В. П. Адрианова-Перетц

"СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ" И "ЗАДОНЩИНА"

(Слово о полку Игореве - памятник XII века. - М.; Л., 1962. - С. 131-168)

 
История древней русской литературы знает немало случаев, когда писатель, изображая современные ему события и исторических деятелей, пользуется особо привлекшими его внимание литературными картинами давно минувшего и характеристиками героев далекого прошлого. Например, похвала-характеристика Владимира Мономаха, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи, послужила литературным образцом для панегиристов князя Всеволода Юрьевича и его сыновей - они дословно переносили из нее то, что в их представлении определяло идеальный образ носителя высшей феодальной власти. Когда в 1370-х годах Суздальско-Нижегородская земля нуждалась в оправдании своих притязаний на церковную самостоятельность, мних Лаврентий суздальского князя Юрия (Георгия) Всеволодовича не только стилизовал под «добродетельного» Владимира Мономаха, каким изображала его похвала XII в., но наделил его и «мученическими» чертами, взятыми из литературного портрета князя Андрея Боголюбского. Обе литературные характеристики - Владимира Мономаха и Андрея Боголюбского - еще раз откликнулись в похвале Константину Всеволодовичу. Четыре сына князя Ростислава наделяются чертами поведения их отца, в том самом литературном выражении, какое им дано летописцем Ростислава. Для многих писателей до XV-XVI вв. «классическими» образцами были повести - жития князей Бориса и Глеба, Александра Невского. Талантливое описание разорения Русской земли татаро-монголами, сделанное Серапионом Владимирским, послужило почти через три столетия образцом для псковича, изображавшего насилия московских наместников в только что присоединенном к Москве Пскове, и т. д.
Литература Киевского периода, как и искусство этого времени, в века феодальной раздробленности представлявшегося периодом могущества единого Русского государства, вдохновляла многих писателей и художников, переносивших выработанные «классические» формы в описание современных событий, в новые постройки, в живописные образы. К числу авторов, нашедших в литературе именно этого периода художественный образец для своего произведения, относится и Софоний Рязанец, решивший рассказать своим современникам о Куликовской битве картинами «Слова о полку Игореве». Таким образом, его замысел не представляет ничего необычного в практике писателей феодального периода.
Подобные примеры освоения в новой исторической обстановке художественного наследия прошлого отнюдь не дают основания расценивать их как «плагиаты» и не снижают их эстетической ценности, когда само сознательное обращение к готовым образцам отвечает заданию художника, оправдывается его идейно-художественным замыслом. Раскрывая связь позднейшего произведения искусства с его прототипом, исследователь не ограничивается простым установлением факта: он стремится именно в этом замысле найти причину обращения художника к данному образцу.
Обычно без труда определяется, которое из двух перекликающихся произведений является оригиналом. В особом положении оказались два памятника, идейно и художественно связанные между собой, - «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». Каждый из этих памятников посвящен точно датируемому событию - походу Игоря Святославича на половцев 1185 г. и Куликовской битве 1330 г. Но в то время как «Задонщина», хотя и неизвестная в авторском или близком к нему списке, все же дошла в рукописи 1470-х годов и в более поздних, а потому датировка ее не вызывала больших споров, судьба «Слова о полку Игореве» дала скептикам дополнительный повод усомниться в его близости к описанному в нем событию. Это произведение даже и в сгоревшем мусин-пушкинском списке читалось лишь в копии не старше конца XV в. За три столетия, отделяющие эту копию от авторского текста, не дошло ни одного списка, а в довершение всего и мусин-пушкинская рукопись сгорела, и единственными свидетельствами ее существования остались издание 1800 г., Екатерининская копия и переводы конца XVIII в. Вспомним, что лишь в 1824 г. появились в печати [1] сведения о псковском Апостоле 1307 г., найденном К. Ф. Калайдовичем, который отметил, что в этой рукописи есть приписка, представляющая по существу цитату из «Слова о полку Игореве», умело приспособленную к сообщению о междукняжеской борьбе начала XIV в., а до 1852 г. не была известна «Задонщина», фразеологией «Слова» украсившая рассказ о Куликовской битве. В такой обстановке раздались голоса первых скептиков, усомнившихся в подлинности «Слова». Но после опубликования приписки к Апостолу 1307 г. и текста «Задонщины» пробел между авторским текстом «Слова» и мусин-пушкинским сборником несколько заполнился: явились следы знакомства с памятником конца XII в. в начале и в конце XIV в. Характерно, что один из этих следов вел на Псковщину, с которой, судя по некоторым чертам в языке мусин-пушкинского текста, был связан и сгоревший сборник. Теперь скептикам, чтобы обосновать свою точку зрения на «Слово» как на позднюю подделку, пришлось доказывать, что и приписка 1307 г. имела общий с ним «источник» [2] и «главным образцом» этой «подделки» была «Задонщина».
Семьдесят лет тому назад Луи Леже, родоначальник новейшего отряда скептиков, подвергающих сомнению подлинность «Слова о полку Игореве», раздумывая над выводами исследователей, установивших использование «Слова» автором «Задонщины», предложил «перевернуть гипотезу и задать вопрос, не вдохновлялся ли певец Игоря „Задонщиной“?» [3] Опыты такого «переворачивания гипотезы» широко известны, как и полемика с ними. В настоящей статье мы отрешимся временно от достаточно обоснованного представления о «Задонщине» как позднем отголоске поэтической традиции «Слова» и, сравнивая сходные эпизоды обоих памятников (причем «Задонщину» будем брать не в более или менее искаженных чтениях отдельных списков, а в предположительно восстановленном, максимально близком к «Слову» тексте), проверим еще раз шаг за шагом, какой же из двух сопоставляемых текстов с большим правом может рассматриваться как первичный, что? из чего правдоподобнее выводить, другими словами - есть ли научное и художественное основание «переворачивать» гипотезу [4].
В предисловии к «Задонщине» лишь одно название реки, на которой в прошлом русские потерпели поражение от «поганых», «Каяла» - напоминает «Слово о полку Игореве». Однако ввиду того, что «река Каяла», как место битвы, есть и в описании похода Игоря Святославича в Ипатьевской летописи, не будем сближать наши памятники на основании наличия в обоих этого до сих пор не вполне ясного географического (или стилистического?) названия [5]. Несомненная перекличка «Задонщины» и «Слова» начинается с одной и той же вводной фразы, которой каждый автор предваряет свое повествование:
 
«Слово»
«Задонщина»
Не лепо ли ны бяшеть, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о плъку Игореве, Игоря Святъславлича? Лутче бо нам ест, братие, начати поведати инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о полку великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича.
 
В «Слове» «трудные повести» - рассказ самого автора «о полку» Игоря; в «Задонщине» создался сложный и не вполне ясный оборот, в котором «похвальные нынешние повести о полку» великого князя - это как будто чей-то уже существующий рассказ о Куликовской битве, «поведати иными словесы» о котором обещает Софоний. Фраза была трудна и при переписке становилась еще туманнее; список У передает ее так: «...поведати иными словесы от похвальных сих и о нынешних повестех похвалу великому князю...» Совсем искажено чтение в списке С - здесь великий князь говорит брату: «Скажи ми, брате, коли и мы словесы о похвалных сих и о нынешних повестех а полк великого князя».
В зачине «Задонщины» прежде всего остается неясным, «лутче» чего Софоний считает свое намерение «поведати иными словесы» о Куликовской битве. Между тем начальное вопросительное «не лепо ли» «Слова» вполне оправдано следующим рассуждением автора о двух способах повествования: «старыми словесы» Бояна или «по былинам сего времени». Выбор между этими двумя способами и начинается с вопросительной формы зачина. Тавтологическое сочетание («поведати о ... повестех»), с тремя повторяющимися предлогами «о» - «начати поведати инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о полку», с мало выразительными определениями «словес» и «повестей», не могло подсказать лаконичное, но сразу настраивающее на определенную тональность начинающегося рассказа выражение «Слова» - «начяти старыми словесы трудных повестий о плъку». Здесь каждое определение крепко связано с последующим текстом и сама вопросительная интонация оправдана дальнейшей характеристикой этих «старых словес», а вся повесть о походе, начавшемся с зловещих предзнаменований и кончившемся разгромом русских дружин, действительно «трудная». Расплывчатая вступительная фраза «Задонщины», построенная и синтаксически тяжело, не дает основания выводить из нее зачин-вопрос «Слова о полку Игореве».
«Слово», как известно, противопоставляет «старые словеса» песен Бояна, певца князей XI в., «былинам сего времени» - весь этот эпизод дает оценку художественного метода Бояна, которому автор предпочитает менее фантастическое изображение событий «сего времени». К «словесам» Бояна здесь применено то же определение, которое дается и князьям XI в. - героям его песен - «старый Ярослав», «старый Владимир» [6]. В «Задонщине» обещание «поведати иными словесы» о Куликовской битве, по-видимому, предупреждает, что Софоний поведет речь иначе - «по делом и по былинам», а не так, как выше он, «от книг приводя», вспоминал о печальном прошлом. Упоминание о Бояне в этом вступлении к «Задонщине» лишено оттенка противопоставления его песен «похвальной нынешней» повести Софония, наоборот, автор обещает такими же «песньми и гуслеными буйными словесы» воспеть своих героев, какими Боян славил старых русских князей.
Вторичность текста «Задонщины» в данном эпизоде подтверждается прежде всего самым появлением в сознании писателя конца XIV в. образа Бояна. У поэта XII в. естественно могло возникнуть воспоминание об этом вдохновенном певце второй половины XI в., чьи песни, еще сохранившиеся в памяти народа, конечно, он слышал и потому отчетливо представлял себе их содержание и поэтические качества. Для писателя же конца XIV столетия образ Бояна не мог быть живым, так как невероятно, чтобы еще два века песни Бояна, а вместе с ними и имя их слагателя сохранились в народной памяти и дошли до современников автора «Задонщины». Откуда же в таком случае пришло в ее текст упоминание певца Бояна? Утверждая первичность «Задонщины» по сравнению с поэтическим памятником, рассказывающим о событии конца XII в., мы сразу останавливаемся перед этой загадкой. Но допустив, что о Бояне писатель конца XIV в. знал только по его литературному портрету XII в., мы без труда объясним отсутствие в повести Софония характеристики поэтического стиля незнакомого певца и противопоставления этого стиля его собственному рассказу «по делом и по былинам». Взамен перечня неизвестных ему героев песен Бояна Софоний, в соответствии со своими историческими представлениями, назвал имена тех крупнейших киевских князей, от которых вели свой род в XIV в. московские великие князья (Игоря Рюриковича, Владимира Святославича и Ярослава Владимировича).
Для автора «Задонщины» Боян - просто «гораздый гудец в Киеве», который пел «славы» князьям, сопровождая пение игрой на гуслях. «Живые струны» этих гуслей, по которым ударяли «гораздые персты» певца, - единственный поэтический штрих в рассказе о Бояне, напоминающий изображение вдохновенного поэта в «Слове». «Задонщина» туманно называет песни Бояна «гуслеными буйными словесы», и автор ее обещает такими же песнями «похвалить» и героев Куликовской битвы, добавляя при этом, что петь он будет «по делом и по былинам», но не противопоставляя этот принцип творческой манере Бояна. Если в «Слове» намерение поэта вести рассказ «по былинам сего времени» противостоит «замышлению Бояню», то в «Задонщине» «иные словеса», т. е. повествование «гуслеными буйными словесы» «по делом и по былинам», противопоставляется изложению, которое автор ведет в предисловии «от кних приводя». Итак, по «Задонщине» «гусленые буйные словеса» Бояна не противоречат изложению «по делом и по былинам». Но что значит это словосочетание? Почему понадобилось к ясному «по делом» добавлять «по былинам», т. е. также согласно с действительностью? Это недоумение разъясняется, если мы сопоставим выражение «Задонщины» с точным определением замысла автора «Слова» «начать» свою песню «по былинам сего времени». Не вполне понятное уже для писателя XIV в. это выражение автор «Задонщины» дополнил словами «по делом». Не случайно и у переписчиков это «по былинам» вызывало недоумение, и они либо искажали его, либо пытались в данном сочетании осмыслить (в списке С - «по делом былым», в списке И-1 - «по делом погыбелю»).
В «Слове» есть метафорический трехчастный образ поэтической фантазии Бояна: он «растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». В «Задонщине» находим отдаленно сходное с первой частью этой метафоры выражение - настолько туманное, что в списках оно было совершенно искажено, и лишь предположительно может быть восстановлен первоначальный смысл этой фразы, лишенный всякого оттенка метафоричности: «Но проразимся мыслию по землям» («но потрезвимся мысльми и землями» - И-1; «не проразимся мыслию но землями» - У; «не поразился мысленными землями» - С). Трудно себе представить, как даже из лучшего чтения этой фразы, которая в контексте должна была иметь смысл обращения к читателям - бросим мысленный взгляд по землям, помянем времена первых лет..., - можно было бы построить четко выраженный образ полета фантазии Бояна, который «растекашется мыслию...» К тому же в «Слове» эта метафора крепко связана с двумя следующими; в «Задонщине» предложение окинуть мыслью земли входит в деловитое обращение к читателю.
В итоге мы приходим к убеждению, что «Задонщина», с ее весьма смутным представлением о Бояне и о признаках его поэтического «замышления», не могла служить в данном эпизоде «главным оригиналом» для сложного метафорического образа «певца» XI в. и для противопоставления его поэтической манеры повествованию «по былинам сего времени», так четко выраженного в «Слове о полку Игореве». Но исключив из числа источников автора «Задонщины» этот памятник, мы остановимся перед неразрешенной загадкой: откуда этот писатель узнал о песнях Бояна, о «живых струнах» его гуслей, о «былинах», дающих материал для исторического рассказа. Однако совсем просто и естественно можно представить, как читатель конца XIV в., отказавшись от перенесения в свой рассказ поэтических рассуждений о Бояне, выраженных в сложной метафорической форме, напомнил своим современникам о «гусленых буйных словесах» этого поэта и сделал его певцом «славы» прямым, по взглядам XIV в., родоначальникам московских князей. Таким образом, вступление к «Задонщине» не дает основания «перевернуть гипотезу».
Следующий эпизод «Задонщины», сближающий ее со «Словом», - характеристика князей Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, почти дословно повторяющаяся в описании психологического состояния Игоря Святославича, выступающего в поход:
 
«Слово»
«Задонщина»
Игорь «истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую...» Сии бо князь великыи Дмитрей Ивановичь и брат его князь Владимер Ондреевич истезавше (стяжав - И-1, ставше - К-Б) ум свои крепостию и поостриша сердца своя мужством и наполнишася ратнаго духа и уставиша себе храбрыа полкы в Руськои земли...
 
В этом эпизоде «Слова» есть один из гапаксов, не встречающийся в других древнерусских памятниках, - глагол «истягну». Исследователи, сопоставляя его с однокоренным «стягнути», переводят соответственно значению этого слова - «препоясал» [7]. В аналогичной фразе «Задонщины» ни один из списков не употребляет глагол «истягнути», ставя на его месте близкий по звучанию «истезавше» («стяжав», «ставше»). Однако ни одно из значений глагола «истязати», известных в древнерусском языке, требовать, взять, узнать, исследовать, мучить, истязать [8] - не дает удовлетворительного перевода фразы - «истезавше ум свои крепостию». Остается единственное объяснение: повторив почти буквально своеобразное описание воинственного настроения князя Игоря, правильно переведя глаголы во множественное число, Софоний «споткнулся» на неясном для него слове «истягну» и неудачно заменил его близким по звучанию «истезавше». Так одна ошибка выдает вторичность текста «Задонщины».
Описание начала похода князя Игоря не сразу выливается в «Слове» в свою окончательную форму: автор размышляет - как бы начал этот рассказ Боян, и потому обращается мыслию к этому старому певцу: «О Бояне, соловию старого времени, абы ты сиа плъкы ущекотал». Метафорическому эпитету Бояна в «Задонщине» соответствует реальный образ жаворонка, к которому автор обращается с просьбой воспеть славу великому князю и его брату: «О жаворонок птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к силному граду Москве, воспой славу». Однако в «Задонщине» есть и более близкая параллель к образу Бояна-соловья, хотя также лишенная метафорического значения. Начиная рассказ о братьях Ольгердовичах, автор снова просит птицу спеть о них песню, но на этот раз он выбирает певцом соловья: «О соловей, летьняа птица, что бы ты, соловей, выщекотал земли Литовской дву братов Олгердовичев» («Славии птица, что бы еси выщекотала сиа два брата...» - К-Б; «...соловей, пощекотал славу...» - У; «А соловей, летняя птица, красных дней втеха, што ж бы еси выщекотали из земли Залеское двух брат Алгиродивичовы...» - С). Хотя и не всеми переписчиками ясно понятый, везде сохраняется параллельный «Слову» глагол «выщекотал» (ср. в «Слове» «ущекотал»), но в прямом смысле как определение пения соловья, а не в переносном применении к песне Бояна. В обоих случаях отличие зачина «Задонщины» от «Слова» заключается и в том, что по «Слову» Боян воспел бы «плъкы», т. е. все русское войско, отправившееся в поход, а жаворонок и соловей в «Задонщине» приглашаются «воспеть славу» князьям, предводителям войска. «Задонщина» и в этом эпизоде, как во вступлении, не делает никаких сопоставлений этой песни-славы с песнями Бояна, и потому обращение к птицам, как и следующий за ним самый зачин песни, не является эпизодом, выпадающим из собственно авторского рассказа, каким обращение к Бояну и примерный зачин его песни воспринимаются в «Слове». Автор «Слова» противопоставляет свой зачин запеву Бояна, автор «Задонщины» вводит песни жаворонка и соловья в собственное изложение. Снять в этом эпизоде припоминания о Бояне было проще, чем ввести их, подчеркнув отличие своей художественной манеры от песен Бояна.
Предположительный запев песни Бояна в «Слове» звучит в «Задонщине» как начало песни жаворонка:
 
«Слово»
«Задонщина»
Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежать к Дону великому. Ци буря соколи зонесет из земли Залеския в поле половецкое (в списках этот зачин передается с значительными искажениями: Они бо взнялися как соколи со земли рускыя на поля половетция - К-Б; Цег буря коли снесет из земли Залетъскые в поле половецкое - И-1; Ци буря соколи снесет из земли Залеския в поле Полотское - У; А чи боре соколом зонесет из земли Золеские в поле половецкое - С).
 
В этом эпизоде «Задонщины» обращает на себя внимание выражение «поле половецкое», сохраняющееся во всех списках. Хотя для исторической литературы конца XIV - начала XV в. довольно характерно сближение названий половцы-татары [9], однако само словосочетание «поле половецкое» напоминает о таком наименовании южной степи в «Слове о полку Игореве» (ср. в речи Игоря перед походом: «Хощу бо, рече, копие приломити конець поля половецкаго» - при обычном «земля Половецкая»).
В данном эпизоде «Слова» мы имеем законченное двучленное отрицательное сравнение, а в «Задонщине» изложение зачина обрывается на первой части, которая приобретает неожиданную и неоправданную контекстом вопросительную интонацию. В таком виде этот зачин производит впечатление незавершенности по сравнению с композиционно стройным запевом «Слова».
Выступление в поход войска князя Игоря и великого князя московского в «Слове» и Задонщине» описано стилистически сходно:
 
«Слово»
«Задонщина»
...комони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыеве. Трубы трубять въ Новеграде, стоят стязи въ Путивле...
 Кони ржут на Москве, звенит слава по всеи земли Рускои. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези. Звонят колоколы вечныа в великом Новеграде, стоят люди новгородцы у святои Софеи аркучи...
 
Это четкое в обоих памятниках описание разнится лишь наименованием географических пунктов, где собирались части русского войска. Лишенное сложной метафоричности, оно во всех списках «Задонщины» сохраняет без искажений свое содержание. Архаичное «комонь» «Слова» всегда передается более обычным «конь». Однако «Дон великий» в этом зачине «Задонщины» явно не на месте: ведь описываются еще лишь сборы войска по разным городам Русской земли, а между тем «стязи» - воинские знамена оказываются уже у «Дона великого», т. е. рядом с местом Куликовской битвы. В «Слове» правильно упоминание о «Доне великом» заканчивает предшествующий запев Бояна, показывая, куда спешат русские и половецкие войска: «галици стады бежать к Дону великому». Так небольшая ошибка Софония выдает и здесь вторичность его текста по сравнению со «Словом».
Русское войско в «Слове о полку Игореве», по своей подчиненности Ольговичам описательно названное «Ольгово хороброе гнездо», в представлении автора заслуживает достойной его храбрости участи: «...не было оно обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръныи ворон, поганыи половчине...» Подобным приемом в «Задонщине» уже не автор, а сам великий князь Дмитрий Иванович в речи, обращенной к «князем руским», характеризует весь княжеский род: «Братья и князи руския, гнездо есмя великого князя Владимера киевъскаго. Ни в обиди есмя были по рожению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю». Трудность синтаксической конструкции - «не было оно обиде порождено, ни соколу...» для книжника конца XIV в., а еще более для переписчиков XV-XVII вв., сказалась в том, что каждый из них по-своему упрощал ее: «Досюды есмя были, брате, никуды не изобижены, ни соколу, ни ястребу, ни белу кречату, ни тому псу поганому Мамаю» (К-Б); «Ни в обиде есмя были ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю» (И-1); «Доселя есмо были не обижены ни от кого, ни ястребу, ни соколу, ни белоозерскому кречету, ни тому ж псу поганому царю Мамаю» (С). Нельзя не заметить, что последовательно проходящий в «Слове» через всю синтаксическую конструкцию дательный падеж («обиде... соколу... кречету... тебе») в «Задонщине» не выдерживается: первая часть фразы ни в одном из списков не содержит дательного падежа, но постоянное повторение этой формы в перечне тех, от кого не подобает обида русским, наводит на мысль, что конструкция второй части фразы механически перенесена из источника, где она соответствовала началу предложения.
Есть в этом эпизоде «Задонщины» и еще одно отличие от «Слова», свидетельствующее не в пользу первичности текста «Задонщины». «Слово», говоря о тех, кто не смеет обижать русское войско, называет сокола и кречета - птиц-охотников, символизирующих смелых воинов, а за ними «поганого половчина», наделенного эпитетом «черный ворон». Между тем в «Задонщине» «черный ворон» называется не как определение Мамая, а наравне с другими охотничьими птицами и «поганым Мамаем». В этом ряду упоминание ворона лишено логического и художественного основания. По-видимому, это было замечено писцами списков К-Б, У, С, которые добавили к соколу и кречету ястреба, но опустили черного ворона.
Речь «буй-тура» Всеволода Святославича, князя трубчевского и курского, перед походом, обращенная к Игорю Святославичу, выразительно характеризующая его воинов-курян, в «Задонщине» имеет параллели в четырех эпизодах: в авторской похвале братьям Ольгердовичам, в следующей за ней речи Андрея Ольгердовича к брату, в ответе брату Дмитрия Ольгердовича и, наконец, в обращении великого князя к брату князю Владимиру Андреевичу.
Вот как звучит речь Всеволода Святославича в «Слове»: «Один брат, один свет светлый ты, Игорю! оба есве Святъславличя! Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни сведоми къмети: под трубами повити, под шеломы възлелеяни, конець копия въскормлени, пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славе».
Этот призыв выступить в поход, соединенный с художественной характеристикой «сведомых» - известных, знаменитых воинов-курян, в «Задонщине» как бы рассыпался, частью войдя в авторскую речь, частью в диалоги князей, участников похода. В речах Андрея Ольгердовича и московского великого князя, кроме того, есть небольшие параллели к обращению Игоря Святославича к дружине перед походом.
Этот способ подчеркивания особой храбрости воинов, уже с рождения воспитанных в боевой обстановке, в «Слове» дал лаконичный образ, три элемента которого построены по одной синтаксической схеме. Такие же элементы, видимо, входили и в авторский текст «Задонщины», однако под пером позднейших писцов первоначальная стройность и четкость всего образа была утеряна. Лучше всего картина сохранилась в старшем списке К-Б, несмотря на явную ошибку «поють» вместо «повити» и стремление расширить новыми деталями описание воспитания ребенка-воина: «...ти бо бяше сторожевыя полкы, на щите рожены, под трубами поють, под шеломы възлелеаны, конець копия вскормлены, с вострого меча поены в Литовьской земли». В сильно испорченном чтении списка С остался след этой картины, но она осмыслена по-своему: «Тые же бо ест сынове храбрии, родишас в ратное време, под трубами нечистых кочаны, коней воскормлены, с коленых стрел воспоены в [Ли]тивской земли». В списке И-1 композиционная стройность распалась: «...ведоми полковидцы, под трубами и под шеломы возлелияны в Литовьской земли»; в списке У вовсе исчез образ воспитания ребенка-воина: «...ведомы полеводцы под трубами под шеломы злачеными в Литовской земли».
Сравнивая восстанавливаемый на основе сохранившихся списков «Задонщины» текст этой характеристики воинов в двух памятниках, мы обнаруживаем между ними почти полное совпадение. «Къмети» «Слова» не могли найти места в «Задонщине», где речь шла не о дружинниках князя, а о самих предводителях войска, откуда и наименование их «полководцы».
Речь Андрея Ольгердовича в «Задонщине» перекликается и с началом обращения Всеволода, и с предшествующим призывом Игоря Святославича к дружине:
 
«Слово»
«Задонщина»
Обращение Всеволода: ... оба есве Святъславличя...
Призыв Игоря: ... а всядем, братие, на свои бръзыя комони да позрим синего Дону... хощу бо... испити шеломом Дону... 		Сама есма себе два брата сынове Олгордовы, а внукы есмя Едимантовы, а правнуки есми Сколомендовы. Изберем братью милую... храбрых удальцев, и сами сядем на борзыя своя комони, посмотрим быстрого Дону, испием, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону, испытаем мечев своих литовъских о шеломы татарскыя, су лиц немецъких о баиданы бесерменьскыя.
 
Список К-Б кончает речь словами «испытаемь мечи свои булатные». Только два списка - К-Б и И-1 - сохранили архаичное для времени «Задонщины» слово «комони», два другие заменили его более привычным «кони».
По этой же схеме построена следующая речь князя Дмитрия Ивановича к Владимиру Андреевичу: «...сами себе есмя два брата, а внуки князя Владимера Киевского, воеводы у нас уставлены, дружина нам сведома, имеем под собою боръзыя комони, а на себе золоченые доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московъскые, а сулицы немецкие, а копии фрязския, мечи булатные, а дороги нам сведомо, а перевозы им изготовлены, но еще хотят силно главы своя положити (ср. речь Игоря к дружине: «С вами, русици, хощу главу свою приложити») за землю Рускую, за веру крестьянскую. Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени».
Вместе с ответом Дмитрия Ольгердовича - «Седлай, брате Ондреи, свои борзыи комони, а мои готовы, напреди твоих оседлани. Выедем, брате, в чистое поле, посмотрим своих полъков» - все эти речи-обращения, как видим, перекликаются в большей своей части со словами князя Всеволода о воинах-курянах, и лишь три фразы в обращении Андрея Ольгердовича имеют параллель в призыве Игоря Святославича к дружине. В «Задонщине» Андрей называет ряд своих предков, литовских князей, а московский князь, в духе времени, возводит свой род к «Владимеру Киевскому»; взамен редкого эпитета «синий Дон» («Слово») читается обычный для устной поэзии - «быстрый». Русские воины в «Слове» идут в бой «ищучи себе чти а князю славе», в «Задонщине» князь Дмитрий Иванович рассказ о готовности войск заканчивает словами: «Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени». Этот второй призыв, поскольку он входит в речь великого князя, звучит как относящийся ко всему войску: и честь и славное имя добудут себе все участники битвы; характерное для «Слова» сопоставление чести для воинов и славы для князя, которую они ему добудут, в «Задонщине» отсутствует.
Трудно представить, чтобы можно было рассыпанные по разным (четырем) эпизодам «Задонщины» художественные детали собрать в ритмически стройную, высоко поэтическую характеристику курян, которая лаконична и в то же время дает живой образ готовых к бою опытных воинов, ищущих на войне «себе чти а князю славе». В этой характеристике нет ничего лишнего, но есть все необходимое, чтобы наглядно представить конников курского князя XII в. Обстоятельное описание вооружения московского войска и приготовлений к войне в речи великого князя в «Задонщине» деловито, но лишено композиционной стройности. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что воинская терминология, применяемая в «Задонщине», совпадает со «Словом» не полностью: названия предметов вооружения, которые вошли в военную практику лишь в позднее время - байдан, калантырь, кончары (чары), шишаки, - в «Слове» никогда не встречаются, тогда как списки «Задонщины» свободно пользуются ими [10]. Допустив, что «Слово» выросло из «Задонщины», мы вынуждены будем признать, что в конце XVIII в. были уже такие знатоки истории древнерусского оружия, которые способны были точно датировать разные его виды и отобрать из названий, употребленных в «Задонщине», лишь те, которые соответствовали вооружению конца XII в.
Хотя в отдельных выражениях разобранные эпизоды «Слова» и «Задонщины» то полностью совпадают, то сближаются, однако общий характер изложения в них различен, как различны были задачи двух авторов: первый был поэтом, второй по преимуществу историком, лишь украшавшим свое повествование художественными деталями, которые он отбирал осторожно, избегая сложной метафоричности.
Близко в обоих памятниках описаны зловещие предзнаменования накануне сражения.
 
«Слово»
«Задонщина»
Другаго дни велми рано кровавыя зори свет поведают; чръныя тучи с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, а в них трепещут синии млънии. Быти грому великому! Итти дождю стрелами с Дону великаго! Ту ся копием приламати, ту ся саблям потручати о шеломы половецкыя на реце на Каяле у Дону великаго!...
Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы.		 Уже бо возвеяша силнии ветри с моря на усть Дону и Непра, прилелеяша великиа тучи на Рускую землю, из них выступают кровавыя зори и в них трепещут синие молнии. Быти стуку и грому велику на речьки [Непрядве] меж Доном и Непром, пасти трупу человечью на поле Куликове, пролитис крове на речькы [Непрядве].
 
Сравнивая эти два эпизода, мы видим, что в «Задонщине» отсутствуют те художественные детали, которые в «Слове» включают эту картину в ряд аналогичных описаний природы, одновременно и реалистических и символических, верно изображающих грозовую ночь и вместе с тем напоминающих о тех событиях, которые она символически предвещает. В «Слове» «ветри веют с моря стрелами», «итти дождю стрелами», «кровавыя зори свет поведают», «хотят прикрыти 4 солнца» - князей. В «Задонщине» вся картина нарисована проще, но и не во всем убедительно: здесь из черных туч одновременно и «выступают кровавые зори» и «трепещут синие молнии». Слова «кровавые зори свет поведают» напоминают в «Слове», что наступает день битвы, и тогда следующая фраза «чръныя тучи с моря идут...» воспринимается как символическое изображение движущегося вражеского войска, а не только как описание явления природы. Этот оттенок символического значения в «Задонщине» заметно ослаблен. И самое изображение битвы, которую предсказывает природа, сделано в каждом памятнике по-своему: в «Слове» оно построено на метонимии, в «Задонщине» - деловито названы и «трупы человечьи», и льющаяся кровь...
В «Слове» после рассказа о движении «к Дону великому» войск Игоря и половцев автор настраивает читателя на тревожное предчувствие поражения, ожидающего в походе; в «Задонщине» аналогичное изображение встревоженных птиц и зверей отнесено к будущему разгрому Мамая, причем здесь есть перекличка еще и с изображением в «Слове» Русской земли, разоренной княжескими «усобицами»:
 
«Слово»
«Задонщина»
... Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию, влъци грозу въсрожат по яругам, орли клектом на кости звери зовут, лисици брешут на чръленыя щиты. О Руская земле! Уже за шеломянем еси.
... Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотят полетети на уедие. 		... поганыи Мамай на Рускую землю пришел, а вои своя привел. А уже беды их пасоша птица крилати под облакы; ворони часто грають, а галицы своею речью говорять, орлы восклегчють, а волци грозно воють, а лисицы на кости брешут. Руская земля, то ти ест как за Соломоном царем побывала.
 
Первая фраза этой картины в «Слове» сохранилась с явной ошибкой: и в издании 1800 г., и в Екатерининской копии читаем «пасет птиць подобию». Большинство современных исследователей читает здесь «по дубию». Судя по спискам «Задонщины», вся эта фраза и в авторском ее тексте передавалась со словом «облака» на месте «подобию»: «Птици небесныя пасущеся то под синие оболока» (К-Б); «А уже беды их пловуще птица их крилати под облакы летають» (И-1); «А уже беды их пасоша птицы крылати под облак летят» (У); «Вжо победы их пашутся, а птицы под облаки летают» (С). Во всяком случае, эта фраза с ее метафорическим образом «беды» была трудна для переписчиков, и он то выпадал совсем, как в списке К-Б, то превращался в «победы», как в С, то синтаксически не увязывался со всей фразой, как в И-1 и У. Вывести ясное по смыслу начальное предложение «Слова» из подобных бессвязных словосочетаний «Задонщины» невозможно.
В данном эпизоде «Задонщины» собраны в одной картине все встревоженные звери и птицы, но нет тех подробностей, которые в «Слове» показывают, что их тревога пока лишь от предчувствия беды: если в «Слове» волки «грозу въсрожат по яругам», то в «Задонщине» они «грозно воют»; в «Слове» орлы «клектом зовут» зверей на кости, которых будет много после сражения, а лисицы «брешут» на щиты; в «Задонщине» лисицы уже «на кости брешут», а орлы просто «восклегчють». Как и в других параллельных эпизодах обоих памятников, в «Задонщине» отсутствует та точность отбора выразительных деталей, которая всегда налицо в «Слове».
Заключительный рефрен этого эпизода в «Слове», еще раз повторяющийся ниже, - «О Руская земле! Уже за шеломянем еси» - невозможно вывести из загадочного выражения «Задонщины» - «Руская земля! то ти ест как за Соломоном царем побывала». Это восклицание в списках «Задонщины» передается по-разному, однако имя «Соломон» сохраняется везде. Описав встревоженных зверей и птиц, список К-Б, в отличие от других, добавляет объяснение их тревоги: «чають победу на поганых. Аркучи так: земля еси русская, как еси была доселева за царемь за Соломоном, так буди и нынеча за князем великим Дмитриемь Ивановичемь». Список И-1: «Руская земля, то ти ест как за Соломоном царем побывало»; список У: «Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала»; список С: «Земля, земля резанская, тепер бо ест коко зо Соломоном царем побывали». Исследователи ищут истолкования этого возгласа в двух направлениях: одни предполагают, что в первоначальном тексте «Задонщины» читалось «за соломянемь» - псковский вариант «шеломянем» [11], другие стремятся найти то историческое лицо, которое автор назвал именем царя Соломона [12]. Последняя по времени гипотеза выдвинута акад. М. Н. Тихомировым, который предложил для объяснения загадочного царя Соломона вспомнить «о султане Сулеймане (Соломоне), старшем сыне султана Баезида, прозванном Челеби. Он разорил Болгарскую землю, и таким же разорением Мамай угрожал Русской земле» [13]. Однако и при первом истолковании, дающем наиболее близкое к «Слову о полку Игореве» чтение «за соломянемь», остается во всех списках повторяющийся глагол «побывала» (вар.: побывало, побывали) и также повторяющееся «как», которые по смыслу не согласуются в контексте «Русская земля, ты как за холмом побывала» - чтение явно испорченное по сравнению с текстом «Слова»: «О Русская земля, уже ты за холмом». Еще труднее допустить, что выражение «как за царем Соломоном побывала» дало мысль автору «Слова» заменить его тревожным возгласом, напоминающим, что родина уже далеко. Но этот эмоциональный возглас остался не понятым писателем конца XIV в., и он ввел на его месте близкое по звучанию легендарное или историческое припоминание - сравнив судьбу Русской земли с положением разоренной Болгарии (М. Н. Тихомиров), или вспомнив о Рязанской земле в правление Олега Ивановича (А. Смирнов), или скрыв за Соломоном князя Владимира Святославича (И. И. Срезневский), или библейского царя Соломона, как якобы бывшего владетеля Русской земли по «Повести о граде Иерусалиме» (А. Мазон). При любом истолковании этого выражения в «Задонщине» ее текст, с трудом поддающийся объяснению, представляется вторичным рядом с простым по смыслу возгласом «Слова», передающим настроение русского войска, углубляющегося в «поле половецкое» и тревожно думающего о том, что «Русская земля» осталась далеко «за холмом». Поэтически вполне оправданный в «Слове» после отрывка, изображающего тревогу птиц и зверей, предчувствующих «беды» Игорева войска, этот возглас еще раз повторяется в «Слове» после описания зловещих «знамений» в природе накануне битвы. В «Задонщине» отсутствует такая крепкая логическая и художественная связь этого восклицания с предшествующим ему описанием поведения зверей и птиц, а само восклицание лишено ясного смысла.
В «Слове» выступление в неудачный поход Игоря сопровождалось грозными знамениями в природе: «Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свист зверин въста; збися див, кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканьскый блъван!»
В «Задонщине» великий князь выезжает навстречу победе, и поэтому в данном месте знамение, сопутствующее ему, предвещает успех: «Тогда князь великыи Дмитреи Иванович въступи в златое стремя. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, путь поведает». Так предположительно читался этот эпизод в первоначальном тексте; в отдельных списках либо появляются деловые подробности, либо вся картина окрашивается религиозной фразеологией: «...златое стремя, всед на свой борзый конь, приимая копие в правую руку. Солнце ему на встоце семтября 8 в среду на рожество пресвятыя богородица ясно светить, путь ему поведает, Борис Глеб молитву творять за сродники свои» (К-Б); «...златое стремя, взем свой меч в правую руку свою, помоляся богу и пресвятий богородицы. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, а Борис и Глеб молитву воздает за сродникы» (И-1); «...во златое свое стремя и взем свой мечь в правую руку и помолися богу и пречистой его матери. Солнце ему на восток сияет и путь поведает, а Борис и Глеб молитву воздают за сродники своя» (У); особенно сильна религиозная окраска в описании выезда, как оно читается в списке С: «Тогда князь великий Дмитрий заплакал гарко и рече: господи боже мой, на тя уповах, да не постыжуся во веки, на да посмеются врази мои. Втер слезы свои, и воступает во позлощное свое стремя, и взял меч свой во правую руку, и помолися богу и пречистой его матери. Солнцо ему ясная сияет на востак, пут поведает, святый Борис и Глеб молитву творит за сродники своя».
Если даже в начальном виде в это описание «Задонщины» не входили некоторые детали, не имеющие параллели в «Слове», но повторяющиеся в списках («взем свой меч в правую руку», «Борис и Глеб молитву творят за сродники своя»), все же ясно, что автор самостоятельно построил картину выезда, согласно с тем, как развернутся события дальше. Совпадение со «Словом» ограничивается лаконичным образом «въступи в златое стремя». Это выражение, которым в «Слове о полку Игореве» всегда передается выступление в поход князей (в рассказе об отправлении дружины применяется другой оборот - «всесть на конь»), представляет собой индивидуальную метонимию, свойственную только языку «Слова», но построенную на обычном в дружинном быту XI-XIII вв. значении «стремени» как символа власти феодала [14]. В конце XIV в., когда создавалась «Задонщина», эта символика уже не была настолько жизненно привычной, чтобы писатель этого времени заново образовал на ее основе своеобразную метонимию, но он легко мог повторить ее, зная поэтический памятник XII в. Не случайно Софоний лишь один раз применил эту метонимию, тогда как «Слово» возвращается к ней каждый раз, когда речь идет о выступлении в поход князей. Солнечному затмению в «Слове» соответствует в «Задонщине» ясный восход солнца «на въстоце»; если затмение «путь заступаше», то восход солнца «поведал путь».
Однако «Задонщина» выдает свое знакомство с данным эпизодом «Слова» не только умелым перенесением его схемы (выезд - знамение). Ниже, в описании поля битвы, усеянного «костьми татарскими», мы встретим на этот раз неудачно использованный образ «дива» (см. об этом стр. 151, 159).
Выезд в поход князя Владимира Андреевича, изображенный вслед за описанием отправления в путь великого князя, «Задонщина» начинает восклицанием автора, которое в «Слове» предваряет картину поражения русских дружин:
 
«Слово»
«Задонщина»
Что ми шумить, что ми звенить - далече рано пред зорями? Игорь плъкы заворочает: жаль бо ему мила брата Всеволода. Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Ондреевич полки уставливает и пребирает и ведет к Дону великому.
 
Необычная в «Слове» форма этого вопроса не имеет параллели в «Задонщине» - ни один из списков не вносит характерного для «Слова» «ми» перед обоими глаголами; в соответствии с постоянным в «Задонщине» сравнением шума оружия с громом («Не стук стучит, ни гром гремит, стучить силная рать великого князя... гремят удальцы рускыя золочеными доспехи, черлеными щиты»; «Быти стуку и грому велику на речькы Непрядве»; «гремят мечи булатные») вместо «звенить» «Слова» и здесь читаем «гремит». Старший список К-Б опустил совсем эту вопросительную фразу, заменив ее привычным отрицательным сравнением; «уже бо стук стучить и гром гремить рано пред зорею, то ти не стук стучить, ни гром гремить...» Искажена фраза в списке С: «Што пишут, што гримит, что грит рана пред зорами?» Более сложный синтаксический строй этого вопроса в «Слове» свидетельствует о его старшинстве: так переделать деловитый вопрос «Задонщины» трудно, но вполне естественно более позднему автору упростить редкую конструкцию «Слова» и приспособить весь вопрос к обычному для стиля «Задонщины» образу грома - шума оружия.
Сходно изображается в обоих памятниках первая схватка русских войск с врагами, близки и следующие воинские картины:
 
«Слово»
«Задонщина»
С зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи.
Всеволод бьется с половцами:
... прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяше, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя. 		... рустии сынове... ударишас копи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове на речки [Непрядве]... А в них сияють доспехи золоченые, гремели князи рускиа мечи булатными о шеломы хиновскыа ... Владимер Андреевич ... златым шеломом, посвечиваше. Гремят мечи булатныа о шеломы хыновскые...
Вторая схватка: Гремят мечи булатные о шеломы хиновъския ...
 
При несомненном сходстве деталей эти описания разнятся в общем построении: в «Слове» ритмичность изложения достигается не только расположением слов, но и одинаковыми глагольными формами - летят - гремлют - трещат, прыщеши - гремлеши; в «Задонщине» ритмичность нарушена не только тем, что время глаголов меняется - ударишас - възгремели, сияють - гремели, посвечиваше - гремят, но и тем, что, в отличие от «Слова», где подлежащее в первом отрывке всегда название оружия, а во втором - имя князя, в «Задонщине» в первом эпизоде сначала подлежащее «рустии сынове», затем «мечи», во втором - доспехи - князи руские, в третьем - князь - мечи. Разрушение ритмичности при использовании готового образца и приспособлении его к новому сюжету - процесс более естественный, чем построение из разных по синтаксической конструкции фраз ритмически единообразного ряда. Наконец, вторичность текста «Задонщины» в данном эпизоде подтверждается тем, что механически повторенный однажды ее автором архаизм «мечи харалужные» затем заменяется более привычным для конца XIV в. определением - «мечи булатные», а само слово «харалужный», повторенное одним старшим списком К-Б, но непонятное писцу, им же применяется как определение к слову «берези», притом в искаженной форме: «берези хараужныя». В списке И-1 читаем «копи хараужничьные», в списке У - «копья фарлужные», в списке С это слово отсутствует [15].
Описанию Куликова поля после поражения Мамая соответствуют в «Слове» отрывки из трех различных эпизодов, расположенных в разных местах его текста, - из описания поля битвы перед окончательным разгромом дружин Игоря, из рассказа о победах Святослава Киевского над половцами и из картины зловещих знамений, предшествовавших походу Игоря.
 
«Слово»
«Задонщина»
... трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою взыдоша по Рускои земли.
Рассказ о Святославе Киевском:
.. бяшеть притрепал своими сильными плъкы и харалужными мечи, наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рекы и озеры, иссуши потокы и болота, а поганого Кобяка из луку моря от железных великых плъков половецкых яко вихр выторже. И падеся Кобяк в граде Киеве, в гридници Святъславли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святъславлю...
Зловещие знамения перед походом:
... свист зверин въста, збися див, кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе и Поморию. 		Черна земля под копыты, костьми татарскими поля насеяны, а кровью полиано. Силнии полкы съступалися вместо, протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера, кликнуло диво в Рускои земли, велит послушати рожнымь землям, шибла слава... Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове.
 
В этом эпизоде «Задонщины» обращает на себя внимание средняя часть, параллель к которой содержится в рассказе «Слова» об успешном походе 1184 г. Святослава Киевского на половцев, когда он глубоко вторгся в их владения. Автор «Слова» строит при общем подлежащем (Святослав) ритмически выдержанный ряд предложений, передающих силу и стремительность этого вторжения: «Притопта хлъми и яругы, взмути рекы и озеры, иссуши потокы и болота». Описание завершается рассказом о пленении Кобяка. В «Задонщине» отсутствует эта стройность изложения: «Протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера». Нет объединяющего эти предложения подлежащего, во второй фразе перечислено то, чего на Куликовом поле не было, - это холмистое урочище было перерезано реками (Непрядвой, Смолкой, Кургуцем и Нижним Дубяком) [16], но ни озер, ни потоков там не отмечено. К тому же «силнии полки сступалися» в основном между этими реками (на пути Мамая к русским войскам были лишь верхнее течение Смолки и Нижнего Дубяка). Вместе с тем этот перечень не упоминает ни оврагов, ни леса, где скрывался засадный полк. Это обстоятельство и наводит на заключение, что само описание сделано Софонием по готовому образцу, не вполне удачно приспособленному для той обстановки, в какой развернулась Куликовская битва. Видимо, «потоки» вызывали иногда недоумение переписчиков, и в итоге в списке С получилось совсем неудачное словосочетание «потоки езера». Продолжение эпизода в «Задонщине» подтверждает связь его с рассказом «Слова» о Святославе. Именно этот рассказ навел Софония на мысль закончить описание поля битвы сообщением о «славе». Но самое содержание этой «славы», как оно передано в «Слове», совсем не подходило для сюжета «Задонщины», и автор вернулся к образу «дива», который разносит вести по далеким странам. Мифологические образы «Слова» читателю конца XIV в. были уже чужды, поэтому зловещее существо и оказалось у него вестником победы. Вторичность текста «Задонщины» и здесь становится очевидной - образ «дива» появляется в несвойственной ему функции (в списке К-Б этот образ был опущен, в списке У множественное число - «кликнули быша дивы»).
В списках «Задонщины» (И-1, У, С, в остальных пропущен) этот эпизод находится не на месте: он попал в середину рассказа, хотя по смыслу ему надлежало бы стоять дальше, в описании конца битвы (туда он был вставлен из «Задонщины» в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище»). Однако куда бы мы ни переносили этот эпизод, его средняя фраза «Силнии полки съступалися вместо, протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера» представляет одно из повторений описаний боевых эпизодов. Так, сразу после всего данного отрывка опять читаем: «Тогда бо силнии тучи съступалися въместо, а из них часто сияли молнии, громи гремели велице. То ти съступалися рускии сынове с погаными татары»; ниже снова - «Тогда князь поля наступает. Гремят мечи булатные». Очевидно, спайка этого подсказанного «Словом» эпизода с остальным текстом не удалась автору, он не сумел вдвинуть его без повторения в раздел, повествовавший об окончательной победе над Мамаем после выступления засадного полка.
Можно предположить, что в середину рассказа (до описания действий засадного полка, решивших исход битвы) этот эпизод неудачно попал потому, что в «Слове о полку Игореве» отрывок, начинающийся словами «Чръна земля...», следует сразу за тем описанием боя русских с половцами, по типу которого сделан в «Задонщине» рассказ о первой схватке с войском Мамая, предшествующий эпизоду с тем же началом «Черна земля...» В «Слове» этот эпизод относился к описанию поражения русских, в «Задонщине» - к изображению их победы.
Описывая первые неудачные для русских схватки на Куликовом поле, автор вспоминает раненых воевод, применяя к ним необычное для литературы его времени сравнение с турами, которое приводит на память соответствующий образ «Слова», где туры - «храбрая дружина» князей Рюрика и Давида Ростиславичей:
 
«Слово»
«Задонщина»
Не ваю ли храбрая дружина рыкают акы тури, ранены саблями калеными на поле незнаеме? Не тури возрыкають на поле Куликове побежени у Дону великого, взопиша князи рускыя и бояры и воеводы великого князя и князи белозерстии посечени от поганых татар...
 
Простому сопоставлению в «Слове» «рыкают акы тури» в «Задонщине» соответствует развернутое отрицательное сравнение: «Не тури возрыкають... взопиша князи...» В этом отличии сказалась одна из характерных черт стилистической манеры Софония: в то время как в «Слове» преобладают нераскрытые метафоры и символы, в «Задонщине» наблюдаем стремление к точности и конкретности изложения, приводящее к тому, что в ней метафора или метафорическое сравнение раскрывается полностью в трехчленной или двучленной отрицательной формуле сравнения: «Уже бо... стук стучит, гром гремит... То ти... не стук стучить, ни гром гремить... стучит силная рать... гремят удальцы руские...»; «И притекоша серые волци... то ти были не серые волци... приидоша поганые татарове...» В данном эпизоде применена двучленная форма: «Не тури возрыкають... взопиша князи рускыя...» Вопросительная интонация, естественная в обращении автора «Слова» к князьям, в «Задонщине», где лишь сообщается о раненых воеводах, отсутствует.
В «Задонщине» следует дальше рассказ об иноке Пересвете, бившемся с «печенегом». Весь этот эпизод пронизан параллелями к своеобразной поэтической фразеологии «Слова». Так, появление на месте поединка Пересвета и предсказание Осляби автор передает словами, напоминающими рассказ «Слова» о князе Борисе Вячеславиче, убитом в битве на Нежатиной Ниве в 1078 г. Для этого князя место битвы было местом «суда божьего», так как летописец объяснял его смерть наказанием за похвальбу. Для Пересвета «судное место» - Куликово поле, где должен был решиться в поединке спор между ним и воином из войска Мамая.
 
«Слово»
«Задонщина»
Бориса же Вячеславличя слава на суд приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Ольгову храбра и млада князя. Черньца Пересвета бранского боярина привели на судное место... уже голове твоей летети на траву ковыл, а чаду моему Якову на ковыли зелене лежати на поли Куликове за веру христьянскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича.
 
Истолкование выражения «Слова» «на Канину зелену паполому постла» до сих пор вызывает много споров [17], и все же, как ни расшифровывать «Канину» «Слова», невозможно представить автора, который поставит это загадочное название вместо простого «ковыль». Но вполне естественно, что автор XIV в., герой которого в этом эпизоде действует на Куликовом поле, не имел нужды повторять географическое название «Слова» и удачно заменил его названием травы, сохранив лишь определение «зелены», кстати неудачно - в начале сентября, когда происходила Куликовская битва, ковыльная степь уже серебристо-серая, а не зеленая.
Самое поведение Пересвета перед поединком в «Задонщине» изображено с полным забвением того, что он был «чернец». В «Сказании о Мамаевом побоище» речи Пересвета-монаха не противоречат монашескому званию. Напомним этот эпизод «Сказания». Вызвавшись сразиться с «безбожным печенегом», которому «противится не можаше никто же от вельмож наших», Пересвет «возложи вместо шелома куколь на главу свою, а на верх облачаше старец мантию, и рече старец: „Отцы и братия, простите мя грешнаго и благословите. И ты, брате Ослебя, моли бога за мя“. Еще рече Пересвет: „Святый преподобный Сергие, помогай своими молитвами святыми“. И всед на конь свой и приим в руце посох преподобнаго старца Сергия и устремися противу безбожнаго, и все християне кликнуша: „Боже, помози, господи, рабу своему“. И ударишася копием вместо, и копия своя приломиша и спадошася оба с коней своих на землю, и тако скончашася оба» [18].
«Задонщина» ни слова не говорит ни о самом поединке, ни об исходе его, если не считать предсказания Осляби. Образ же Пересвета выдержан совсем в других тонах - он богатырь, в уста которого вложены речи о воинской чести. В «Слове о полку Игореве» с этими речами перекликается первое обращение Игоря Святославича к дружине перед походом и «злато слово» Святослава Киевского. Пересвет на «борзе коне» описан с применением фразеологии, в «Слове» изображающей приближение русских и половецких войск к месту первого боя:
 
«Слово»
«Задонщина»
И рече Игорь к дружине своей: «Братие и дружино! Луце ж бы потяту быти, неже полонену быти»... Дети бесови кликом поля прегородиша, а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты. ... А чи диво ся, братие, помолодити?... («злато слово»). Говорит Пересвет чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Луче бы нам потятым быть, нежели полоняным быть от поганых». Тако бо Пересвет поскакивает, на борзе кони, свистомь поля перегороди, а злаченым доспехом посвечивает. И рече: «Добро бы, брате, в то время стару помолодится, а молодому чести добыта, удалым плечь попытати».
В К-Б от этой картины остался искаженный отрывок: Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди, аркучи таково слово: «Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положеным пасти».
И-1: Черньца Пересвета великому князю Дмитрию Ивановичю: «Луче бы посеченым пасти, а не полоняным въспети от поганых». Тако бо Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехом посвечиваше... «Добро бы, брате, в то время стару помолодится, а удалым плечь попытати» (близко У, С).
 
Насколько естественно, что Игорь Святославич, ободряя своих воинов, «тьмою» солнечного затмения прикрытых, напоминает им закон воинской чести - лучше умереть, чем попасть в плен, - настолько непонятно, почему Пересвет, монах, перед поединком такой призыв обращает к главе войска - великому князю московскому. Так же естественно, когда старик Святослав, узнав о поражении дружин Игоря, думает о том, что надо бы «стару помолодитися», чтобы «не дать гнезда своего в обиду». Но почему Пересвет, готовый к поединку, произносит свое замечание - «Добро бы, брате, в то время стару помолодится...» - неясно, как неясно, к чему относятся и слова «в то время». На искусственность метафоры «свистом поля перегороди» давно уже указал Н. К. Гудзий: «Легко можно осмыслить метафору - войско преграждает поля кликом или щитами, как в „Слове“, но странно и искусственно выглядит метафора, в которой фигурирует всего один воин, своим свистом преграждающий поля» [19]. Так и на этот раз вторичность текста «Задонщины» обнаруживается в искусственном применении той поэтической фразеологии, которая в «Слове о полку Игореве» соответствует всему идейно-художественному облику памятника и входит органически в окружающий ее текст.
Описание «Рязанской земли» во время Куликовской битвы в «Задонщине» сделано по той схеме, по какой в «Слове» описана Русская земля, разоренная княжескими усобицами, и отчасти поле битвы после поражения Игоря:
 
«Слово»
«Задонщина»
Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотят полетети на уедие...
Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою взыдоша по Руской земли.
... ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось.		 В то время по Резанской земли около Дону ни ратаи ни пастуси не кличут, но часто вороне грают, трупу ради человеческого. Грозно бо бяше и жалостно тогда видети, зане трава кровью пролита, а древеса тугою к земли преклонишася.
 
В «Слове» эти трагические картины входят в разные по смыслу и тональности эпизоды: первый рисует последствия княжеских междоусобий - на опустевших полях редко слышен голос пахаря, и только хищные птицы летят на трупы убитых; второй изображает поле битвы с половцами, когда русские дружины разбиты. В «Задонщине» обе картины слиты в описании Куликова поля после первого неудачного для русских этапа сражения. Хотя начало этого описания говорит неопределенно о «Резанской земле около Дону», однако «трава кровью пролита» была в это время именно на Куликовом поле, где во время битвы, конечно, не могло быть ни «ратая», ни «пастуха». Детали картин в «Слове» каждый раз отобраны в соответствии с задачей описания, тогда как в «Задонщине» такого полного соответствия нет. Становится очевидно, что «Резанская земля» - замена «Руской земли» «Слова», понятная у автора-рязанца.
Перед нами еще один пример того, как автор «Задонщины» не до конца удачно слил в одной картине художественные детали из разных по содержанию частей «Слова о полку Игореве». Отсюда и неопределенные указания на время, к которому относится описание: сначала «в то время», а потом «тогда». Значит ли это, что все сказанное относится ко времени Куликовской битвы или первая часть описания относится к предшествующим событиям (например, к воспоминанию о недавнем набеге на рязанские владения воеводы Бегича, разбитого на реке Воже в 1378 г.)? Поэтическое «ничить трава жалощами» в «Слове» превращается в «Задонщине» в прозаическое «грозно бо бяше и жалостъно тогда видети», где самое сочетание двух определений к глаголу «видети» - «грозно» и «жалостно» - нельзя признать художественно удачным.
В «Задонщине» следуют четыре плача воеводских жен, отдельными мотивами перекликающиеся с плачем Ярославны, с обращением к князю Всеволоду, Ярославу Осмомыслу, «златым словом» Святослава. Уже вводные слова к этим плачам приводят на память «Слово»:
 
«Слово»
«Задонщина»
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале аркучи... ... рано плакашася у Москвы града на забралах аркучи...
... так плакася аркучи...
... рано плакашася...
... все въсплакалися жены коломенскыя аркучи таково слово...
 
Прежде всего обращает на себя внимание неоправданное в «Задонщине» место плачей в повествовании: плачи механически разрезают рассказ о сражении, заставляя читателя думать, будто между первой неудачной половиной битвы и второй, закончившейся победой русских, прошло столько времени, что вести о «великой беде» успели прийти и в Москву, и в Коломну. В отличие от «Задонщины», в «Слове» плач Ярославны органически связывает рассказ о сражении с описанием бегства Игоря Святославича из плена, да и сам плач представляет скорее не причеть, а заклинание - мольбу к природе помочь князю и его воинам. Плач Ярославны лишь вступительной фразой и частично обращением к Днепру сближается с «Задонщиной», все остальное его содержание не имеет никаких параллелей в повести XIV в., тогда как плачи «Задонщины» и даже фраза, отделяющая третий плач от четвертого, сотканы из выражений, встречающихся в разных местах «Слова», притом в более ясной форме и неразрывно связанных с окружающим их текстом. Таким образом, все четыре плача «Задонщины» без труда объясняются фразеологией «Слова», но лишь часть одной строфы плача Ярославны могла бы найти некоторую опору в первом плаче «Задонщины». Уже это обстоятельство не позволяет признать повесть XIV в. образцом для «певца Игоря». Глубже вглядываясь в плачи «Задонщины», мы находим в некоторых деталях подтверждение вторичности их текста.
Первый и четвертый плачи построены на обращении к Дону и Москве-реке, как в «Слове» одна из строф плача Ярославны - к Днепру:
 
«Слово»
«Задонщина»
О Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святославли насады, възлелей, господине, мою ладу къ мне, а бых не слала к нему слез на море рано. Первый плач: Доне, Доне, быстрая река, ты пробил еси горы каменныя, течеши в землю Половецкую [20], прилелеи моего государя къ мне Микулу Васильевича.
Четвертый плач: ... Москва, Москва, быстрая река, чему еси у нас мужи наши залелеяла в земълю Половецкую.
 
Вторичность текста «Задонщины» даже в наиболее близком к «Слову» первом плаче очевидна: «каменные горы» - пороги на Днепре - механически перенесены в обращение к Дону, течение которого ни с какими «каменными горами» не встречается. Историческая параллель, логически оправдывающая призыв к Днепру в «Слове», в «Задонщине» снята, но все же Дон в первом плаче на месте - он близок к полю битвы, что же касается четвертого плача, то в нем обращение к Москве-реке, которая будто бы «залелеяла» русских воинов в «земълю Половецкую», носит явно подражательный характер. Настойчивое именование степи «землей Половецкой» в плачах «Задонщины» - явный след терминологии плача Ярославны.
Второй плач «Задонщины» построен на образе, которым в «Слове» описано состояние Русской земли после пленения князя Игоря, и на горестном восклицании Святослава Киевского из его «злата слова»:
 
«Слово»
«Задонщина»
... Уныша бо градом забралы, а веселие пониче [21]
... А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего Ярослава.		 Се уже веселие пониче в славне гради Москве, уже бо не вижу своего государя Тимофея Волуевича в животе. (Уже наша слава пониче в славне городе Москве - К-Б).
 
Если к этому плачу стилистические параллели находятся в двух эпизодах «Слова», то еще сложнее построен третий плач двух жен, в котором слышны отзвуки символа гибели двух князей и метафорического изображения пленения Игоря. Фраза, связывающая третий и четвертый плачи, построена на неудачном осмыслении зловещего «дива» и припоминаниях из «злата слова» Святослава:
 
«Слово»
«Задонщина»
Темно бо бе в 3 день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста, и с нима молодая месяца Олег и Святъслав...
Ту Игорь князь выседе из седла злата а в седло кощиево...
... див кличет връху древа...
... Се у Рим кричат под саблями половецкыми, а Володимер под ранами. 		Се уже нам обема солнце померкло в славне гради Москве. Припахнули к нам от быстрого Дону поломяныа вести, носяще великую беду. Выседоша руские удалцы з борзых коней на судное место на поле Куликове. А уже диво кличет под саблями татарскыми, а тем рускым богатырем под ранами.
 
Нетрудно заметить, как разнится и в этом отрывке символически метафорический стиль «Слова» от повествования «Задонщины». Первый символ в «Слове» перекликается с картиной солнечного затмения, предвещающего перед походом поражение русского войска, и вместе с тем здесь «два солнца» померкшие, «два столпа» и два молодые месяца погасшие - вся эта картина ведет к сообщению о гибели двух князей. В «Задонщине» «солнце померкло» - общее выражение печального настроения в Москве от плохих вестей с поля битвы. Механичность перенесения из «Слова» образа померкшего в Москве солнца подтверждается тем, что «поломяные вести» не могли еще прийти в столицу, так как, в отличие от «Слова», плач приурочен не к исходу битвы, а лишь к одному ее моменту, когда казалось, что победа клонится на сторону Мамая. Поэтическому изображению пленения Игоря - «выседе из седла злата а в седло кощиево» соответствует в «Задонщине» прозаическое сообщение о том, что «русские удалцы» «выседоша з борзых коней на судное место на поле Куликове» [22]. Образное воспоминание в «Слове» о захвате Кончаком города Римова после разгрома дружин Игоря и о гибели при осаде половцами Переяславля русского князя Владимира Глебовича: «Се у Рим кричат под саблями половецкими, а Володимер под ранами» - в «Задонщине» имеет параллель в туманной фразе, отделяющей третий плач от четвертого: «А уже диво кличет под саблями татарскыми, а тем рускым богатырем под ранами». Переписчиков эта фраза явно затрудняла, и они то пропускали ее (К-Б, У), то сокращали («А уже диво кличет под саблями татарскыми» - И-1), то переделывали («Вжо, брате, диво кличет под шаблею татарскою, а тым богатырем слава и чест и вечная памят от бога милост» - С). По-видимому, автор намеревался создать впечатление полного поражения русских, чтобы затем ярче стала картина разгрома Мамая при внезапном появлении засадного полка: даже «див» попал под сабли татарские... Но синтаксический строй второй половины фразы неясен: если «див кличет... богатырем» раненым, то соединяющий две части фразы союз «а» ненужен, если же сказуемое первой половины фразы должно повториться во второй, как в «Слове», то вместо дательного падежа - «тем богатырем» - следовало употребить именительный падеж - «те богатыри» (ср. «а Володимер»). Эта несогласованность в самом строе фразы выдает ее вторичность. Очевидно, лаконизм этого исторического припоминания автора «Слова» хоть и пришелся по вкусу писателю XIV в., но справиться с необычной синтаксической конструкцией фразы при приспособлении ее к иным обстоятельствам Софоний Рязанец не сумел.
Мы уже показали, что начало четвертого плача - «жен коломенских» - сделано по типу зачина первого плача, с заменой «Дона» «Москвой-рекой». Содержание этого плача соткано из припоминаний отдельных выражений из обращений автора «Слова» к великому князю Всеволоду Юрьевичу, к князьям Ингварю и Всеволоду Ярославичам и «трем Мстиславичам»:
 
«Слово»
«Задонщина»
Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти...
Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
 Можеши ли, господине князь великый, веслы Непра зоградити, а Дон шеломы вычерпати, а Мечю трупы татарскыми запрудити? Замъкни, князь великыи, Оке реке ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, уже бо мужи наши рати трудили (в списках И-2, И-1, У - веслы запрудити).
 
При сравнении двух словосочетаний «веслы раскропити» («Слово») и «веслы зоградити» или «запрудити» («Задонщина») второе представляется неудачным подражанием первому: веслом можно разбрызгивать воду, но не преграждать. Гиперболизм этого выражения в «Слове» подчеркивает многочисленность войск Всеволода, уверенность в его силах. В «Задонщине» фраза звучит с вопросительной интонацией, в голосе вопрошающего такой уверенности в силах московского великого князя нет. Помня, что татары обычно, двигаясь из «дикого поля», переправлялись через Оку, чтобы вторгнуться в Подмосковье, автор «Задонщины» уточняет обобщенный образ «Слова» - «загородите полю ворота»: «жены коломенские» обращаются к великому князю с просьбой - «Замъкни... Оке-реке ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили». Метонимия «острыми стрелами» снята, но конкретность просьбы усилена.
Итак, все четыре плача «Задонщины» и соединяющая два из них фраза представляют не всегда удачное применение поэтической фразеологии «Слова», чем и обнаруживается вторичность их текста. Очевидно, самый замысел украсить повествование лирическими плачами был навеян Софонию «Словом». Однако он правильно учитывал, что в мажорный конец рассказа, описывающий торжество победителей, нельзя включать скорбные причети. Именно поэтому они и вставлены были, в разрез с историческим ходом сражения, после картины первой неудачной для русских схватки с врагом. Эта поэтическая «вольность» в исторической повести выдает подражательный характер всего эпизода.
Последний бой засадного полка и бегство Мамаевых войск в «Задонщине» описаны разностильно: прозаические выражения, деловито передающие ход событий на поле битвы, перемежаются поэтическими оборотами, параллели к которым без труда находятся в боевых картинах «Слова о полку Игореве»:
 
«Слово»
«Задонщина»
Земля тутнет, рекы мутно текут, пороси поля прикрывают, стязи глаголют: половци идуть от Дона и от моря и от всех стран рускыя плъкы оступиша. Дети бесови кликом поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты (выше: Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша...)
... Яр туре Всеволоде! стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами...
... чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою взыдоша по Руской земли.
Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы...
... а половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому. 		Тогда князь поля наступает. Гремят мечи булатные о шеломы хиновъския, поганыя покрыша руками главы своа. Тогда погании боръзо вспят отступиша от князя. Стязи ревуть, а поганыи бежать. Рускии сынове поля широкыи кликом огородиша, золочеными доспехи осветиша. Уже бо въстал тур на боронь. Тогда князь полки поганых вспять поворотил и нача их бити гораздо, тоску им подаваше. Князи их падоша с конеи. Трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы. Туто ся погании разлучишася боръзо, розно побегши неуготованными дорогами в лукоморье.
 
Для одного эпизода «Задонщины» параллели, как видим, находятся в пяти разных местах «Слова о полку Игореве». Ближе всматриваясь в параллельные тексты, мы не можем не признать, что в «Слове» они звучат как органические части изложения, в «Задонщине» - как украшения прозаического рассказа, притом утратившие свою художественную законченность.
Когда автор «Слова» изображает признаки движения половецкого войска, то выражение «стязи (знамена) глаголют» [23] точно обозначает, что половцы действительно «от всех стран» окружают русские дружины. В передаче «Задонщины» - «стязи ревуть, а поганыи бежать» - неясно соединение союзом «а» двух предложений.
В «Слове» есть оттенок осуждения в противопоставлении - половцы, «дети бесовы», преграждают поле битвы «кликом», а «храбрые русичи» - своими щитами. Софоний не уловил идейного смысла этого противопоставления, и в его передаче уже русские «кликом» поля «огородиша» (список К-Б заменил такое чтение - «конми огородиша»).
В «Слове» тур - постоянный эпитет Всеволода Юрьевича, который стоит «на борони» против половцев; в «Задонщине» неожиданно, без прямой связи с предыдущим и последующим текстом, появляется выражение «Уже бо встал тур на боронь». Ни великий князь московский, ни его брат в «Задонщине» этим эпитетом «тур» не наделяются. В описании разгрома и бегства половцев повторяется вариант образа поля битвы - «трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы» (ср. выше: «костьми татарскими поля насеяны, а кровью польяно») и звучат отголоски отдельных выражений «Слова», приспособленных к иному содержанию: форма сообщения о том, как Игорь и Всеволод разлучились после поражения (Игорь был взят в плен), использована для того, чтобы подчеркнуть беспорядочность бегства «поганых» - разбитых войск Мамая. Они бегут непроторенными дорогами, как в «Слове» «неготовами дорогами» половцы шли со всех сторон, окружая русские войска.
Весь этот эпизод в «Задонщине», как видим, составлен из слабо соединенных припоминаний фразеологии «Слова о полку Игореве». Как и в ряде других случаев, Софоний стремился привести эту фразеологию в соответствие с иной исторической обстановкой, однако не всегда ему удавалось справиться с этой задачей, и следы некоторой, иногда весьма значительной, искусственности использования художественного стиля «Слова» выдают недостаточную оригинальность повествования «Задонщины».
Плач бегущих татарских войск в «Задонщине» построен по той же схеме, что и плач «жен русских», которым в «Слове» они оплакивают поражение дружин Игоря:
 
«Слово»
«Задонщина»
Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати. Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не выдати, а катунь своих не трепати, а целовати нам зелена мурава, а в Русь ратью не ходити, а выхода нам у руских князей не прашивати.
 
В данном случае сходство двух плачей ограничивается самой схемой и ритмическим рисунком их, одинаково заданным начальным «Уже нам», за которым следуют синтаксически сходные фразы с глаголами в неопределенном наклонении на конце, несущими на себе главное логическое ударение. Но в каждом из двух памятников плачи удачно наполнены своим содержанием. По-видимому, Софоний был знаком с народной эпической традицией, отраженной былинами о Батыге и в XVI в. подхваченной историческими песнями о Кострюке, согласно которой разбитый враг зарекается впредь нападать на Русь. Когда Василий Игнатьевич «прирубил» всю «силушку» Батыги, тот, подобно Мамаю «Задонщины», «на уход пошел» -
 
А-й бежит то Батыга, запинается,
Запинается Батыга, заклинается:
«Не дай боже, не дай бог да не дай детям моим,
Не дай детям моим да моим внучатам
А во Киеве бывать да ведь Киева видать!» [24]
 
Для изображения тоски, охватившей «землю Татарскую» после разгрома Мамая, Софоний пользуется фразеологией, параллельной отдельным выражениям из эпизодов, рисующих печаль русских после поражения Игоря:
 
«Слово»
«Задонщина»
А въстона бо, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми. Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи...
Уныша бо градом забралы, а веселие пониче.		 А уже бо въстона земля татарская, бедами и тугою покрышася. Уныша бо царем их хотение и похвала на Рускую землю ходити, веселие их пониче...
 
Синтаксическая несогласованность внутри предложения побудила некоторых переписчиков «Задонщины» перестроить фразы. Так в списке У читаем: «...бедами и тугою покрыша бо сердца их, хотение князем и похвала Руской земли ходити. Уже бо веселие наше пониче» - здесь этот отрывок входит в плач татар, отсюда «наше веселие». Но именно эта несогласованность и указывает, что за текстом «Задонщины» стоит образец, откуда взята схема фразы, в которую не вдвинулось как следует новое содержание. Вслед за «Словом» Софоний начал фразу с глагола во множественном числе - «уныша», но дальше вместо множественного числа «забралы» у него стало «хотение», и фраза получилась несогласованной, а самый глагол плохо соотносится с существительными «хотение» и «похвала». Вторичность текста «Задонщины» и здесь очевидна.
«Задонщина» дальше дает противопоставленную описанию горя татар картину торжества русских, которая снова переходит в изображение разгромленного врага. Это повторение наводит на мысль, что автор не довел до конца свою работу: он подготовил отдельные выражения, но не слил их в стройное изложение. Эта мысль подтверждается тем, что почти к каждому из выражений можно найти параллель в «Слове», но там эти параллели входят в разные эпизоды, как неотделимые от них части.
 
«Слово»
«Задонщина»
В «Слове» есть перечень добычи, которую русские захватили у половцев после первой удачной битвы. Но в самом перечне совпадают лишь узорочьи половецкыи. После поражения русских Се бо готьскыя красныя девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом, поют время Бусово, лелеют месть Шароканю. Этому предшествует описание Русской земли после того, как русские были разбиты и два князя Олег и Святослав тьмою ся поволокоста и в море погрузиста и великое буйство подаста хинови. На реце на Каяле тьма свет покрыла; по Руской земли прострошася половци, акы пардуже гнездо; уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеся дивь на землю...
Обращение к Ярославу Осмомыслу: ... Грозы твоя по землям текут, отворяеши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола салътани за землями. Стреляй, господине, Кончака поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславича!»
Обращение к Роману и Мстиславу: «... и половци сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи»
Рассказ о гибели Изяслава Васильковича: «... Уныли голоси, пониче веселие, трубы трубят городеньскии». 		Уже рускиа сынове разграбиша татарская узорочья, доспехи и кони, волы и велблуды, вино, сахарь, дорогое узорочье, камкы, насычеве везут женам своим. Уже жены рускыя въсплескаша татарьскым златом. Уже бо по Руской земли простреся веселье и буйство, и възнесеся слава руская на поганых хулу. Уже веръжеся див на землю. Уже грозы великого князя по всей земли текуть. Стреляй, князь великый, по всем землям. Стреляй, князь великый, с своей храброю дружиною поганого Мамая жидовина за землю Рускую, за веру христьянскую. Уже поганые оружие свое поверъгоша, а главы своя подклониша под мечи руския. Трубы их не трубят, уныша гласи их.
 
Итак, отрывки из шести эпизодов «Слова» дают параллели к одному рассказу «Задонщины». То, что в «Слове» относится к описанию горя Русской земли, в «Задонщине» переделано в изображение ее торжества. В этом эпизоде «Задонщины», как уже отмечено, неясен самый план изложения: описав торжество русских после победы, Софоний почему-то снова обращается к великому князю с призывом «стреляй», причем он приглашает его стрелять не только «поганого Мамая», но и «по всем землям». Что значит такой призыв? Если мы вспомним, что все это обращение построено по образцу текста «Слова», относящегося к Ярославу Осмомыслу, то станет ясно, что фраза «стреляй... по всем землям» есть неудачная переделка совершенно ясной по смыслу фразы «Слова»: «...стреляеши с отня злата стола салътани за землями». Характерно, что только один список И-1 сохранил это не к месту поставленное обращение к великому князю - очевидно, переписчики заметили ненужное повторение призыва воевать, так как Мамай уже разгромлен, и в списке У форма обращения заменена сообщением о победе: «И князь великий своею храбростию и дружиною Мамая поганого побил за землю Рускую и за веру крещеную». Списки К-Б, И-2, С совсем опустили обращение к великому князю.
В описании бегства Мамая лишь первая фраза своим построением напоминает обороты «Слова», не раз встречающиеся в разных его эпизодах:
 
«Слово»
«Задонщина»
... Гзак бежит серым влъком... Всеслав... скочи от них лютым зверем... скочи влъком до Немиги с Дудуток. Игорь въвръжеся на бръз комонь и скочи с него бусым влъком... Влур влъком потече, труся собою студеную росу... И отскочи поганый Мамай серым волком от своея дружины и притече к Кафы граду.
 
Списки У и С, сохранившие описание бегства Мамая, каждый по-своему передали эту начальную фразу: «И отскочи поганый Мамай от своея дружины, серым волком взвыл и притече к Хафесте граду» (У); «И поганый Мамай с малою дружиною прибег ко Кафе» (С). Обычному в «Слове» сочетанию глагола «скочи» с образом «серого волка», «бусого волка» или просто «волка» - в «Задонщине» соответствует однажды примененное развернутое отрицательное сравнение татар с «серыми волками»: «И притекоша серые волцы... То ти были не серые волцы, но приидоша погании татарове». Впрочем, таким же отрицательным сравнением они сопоставляются здесь с гусями и лебедями («Тогда гуси возгоготаша... лебеди крилы въсплескаша... То ти ни гуси возгоготаша, ни лебеди крилы въсплескаша, но поганый Мамай на Рускую землю пришел, а вои свои привел»).

* * *

Сопоставление параллельных эпизодов и словосочетаний «Задонщины» и «Слова о полку Игореве» позволяет сделать некоторые общие выводы. Совпадающие эпизоды не равноценны по их месту в общем тексте памятников: из цельных, стройных композиций «Слова», все элементы которых идейно и художественно крепко спаяны, в «Задонщине» читаются иногда лишь отдельные фразеологические сочетания, вставленные в совершенно иной по общему замыслу контекст. Чем сложнее поэтический образ в «Слове», тем более упрощенным, а иногда и искаженным он оказывается в тексте «Задонщины», чем проще и яснее фраза «Слова», тем лучше она передается и легче восстанавливается по спискам «Задонщины». Самая ситуация, в какой одна и та же или очень близкая фраза звучит в обоих памятниках, не всегда совпадает: то, что в «Слове» составляет часть сложного поэтического образа, в «Задонщине» иногда входит в «прозаическое» изложение, с ослабленной метафоричностью.
В ряде случаев образные выражения «Слова» (метафоры, метонимии) вообще снимаются и заменяются прозаическими: вместо «вещие персты» - «гораздые», «крычат телегы» - «въскрипели телегы», «выседе из седла злата в седло кощиево» - «выседоша з борзых коней на судное место на поле Куликове», «загородите полю ворота своими острыми стрелами» - «замъкни Оке-реке ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили» и т. д.
Лаконизм отдельных поэтических оборотов «Слова» вызывает у Софония желание разъяснить их, уточнить, дополнить, будто он не рассчитывает, что читатель сам правильно раскроет их содержание. Впрочем, эти уточнения отвечают общей тенденции писателя к конкретности изложения: земля засеяна костьми «татарскими», краткое сравнение «рыкают акы тури» разрастается в целое отрицательное сравнение: «Не туры возрыкают на поле Куликове побежени у Дону великого, взопиша князи руские и бояры и воеводы». В кратком призыве «Слова» «Луце ж бы потяту быти, неже полонену быти» «Задонщина» уточняет: «...полоняным быть от поганых»; чтобы стало понятнее перенесенное в иной контекст восклицание Святослава «а чи диво ся, братие, помолодити», - «Задонщина» строит целый ряд: «Добро бы, брате, в то время стару помолодитися, а молодому чести добыти, удалым плечь попытати»; вместо «ничить трава жалощами» - «Грозно бо бяше и жалостно тогда видети, зане трава кровью пролита» и т. п.
В тех случаях, когда в параллельном эпизоде «Слова» встречаются архаизмы или редкие для конца XIV в. слова, в «Задонщине» на их месте оказываются иногда неудачные замены (истягну - истезавше, мечи харалужные - берега харалужные и т. д.), иногда переводы на более привычную лексику (кикахуть - кличут, къмети - полководцы, комони - кони, канина паполома - ковыль).
Даже если предположить, что у «певца Игоря» был в руках список «Задонщины», весьма близкий к автографу, наиболее точно передающий параллельные со «Словом» эпизоды, и тогда невозможно себе представить, чтобы этот «певец» смог собрать в идейно и художественно крепко спаянные картины отдельные разбросанные по разным местам «Задонщины» выражения, придав им при этом смысловую и образную законченность, слив в стройную синтаксическую композицию. С другой стороны, не менее трудно вообразить, чтобы другие эпизоды «Задонщины» этот «певец Игоря» расчленил на части и включил в разные отрывки своего рассказа настолько умело, что они стали нераздельными элементами его изложения, что «швы», соединяющие их с текстом, сгладились бесследно. Однако в «Задонщине» эти «швы» просматриваются обычно без труда: на них указывает или слабая связь с контекстом и синтаксическая несогласованность, или создаваемая выписками из «Слова» пестрота стиля, или неясность смысла отдельных отголосков его, выступающая среди вполне четкого деловитого рассказа. В тех частях «Задонщины», которые имеют параллели со «Словом», есть, как мы видели, немало «темных мест», смысловых, синтаксических и стилистических неувязок - все они разъясняются с помощью текста «Слова». Но ни одна из этих параллелей в чтении «Задонщины», даже максимально восстановленном, не вносит ничего в истолкование соответствующих эпизодов «Слова о полку Игореве».
Все эти наблюдения показывают, что попытка «перевернуть гипотезу» и задать вопрос, «не вдохновлялся ли певец Игоря „Задонщиной“», - не дает положительных результатов. Все то, что этот «певец» мог бы извлечь из «Задонщины», никак не помогло бы ему превратить летописный рассказ о походе Игоря в гениальное, и по глубокому идейному замыслу, и по его художественному воплощению, произведение, сохраненное мусин-пушкинской рукописью. Но крепко спаянное со всей высокой культурой Киевской Руси, отвечавшее эстетическим понятиям XII в., «Слово о полку Игореве» естественно могло вдохновить писателя конца XIV в.
Автор «Задонщины» не случайно сблизил самый художественный строй своего рассказа о Куликовской битве с описанием несчастливого похода Игоря Святославича. Из предисловия к «Задонщине» видно, что ее автор, как справедливо отметил еще в 1941 и 1945 гг. Д. С. Лихачев, подобно московским летописцам конца XIV - начала XV в., воспринимал призывы к борьбе с половцами, звучавшие в «Повести временных лет», как «призывы к борьбе с татарами» [25], и «усмотрел в событиях „Слова“ («Слова о полку Игореве», - В. А.-П.) начало татаро-монгольского ига» [26]. Вот почему, начиная с предисловия к «Задонщине», мы ощущаем, что ее автор рассматривает «Слово о полку Игореве» как «произведение о начале татаро-монгольского ига» и стремится «противопоставить ему произведение о конце татаро-монгольского ига». С точки зрения Д. С. Лихачева, «Задонщина» явилась «своеобразным „ответом“» на «Слово о полку Игореве» [27].
Если в самом описании Куликовской битвы этот замысел обнаруживается по преимуществу в стилистической перекличке двух произведений, то в предисловии противопоставление двух исторических событий - поражения князя Игоря «на Каяле» и Куликовской победы - сделано прямо. На литературные источники своих представлений о прошлом, когда половцы «одолеша род Афетов», т. е. русских, после чего наступило для Русской земли тяжелое время, длившееся вплоть до «Мамаева побоища», автор указывает сам: «...преже восписах жалость земли Руские и прочее от кних приводя». Одной из таких «кних» и было «Слово о полку Игореве», при описании Куликовской победы давшее краски для изображения и русских воинов и «Мамаевых» полчищ.
Вместе со своими современниками Софоний воспринял Куликовскую победу как решающий поворотный момент в истории татаро-монгольского ига, тревожные признаки приближения которого настроили «певца Игоря», и отзвуки «Слова» проникли в «похвальные нынешние повести о полку великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимира Ондреевича». Однако время было иное, требования к рассказу, даже поэтическому, об историческом событии за два века существенно изменились, поэтому автор «Задонщины» лишь украсил свое изложение отдельными художественными деталями «Слова», но не повторил ни его общего замысла, ни его сложной метафорической образности. «Задонщина» - не плагиат, беспомощно подражающий «Слову», это - самостоятельная повесть, попытавшаяся воспользоваться по-своему литературным наследием. Она ценна и как отклик на крупнейшее событие в истории борьбы с татаро-монголами, и как несомненное свидетельство того, какой глубокий след в литературе XIV в. оставило «Слово о полку Игореве».
 

Литература

1. К. Ф. Калайдович. Биографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. - Записки и труды ОИДР, 1824, ч. II, стр. 35-41. В 1818 и 1820 гг. Калайдович глухо отмечал сходство отдельных мест «Сказания о Мамаевом побоище» со «Словом» - см. подробнее об этом выше, в статье Д. С. Лихачева «Изучение „Слова о полку Игореве“ и вопрос о его подлинности», стр. 24.

2. См. об этой приписке выше, в статье Д. С. Лихачева «Изучение „Слова о полку Игореве“ и вопрос о его подлинности», стр. 25-26.

3. Louis Leger. Russes et slaves. Etudes politiques et litteraires, Paris, 1890, стр. 93-94.

4. Именно потому, что в нашу задачу входит исчерпать вопрос о всех возможностях, какие «Задонщина» могла предоставить «певцу Игоря» для компоновки его рассказа о событии XII в., мы оставляем в стороне спор о первоначальном объеме «Задонщины», о том, входили ли в авторский текст те или иные отдельные чтения: для сравнения со «Словом» привлекаются все элементы «Задонщины», хотя бы отдаленно напоминающие стиль «певца Игоря» (т. е., с точки зрения скептиков, - позднего подражателя «Задонщине»). Восстановленный текст «Задонщины» цитируется ниже по изданному в ТОДРЛ (т. VI, М. - Л., 1948, стр. 223-232), но с исправлением отдельных чтений. Расшифровку буквенных обозначений списков «Задонщины» см. в «Списке сокращений» в конце книги.

5. Ценные соображения, позволяющие утверждать, что «Каяла» вошла в текст «Задонщины» не непосредственно через летопись типа Ипатьевской, а через «Слово о полку Игореве», высказаны Р. Якобсоном - см. об этом выше, в статье Д. С. Лихачева «Изучение „Слова о полку Игореве“ и вопрос о его подлинности», стр. 66-67.

6. См.: Н. К. Гудзий. Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве» в исследовании проф. А. Мазона. - Ученые записки МГУ, вып. 110, Труды Кафедры русской литературы, книга первая, 1946, стр. 166.

7. См.: Д. С. Лихачев. Комментарий исторический и географический. В кн.: «Слово о полку Игореве». Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, М. - Л., 1950, стр. 380.

8. Срезневский. Материалы, т. I, стлб. 1160.

9. См.: Д. С. Лихачев. Национальное самосознание древней Руси. М. - Л., 1945, стр. 71.

10. См.: В. Л. Виноградова. Сравнительный анализ лексики «Слова о полку Игореве» и «Задонщины». Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук, М., 1953 (АН СССР, Институт языкознания).

11. См.: С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. - СОРЯС, т. 81, № 7, 1906, стр. 88; А. Д. Седельников. Где была написана «Задонщина»? - Slavia, IX, 3, Praha, 1930, стр. 529-531; П. Я. Черных. О выражении «за шеломянем» в «Слове о полку Игореве». - Ученые записки Ярославского гос. педагогического института, вып. 1, Гуманитарные науки, Ярославль, 1944, стр. 47-61.

12. См.: И. И. Срезневский. Несколько дополнительных замечаний к «Слову о Задонщине». - ИпоРЯС, т. VII, вып. 2, 1858, стлб. 98; А. Смирнов. 3-й список «Задонщины» по Синодальному скорописному сборнику XVII в. - Русск. филолог. вестник, 1890, № 2, стр. 273-276; A. Mazon. Le Slovo d’Igor. Paris, 1940, стр. 26-28.

13. М. Н. Тихомиров. Куликовская битва. - В кн.: Повести о Куликовской битве. Издание подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев, Изд. АН СССР, М., 1959, стр. 375.

14. См. подробнее: Д. С. Лихачев. Устные истоки художественной системы «Слова о полку Игореве». - Сб. «Слово о полку Игореве», исследования и статьи. Изд. АН СССР, М. - Л., 1950, стр. 78.

15. Подробнее о судьбе слова «харалужный» см. в статье данного сборника: Н. М. Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным, стр. 200-201.

16. См.: Очерки истории СССР. Период феодализма IX-XV вв., ч. II. М., 1953, стр. 224.

17. См. далее, в статье Н. М. Дылевского, стр. 187-189.

18. Повести о Куликовской битве, стр. 194-195.

19. Н. К. Гудзий. Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве» в исследовании А. Мазона, стр. 159.

20. Вариант этого плача, читающийся в Уваровском № 492 списке «Сказания о Мамаевом побоище», еще ближе к «Слову» передает это выражение, хотя и расширяет его, сохраняя характерное для «Слова» «сквозе»: «протекла еси сквозе каменныя горы, а течеш в землю Половецкую».

21. Ср. в рассказе об Изяславе Васильковиче: «У ныли голоси, пониче веселие, трубы трубят городеньскии».

22. «Седло злато», по предположению Д. С. Лихачева, возможно, было «символом власти» (см.: Д. С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» (историко-литературный очерк). - В кн.: «Слово о полку Игореве». Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, 1950, стр. 278-279). Если это так, то автор «Задонщины» явно не уловил этого символического значения всего выражения.

23. О метафорическом значении этого выражения в «Слове» и «Задонщине» см. в статье Н. М. Дылевского, стр. 183-184.

24. Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 г., т. I. Изд. 4-е, М. - Л., 1949, № 60. Ср. в песне о Кострюке: Марфа Демрюковна после поражения Кострюка «она тут заклиналасе, она тут проклиналасе»:
Да не дай бог, бывати здесь,
Да у вас в каменной Москвы
Да не детям, да не внуцятам,
Да не внуцятам, да не павнуцятам.
(См.: В. Ф. Миллер. Исторические песни русского народа XVI-XVII вв. Пгр., 1915, стр. 77; ср.: там же, стр. 82, 104, 116).

25. Д. С. Лихачев. Национальное самосознание древней Руси, стр. 71. См. о том же: Д. С. Лихачев. «Задонщина». - Литературная учеба, 1941, № 3.

26. Д. С. Лихачев. Национальное самосознание древней Руси, стр. 76.

27. Там же.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".

Hosted by uCoz