Дьяконов - Эламский язык

И. М. Дьяконов

ЭЛАМСКИЙ ЯЗЫК

(Языки Азии и Африки. Т. III. - М., 1979. - С. 37-49)

§ 1. ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О НАЗВАНИИ
И РАССЕЛЕНИИ ЭЛАМИТОВ

1. Эламом в древности называлась низменная, а в средней и верхней части - горная долина рек Каруна и Керхе, вливавшихся в высохшую теперь лагуну Персидского залива восточнее р. Тигр, а также окрестные горные районы - по крайней мере нынешние иранские области Хузистан и Фарс, может быть и более отдаленные (на Восток).

В самих эламских текстах страна называется Hatamti, встречается и Hal-tamti - форма, возможно, более архаичная (ср. элам. hal 'страна').

В III тысячелетии до н. э. из шумеро-аккадских источников известен целый ряд эламских городов-государств: Шушен (Сузы), Аншан (Анчан), Симашки, Б/Парахсе (позже Мархаши), Адамдун (по-видимому, шумерская форма термина Hatamti) и многие другие.

Во II тысячелетии до н. э. важнейшими составными частями Элама были Шушен (Шушун) и Анчан; эламские цари неизменно указывают эти два города в своей титулатуре. Шушен - это Сузы греческих авторов, хорошо исследованное городище между Каруном и Керхе, поселение, восходящее к IV тысячелетию до н. э.; Анчан - это городище Тепе-Мальян недалеко от совр. Шираза в Фарсе.

2. Древнейшие эламские тексты (с начала III тысячелетия до н.э. написанные особой местной иероглификой, с XXIII в. до н.э. - также клинописью) происходят из Суз. Однако есть основание думать, что эламский язык в древности был распространен гораздо шире. Эламская надпись III тысячелетия до н. э. найдена в районе современного порта Бушир в Фарсе на юге Ирана (древний Лиян), а хозяйственные документы с эламским иероглифическим письмом найдены помимо Суз также и на городищах Тепе-Сиялк, в самом Центре Ирана, в Тепе-Яхья, недалеко от границы с Пакистаном, и, по предварительным данным, также в других пунктах Иранского нагорья.

3. К северу от Элама, в горах Загроса в III-II тысячелетиях до н. э. жили касситы (акк. kashshi, греч. Kossaioi), луллубеи и кутии (акк. quti). Есть мнение о близком родстве касситского языка с эламским, но, хотя известно около сотни касситских слов, это предположение остается недоказанным.

Исходя из чередования предполагавшихся этнических прозвищ - акк. lullu, nullu, lullub/p-um, lullume, хурр. и хетт. lul(l)a-he/i (ср. ур. lulu 'враг', 'чужак'), высказывали предположение, что -b/p и -me являлись луллубейскими суффиксами множественного числа, сопоставимыми с эламскими суффиксами множественного числа -р и -mе, и на этом основании делали вывод, что и луллубейский язык был близок эламскому. Однако, по-видимому, lullu - во всех случаях ареальное слово со значением 'чужак' (в форме lullu-p-, lullu-me- прошедшее через эламское посредство). Таким образом, особого луллубейского этноса не существовало. Эламский суффикс -р предлагали видеть и в названии племени каспиев (греч. kaspioi), живших в I тысячелетии до н. э. у юго-западного "угла" Каспийского моря; при этом считали, что этноним *kas/sh-p- тождествен наименованию касситов. Однако никаких других данных о языке каспиев нет.

О языковой принадлежности кутиев судить трудно, хотя нам известны два-три десятка имен собственных; культура Курдистана и Южного Азербайджана, где, по всей видимости, жили кутии, была в этот период ближе к культуре Восточного Закавказья, чем Иранского нагорья; возможно, что и по языку кутиев следует скорее отнести к северо-восточно-кавказской группе.

4. В XIX в. делались попытки - по существу, донаучные - связать эламский язык с "туранскими" (т. е. урало-алтайскими, тюрко-монгольскими), исходя из наличия агглютинации и единичных слов, по звучанию сходных со словами отдельных тюркских языков. В XX в. пытались связать эламский язык с хурритским, однако достаточно веских аргументов приведено также не было. Некоторые сопоставления оказались просто ошибочными (элам. rutu 'жена' и хурр. якобы ru-ti, но читать ash-ti). Лишено всякого основания отождествление эламского языка с мидийским, выдвинутое в середине XIX в. Ж. Оппертом и в 20-х гг. XX в. Н. Я. Марром.

Сопоставления с кавказскими языками до сих пор шли почти исключительно по линии структурного сходства и также пока не привели к достаточно убедительным результатам.

Единственной гипотезой, в пользу которой можно привести достаточно показательные факты, является гипотеза эламо-дравидского родства [11, 109 и сл.; 68].

Общий характер морфологического строя дравидских языков не противоречит увязке их с эламским. Они обладают номинативной конструкцией (которая начинала слагаться и в новоэламском), но некоторые явления могут рассматриваться как пережиток конструкции эргативной (отсутствие страдательного залога, кроме поздних описательных оборотов, формальное различение глаголов действия и состояния, архаические формы спряжения именного сказуемого в языке курух-ораон, отчасти в гонди). Схождения между дравидскими языками и эламским в области морфологии имени и глагола сводятся к общности некоторых структурных особенностей и совпадению отдельных формантов, в частности, древнейших падежно-послеложных морфем - дативной *(-)ikku и т. п., общекосвенной *-n(а); возможно наличие пережитков эламских именных классов в отдельных дравидских языках [1]. Наряду с этим имеется много структурных особенностей и формантов, которые не совпадают.

Наиболее близкие схождения между дравидскими языками и эламским, кажущиеся едва ли случайными, наблюдаются в области местоимений. Они доходят до полного совпадения. Например, личные местоимения:

			Элам.	Дравид.
				Брахуи	Тамил.
Ед. ч.	1-е л.		(h)u, косв. u-n	i	e-n (косв.)
	2-е л.		nu, ni	ni	ni
Мн. ч.	1-е л.	инкл..	ela, elu	nan	nam
		экскл.	nika, niku	nan	am
	2-е л.		num	num	nin-gal (<nim)*

Весьма близки также основы указательных и некоторых других местоимений. Установлены также, пока еще немногочисленные, схождения между эламским и протодравидским в области лексики.

В этой области сравнения крайне затруднены, так как специфический характер дошедших до нас эламских текстов не позволяет выявить многие из таких важнейших слов основного фонда, как числительные, названия частей тела и др.; мало мы знаем и терминов родства (такие "детские" слова, как аmmа 'мать', atta 'отец', наличные и в дравидских, в счет, разумеется, не идут).

В области глагола трудно ожидать большого сходства, так как образование глагольной структуры из доглагольного состояния прослеживается в эламском довольно отчетливо, а следовательно, весьма вероятно, что (если между эламским и дравидскими языками имеется родство) отхождение эламского от общего языка-основы произошло раньше выработки современных глагольных систем дравидских языков; эти глагольные системы и в самих дравидских языках весьма неоднородны. Однако некоторые - немногие - черты дравидского глагола допускают сближение с эламским.

В целом, по-видимому, можно считать весьма вероятным, что протодравидский и эламский восходят к одному общему предку.

§ 2. ЭЛАМСКИЕ ПИСЬМЕННОСТИ.
ПЕРИОДИЗАЦИЯ ИСТОРИИ ЭЛАМСКОГО ЯЗЫКА [2]

1. Древнейшие эламские хозяйственные тексты на глиняных плитках (таблетках) написаны особым линейно-иероглифическим, до сих пор не дешифрованным письмом, по типу очень близким к шумерскому письму эпохи Джемдет-Наср.

Однако оно современно не столько этим, еще также рисуночным и линейным шумерским письменам, сколько текстам шумерского раннединастического периода (2700-2400 гг. до н. э.), когда уже применялась клинопись словесно-слогового типа. Поэтому эламская иероглифика едва ли может быть прямым ответвлением мерской, хотя ее создатели, несомненно, знали о сущeствовании и принципах шумерской письменности и тем самым, конечно, испытали ее косвенное влияние [1].

Развившееся позже эламское словесно-слоговое линейно-иероглифическое письмо применялось и для царских надписей (наиболее поздняя - двуязычная, клинописная и линейная, надпись Кутик(?)-Иншушинака, которую предположительно можно датировать около 2200 г. до н. э.; надпись прочтена В. Хинцем, однако его дешифровка пока не является вполне общепризнанной [2]).

2. С XXIII в. до н. э. в Эламе начинает применяться клинопись шумерского и староаккадского типов, причем как для шумерского и аккадского, так и для староэламского языка (древнейший памятник - договор Нарам-Суэна, царя Аккада, с правителями городов-государств Элама на староэламском языке).

Вплоть до конца II тысячелетия до н. э. для эламского языка применялась общая для ряда языков Передней Азии этого периода аккадская клинопись - слоговая с применением написаний отдельных шумерских слов (гетерограмм) для передачи соответвующих по значению (эквивалентных) эламских слов. Эламские тексты, фиксированные клинописью этой системы, по языку относятся к староэламскому периоду (середина III - конец II тысячелетия до н. э.; преимущественно надписи царей).

3. От начала I тысячелетия до н. э. эламских текстов, по-видимому, не дошло; среднеэламские тексты (тоже в основном надписи царей) появляются примерно с конца VIII в. до н. э. Язык этих текстов грамматически отличается от староэламского, отчасти приближаясь к более изученному новоэламскому.

Ареал эламского языка в этот период (а возможно, уже и раньше) сильно сократился. Не позже чем с 1000 г. до н. э. центральные районы Ирана были заняты племенами, говорившими на индоевропейских языках индоиранской ветви (иранской подветви); можно предполагать, что уже в IX-VII вв. до н. э. восточные части эламской территории были заняты персами. Персидские цари - Ахемениды уже в VII-VI вв. до н. э. были царями "Анчана".

Если письмо староэламских.текстов существенно не отличается от письма вавилонских аккадских текстов соответствующего периода, то в среднеэламский период применяется особый, эламский вариант клинописной системы, имеющий некоторые специфические черты: формы знаков значительно упрощаются; знаки для закрытых слогов (преимущественно для слогов типа i + согласный) приобретают значение знаков для одних согласных; например, [tashshup] 'люди', 'народ' пишется tash-shi-ip, т. е. tash-shu-р, и др.

4. Среднеэламские тексты прекращаются около середины VII в. до н.э. в связи с завоеванием Элама Ассирией в конце 640-х - начале 630-х гг. до н.э. С конца VII - начала VI в. до н. э. начинается новоэламский период развития языка. Язык этого времени претерпевает сильнейшие изменения в грамматическом строе, теряя многие, ранее наиболее характерные свои черты.

С конца VI в. до н, э. в связи с персидским завоеванием эламские тексты буквально наводнены древнеперсидекой лексикой, для изучения которой они являются важным источником. Основные группы текстов этого периода - документы царского ремесленного хозяйства из Суз (около 550 г. до н. э.) и Персеполя (VI-V вв. до н.э.), а также эламские версии трехъязычных надписей персидских царей Ахеменидов, в синтаксическом, а иногда и в лексичеческом отношении в значительной мере представляющие кальку персидской версии.

Письменность новоэламских текстов, если не считать некоторой эволюции внешних форм знаков, существенно не отличается от поздней среднеэламской.

В науке долгое время не было единства мнения по поводу наименования языка новоэламских текстов. Предлагались обозначения "туранский", "скифский", "мидийский" (Ж. Опперт), "язык ахеменидских надписей второго рода", "сузский" (Ф. Вейсбах), "мидский" (Н. Я. Марр). В связи с находкой многочисленных старо- и среднеэламских текстов генетическая связь языка "ахеменидских надписей второго рода" с языком древнего Элама была установлена со всей бесспорностью, и теперь общепринятым обозначением их языка является термин "новоэламский".

Послеахеменидских письменных памятников на эламском языке нет, но вполне возможно, что он продолжал существовать в устном употреблении, быть может, даже до X в. н.э. (?).

Высказывалось предположение, что эламский язык оказал некоторое влияние на персидский язык в качестве субстрата.

5. Первые попытки дешифровки и интерпретации эламских текстов связаны с открытием трехъязычных надписей персидских царей (на персидском, эламском и аккадском), однако успехи в этой области долго были и отчасти до сих пор остаются недостаточными. Грамматический очерк новоэламского языка Ф. Вейсбаха (1890 г.), не говоря уже о более ранних попытках, а также некоторых более поздних (Норриса, Винклера, Хюзинга, Кенига, Борка), совершенно устарел; для старо- и среднеэламского существуют только краткие грамматики И. М. Дьяконова [3, 85 и сл.] и Э. Рейнер [4]; для новоэламского есть дескриптивная грамматика Г. Г. Пейпера [5], которая не может считаться вполне удовлетворительной, и некоторое число частных исследований, из которых наиболее важные принадлежат Р. Т. Хэллоку [6-9] и Франсуазе Грильо [10; 11]. Существенны также грамматические работы И. Фридриха [12; 13] и Р. Лабата [14; 15].

В настоящем очерке мы будем касаться преимущественно фактов старо- и среднеэламского языка.

§ 3. ФОНОЛОГИЯ И ФОНЕТИКА ЭЛАМСКОГО ЯЗЫКА

1. Графика новоэламского периода не различает глухих и звонких согласных; графика более ранних периодов с точки зрения передачи ею фонологической системы слабо изучена, поэтому нам приходится главным образом исходить из того, что дает новоэламское письмо.

2. В последнем графически различаются 11-13 согласных [3]: p, t [4], s, sh, c [5], j (= "й"), k, h (по-видимому, придыхание; в новоэламском уже не произносилось), m (или w~?), n, r, l, в более раннее время, по-видимому, также w - и три гласных: a, i, u (наличие e, по крайней мере в новоэламском, сомнительно; может быть, речь идет о графическом варианте i). Возможно, что этот небольшой набор гласных определяется характером графики, восходящей к аккадскому письму, передающему аккадскую же фонологическую систему с ее четырьмя гласными; некоторые исследователи полагают, что число эламских гласных было больше, однако это весьма недостоверно. Различение долгих и кратких гласных, возможно, отсутствовало; во всяком случае, оно не получает адекватного графического выражения.

Нередко встречаются случаи чередования u и i, например: sunki-//sunku- 'царь', tiri-//turu- 'объявлять', 'знать'; неударные гласные вообще неустойчивы в средне- и особенно в новоэламском; чередуются написания а, е, i и i, е, u (вероятно, во всех этих случаях следует читать редуцированный гласный); конечный гласный в новоэламском, возможно, полностью или частично переходит в нулевой.

Существуют дифтонги (ai, au, eu), которые имеют тенденцию к упрощению: mauri- > marri- 'хватать' и т. п.

В отличие от аккадского в эламском возможно сочетание двух согласных в начале и конце слога; для передачи этого явления аккадская клинопись не дает адекватных средств, поэтому на письме в таких случаях добавляются графические гласные (в том числе и в начале слова).

§ 4. СЛОВООБРАЗОВАНИЕ

1. Для эламского языка характерна лексическая морфема (корень), содержащая один или чаще два согласных и один или два гласных. Основа обычно совпадает с корнем. Первый гласный основы неизменяем; однако в глагольных формах (по крайней мере в новоэламском) второй (конечный) гласный некоторых основ подвержен чередованиям, закономерность которых еще неясна [6].

2. В эламском языке употребительно словосложение: sima-taha 'давать', а также частичная редупликация корней: peshi- 'строить', pepshi- 'быть построенным', kuti- 'охранять', kukta- - то же.

3. Уже в среднеэламском засвидетельствовано большое количество заимствований из аккадского (palak-me 'работа' < акк. ра-lahu 'работать'; tupi, tuppi-me 'надпись' < акк. tuppu(m) 'таблетка' < шум. dub; manna-t 'дань' < акк. mandattu(m) и многие другие), а также, вероятно, из шумерского, хотя последние установить труднее (может быть, сюда относится tahu- 'помогать' <шум. dah-a?}. В новоэламском языке ахеменидских надписей и персепольских таблеток (но еще не в сузских таблетках середины VI в. до н. э.) чрезвычайно много иранских заимствований, особенно персидских (shashsham 'власть' < др.-перс. xshacam; tanash 'племя' < др.-перс. *dana; kurtash 'подневольный работник' < др.-перс. *grda; racikara 'винодел' < др.-перс. razakara).

§ 5. ИМЯ

1. Имена разделяются на два класса (лиц и вещей) и могут иметь два числа (единственное и множественное).

2. Имена класса лиц имеют в единственном числе показатель -k или -r. Ряд исследователей полагали, что разница между ними - в определенности и неопределенности (-k - показатель определенного единственного числа; -r - неопределенного). По Э. Рейнер, -k - форма "локутива", соотносящая имя с говорящим [7], а -r - форма "делокутива", соотносящая имя с 3-м лицом [8].

Во множественном числе класс лиц имеет показатель -р.

3. Имена класса вещей могут не иметь никакого показателя или показатель -mе, на ранних этапах развития языка употребляемый только в тех случаях, когда принадлежность имени к классу вещей нужно подчеркнуть, поскольку данная основа в принципе применима и для имен класса лиц (Э. Рейнер). Кроме того, существует показатель -n, но неясно, является ли он лишь вариантом -mе или же отдельным показателем, служащим для указания на синтаксическую связь между отдельными словами. Формы с показателем -n, как и формы вообще без показателя, могут согласовываться с именами и глаголами, имеющими показатель -mе, и наоборот.

4. К классу вещей относятся: 1) имена предметов; 2) имена абстрактные, в том числе образованные от имен класса лиц при помощи показателя -mе; 3) коллективное множественное (имя группового единства) от имен обоих классов. Специального множественного числа класс вещей не имеет (в качестве такового нередко функционируют имена с показателем -mе).

5. Показатели -k, -r и -р, присоединяясь к согласному, обычно имеют при себе соединительный гласный -i-, получая форму -ik, -ir, -ip, а показатель -mе иногда имеет при себе, по-видимому, соединительный гласный -u-, что дает форму -umme. Возможно, что соединительные гласные - чисто графические.

6. Классные показатели являются важнейшим средством синтаксической связи между частями предложения.

Определение ставится всегда (кроме некоторых местоимений) после определяемого, причем либо классный показатель получают обе части определительной конструкции [и определение, и определяемое: ruhu-r risha-rra 'человек большой'; katru paha-r hal-Hatamti-r 'князь (?), владеющий страной Элам' (букв, 'могущественный страны Элам'); meni-k Hatamti-k 'держатель (?) Элама'; *ak-(i)p nарр-ip 'все боги'], либо один классный показатель обслуживает всю определительную конструкцию в целом. В этом случае определительная конструкция в целом получает классный показатель определяемого: ruhu risha-rra 'человек большой'; temti napp-ip-ir 'владыка богов'; с местоимением: att-u-r-i 'мой отец' (< *atta u-r-e); hutta-k-u-me 'мое деяние' (вместо *hutta-k-me u-mе); ruhu hani-k Peja-k-ikk-i '(я) человек, любимый богини Пейак'; takki-me u-me-ni Nahhunte-utu a-ak pahu e-n-a (var. e-m-a) 'жизнь моя (и) Наххунте-уту, а также детей ее'. Здесь -n- связано с показателем -mе класса вещей, но в новоэламском то же -n встречается и с классом лиц: u N₁ shak N₂-n-a 'я N₁, сын N₂'. Термины родства и нередко имена собственные самостоятельного классного показателя не имеют, но определительная конструкция, где такое неоформленное имя является определяемым, получает показатель класса лиц: *atta u-r-i 'мой отец'. Если определяемым является имя класса вещей, не имеющее классного показателя, то для определительной конструкции достаточно поставить определение после определяемого без всяких связующих показателей: ihshi kik-ip 'светоч (?) небес'. Эта конструкция позже распространяется, по-видимому, и на имена класса лиц.

Переносы классных показателей могут иной раз создать довольно сложную картину:

takki-me Nahhunte-utu rutu hani-k u-r-i-me

'(за) жизнь Наххунте-уту, жены любимой моей'

[где -r- в u-r-i относится к rutu 'жена', создавая определительную конструкцию 'жена моя' = rutu u-r-i, причастие от глагола hani- имеет показатель -k, а конечное -mе указывает на то, что выражение rutu hanik uri является определением к слову takki-me 'жизнь'];

e nap(p) paha-pp-i ak-p-ip napp-ip-ip

'о, боги, (самые) могучие (из) всяких богов!'

[где определительная конструкция nар(р) paha-pp-i имеет только один общий классный показатель имен прилагательных во множественном числе, а другая определительная конструкция - *ak-p-(i)p napp-ip - имеет два показателя (вероятно, по причине синтаксической перестановки определения и определяемого, характерной для местоимений), а второе -(i)p в слове napp-ip-ip связывает одну определительную конструкцию с другой].

7. Классный показатель играет также роль предикативной -связки: u shak N.-k-i-k 'я - сын N.', где слово shak, как термин родства, не имеет при себе показателя класса лиц, но он повторен затем в виде -k-i при определении 'сын такого-то', а последнее -k играет роль предикативной связки, согласуемой с классным показателем имени; u Untash-GAL shak Humpanummena-k-i sunki-k An-can-Shushun-k-a 'я Унташ-Напириша, сын Хумпануммены, царь Анчана и Суз', где -k - классный показатель, повторяющийся при сказуемом и при определении к сказуемому [конечный -а, по-видимому, имеет относительный характер [9]: букв, 'царь, который (является царем) Анчана (и) Суз']; pet-ir Naramsuen-irra pet-ir u-r-i 'враг Нарамсуэновский (т. е. враг аккадского царя Нарам-Суэна) - мой враг'; nan-ip ker-ip sunki-p 'говорят (букв. говорящие) слуги царя'; здесь классный показатель множественного числа повторяется при двух согласуемых словах (сказуемом и подлежащем), но также и при определении к одному из них.

8. Именные классные показатели могут в старо- и среднеэламском присоединяться также к (обобщающе-) неопределенному местоимению (*ak-ip, akka-r-i) и (в новоэламском) к указательному местоимению hupe, а также и к отрицанию in-: in-k(-i) 'я не'; in-r(-i) 'он не'; *in-me > imme, in-ni 'они не' и т. д.

9. В новоэламском система классных показателей и система переноса классных показателей как средство установления определительной или предикативной синтаксической связи разрушена; имеются отдельные пережиточные случаи.

10. Классные показатели могут иметь наращения:

1) -i, которое, по Грильо [11], отмечает паузу;

2) -a - относительно-определительная частица, постепенно превращающаяся в словообразовательный формант [10]; по Грильо, -а при имени имеет детерминирующее значение, наподобие артикля;

3) -а с удвоением предшествующего согласного классного показателя выражает притяжание (аналогично русскому суффиксу "-ский"): sunki-kk-a 'царский', naramsueni-rr-a 'Нарамсуэновский' и т. д.

11. Синтаксические связи, соответствующие падежным отношениям, реализуются двояким образом:

1) субъектно-объектные и определительные отношения (т. е. отношения абсолютного, эргативного и родительного падежей) - только синтаксически (субъект в начале предложения, предикат в конце, объект перед сказуемым; определение после определяемого);

2) пространственные отношения - с помощью энклитических послелогов или сочетаний нескольких послелогов [11]: -mа 'на', 'в'; -(h)ati-ma 'в', 'внутри'; -lin/mа 'для'; -(i)l-lina 'ради'; -(i)kku (н.-элам. -ikki) 'у', 'к', 'на', 'в направлении к...'; -ja 'из (материала)'; -itaka 'с', 'над'; -appuka 'перед'; -rutash 'против'; -ahta 'для'; -su-paka 'о'; -mar, -(i)mar 'от', 'после того как...' (н.-элам.); -intikka 'по причине'; -shara, -shara-ma 'на', 'над' (?) и др. Послелоги, по всей вероятности, имеют именное происхождение, причем окончание -а может быть связано с относительным показателем.

В новоэламском появляется специальный послелог -nа, выражающий родительный падеж. Происхождение его разъяснено Грильо: это результат соединения показателя синтаксической связи (в данном случае связи определяемого с определением) -n с относительным показателем -а. "Объектная" форма имени на -(i)n, -(u)n также не что иное, как перенесенный "общий" показатель синтаксической связи -n, чем объясняется кажущаяся спорадичность его употребления.

12. Прилагательные не имеют особых формантов, кроме притяжательных прилагательных (классные показатели в форме -kka, -rra, множественное число -рра).

§ 6. ПРЕДИКАТИВНЫЕ СЛОВА

1. Простейшее (стативное) сказуемое состоит из основы (именной или глагольной) плюс классный показатель (играющий роль предикативной связки, ср. выше). Такое сказуемое выражает состояние и соответствует как именному, так и глагольному сказуемому (непереходному глаголу состояния). Оно может быть выражено также причастием состояния (см. ниже) [12].

Для выражения 2-го лица добавляется особый показатель t(i/a), который, возможно, перенесен в непереходное спряжение по аналогии из спряжения переходного глагола или, по Э. Рейнер, является аллокутивным показателем класса лиц. Такова простая повествовательная форма непереходного сказуемого состояния.

Сказуемое, выражающее действие (фиентивное) [13], состоит в простейшем виде (в простой повествовательной форме) из глагольной основы и показателя субъекта действия. Как фиентивные рассматриваются и глаголы движения (во всяком случае, в новоэламском).

Для примера возьмем глагол kushi 'строить', 'быть построенным' в фиентивном спряжении:

	Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л.	kushi-hu > kushi-h > kushi	kushi-h-h(u) [14]
2-е л.	kushi-(a)t(i) > kushi-(a)t	kushi-h-t(э) [14]
3-е л.	kushi-shi > kushi-sh	kushi-h-sh(i) [14]

2. Характер глагольного действия может уточняться различными показателями, образующими агглютинативную суффиксальную цепочку [15].

R	1	2 (а и б)	3	4	5
Основа	Прямой "объект" (субъект состояния)	Вид? (или пространственная направленность действий)	Герундивный или причастный показатель	Предикативный показатель (лица субъекта действия или состояния)	Наклонение

1) Первая позиция бывает занята только в том случае, если на второй позиции стоит показатель -mа-; в противном случае прямой объект выражен в предложении (соответствующим существительным перед глагольной формой и обычно еще и дополнительно-проклитическим местоимением), но в самой глагольной форме не отражен.

Объект (субъект состояния, наступающего в результате действия) может быть выражен на первой позиции: (1) местоимением: pepshi(i)r-ma-h 'основывал его я', mishi-(i)r-ma-k 'разрушен он', tahh-u(n)-ma-n '(так как) делает меня он' (в новоэламском примеров нет: здесь местоименный объект всегда выносится вперед, перед глагольной формой); (2) именем (в том числе и с определением): sunki-me hutta-GUL-Makishtarra-na-ma-(n-)ra '(так как) царскую власть исполнял род М.'; (3) прямой речью (с глаголами говорения): tiri-mite-sh-tashshu-p-appa-pet-ip-u-me-na-inni-tiri-ma-n-pi-hupi-pi-pi-hal pi-sh-ma-n-ka 'так как я говорю (tiri-...-man-ka): "Разбейте (mite-sh) воинов (tashshu-p), которые (арр) враждебны (pet-ip), моими (u-me-na) не-они (*in-me) поскольку-называются (tiri-ma-n-pi), этих (hupi-pi) убейте! (hal pi-sh), т.е. 'ибо я приказал: "Разбейте воинов, которые враждебны, так как не называются моими, убейте их!".

2) На второй позиции может стоять показатель -mа- (позиция 2а) или -nu- (позиция 2б); видимо, -mа- выражает несовершенный вид; возможен оттенок будущего времени. Оба показателя вместе встречаются редко. Ф. Грильо считает -mа- пережитком особого вспомогательного глагола, что нам кажется сомнительным. Значение показателя -nu- неясно.

3) На третьей позиции может стоять показатель причастия состояния -k или герундивный показатель -n, выражающий цель, причинность, результативность или условность, например: shapa-rak-umme huttэ-ma-n-ra 'чтобы сражение делать' suta-ma-n поскольку я молю', tur-na-m-pэ < *tur(u)-ma-n-pэ 'чтобы не знали', kut-ma-m/n-рэ 'если бы унесли', tаmmа-n-rэ 'если подумает'; в герундиве же обычно употребляется глагол nа- 'говорить'.

Герундив, в том числе и от переходного (фиентивного) глагола, спрягается в старо- и среднеэламском (с некоторыми особенностями) как стативное сказуемое [16]. Так же может спрягаться и причастие состояния в роли предиката (но уже только в непереходном, стативном значении):

	Ед. ч.		Мн. ч.
	Прич.	Герундив	Прич.	Герундив
1-е л.	hutta-k	hutta-n-k(a)	hutta-k-pэ	?
2-е л.	hutta-k-t(э)	hutta-n-t(a)	?	?
3-е л. (класс лиц)	hutta-k-r(э)	hutta-n-r(a)	hutta-k-pэ	hutta-n-pэ
3-е л. (класс вещей)	hutta-k	hutta-n

4) На четвертой позиции стоит классный или личный показатель субъекта (-k, -t, -r, -р и т. п.).

5) На пятой позиции может стоять показатель наклонения:

-ne - пожелательное наклонение (ст.-элам. -lе};

-nа - значение неясно, возможно, близкое к пожелательному;

-a, -ta - сослагательное наклонение (показатели сказуемого придаточного предложения);

-ut, н.-элам. -эt - значение неясно, вероятно, подтвердительное.

3. Императив совпадает со 2-м лицом повествовательной формы (в новоэламском - с 3-м лицом).

4. Эламский язык знает следующие типы глагольных имен:

а) причастие состояния, образуемое из основы и классного показателя (в единственном числе - всегда показателя имен класса лиц): hani-k 'любимый' (но hani-k-ik 'любимый-я'), kushi-k 'построенный' (kushi-r - тo же?). Множественное число - hani-p, kushi-p. Тем самым оно совпадает со стативным предикатом. Классный показатель причастия, как правило, не переносится на согласуемые с ним слова: rutu hani-k u-r-i 'жена любимая моя';

б) причастие действия (или имя действующего лица), образуемое из основы и геминированного классного показателя с относительным показателем -a: kushi-kk-a 'строящий', 'построивший', hani-kk-a 'любящий'. Множественное число - kushi-pp-a;

в) герундий, или имя цели, образуемый из основы с герундивным показателем -n: kushi-n 'долженствующий или могущий быть построенным'. Герундий часто заменяет спрягаемую форму глагола. Множественное число - kushi-n-pэ;

г) имя абстрактное может быть образовано от именной, а позже - и от глагольной основы при помощи классного показателя -me, -umme.

Глагольные имена могут, как и финитная форма глагола, иметь суффиксальные показатели не только на четвертой позиции (классный показатель), но также на второй и третьей (видовой и герундивный), а также относительно-сослагательный показатель -а на пятой позиции.

Герундий с видовым показателем -mа- и относительным показателем -а играет роль инфинитива, или имени действия: kushi-ma-n-a 'строить', 'постройка', tiri-ma-n-a 'говорить', 'говорение'.

5. Глагольная основа нейтральна в отношении переходности или непереходности, действия или состояния; поэтому фиентивное спряжение является каузативом по отношению к стативному (kushi-k 'построен', kushi-h 'построил', pari-k 'дошел', pari-sh 'довел', 'достиг').

§ 7. МЕСТОИМЕНИЕ

1. Эламский язык знает следующие личные местоимения:

	Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л.	hu > u	ela/u (инклюзивное 'мы с тобой') nuku, nika/u (эксклюзивное 'мы с ним')
2-е л.	nu > ni	num
3-е л.	he > e, i	ap. api

(для 3-го лица также и другие указательные местоимения).

2. В староэламском роль местоимений 3-го лица класса лиц играют также местоименные проклитики (Э. Рейнер):

	Ед. ч.	Мн. ч.
1-е л.	(u-?)	-
2-е л.	n-	-
3-е л.	r-	p-

Проклитические местоимения обычно употребляются резумптивно, т. е. в случаях, когда подлежащее или объект, выражаемый этим местоимением, уже до этого выражен именем или самостоятельным местоимением.

При присоединении послелогов проклитическое местоимение может быть повторено суффиксально: r(i)-ukku-r-ir 'к нему' (также ukku-r-ir; ср. lina-numun 'ради вас').

Так же может выражаться и субъект при причастии или герундии: (i)n-kali-k-t(i) (2-е лицо причастия состояния), (u)r-tumpa-n-r(a) (3-е лицо герундия), (i)p-taha-m/n-pe (3-е лицо множественного числа герундия).

При переходном глаголе местоименная проклитика выражает объект: ir(-)hutta-h 'сделал его'.

3. Личные местоимения могут выражать субъект, объект (прямой и косвенный) и определение. В связи с этим в староэламском специальных объектных и притяжательных местоимений не существовало, и роль местоимения выявляется только синтаксически.

4. Роль указательных местоимений (частично и личных местоимений 3-го лица) играют формы, образованные от местоименных основ (h)e/i-, *(h)a- [17] или hu-pi и а-.

5. Указательно-относительное местоимение для класса лиц - ak(k)a [в ст.-элам. неизменяемое, но в н.-элам. мн. ч. ak(k)a-p]. Роль относительного местоимения для класса вещей играет арра. Оба очень употребительны в новоэламском (под влиянием древнеперсидского), где превращаются в род nota genitivi.

§ 8. СЛУЖЕБНЫЕ СЛОВА

1. Часть наречий не имеет специфического оформления, а совпадает с именем (прилагательным), нередко имеющим застывший классный показатель: amak 'сколько?', sap 'когда?' (и 'после того как'). Нередко наречия образуются от имен, местоимений и послелогов при помощи сослагательного суффикса (или именного суффикса класса вещей) -ta: shashsha-ta 'издревле' (shashsha 'прежний'); hupe-ta 'это' (в адвербиальном значении; ср. huре 'тот'); appuka-ta 'раньше' (ср. appuka - послелог 'до').

2. Отрицание выражается частицей m- (см. выше), запрещение - частицей ai-ni > a-ni, a-nu. Запретительная конструкция требует герундивной формы сказуемого.

3. В староэламском сочинение большей частью бессоюзное; в средне- и новоэламском обычны союзы a-ak, kutta и многие другие.

Примечания

1. Перенос местоименных показателей на предикат в ряде дравидских языков (гонди, курух) представляет собой аналогию явлению перенесения классных показателей в эламском. Ср. также факультативные формы_множественного числа адъективизированной формы родительного падежа (брахуи): bava-na 'отца', bava-na-k и bava-na-f-k 'отцовы', где -f, - может быть, реликт перенесенного классного показателя множественного числа (элам. -р).

2. В настоящем очерке еще не учтены новые находки эламских текстов за пределами Суз.

3. На самом деле их могло быть и много больше. Долгота (удвоение) согласных в эламском, видимо, является частью лишь графическим, частью комбинаторным явлением.

4. Возможно, что знаками для t передаются две разные фонемы: переднеязычная н латеральная (глухой l. или ретрофлексный l_).

5. Транслитерация условная; аффриката неясного качества.

6. Подробнее см. [10].

7. Например, -k в выражении rutu hani-k u-r-е 'жена любимая моя' можно объяснить тем, что жена принадлежит говорящему.

8. По Э. Рейнер, форма на -t - форма "аллокутива", соотносящая имя со 2-м лицом.

9. Или является союзом?

10. Некоторые исследователи полагают, что в новоэламском окончания -i, -а существуют только графически (или совпали в /-а/, но ср. эту точку зрения с мнением Грильо).

11. При глагольных формах послелоги применяются для выражения синтаксического подчинения.

12. Как в староэламском, так и в новоэламском формы словоизменения непереходного глагола состояния применимы и к именному сказуемому. Различие заключается только в том, что в первом случае основа может служить и для глагола действия.

13. Обозначение его как "активного" было бы неправильным, так как оно не противостоит пассиву.

14. Гласные окончания, возможно, обусловлены только законами графики.

15. Не все позиции бывают заняты; нумерация позиций передает только относительный порядок размещения формантов.

16. Ср. § 6, п. 2, 1), пример (2). Как указывалось выше, чистая основа с этими же показателями также может выступать в роли стативного сказуемого.

17. Эта основа, конечно, отличалась от местоимения 1-го лица (h)u. Может быть, следует постулировать исходную форму *о- (*ho-)?

Литература

1. Вайман А. А. О связях протоэламской письменности с протошумерской. - ВДИ. 1972, № 3.
2. Hinz W. Zur Entzifferung der elamischen Strichschrift. - "Iranica Antiqua". 2. Leiden, 1962.
3. Дьяконов И. М. Языки древней Передней Азии. М., 1967.
4. Reiner E. The Elamite Language. - HOr. 1 Abt., Bd. 2, 1-2. Abschn., Lief. 2.
5. Paper H. H. The Phonology and Morphology of Royal Achaemenid Elamite. Ann Arbor, 1955.
6. Hallock R. T. The Finite Verb in Achaemenid Elamite. - JNES, 1959, 18, I.
7. Hallock R. T. Persepolis Fortification Tablets. Chicago, 1969 [c. 1-86: грамматический очерк].
8. Hallock R. T. The Pronominal Suffixes in Achaemenid Elamite. - JNES, 21.
9. Hallock R. T. The Verbal Noun in Achaemenid Elamite. - "Iranica Antiqua". 2. Leiden, 1962.
10. Grillot F. La postposition genitive -na en Elamite. - "Cahiers de la Delegation archeologique francaise en Iran", 1973, 3 (с почти полной библиографией по эламскому языку).
11. Grillot F. A propos de la notion de subordination dans la syntaxe elamite. - JA. 258 (1970).
12. Friedrich J. Altpersisches und Elamisches. - "Orientalia". 18, 1949, 1.
13. Friedrich J. Die Partikeln der zitierten Rede im Achaemenidisch-Elamischen. - "Orientalia". 1943, 12.
14. Labat R. Note sur la cojugaison elamite. - JCS. 1947.
15. Labat R. Structure de la langue elamite. - Conferences de l'Institut de linguistique de l'Universite de Paris. 9. Paris, 1950-1951.