Т. В. Топорова

О ПОЗИЦИИ ГЛАГОЛА В СТАРШИХ РУНИЧЕСКИХ НАДПИСЯХ (к германской версии закона Вакернагеля)

(Индоевропейское языкознание и классическая филология - X. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тронского. - СПб., 2006. - С. 279-293)

 
Хотя статья Я. Вакернагеля о порядке слов в индоевропейском и была написана в конце XIX века, она остается «важной вехой на пути индогерманистики, и притом принадлежит не только истории, но и живой современности, <…> а ее автор цитируется значительно чаще любого другого ученого [того времени], и спустя многие годы после своей смерти воспринимается как настоящий партнер в диалоге» [1].
C именем Вакернагеля неизменно ассоциируются представления об акцентологии, древнеиндийской морфологии, гомеровском синтаксисе, а его знаменитый закон, сформулированный в 1892 году [2], «в своем наиболее общем виде гласит, что в древних индоевропейских языках энклитики располагаются так, что они составляют конечную часть первого фонетического слова (= тактовой группы) фразы» [Зализняк 2004, 45] или - если попытаться несколько упростить это определение - «непосредственно после первого полноударного слова фразы» [3].
Как известно, в качестве главных источников своего исследования Вакернагель использовал древнеиндийские и древнегреческие примеры, в некоторой степени он принимал во внимание и кельтский ареал. Новые данные, в частности, хеттского и микенского языков, естественно, не могли быть учтены им. Это обстоятельство, однако, ни в коей мере не свидетельствует об избирательности действия этого закона, опираясь на который «как на Архимедов рычаг» [4] последователи Вакернагеля блестяще продемонстрировали его актуальность. Научную продуктивность закона Вакернагеля, проявляющуюся в потенциальном объяснении ранее не известных языковых фактов, подтверждают также недавно опубликованные берестяные грамоты, максимально отражающие живую речь раннедревнерусского периода - XI - начало XIII века [Зализняк 2004].
Что касается германского материала, то Вакернагель, исходя из неакцентуированности глагола главного предложения в ряде древнеиндийских текстов и его регулярного выделения при помощи ударения в придаточных предложениях, экстраполировал эту тенденцию на уровень своего родного языка - современного немецкого, выдвинув гипотезу о «смещении глагола в главных предложениях по аналогии с безударными частицами» [Кацнельсон 1962, 217]. Идеи Вакернагеля на германской почве нашли свое продолжение в концепции Г. Куна, которая трактуется в сравнительной грамматике германских языков таким образом: «Фразовые частицы стояли в позиции первой каденции во фразе, в проклизе к первому или второму ударному слову. Им не могло предшествовать слово с неударным префиксом либо сложное слово с внутренней каденцией, так как в этом случае фразовые частицы не стояли бы уже в позиции первой каденции. В аллитерационном стихе фразовые частицы могли получить ударение, но при этом они сохраняли обычное для них место в предложении» [Кацнельсон 1962, 218].
Суть теоретических воззрений Куна в основных чертах сводится к следующим положениям:
- ядро составляет оппозиция ударности - неударности слов, предполагаются различные градации ударности;
- неударные (в том числе слабоударные) слова подразделяются на две группы: фразовые, относящиеся не к какому-либо члену предложения в отдельности, а ко всему предложению в целом (местоимения, наречия, личные формы глаголов, союзы и др.); синтагматические, прикрепленные к определенному члену предложения (прежде всего артикли и предлоги);
- постулируется совпадение словесного (Wortakzent) и фразового (Satzakzent) ударения в германских языках: «важнейшие слова выделяются во фразе посредством усиления в них важнейших (корневых) морфем, и тем самым устанавливается полное соответствие между интенсивностью данного слога в слове и значимостью данного элемента фразы» [Смирницкая 1989, 49];
- осуществляется реинтерпретация фразовых частиц: энклитики к первому сильноударенному слову (по Вакернагелю) воспринимаются как проклитики, компоненты, соотносимые с точки зрения акцентуации со вторым сильноударенным словом в предложении;
- вводится стиховедческая терминология (аллитерационный стих, каденция) и тем самым принципиально расширяется область исследования;
- в центре внимания оказываются место и ударение личных форм глагола, обусловленные в конечном счете характером предложения, то есть в несвязанных (простых) предложениях безударный глагол занимал положение фразовой частицы, а в связанных - придаточных и главных с сочинительной связью - сильноударенный глагол размещался ближе к концу предложения.
Подводя итоги краткого обзора концепции Куна, отметим наиболее существенный вывод о том, что при отождествлении словесного и фразового ударения при описании аллитерационного стиха и преимущественном внимании к противопоставлению внутри слова - в пределах краткой строки - «оказалось возможным связать германские акценты (как они запечатлены в схемах аллитерационного стиха) преемственной связью с индоевропейскими тонами, например, увидев в строке с ослабленной личной формой глагола [5] отражение правила Вакернагеля, касающегося индоевропейских энклитик» [Смирницкая 1989, 49].
Скептические высказывания германистов о сугубой гипотетичности теории Вакернагеля и Куна, отсутствии достаточных оснований для соответствующей реконструкции, ее опровержении именно руническими надписями, зафиксированные в сравнительной грамматике германских языков, с одной стороны, и трактовка стиха как исконного локуса формирования этой теории, а также убедительные доводы в пользу рассмотрения древнейших рунических надписей как памятника протостиха [Смирницкая 1989], с другой стороны, стимулируют изучение позиции глагола в старших рунических надписях.
Прежде чем перейти к непосредственному анализу [6], необходимо сделать некоторые замечания относительно самих рунических надписей.
Старшие рунические надписи выполнены древнейшим алфавитом из 24 знаков, применявшимся вплоть до VIII века, называемым по начальным рунам (f, u, Þ, a, r, k) футарком [7]; они противопоставляются более поздним младшим руническим надписям, выполненным 16-значным алфавитом, функционировавшим до XV века, по ряду признаков: в частности, по территориальному охвату всех германских ареалов - восточногерманского, скандинавского и западногерманского - в отличие от более локальных младших рунических надписей. Их количество к настоящему времени достигает 250 экземпляров [8]. Большая часть надписей обнаружена на металлических предметах (наконечниках копий, лезвиях мечей, шишаках шлемов) и украшениях (в том числе на брактеатах); они встречаются также на камне и дереве. Исходя из графических особенностей рун, прежде всего отсутствия округлых линий, специалисты признают первоначальным материалом дерево, волокнистая структура которого мешает изображать изгибы и плавные переходы. По поводу техники вырезания рун можно отметить, что в качестве наиболее распространенного инструмента использовались рунические палочки. Временем возникновения рунического письма принято считать I-III века на основании датировки предметов, на которые были нанесены надписи. В качестве места зарождения рунического письма называют пограничную область между Римской империей и территорией расселения германских племен в начале н. э.
Что касается происхождения рунического алфавита, то общепризнанная точка зрения состоит в усвоении мигрирующими германскими племенами, среди которых выделяют восточногерманских герулов (ср. рунический термин erilaR ‘эрил; жрец’), одного из южноевропейских алфавитов (возможно варианта североиталийского алфавита или латинского письма) [9] на рубеже н. э. Этимология руны - знака рунического алфавита - остается спорной; предлагаются два решения: принять за образец семантическую мотивировку др.-исл. rún ‘тайна; шепот; секретное знание; руна’ или установить связь между др.-исл. rún и нем. ritzen ‘царапать, насекать’ [Мельникова 2001, 7]. Таким образом, внутренняя форма руны актуализирует либо идею скрытого знания, доступного избранному кругу лиц, либо чисто технологическую сторону процесса нанесения рунических знаков. Руны обладали как фонетическим, так и символическим значением, то есть они помимо определенного звука одновременно обозначали и соответствующее понятие. Иными словами, неукоснительно соблюдался принцип двойной референции руны (звук - понятие).
Языковой статус старших рунических надписей интерпретируется как койне, первый наддиалектный вариант германского языка, отражающий промежуточную стадию между общегерманским и отдельными складывающимися германскими диалектами [Макаев 1965]. Важнейшим результатом последующего изучения старших рунических надписей с полным правом можно считать их ассоциацию именно с поэтическим языком, их восприятие как памятника протостиха, конституировавшегося в период, предшествовавший дивергентному развитию ударного и безударного вокализма, и определение ритма рунической формулы как акцентного ритма отдельных (иногда вдобавок аллитерирующих) слов, строящегося на основе фразового ударения [Смирницкая 1989, 38; 54].
Вопрос о первоначальных функциях рунического письма остается дискуссионным; предполагается, что оно могло быть культовым, магическим или коммуникативным средством [Мельникова 2001, 13]. Содержание старших рунических надписей стереотипно. Если речь идет о достаточно протяженном фрагменте текста, то, как правило, фигурирует перформативная формула, «то есть формула, референтное значение которой совпадает с самим производимым действием» «Я, такой-то, пишу (режу, окрашиваю и т. п.) руны» [Смирницкая 1989, 41].
Отнюдь не отрицая тезис о центральном месте имен и существительного, чаще всего представленного двусоставным именем собственным, «нелинейности построения, при котором вся надпись центрируется вокруг двучленного имени либо формулы» [Смирницкая 1990, 206], слабости синтаксических связей в старших рунических надписях, попытаемся доказать,
- во-первых, правомерность трактовки старших рунических надписей как реализации коммуникативных актов и,
- во-вторых, объяснить роль глаголов, которые должны были бы выполнять основную информативную функцию в сообщении, однако же, такая ситуация вовсе не характерна для старших рунических надписей.
Прежде чем перейти к решению поставленных задач, нельзя не упомянуть ряд факторов, создающих определенные трудности для прочтения рунических надписей, как чисто технического характера (ср. нечеткую прорисовку рун, произвольную направленность письма, нарушение его линейности, отсутствие словоделения), так и вытекающих из их жанровой принадлежности (ср. их краткость, иногда незавершенность и малочисленность).
§ 1. Попробуем ответить на вопрос «возможно ли ожидать, что рунические формулы, не рассчитанные на прочтение, то есть не имеющие прямой коммуникативной функции, строятся тем не менее как правильные предложения, то есть коммуникативные синтаксические единицы?» На наш взгляд случаи сакрализации письма в старших рунических надписях, проявляющиеся в ритуальном повторении рун, числовой магии, использовании магических слов или формул (например, alu ‘пиво’, laukaR ‘лук’, gibu auja ‘даю удачу’), ни в коей мере не препятствуют их интерпретации в рамках теории коммуникативного акта, так как в данном случае мы имеем дело с сообщением, посылаемым исполнителем надписи (руническим мастером или самим заказчиком), и высшей инстанцией - божеством [10], цель которого - заявить о своем существовании, продемонстрировать умение владеть руническими знаками и тем самым свою причастность к сфере сакрального. Трафаретность содержания надписи компенсируется осознанием мастером ее формы как медиатора между миром людей и миром богов. Ссылку на «применение рунического письма в его прямой функции - для записи текстов, но применении, не преследующем непосредственных целей коммуникации, то есть обращенном на себя» [Смирницкая 1989, 41], как нам кажется, нельзя считать веским аргументом в пользу неактуальности коммуникативного подхода по отношению к старшим руническим надписям, хотя бы на том основании, что ситуация, при которой код направлен сам на себя [11], засвидетельствована в различных языковых феноменах и функционирует как раз в рамках теории коммуникативного акта.
Не должен остаться незамеченным тот факт, что среди старших рунических надписей встречаются и надписи мемориального характера на каменных стелах [Мельникова 2001, 13], хотя и значительно уступающие по частотности надписям, содержащим имя, формулу-наименование или перформативную формулу. Кроме того, не следует абстрагироваться и от некоторых черт разговорной речи [12], присущих старшим руническим надписям и обусловленных экстралингвистической ситуацией [13].
§ 2. В старших рунических надписях репрезентированы следующие синтаксические конструкции с глаголом:
1) начальное положение глагола:
а) verb (imperative) [+ obj.]: wate hali hino horna haha skaþi haþu ligi (45) «намочи камень этот, рог; мотыга, навреди; битва, лежи»;
б) verb (1 л. ед. ч. наст. вр.) + obj.: tawo laþodu (64) «делаю приглашение»; … gibu auja (71) «даю удачу»;
в) verb + obj. + subst.: wurte runoz an walhakurne heldaz kunimudiu (109) «сделал руны на вальском зерне Хельд Кунимунду»; liliz aiwuidai t uha (60) «Лилиз. Сделал правильным это Уха»;
2) срединное положение глагола:
subst. + verb + obj.: … ek hrazaz satido [s]tain[a] ana …r… (26) «… я Хразаз поставил камень на …»; hadulaikaz ek hagustadaz hlaaiwido magu minino (38) «Хадулайказ. Я, Хагустальдаз, похоронил сына моего»; ek wiz wiwio writum runo aisaz (53) «Я, мы Вивиев [рода] написали руну. Айсаз»; haþuwolAfA sAte stAbA þria fff (116) «Хадуволаф установил знака три fff»; Afatz hAriwulafa hAþuwulafz hAeruwulafiz warAit runAz þAizAz (117) «По Харивульфу Хадувульф Херивульфа [сын] написал руны эти»; ni uhA borumz ni uha gestumz hAþuwolAfz gaf j hAriwolAfz mAg[i]u … (119) «Ни Уха [местным] жителям, ни Уха гостям, Хадуволафс дал j [урожай]. Харифолафс сыну …»;
subst. + verb + ek + obj.: ekA sigimArAz Afs[A]kA raisidokA stAinA … *z … (114) «Я Сигимараз невиновный поднял я камень …»;
obj. + verb + subst.: makija maridai ala (9) «меч украсил Ала»; ana hahai slaginaz frawaradaz (11) «на коне убитый Фраварадаз»;
obj. + verb + ek: hidezruno no felahekA hederA ginoronoz … (119) «[из] ярких рун прячу я сюда могучие руны …»;
obj. + verb + obj.: ek erilaz hrosaz hroze worte þat azina … (111) «Я эрил Хрозаз. Хрозу сделал этот камень …»;
3) конечное положение глагола:
а) нераспространенные предложения:
subst. + verb: bidawarijaz talgidai (4) [14] «Бидаварияз (имя собственное) вырезал»; hagiradaz tawide (24) «Хагирад сделал»; ek erilaz asugisalas em uha haite … (15) «Я эрил Асугисаль есмь. Уха зовусь»; swabaharjaz sairawidaz … stainawarijaz fahido … (26) «Свабахарьяз с широкими ранами. … Стайнаварияз [я] раскрасил»; ek wakraz unnamz wraita (41) «Я Вакр неберущийся написал»; ek erilaz …ubaz hite harabanaz hait (48) «Я эрил …убаз зовусь. Харабаназ зовется»; ek erlaz wortaa (110) «Я эрил сделал»;
subst. + verb + ek ‘я’: ek erilaz sawilagaz hateka (17) «Я эрил Савилагаз зовусь я»; hariuha haitika farauisa (71) «Хариуха зовусь я в путешествии мудрый»;
б) распространенные предложения:
subst. + obj. + verb: …dagastiz runo faihido (20) «…дагаст руну раскрасил»; ek hlewagastiz holtijaz horna tawido (23) «Я Хлевагаст Хольтий рог сделал»; ek wiwaz after woduride witadahalaiban worahto (27) «Я Вив по Водуриду господину сделал»;
obj. + verb: … runoz waritu (48) «… руны пишу»; r [15] writu (70) «руны пишу»;
obj. + verb + ek: runo fahi raginakudo tojeka … hakuþo (46) «руну удачную божественную делаю я … Хакуду»;
obj. + subst. + verb: … magoz minas staina … daz faihido (18) «… сыну моему камень …даз [16] раскрасил»; … [me]z woduride staina þrijoz dohtriz dalidun arbijarjostez arbijano (27) «… мне Водуриду камень три дочери приготовили законнейшие из наследников».

* * *

Выводы, которые можно сделать на основании анализа старших рунических надписей, носят, разумеется, эмпирический характер, если учитывать фрагментарность и неполную сохранность объекта исследования, тем не менее, нам кажется, что описание рунического материала несомненно заслуживает внимания с точки зрения древнейших германских аутентичных текстов, в которых лишь намечается ареальная дифференциация. Кроме того, оказывается возможным не просто констатировать факты, но и предложить их приемлемое на наш взгляд объяснение, а также сделать некоторые заключения относительно дальнейшей судьбы германских глагольных конструкций в ходе языковой эволюции.
Главным итогом исследования можно считать постулирование в старших рунических надписях основного структурного типа предложения с конечным положением глагола (subst. + obj. + verb), причем исходя не из его частотности, а скорее из логики анализа, так как только принятие этого тезиса позволяет мотивировать начальное или срединное положение глагола. Чтобы проверить эту гипотезу, необходимо оперировать рядом понятий:
- коммуникативными интенциями исполнителя надписи, - хотя нам и понятно «нежелание обращаться к такой непроверямой сфере, как намерения говорящего» [Зализняк 2004, 59], на необходимость использования такой процедуры указывает сам языковой материал - прежде всего эмфазой, приданием дополнительного веса тому или иному элементу предложения, членением информации на главную и второстепенную;
- ритмико-синтаксическим барьером [17] на стыке фраз;
- магической функцией слова в старших рунических надписях;
- экстралингвистическими факторами, то есть выделением реалий в составе предложения.
Опираясь на приводимые выше положения, попытаемся доказать правомерность трактовки конструкций с начальной и срединной позицией глагола как трансформаций синтаксической модели с конечной позицией глагола.
По поводу инициального положения глагола можно отметить, что оно является общегерманской нормой в императиве (ср. (45)). Функционирование конструкции с verb (1 л. ед. ч. наст. вр.) + obj. обусловлено, во-первых, особенностями магического словоупотребления (laþodu (64) ‘приглашение’ и auja (71) ‘удача’ входят в инвентарь ключевых магических слов старших рунических надписей) и, во-вторых, стремлением рунического мастера выдвинуться на первый план, обозначить свою роль. Иначе говоря, конструкции типа *laþodu tawo «приглашение делаю» или *auja gibu «удачу даю» воспринимались бы как абсолютно нейтральные, не акцентирующие внимания на отправителе сообщения, в то время как реально засвидетельствованные tawo laþodu (64) «делаю приглашение»; … gibu auja (71) «даю удачу» не в ущерб магическим словам, которые всегда образуют ядро фразы независимо от своего расположения в ней в силу своей природы, подчеркивают значение действий адресанта, в данных контекстах явно уподобляемого жрецу. Конструкция verb + obj. + subst., зафиксированная в двух примерах, трактуется по-разному: в одном случае (109) наблюдается перетягивание глагола (wurte) на первое место под влиянием аллитерирующего слова walhakurne ‘вальском зерне’, обозначающего брактеат (= денотат) [18], а в другом мы имеем дело с выделением нетипичного для рунических надписей глагола (вроде написать, сделать, украсить, назвать и др.) с особой морально-этической семантикой после ритмико-синтаксического барьера за первым именем (ср.: liliz aiwuidai t uha (60) «Лилиз. Сделал правильным это Уха»).
Срединное положение глагола (subst. + verb + obj.) обслуживает несколько ситуаций, при которых возникает потребность:
а) в маркировании денотата, на который нанесена надпись, в частности, камня, и своей роли в ее написании [19], ср.: … ek hrazaz satido [s]tain[a] ana …r… (26) «… я Хразаз поставил камень на …» [надпись на камне]; makija maridai ala (9) «меч украсил Ала» [надпись на мече];
б) в маркировании средства коммуникации между человеком и богом, то есть самих рунических знаков, ср.: haþuwolAfA sAte stAbA þria fff (116) «Хадуволаф установил знака три fff»; hidezruno no felahekA hederA ginoronoz … (119) «[из] ярких рун прячу я сюда могучие руны …»;
в) в маркировании главной информации, в частности, определенных обстоятельств, связанных с гибелью человека, ср.: ana hahai slaginaz frawaradaz (11) «на коне убитый Фраварадаз» [20].
Предположение об исконности синтаксического типа subst. + obj. + verb основывается не только на типолого-генетических данных, в частности, на реконструкции такого порядка слов для протоиндоевропейского и ранних индоевропейских языков, но и на функциональном подходе к старшим руническим надписям как к древнейшим памятникам германского протостиха, в котором последнюю метрическую позицию занимал, как правило, безударный глагол.
Данные старших рунических надписей позволяют проследить некоторые тенденции закрепления глагола на втором месте в предложении и приобретении им ударности. Судя по всему, этот процесс осуществлялся постепенно и состоял из нескольких стадий:
а) ситуационно обусловленный (коммуникативными намерениями адресанта или магической функцией рун) переход глагола из финальной позиции на второе место в предложении (subst. + obj. + verb > subst. + verb + obj.);
б) глагол во второй позиции уступает по степени ударности остальным членам предложения, ср. не участвующий в аллитерации глагол на фоне аллитерирующих имен собственных: Afatz hAriwulafa hAþuwulafz hAeruwulafiz warAit runAz þAizAz (117) [21] «По Харивульфу Хадувульф Херивульфа [сын] написал руны эти»; ni uhA borumz ni uha gestumz hAþuwolAfz gaf j hAriwolAfz mAg[i]u … (119) «Ни Уха [местным] жителям, ни Уха гостям, Хадуволафс дал j [урожай]. Харифолафс сыну …»;
в) глагол во второй позиции включается в аллитерацию под влиянием имени и тем самым становится ударным, ср.: hadulaikaz ek hagustadaz hlaaiwido magu minino (38) «Хадулайказ. Я, Хагустальдаз, похоронил сына моего»; ek wiz wiwio writum runo aisaz (53) «Я, мы Вивиев [рода] написали руну. Айсаз»;
г) происходит грамматикализация глагола во второй позиции, то есть синтаксический тип subst. + verb + obj. становится базовым.

* * *

Возвращаясь к отражению закона Вакернагеля в германских языках, выскажем некоторые замечания на этот счет. Анализ материала свидетельствует о том, что в старших рунических надписях этот закон действовал. Его реализация состоит в наличии безударного глагола во второй (не свойственной ему) позиции в предложении после полноударного имени, ср. цитируемые выше примеры из пункта б. К просодической категории энклитик, таким образом, в старших рунических надписях относились глаголы, а также личное местоимение 1 л. ед. ч. ek ‘я’. Последнюю категорию иллюстрируют следующие надписи:
subst. + verb + ek ‘я’: ek erilaz sawilagaz hateka (17) «Я эрил Савилагаз зовусь я»; hariuha haitika farauisa (71) «Хариуха зовусь я в путешествии мудрый»;
obj. + verb + ek: runo fahi raginakudo tojeka … hakuþo (46) «руну удачную божественную делаю я … Хакуду»;
subst. + verb + ek + obj.: ekA sigimArAz Afs[A]kA raisidokA stAinA … *z … (114) «Я Сигимараз невиновный поднял я камень …»;
obj. + verb + ek: hidezruno no felahekA hederA ginoronoz … (119) «[из] ярких рун прячу я сюда могучие руны …».
Специфика функционирования энклитик заключается в наличии сандхиальных явлений на стыке с глаголом [22] (ср. редукцию: -ika вместо -eka в haitika ‘зовусь я’ (71) или элизию начального гласного в raisidokA ‘поднял я’ (114) < *raisido + eka), а также в их соотнесении с местоимением 1 л. ед. ч. в инициальной позиции, (ср.: ek erilaz sawilagaz hateka (17) «Я эрил Савилагаз зовусь я»), которое может даже уподобляться энклитике (ср.: ekA sigimArAz Afs[A]kA raisidokA stAinA … *z … (114) «Я Сигимараз невиновный поднял я камень …»).
В старших рунических надписях наблюдаются определенные закономерности в размещении энклитик в составе фразы: местоимение 1 л. суффигируется к глаголу, следовательно, можно говорить о ранге энклитик [23]: глагол (первый ранг), личное местоимение (второй ранг).
На основании анализа старших рунических надписей оказывается возможным установить границы первой тактовой группы (или фонетического слова), занимающей первую позицию во фразе и несущей на себе ударение: минимальный вариант сводится к отдельному имени, а максимальный - к местоимению 1 лица, имени собственному и аппозиции, ср.: ekA sigimArAz Afs[A]kA (114) «Я Сигимараз невиновный».
Правило о барьерах регулирует действие закона Вакернагеля. На стыке фраз появляется ритмико-синтаксический барьер, меняющий базовую структуру предложения, при этом глагол перемещается с конечной позиции в срединную, ср.: ek erilaz hrosaz [//] [24] hroze worte þat azina … (111) «Я эрил Хрозаз. [//] Хрозу сделал этот камень …».
 
Ни в коей мере не опровергая суждения о том, что «оценивая в целом результаты исследований в области германского фразового ударения, можно сказать, что в них мало надежного и устойчивого; последовательность развития типов фразового ударения в германском, как и причины исторической смены этих типов, не получили еще в литературе вопроса надлежащего освещения» [Кацнельсон 1962, 220], все же льстим себя надеждой, что ситуация в старших рунических надписях в этом аспекте по крайней мере описана, а, возможно, хотя бы отчасти и прояснена.
 

Примечания

1. См. [Schlerath 1990, 10]: "Wackernagels Bücher und Aufsätze sind Meilensteine auf dem Weg der Indogermanistik. <...> wird sein Name, aufs Ganze gesehen, häufiger zitiert als der jedes anderen Gelehrten. Fünfzig Jahre nach seinem Tod steht Jacob Wackernagel als Dialogpartner lebendig mitten uns".

2. Ср. [Wackernagel 1892].

3. Там же.

4. Это сравнение принадлежит Кришу [Krisch 1990, 65].

5. Разрядка сделана автором статьи.

6. Впервые к изучению синтаксиса старших рунических надписей автор настоящей статьи обращался еще в 1990 г. Ср. [Топорова 1990, 210-230].

7. Порядок следования рун в алфавите неизменен; он засвидетельствован в нескольких надписях.

8. Сведения о старших рунических надписях излагаются согласно данным, опубликованным в монографии Е. А. Мельниковой [Мельникова 2001].

9. Подробнее о различных прототипах рунического письма см. [Мельникова 2001, 11-12].

10. Ср. по этому поводу высказывание Г. Хёст о том, что «руны в германском обществе времен Великого переселения народов служили не средством коммуникации между людьми, а «вестью» от человека к богу» [цит. по Смирницкая 1989, 41].

11. Code referring to code в терминологии Р. Якобсона [Якобсон 1972, 96].

12. Ср., например, отсутствие согласования между именем существительным в им. пад. ед. ч. и глаголом в I л. ед. ч. (вместо 3 л. ед. ч.): …dagastiz runo faihido (20) «…дагаст [окончание имени собственного в им. пад., то есть 3 л. ед. ч.] руну сделал [I л. ед. ч.]» или нагромождение личных местоимений, ср.: ek wiz wiwio writum runo aisaz (53) «Я, мы Вивиев [рода] написали руну. Айсаз».

13. Ср. гипотезу Э. Мольтке о влиянии латинского алфавита на руническое письмо в северогерманско-датском регионе, возникшем из-за потребности купцов из этого ареала в удобном средстве коммуникации в своей торговой деятельности [Мельникова 2001, 12].

14. Цифры в скобках после текста обозначают порядковый номер надписи в издании Антонсена [Antonsen 1975].

15. В старшей рунической надписи No 70 r, по-видимому, означает сокращенное написание runo ‘руны’.

16. Окончание имени собственного.

17. Этот термин использовался при изучении языка берестяных грамот [Зализняк 2004].

18. Надпись wurte runoz an walhakurne heldaz kunimudiu (109) «сделал руны на вальском зерне Хельд Кунимунду» сделана на брактеате, называемом здесь «вальским зерном». Порядок слов вызван как стремлением рунического мастера подчеркнуть материальный объект, на который наносится надпись, так и свое участие в процессе. Если реконструировать ход мыслей рунического мастера, то можно предположить следующие этапы: зашифровку денотата при помощи кеннинга «вальское зерно» (walhakurne), подбор аллитерирующего слова - это мог быть только глагол, так как конкретная информация была сосредоточена в именах исполнителя надписи Хельда и заказчика Кунимунда - и перенос его в маркированную первую позицию с целью заострить внимание именно на своей деятельности.

19.Обычный порядок слов * … ek hrazaz [s]tain[a] ana …r… satido (26) «… я Хразаз камень на … поставил» был бы нейтральным в отношении субъекта надписи; кроме того неуместной выглядела бы аллитерация глагола в безударной, как правило, позиции в старших рунических надписях.

20. В данном случае существенно, что Фраварадаз убит именно на коне, а не в лодке, например.

21. Жирным шрифтом и подчеркиванием отмечается аллитерация.

22. На стыке с энклитикой глагол может претерпевать изменения, ср. tojeka ‘делаю я’ (46) < о.-герм. *to(w)-(i)j- с потерей конечного гласного корня перед энклитикой [Antonsen 1975, 55] или felah-, 1 л. ед. ч. наст. вр. сильного глагола третьего класса без конечного гласного флексии перед энклитикой в felah-eka ‘прячу я’ [Antonsen 1975, 86].

23. Ранги энклитик определяются как «номера позиций, которые занимает конкретная энклитика в случае соединения энклитик друг с другом» [Зализняк 2004, 46].

24. Знак // обозначает ритмико-синтаксический барьер.

Источники

Antonsen 1975 - Antonsen E.H. A Concise Grammar of the Older Runic Inscriptions // Sprachstrukturen. Herausgegeben von Herbert L. Kufner, Hugo Steger und Otmar Werner. Reihe A. Historische Sprachstrukturen 3. Max Niemeyer Verlag, Tübingen, 1975.

Литература

Зализняк 2004 - Зализняк А. А. «Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. М., «Языки славянской культуры», 2004.
Кацнельсон 1962 - Кацнельсон С. Д. Германская акцентология // Сравнительная грамматика германских языков в пяти томах. Т. II. Фонология. М., издательство Академии наук СССР, 1962, 160-220.
Макаев 1965 - Макаев Э. А. Язык древнейших рунических надписей. М., «Наука», 1965.
Мельникова 2001 - Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. Новые находки и интерпретации. Тексты. Перевод. Комментарий. М., «Восточная литература» РАН, 2001.
Смирницкая 1989 - Смирницкая О. А. Древнейшие рунические надписи как памятник протостиха // Эпос Северной Европы. Пути эволюции. М., издательство Московского университета. М., 1989, 3-67.
Смирницкая 1990 - Смирницкая О. А. Что такое руническое предложение? // Скандинавские языки. Структурно-функциональные аспекты. Выпуск 2. М., 1990, 198-209.
Топорова 1990 - Топорова Т. В. О синтаксисе старших рунических надписей // Скандинавские языки. Структурно-функциональные аспекты. Выпуск 2. М., 1990, 210-230.
Якобсон 1972 - Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972, 95-113.
Krisch 1990 - Krisch Th. Das Wackernagelsche Gesetz aus heutiger Sicht // Sprachwissenschaft und Philologie. Jacob Wackernagel und die Indogermanistik heute. Kolloquium der Indogermanischen Gesellschaft vom 13. bis 15 Oktober 1988 in Basel. Herausgegeben von Heiner Eichner und Helmut Rix. Wiesbaden, 1990, Dr. Ludwig Reichert Verlag, 64-81.
Schlerath 1990 - Schlerath B. Jacob Wackernagel und die indogermanische Sprachwissenschaft // Sprachwissenschaft und Philologie. Jacob Wackernagel und die Indogermanistik heute. Kolloquium der Indogermanischen Gesellschaft vom 13. bis 15 Oktober 1988 in Basel. Herausgegeben von Heiner Eichner und Helmut Rix. Wiesbaden, 1990, Dr. Ludwig Reichert Verlag, 10-32.
Wackernagel 1892 - Wackernagel J. Über ein Gesetz der indogermanischen Wortstellung // Indogermanische Forschungen, Strassburg, 1892, Bd. I, 333-434.

Источник текста - сайт Института лингвистических исследований.

Hosted by uCoz