М. Л. Кисилиер

О ПРОИСХОЖДЕНИИ РУМЕЙСКОГО ЯЗЫКА

(Индоевропейское языкознание и классическая филология - X. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тронского. - СПб., 2006. - С. 156-164)

 
В наше время все гуманитарные науки
могут быть только историческими
[Пропп 1976: 25]
 
§ 1. Изучение диалектов греков диаспоры, в особенности на территории древних колоний, интересно не только с точки зрения влияния языковых контактов, но и важно для понимания истории самого греческого языка. Одним из таких греческих диалектов является румейский язык (от ‘Ρωμαιος, римский гражданин’) - диалект приазовских греков. Начиная с конца XIX в. румейский язык неоднократно привлекал внимание ученых, прежде всего из России и Украины. Одни из первых исследователей И. И. Соколов, Д. Спиридонов и М. В. Сергиевский предложили выделить пять говоров в диалекте приазовских греков по степени близости к димотике [Соколов 1932; Сергиевский 1934] [1].
§ 2. Известно, что греки переселились в приазовские степи из Крыма в конце XVIII в. [2]. Очевидно, еще в Крыму произошло разделение на грекоязычных греков румеев и татароязычных урумов (урум - тюркская огласовка от ‘Ρωμαιος). Урумский язык считался более престижным, и большинство румеев владели им. Урумы же, напротив, крайне редко говорили на румейском. Тем не менее, влияние урумского (впрочем, как и появившегося позднее в регионе русского) прослеживается только в лексике.
§ 3. Неясными остаются два вопроса: когда греки пришли в Крым и откуда они пришли. Ни на один из этих вопросов не удается дать однозначный ответ. Можно лишь утверждать, что было несколько волн колонизации, по крайней мере, одна из которых имела место не ранее X в., на что, в частности, указывает существование в румейском местоименного повтора дополнения, отсутствующее, например, в понтийском диалекте.
§ 4. Вопрос о том, из какой части Греции пришли греки в Крым, еще более сложен. Сами румеи высказывают разные идеи о своем происхождении, начиная с греческой Македонии и кончая Критом или даже Кипром. Эти идеи базируются на том, что румеи, попав в какую-то область Греции, худо-бедно понимали смысл того, о чем говорили носители местного диалекта, благодаря ряду фонетических сходств (см. §§ 5, 16 и 17). В связи с этим вопрос о происхождении румеев целесообразно перенести исключительно в лингвистическую плоскость и сформулировать его так: к какой группе греческих диалектов можно отнести румейский язык. Этот вопрос был поставлен уже достаточно давно и даже было предложено два ответа: румейский является понтийским диалектом и румейский является северногреческим диалектом. Я не стану предлагать новые варианты, а ограничусь лишь критическим рассмотрением уже предложенных.
§ 5. Понтийская версия была предложена П. Кречмером на основании сходства палатализации в румейском и понтийском [Kretschmer 1905: 18] [3]:
§ 6. /h/ перед /e/ и /i/ переходит в /š/: schon = χιόνι, schnar = χηνάρι, sintischenu = συγτυγχάνω, mascher = µαχαίρι, tsch en = [ου]χ ε νι.
§ 7. /k/ перед /e/ и /i/ переходит в /č/: schtschili = σκυλί.
§ 8. Сходства между румейским и понтийским не ограничиваются палатализацией, и можно указать на ряд синтаксических особенностей, вероятно, неизвестных даже самому Кречмеру. Прежде всего, это использование частицы pa, единственной сентенциальной энклитики, сохранившейся в румейском. Она обычно маркирует логически выделенную часть дискурса и регулярно следует за рядом местоимений и наречий, таких как все, всякий, всегда, никогда и нигде, которые, в сущности, всегда являются маркированными [Кисилиер, в печати]. Подобное явление характерно и для понтийского на территории Турции, где частица сохраняет более архаичную форму pal [4].
§ 9. Другое сходство в сфере синтаксиса связано с позицией местоименных клитик: и в понтийском, и в румейском они, в основном, следуют за управляющим глаголом: ПНТ: ει πεν 'α τόν ‘сказал ему’ [Κοντοσοπουλος 2001: 143, ср.: Οικονομιδης 1958: 232-234]; РУМ: fénit mi ‘мне кажется’. Отдельные сходства наблюдаются и на уровне лексики, однако все эти сходства могли появиться в результате контактов с понтийским диалектом. В частности, одно из греческих сел в Приазовье (Анадоль) было основано понтийскими греками [Συμηονιδης, Τομπαιδης 1999: 15].
§ 10. Более тщательный анализ демонстрирует существенные различия между румейским и понтийским. Начну с морфологии: в понтийском имеется противопоставление определенного и неопределенного артикля в ед. ч., артикля и нулевого артикля во мн. ч. [Елоева 2004: 99-101]. В румейском сохранился лишь один артикль, по форме определенный, но находящийся вне противопоставления определенный/неопределенный артикль. Кроме того, в румейском артикль не указывает на род существительного и даже не всегда на падеж. Показательно, что единственный артикль мн. ч. восходит к ср. р.
§ 11. Значительные различия наблюдаются также в склонении. Помимо того, что в понтийском гораздо больше типов склонения, не совпадает и количество падежей: в румейском, в отличие от понтийского, исчез родительный падеж. Его следы можно (и то в грамматикализованной форме) увидеть лишь у притяжательных местоимений (mána m ‘моя мама’) и в некоторых атрибутивных конструкциях: átherpu lahardí ‘человеческая речь’ (átherpus ‘человек’), kl’éft’a spit ‘дом вора’ (kl’éft’as ‘вор’) и проч. [Викторова, в печати].
§ 12. Различия также затрагивают спряжения глаголов и образование времен, в частности, будущего. Упомяну еще две важные особенности румейского языка: в отличие от понтийского в нем нет семантического противопоставления сильных и слабых местоименных форм (т. е. и те, и другие употребляются «на равных»), а также не сохранились древнегреческие притяжательные местоимения.
§ 13. Из синтаксических различий важно выделить следующее: в § 7 отмечалось, что и в понтийском, и в румейском местоименные клитики почти всегда следуют за управляющим глаголом, однако в румейском местоименная клитика может оказываться и впереди под влиянием просодических факторов: РУМ: na sas l’éγu ‘я вам скажу’; ср. ПНТ: 'ατά ε'ιχα να 'έλεγα τον ‘я должен был ему это сказать’ [Οικονομιδης 1958: 236]. Это различие очень существенно, т. к. свидетельствует о том, что в понтийском, в отличие от румейского, нет тенденции сохранять/формировать цепочки клитик.
§ 14. Кроме того, как уже отмечалось выше, в понтийском нет местоименного повтора дополнения.
§ 15. Предположение о близости румейского к северногреческим диалектам также принадлежит П. Кречмеру [Kretschmer 1905: 18], и его принимает большинство современных неоэллинистов [Сергиевский 1934: 585; Белецкий 1969: 13]. Сторонники данного предположения обычно указывают на следующие черты, общие для северногреческих диалектов и румейского [Κοντοσοπουλος 2001: 109]:
§ 16. Исчезновение безударного /i/: СевГР: πιγάδ’ [Κοντοσοπουλος 2001: 94], РУМ: piγáδ’, ср. НГР: πηγάδι ‘источник’.
§ 17. Безударный /e/ сужается и переходит в /i/: СевГР: πιδί, РУМ: piδíts, ср. НГР: παιδί ‘ребенок’; аналогичным образом происходит сужение безударного /o/ в /u/: СевГР: κουρίτσ’ [Κοντοσοπουλος 2001: 94], РУМ: kurtsíts, ср. НГР: κορίτσι ‘девочка’; Е. Ф. Журавлева приводит ряд примеров чередований: métra ‘считай’ / mitrú ‘считаю’, féru ‘несу’ / ífira ‘принес’, inéka ‘женщина’ / inikú ‘женское’, stóma ‘рот’ / stumí ‘ротовой’, ónima ‘имя’ / unímata ‘имена’ [Журавлева 1982; ср. Николаенкова, в печати].
§18. Род. п. не употребляется как падеж косвенного дополнения: СевГР: i Ána tin [ACC] ípi tin mitéra [ACC] tis ‘Анна сказала своей матери’ [Э], [5] РУМ: γó ípa tun [ACC] ‘Я сказал ему’.
§ 19. Следует, впрочем, признать доводы, приведенные в §§ 16–18, малоубедительными. Исчезновение конечного безударного /i/ и сужение гласных /e/ и /o/ вообще характерно для ряда греческих диалектов. К тому же в румейском возможны варианты с сохранением безударного -i: spít’ и spíti. ‘дом’; lé и léj ‘говорит’; ksér’ и kséri ‘знает’ [Николаенкова, в печати], а, кроме того, переход безударного /o/ в /u/, по-видимому, во многом зависит от самого говорящего: aδérfu и. aδérfo ‘брат’; γurγá и γorγá ‘быстро’ [Николаенкова, в печати]. Сужение безударного /e/ представляется намного более регулярным - во всяком случае не удалось найти ни одного надежного примера, где бы оно не происходило. Однако, по моему мнению, подобная регулярность вызвана не близостью или родством с северногреческими диалектами, а исключительно влиянием русского языка, где аналогичное фонетическое явление также имеет место, см. также [Παππου-Ζουραβλιοβα 2001].
§ 20. Неупотребление род. п. в качестве падежа косвенного дополнения (§ 18) вызвано в румейском и северногреческих диалектах принципиально разными причинами: в румейском его нет вообще, а северногреческих диалектах он выполняет иные функции, хотя и регулярно употребляется: íni tis paréas [GEN] mas ‘он из нашей компании’ [Э]. Не исключено, правда, что широкое использование род. п. в северногреческих диалектах вызвано влиянием стандартного новогреческого, однако даже без этого между румейским и северногреческими говорами хватает различий в области морфологии.
§21. В румейском есть только два прошедших времени: IMPF éγrafta/γráftiška ‘я писал’, AOR éγrapsa ‘я написал’, см. также [Кузнецова, в печати]; в северногреческих диалектах используются и времена перфекта: PRF: éhu γrápsi ‘я написал’ [Э], PPF: íhan rutísi ‘они спросили’ [Э].
§ 22. В северногреческих диалектах, в отличие от румейского, существует семантическое противопоставление сильных и слабых форм местоимений.
§ 23. Любопытны и синтаксические различия. Остановлюсь только на двух: опущении местоименного субъекта (Pro-Drop) и местоименном повторе дополнения. И в северногреческих диалектах, и в румейском, возможно опущение местоименного субъекта, однако если в северногреческих диалектах местоименный субъект появляется только в маркированной позиции, то в румейском он употребляется и в большинстве случаев опускается только при наличии в ближайшем контексте другого указания на субъект действия, причем глагольная флексия явно не рассматривается как надежный указатель, т. к. иногда вводит в заблуждение омонимичными окончаниями [Кисилиер, в печати].
§ 24. В румейском и северногреческих диалектах регулярно используется местоименный повтор дополнения. В последних он, если оставить в стороне ряд мелких особенностей, мало чем отличается от ситуации в стандартном новогреческом. В румейском это явление сильно отличается, если и дублирующий и дублируемые компоненты являются личными местоимениями. Во-первых, оба компонента могут выглядеть как слабые местоименные формы: Ta ugrájsis ta ‘ты выдержала это’, а во-вторых, местоименное дополнение иногда дублируется не один раз, а дважды.
§ 25. Мне кажется, что отнесение румейского языка к понтийскому диалекту или одному из северногреческих диалектов является ошибкой. На сегодняшний момент, это, несомненно, самостоятельный диалект или даже группа диалектов, во многом непохожая на другие. Вероятно, предки современных румеев пришли из разных частей Греции, и благодаря их взаимодействию и родился неповторимый и ни на что не похожий румейский язык.
§ 26. Можно предположить, что до переселения из Крыма румеи не порывали культурных связей с греческим миром, о чем, в частности, свидетельствует их фольклор.
 

Примечания

1. Это деление сохраняется и сейчас. В его основе, в основном, лежат фонетические различия [Журавлева 1982; Николаенкова, в печати].

2. Подробнее о переселении греков в Приазовье см.: [Чернышева 1958: 28-34; Анимица 2003: 27-34; Калоеров, http://www.mak-mak.com/gendb/rus/Kaloerov.htm].

3. В примерах сохранена транскрипция Кречмера.

4. Благодарю П. Макриджа, указавшего мне на понтийские соответствия.

5. Я благодарю А. Б. Борисову за предоставленные мне материалы по северногреческому говору Эратиры, собранные ей совместно с А. Н. Соболевым в ноябре 2000 г. Эти примеры помечены [Э].

Литература

Анимица Е. Г. 2003. Греки в судьбе России. Екатеринбург.
Белецкий А. А. 1969. Греческие говоры юго-востока Украины и проблема их языка и письменности // Ученые записки ЛГУ No 343, серия филологических наук. Вып. 73. С. 5-15.
Викторова К. В. Именная система мариупольского диалекта греческого языка. В печати.
Елоева Ф. А. 2004. Понтийский диалект в синхронии и диахронии. СПб.
Журавлева Е. Ф. 1982. Фонетическое описание греческого новокаракубского говора в сравнении с другими таврорумейскими говорами и северногреческими диалектами. Автореф. канд. дисс. Москва.
Калоеров С. А. О переселении греков в Приазовье и основании греческих населенных пунктов // http://www.mak-mak.com/gendb/rus/Kaloerov.htm
Кисилиер М. Л. К вопросу об эмфазе и средствах ее выражения. На материале мариупольского диалекта греческого языка. В печати.
Кузнецова Н. В. Морфология глагола в румейском диалекте. В печати.
Николаенкова О. Н. Фонетические особенности греческих говоров Приазовья. В печати.
Пропп В. Я. 1976. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М.
Сергиевский М. В. 1934. Мариупольские греческие говоры // Известия АН СССР. Т. 7. С. 533-587.
Соколов И. И. 1932. Мариупольские греки // Труды Института Славяноведения АН СССР. Т. 1. С. 287-317.
Kisilier M. Why Rumeika is neither a Pontic nor a Northern Greek Dialect? In Progress.
Kretschmer P. 1905. Der heutige lesbische Dialekt. Wien.
Κοντοσοπουλος Ν. Γ. 2001. Διάλεκτοι και ιδιώματα τής Νέας Ελληνικής. Αθήνα.
Οικονομιδης Δ.Ν. 1958. Γραμματική της Ελληνικής διάλέκτου του Ποόντου. Αθήνα.
Παππου-Ζουραβλιοβα Α. 2001. Ιδιατερότητες των άτονων φωνηέντων στην Ελληνική διάλέκτο της Ουκρανίας (περιοχή Μαριουπόλεως) σε σύγκρηση με τη Ρωσικά // Πρακτικά του 5ου Διεθνούς Συνεδρίου Ελληνικής Γλωσσολογίας 13-15 Σεπτεμβρίου 2001, T. 2. Ραρίσι. Σ. 159-162.
Συμηονιδης Χ., Τομπαιδης Δ. 1999. Η σημερινή Ελληνικήδιάλεκτος της Ουκρανίας (περιοχής Μαριούπολης) // Παράρτεμα 20 του περιοδικού «Αρχείον Πόντου». Αθήνα.

Источник текста - сайт Института лингвистических исследований.

Hosted by uCoz