие нормой литературного произношения: смягчение
"аканья" в отношении первого предударного слога; отсутствир "иканья" в первом
предударном слоге после шипящих (шары, а не шыры}; мягкость частицы
ся, сь в возвратных глаголах; отказ от смягчённого произношения губных
согласных, задненёбных и плавного р, стоящих перед мягкими согласными
(например, лямки, а не лямьки, сердитый, а не серьдитый
и т. п.); резкое ограничение произношения на иностранный лад заимствованных
слов лишь отдельными определенными случаями; например, с твердыми согласными
перед е могут произноситься слова тэррор, кашнэ, антэнна, кодэкс
и некоторые другие в небольшом числе слова, тогда как подавляющее количество
других подобных слов теперь как норма должно произноситься с мягким согласным
(см. стр. 21-22). Но С. Обнорский лишь наметил общие черты новых общерусских
литературных норм произношения. Очередная задача советских языковедов - обосновать
и уточнить эти нормы, определить границы возможных колебаний в пределах различных
стилей литературного языка.
Если в области установления закономерных для нашей эпохи произносительных
норм существует известная принципиальная ясность, то этого нельзя сказать о
не менее важном элементе культуры речи - о нормах ударения для слов и форм с
колеблющимся ударением. Ограниченный рамками своего изложения, С. Обнорский
лишь кратко касается этого вопроса (см. стр. 23-24), главным образом в плане
указания на некоторые общие линии развития ударения в современном языке. Так,
он указывает на нормализующую тенденцию переноса ударения на конец в винительном
падеже единственно числа в некоторых словах женского рода на а: полосу,
весну; на необходимость сохранения ударения на основе у отдельных прилагательных,
образованных от заимствованных существительных: плановый, километровый;
на необходимость сохранения ударения на основе у некоторых заимствованных существительных
с окончанием -ия: инд'устрия, металл'ургия; на необходимость сохранения
ударения на корне у существительных женского рода, оканчивающихся на мягкий
гласный (например, л'етопись, р'укопись и т. п.), не только в единственном,
но и во множественном числе и некоторые другие отдельные случаи. А. Ефимов ограничивается
небольшим рекомендательным списком слов с колеблющимся в речевой тактике ударением.
Составленный без учета современных изменений список во многих случаях не отражает
установившихся новых тенденций не только в ударении, но и в произношении. Так,
он дает индустр'ия, буржуаз'ия, металлург'ия и т. д., дает только засл'уженный,
хотя есть и засл'уженный и заслужённый в разных значениях; переносит
из Толкового словаря родительный падеж блинд'ажа (там это неотмеченная
опечатка) вместо правильного и единственно употребительного блиндаж'а;
имеются у автора неточности и рекомендация отживших уже ударений в области глагольных
форм и др.
Состояние популярных пособий в части изложения вопросов ударения полностью
отражает неудовлетворительное положение науки о современном русском ударении.
Необходимо не только составление справочников в форме словарей, но исследование
закономерностей различных грамматических категорий и лексических групп, изучение
основных путей и тенденций развития ударения в советскую эпоху для установления
основ его нормализации.
Проблемам грамматической нормализации посвящено несколько этюдов в книге Е.
Истриной. Процесс вытесния непродуктивных форм глагола продуктивными иллюстрируется
судьбой глаголов типа капать - каплет, рыскать - рыщет, в которых непродуктивная
форма настоящего времени под влиянием глаголов типа делать - делает преобразуется
в капает, рыскает. На удачно подобранных примерах показывается неравномерность
этого процесса для различных форм под действием семантических и стилистических
причин или традиционного употребления в определённых фразовых контекстах (см.
стр. 8-11). Также наглядны по материалу очерки о морфологических изменениях
в глаголах с суффиксом -ну и других (см. стр. 11-12), о некоторых словообрательных
нормах в глаголе (см. стр. 18-22). Материал подсказывает уже и некоторые выводы
о нормативности или ненормативности тех или иных форм именно для нашего времени,
для русского языка советской эпохи. С. Обнорский, который свои взгляды на принципы
нормализации грамматических явлений раскрывает анализом сложной исторической
судьбы существительных мужского рода, приобретающих в именительном падеже множественного
числа окончание а (учител'я, доктор'а при ненормализованных автор'а
и т. п.), указывает на сложность грамматической нормализации. Грамматические
явления, пишет он, "представляют собою нечто, покрывающееся понятием современной
системы языка, а вместе с тем содержат придаток различных иных явлений и фактов,
которые, с одной стороны, пережиточно сохранились от предшествующих эпох, а
с другой - служат началом чего-то нового, зарождающегося .в языке" (стр. 25).
Но это суждение равным образом характеризует и другие языковые явления, а трудность
нормативных грамматических рекомендаций кроется в отсутствии до сих пор нормативной
грамматики современного языка.
Вопросы лексической нормализации очень мало затрагиваются в рецензируемых
книгах. Их касается Е. Истрина, говоря о влиянии говоров на литературный язык
(см. стр. 16-17) или об изменении значений слов вследствие неправильного, с
точки зрения нормы, употребления, в частности о вытеснении наречия непременно
наречием обязательно и об утверждении в старинном глаголе довлеть
нового значения с изменением грамматического управления (см. стр. 23-25). В
книге А. Ефимова есть специальная глава - "Работа над словарным запасом и фразеологией",
- очень полезная обилием сведений для начинающего и рядового оратора о значениях
слов, о синонимике, о существующих словарях и т. д. К вопросам лексической нормализации
в современном языке относятся полезные рекомендации об отборе и пользовании
областными и просторечными словами, о необходимости в нужных случаях избегать
употребления излишних иностранных слов. Наша популярная литература в области
нормализации словоупотребления, к сожалению, до сих пор принуждена руководствоваться
результатами случайных, необобщенных наблюдений и более или менее общими положениями:
ведь до сих пор нет обобщающих исследовании, посвященных лексико-стилистическому
составу русского языка советской эпохи, проблемам изменения стилистических норм
в связи с развитием лексики за годы революции.
Неразработанностью норм современного литературного языка и самого понятия
нормы объясняется и противопоставление норм культуре речи, как некоей высшей
форме владения языком. "Как ни существенны вопросы нормы литературного языка,
- пишет Е. Истрина, - всё же ими не ограничивается дело; за вопросами нормы
следуют другие, более широкие и важные вопросы, - это вопросы культуры языка"
(стр. 29). Вряд, ли нужно такое противопоставление. Под культурой языка понимают
степень уменья владеть и пользоваться нормами языка. Но норма есть категория
социально-стилистическая. А так как литературный язык представляет собою единство,
раскрывающееся в многообразии устных и письменных стилей, направленных к наилучшему
(выразительному и точному) выражению мыслей, то в составе литературного языка
могут сосуществовать стилистически оправданные варианты норм (в области произношения,
морфологии, лексики, синтаксических конструкций). Выбор из возможных вариантов
существующих в литературном языке норм зависит от потребности выразить мысль
наиболее точно, в нужном направлении. Нормы могут быть не определены, не найдены,
варианты не нормализованы за недостатком изученности, но они объективно существуют,
поскольку мы ими пользуемся в речи (исключая явные искажения и т. п.).
Выход нескольких книг видных специалистов симптоматичен, Он отражает всё возрастающую
потребность в пособиях по культуре языка. Вместе с тем, своим появлением они
напоминают о неотложной задаче, стоящей перед советскими языковедами, - о необходимости
пересмотра ряда основных вопросов нормализации современного русского литературного
языка как языка советской эпохи.
Примечания
1. Обнорский С. П. Культура русского языка.
М. - Л., 1948; Истрина E. С. Нормы русского литературного языка и культуры
речи. М. - Л., 1948; Винокур Г. Русское сценическое произношение. Со вступительной
статьей Вл. Филиппова. М., 1948; Ефимов А. И. О культуре речи агитатора и
пропагандиста. Изд. 2, дополненное. М., 1948.
