Гудзий - Где и когда протекала литературная деятельность Серапиона Владимирского?

Н. К. Гудзий

ГДЕ И КОГДА ПРОТЕКАЛА ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СЕРАПИОНА ВЛАДИМИРСКОГО?

(Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. - Т. XI. Вып. 5. - М., 1952. - С. 450-456)

Богатая талантами и многогранная культура Киевской Руси, давшая высокие образцы в различных проявлениях духовного и материального творчества, наибольшую свою силу обнаружила в творчестве литературном. Литературное наследие Киевской Руси было широко использовано в процессе развития древней русской литературы - по-разному и в разных областях - почти на всем протяжении ее существования. Оно не только распространялось и множилось в списках, часто образуя новые редакции старинных памятников, но и оказывало порой очень существенное воздействие на русскую литературную продукцию вплоть до XVII в. Русские писатели на севере Руси в ряде своих произведений продолжали и развивали традиции, заложенные литературой Киевской Руси. Некоторые из этих писателей до переселения в северную Русь жили в Киеве. Таковы, например, енископы владимирские Симон и Серапион, которые до переезда их во Владимир были монахами Киево-Печерского монастыря.

От Серапиона, выдающегося по своему литературному таланту проповедника, дошло до нас, как известно, пять несомненно принадлежащих ему "слов", но, судя по его же собственному свидетельству, он произнес их значительно больше, так что дошедшие до нас его "слова", очевидно, составляют лишь часть его литературного наследства. Во Владимир, как мы знаем, Серапион - до того архимандрит Киево-Печерского монастыря - прибыл в 1274 г. Тогда же на происходившем во Владимире во главе с митрополитом Кириллом III соборе епископов он был возведен на владимирскую епископскую кафедру, а в следующем 1275 г. он умер.

Вопрос о том, где и когда были написаны и произнесены дошедшие до нас "слова" Серапиона, до сих пор не является окончательно решенным. Е. В. Петухов, автор специальной монографии, посвященной Серапиону Владимирскому и вышедшей в свет еще в 1888 г., пришел к выводу, что только первое "слово" Серапиона написано было в Киеве, остальные же четыре - во Владимире. Бесспорность написания первого "слова" в пору пребывания Серапиона в Киеве доказывается тем, что в нем идет речь о сильном землетрясении, особенно разрушительном в Киеве (об этом говорится и в летописи). Землетрясение это произошло в 1230 г., и Серапион был живым свидетелем его. Судя по тому, что о землетрясении он говорит как о случившемся совсем недавно, нужно думать, что первое "слово" его было написано вскоре же после этого стихийного бедствия. В том же "слове" идет речь о постигшем Русскую землю голоде, что также подтверждается летописным известием под тем же 1230 годом.

Но в первом "слове" говорится и о "многих ратех", опустошивших Русскую землю и обездоливших русских людей. Серапион скорбит о том, что враги "землю нашу пусту створиша, и грады наши плениша, и церкви святыя разориша, отца и братию нашю избиша, матери наши и сестры наши в поруганье бысть". Тут, разумеется, имеется в виду татарское нашествие.

Если первое "слово" Серапиона написано было около 1230 г., то картина причиненных татарами бедствий, нарисованная здесь, не согласуется с историческими фактами: поражение русских сил в Калкской битве 1223 г. не сопровождалось такими потрясениями для Русской земли, о которых говорится в приведенной цитате. Она скорее могла бы быть откликом на разорение Батыем северной Руси в 1237-1238 гг., но, судя по содержанию первого "слова", нельзя думать, чтобы оно в целом возникло с таким запозданием после поразившего автора и его современников бедствия, тем более, что у Серапиона сказано: "Ныне же земли трясенье своима очима видехом" и "Ныне землею трясеть и колеблеть". По тем же соображениям нельзя думать, чтобы первое "слово" Серапиона было откликом на поход Батыя на южную Русь в 1239-1240 гг. Поэтому не лишена основания догадка Е. В. Петухова, что это "слово", будучи в основном написано Серапионом в Киеве вскоре после землетрясения 1230 г., лишь в дальнейшем пополнилось вставкой, рисующей ужасы татарского нашествия.

Что касается остальных четырех "слов" Серапиона, то тут нет согласованности в мнениях о времени и месте их написания. Большинство авторов, высказывавшихся по этому поводу (в общих курсах истории русской литературы), вслед за Е. В. Петуховым считали, что все они написаны Серапионом во время пребывания его во Владимире, т. е. между 1274 и 1275 гг. Часть авторов, преимущественно украинских (М. С. Возняк, М. С. Грушевский в своих курсах истории украинской литературы), считали вероятным, что в Киеве Серапион, кроме первого "слова", написал и третье (по порядку его следования в "Златой цепи" и в издании Петухова). Для обоснования этого предположения они указывали на то, что в этом "слове", как и в первом, Серапион, обращаясь к своим пасомым, называет их "братиями", тогда как в трех остальных именует их "чадами", т. е. так, как это полагается проповеднику в епископском сане. Однако не только епископы, но и священники в своих проповедях и посланиях иногда обращались к "чадам" (например, Феодосии Печерский, позднее протопоп Аввакум); в свою очередь, и епископы, при обычном наименовании своей паствы "чадами", "детьми", называли ее и "братиями" (Лука Жидята, Кирилл Туровский, позднее митрополиты Фотий и Даниил). К тому же и в первом "слове" Серапиона в качестве обращения читаем не только "братие", но и "братие и чада", во втором и пятом "словах" Серапион обращается не только к "чадам", но и к "братиям". По силе своего обличительного пафоса и по своим литературным и ораторским качествам третье (по обычному счету) серапионово "слово" - самое выдающееся из известных нам его "слов". Особенно волнующе изображено в нем бедственное положение русского народа под татарским игом.

Не так давно во французском филологическом журнале "Revue des etudes slaves " появилась статья о Серапионе М. Горлина [1], в которой он пытается доказать, что первые четыре "слова" были написаны Серапионом в Киеве, а во Владимире им написано лишь последнее дошедшее до нас, пятое "слово", в котором, кроме обличения бытовавших на Руси суеверий, упоминается и о потоплении при наводнении города "Дураццо ("Драч-града"), что случилось, после землетрясения в этом городе, в 1273 г. "Слово" это нужно датировать не ранее, чем концом 1274 г. или 1275 г., так как в предыдущем, четвертом "слове" упоминается голод на Руси и на Западе, длящийся уже три года, а в пятом продолжительность голода определяется в четыре года; по летописным же известиям голод начался на Западе в 1271 году.

Каковы же аргументы, которыми пользуется М. Горлин для доказательства своих умозаключений? Он считает, что в первом "слове" Серапиона имеется отклик на события Калкской битвы 1223 г., в следующем за ним (по счету Петухова - третьем) - на нашествие Батыя на Киев в 1240 г., что якобы явствует из того, что в этом "слове" Серапион спрашивает: "Не от меча ли падохом? Не единою ли, ни двожды?", имея в виду, по мнению Горлина, события 1223 и 1240 гг. Это второе "слово", как думает Горлин, могло быть написано только в Киеве, вскоре после 1240 г., так как северная Русь подверглась опустошительному нашествию татар лишь однажды - в 1237 г. Написание третьего "слова" (по счету Петухова - второго) Горлин, также относит к Киеву, так как датирует его началом 60-х годов XIII в., принимая во внимание восклицание в нем Серапиона: "Се уже к 40 лет приближаеть томление и мука" и ведя счет лет "томления и муки" от 1223 года.

Не только первое "слово" Серапиона, но и два последующих приурочиваются Горлиным к Киеву и по тем соображениям, что к 70-м годам XIII в. во Владимире установились якобы такие отношения между русскими и татарами, при которых Серапион, в обстановке северной Руси, - не мог произносить столь горестные жалобы по адресу татар, какие звучат во всех этих трех "словах". Неведомо откуда Горлин взял, что к тому времени, благодаря усилиям князей Ярослава Всеволодовича, Александра Невского и их преемников, следы татарского нашествия были уничтожены и создалась устойчивая и благополучная для русских обстановка. Горлин думает, что Владимир не испытывал тяжести татарского ига в той мере, в какой испытывал его Киев. Отношения Владимира с татарской властью, по мнению Горлина, установились в ту пору "если не дружеские, то, во всяком случае, корректные, добрососедские". "Татары не рассматривались теперь только как враги и орудие божеского наказания", пишет М. Горлин (стр. 26).

Четвертое "слово" Серапиона, направленное, как и пятое, против волхвования и суеверий, М. Горлин относит к последнему году пребывания Серапиона в Киеве главным образом на том основании, что пятое "слово", написанное, как это несомненно и для М. Горлина, во Владимире, в ряде мест повторяет четвертое, а такое самоповторение, как полагает автор, могло иметь место лишь в том случае, если проповедник оба эти "слова* произносил в разных городах.

Разберемся в рассуждеииях М. Горлина.

Прежде всего, совершенно очевидно, что он, в угоду своим утверждениям, искажает исторические факты, говоря, будто к 70-м годам XIII в. отношения северной Руси с татарами вошли в норму и даже стали "добрососедскими". Владимирское великое княжество и вообще северная Русь очень сильно пострадали от татарского нашествия. Тяжесть татарского владычества не ослабевала там и во вторую половину XIII в. Под 1252 г. в Лаврентьевской летописи читаем: "В то же лето здума Андрей князь Ярославичь с своими бояры бегати, нежели цесарем (т. с. татарским ханам. - Н. Г.) служити, и побеже на неведому землю со княгынею своею и с бояры своими; и погнаша татарове в след его, и постигоша и у города Переяславля, бог же схрани и, и молитва его отца. Татарове же россунушася по земли, и княгыню Ярославлю яша, и дети изъимаша, и воеводу Жидослава ту убиша, и княгыню убиша, и дети Ярославли в полон послаша; и людий бес числа поведоша, до конь и скота, и много зла створше, отъидоша" [2].

Взимание татарами дани с населения, самоуправство баскаков вызывали народные волнения. В той же Лаврентьевской летописи под 1262 г. говорится: "Избави бог от лютаго томленья бесурменъскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь и выгнаша из городов, из Ростова, ис Суждаля, из Ярославля; окупахуть бо ти оканынии бесурмене дани, и от того велику пагубу людем творяхуть, работяще резы (т. е. порабощая данью. - Н. Г.), и многы души крестьянскыя раздно ведоша" [3]. О восстании "черни" против татарских баскаков за три года до этого сообщает Новгородская 1-я летопись. Воскресенская летопись, сообщая под 1261 г. о нападении великого князя Андрея Александровича в союзе с татарами на Переяславль, продолжает: "А татарове розсыпашася по всей земли, Муром пуст сотвориша и пограбиша, и в полон ведоша мужи и жены и дети; а князь великий бежа в мале дружине; а татарове испустошиша грады и волости, села и погосты, монастыри и церкви пограбиша, иконы, и кресты, и сосуды священные и пелены, и книги и всякое узорочье пограбиша; такоже и около Ростова, и около Тръжку, и около Твери пусто сътвориша по самой Торжек, многых же людий избиша, а инии от мраза изомроша" [4]. О бесчеловечной расправе татар с боярами сообщает Лаврентьевская летопись и другие летописи под 1283 г. В Лаврентьевской летописи этот жуткий рассказ кончается такими словами: "И бяше видети дело стыдно и велми страшно, и хлеб во уста не идяшеть от страха" [5]. Последние слова этой горькой жалобы очень близки к жалобе Серапиона в его втором (по счету Петухова) "слове": "и в сласть хлеба своего изъести не можем". Вот какие "добрососедские" отношения северной Руси с татарами установились во второй половине XIII в. Общеизвестные факты на этот счет должны были бы быть известны и Горлину [6].

Итак, второе и третье "слова" Серапиона по своему содержанию, касающемуся тягот татарского ига, вполне соответствовали обстановке, сложившейся в северной Руси, в частности, во Владимирском княжестве.

Второе, по счету Гордина, "слово" Серапиона (третье по счету Петухова) Горлин, как указано выше, относит к Киеву и датирует его временем вскоре после 1240 г. на том основании, что Серапион спрашивает в нем: "Не от меча ли падохом? не единою ли, ни двожды?", что якобы должно указывать на события 1223 и 1240 гг. Но тут, в тексте, - принятом Петуховым за основной, мы имеем дело, видимо, с усеченной фразой. В вариантах к этому тексту она имеет продолжение: "но бес числа нам беды наших деля неправд и многых грех" [7]. Именно только с этим продолжением фраза является конструктивно законченной, и она, нужно думать, целиком принадлежит перу Серапиона. В таком случае в ней, как и во всем "слове", идет речь о событиях, относящихся не к 1223 и 1240 гг., а о позднейших, какие естественнее всего связываются с обстановкой северной Руси и какие вызвали отклик у Серапиона в пору пребывания его во Владимире. Датировка Горлиным третьего по его счету (второго по счету Петухова) "слова" Серапиона началом 60-х годов XIII в., мотивированная убеждением автора, что фраза Серапиона "Се уже к 40 лет приближаеть томление и мука" подразумевает начало тяжелых бедствий Руси с 1223 г., также мало убедительна, потому что, как полагал еще Петухов, начало "томления и муки" русского народа естественнее всего вести с 1237 г., когда татарское нашествие действительно всей своей тяжестью обрушилось на Русь. А при таком счете написание и этого "слова" нужно отнести ко времени переселения Серапиона во Владимир.

Четвертое и пятое "слова" Серапиона содержат обличение веры в волхвов, якобы насылающих голод или урожай, укоры тем, кто сжигает или испытывает водой заподозренных в колдовстве, и призывы к покаянию и очищению от грехов. В обоих "словах" кратко напоминается и о бедствиях, причиненных русскому народу татарами.

Суеверия, о которых тут говорится, и жестокие расправы с обвиненными в волшебстве, судя по летописным известиям, издавна отмечались именно в северной Руси. Собор епископов, созванный митрополитом Кириллом во Владимире для поставления в епископы Серапиона, наряду с церковными нестроениями, обсуждал и осуждал и нестроения в жизни и в быту мирян: шумные "бесовские" сборища в праздники, сопровождаемые драками вооруженной дрекольями пьяной толпы и убийствами, вождение невест к воде, распутные игры и пляски мужчин и женщин в субботу вечером.

Нет сомнения в том, что определения Владимирского собора, изложенные в "Правиле" митрополита Кирилла III, коснулись не всех изъянов в русском быту, с которыми боролась русская церковь. Кирилл III, сам будучи очень энергичным церковным деятелем, преданно относившимся к своим обязанностям, естественно ждал от своей креатуры - новопоставленного владимирского епископа - активной помощи не только в церковной сфере, но и в деле воспитания и вразумления подначальных теперь Серапиону "чад". И совершенно очевидно, что Серапион на новом месте своего архиерейского служения должен был проявить себя как учитель и проповедник, вступивший в борьбу с теми пороками своей паствы, которые частично обличались в соборном постановлении. "Слова", написанные Серапионом во Владимире, как раз, нужно думать, и были выполнением миссии, возложенной на Серапиона его саном и ролью управителя порученной ему епархии.

Что касается пятого "слова" Серапиона, как сказано, в ряде случаев повторяющего, иногда дословно, "слово" четвертое, то его правильнее, пожалуй, рассматривать лишь как новую редакцию четвертого "слова". Быть может, этим объясняется то, что в "Златую цепь" вошли только первые четыре "слова" Серапиона, пятое же известно только в составе так называемого "Паисиевского сборника".

Таким образом, мы имеем все основания из дошедших до нас "слов" Серапиона только первое приурочивать к Киеву, остальные же к Владимиру. Повторяем, мы, видимо, обладаем лишь частью того, что было написано Серапионом. И в Киеве из-под его пера, очевидно, вышло не одно лишь первое "слово", судя по тому, что уже в нем Серапион говорит: "многа же глаголах вам, братие и чада", но из наличных его "слов" только о первом можно говорить с достоверностью как о написанном в Киеве.

К пересмотру вопроса о месте и времени написания сохранившихся "слов" Серапиона М. Горлина побудило то соображение, что при изучении древней русской литературы все более и более уясняется важность разграничения областных школ в период от упадка Киева до окончательного возобладания Москвы - с конца XII до начала XVI века.

Не возражая против основной мысли М. Горлина о важности изучения областных литератур после упадка Киева, мы не видим, однако, оснований для той настойчивости, с которой М. Горлин стремится доказать, что литературная деятельность Серапиона должна связываться не с владимирской, а с киевской литературной традицией. Никто не отрицал и не отрицает того самоочевидного факта, что, будучи связан с Киевом во всяком случае на протяжении нескольких десятков лет и живя во Владимире всего лишь один год или немногим больше, Серапион воспитался на непосредственно близкой ему киевской литературной культуре. На не нужно думать, что эта культура представляла по своей природе нечто существенно отличное от культуры Владимиро-Суздальской Руси. Киевская литературная культура была старейшей и, в силу благоприятно для нее сложившихся на первых порах исторических условий, сильнейшей по сравнению с литературной культурой северной Руси, но по своему характеру та и другая не слишком разнились между собой. Дело в том,что в создании духовной культуры восточного славянства, как и в создании русского литературного языка и русской государственности, участвовали и юг и север Руси. После упадка Киева Владимиро-Суздальская Русь продолжала общерусские литературные традиции и берегла их, в то же время, в соответствии с новой исторической обстановкой, обнаруживая и новые стороны в развитии русской литературы, подсказывавшиеся самим ходом исторической жизни, как обнаружила бы их и киевская литература в пору татарского ига, если бы для этого сложились для нее благоприятные исторические условия.

Придя во Владимир, Серапион не чувствовал себя в чуждой ему культурной и литературной обстановке и на новом месте без всяких затруднений для себя и с доходчивостью до своей аудитории продолжал свою литературную деятельность. Вопреки мнению М. Горлина, содержание "слов" Серапиона было теснейшим образом связано с условиями и потребностями, характеризовавшими жизнь Владимиро-Суздальской Руси в пору пребывания в ней Серапиона.

Косвенным подтверждением этого служит и то, что митрополит Кирилл III в своем "Правиле", упоминая о тяжких последствиях для Русской земли татарского нашествия, воспроизводит содержание и стиль горестных восклицаний Серапиона по этому поводу. Особенно близко соответствующее место в "Правиле"ко второму (по счету Петухова) "слову" Серапиона. В "Правиле" читаем: "Кый убо прибыток наследовахом, оставльше божия правила? Не расея ли ны бог по лицю всея земля? Не взяты ли быша гради наши? Не падоша ли сильнии наши князи остриемь меча? Не поведени ли быша в плен чада наша? Не запустеша ли святыя божия церкви? Не томимы ли есмы на всяк день от безбожъных и нечистых поган?" [8]. У Серапиона читается: "Чему не видем, что приде на ны, в семь житии еще сущим? Чего не приведохом на ся? Какия казни от бога не въсприяхом? Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братия наша трупиемь на землю? Не ведены ли быша жены и чада наша в плен? Не порабощени быхом оставше горкою си работою от иноплеменик?" [9]. Приведенная цитата из "Правила" Кирилла III, между прочим, лишний раз подтверждает, что татарское владычество во Владимиро-Суздальской Руси живо ощущалось патриотически настроенными современниками, к числу которых бесспорно принадлежал и митрополит Кирилл III, как тяжелое бедствие, а не как нечто такое, с чем русские люди на севере могли уже свыкнуться и примириться.

Литература Владимиро-Суздальской Руси складывалась в результате взаимодействия киевской литературной традиции с новой традицией, порожденной особенностями общественно-политического и экономического уклада северной Руси. Нужно помнить также, что областные тенденции в развитии древнерусской литературы сказались не столько в стиле литературных произведений, сколько в их политических и публицистических тенденциях, если не считать такого своеобразного по своему стилю памятника, как Галицко-Волынская летопись. В основном же северная Русь пользовалась теми же средствами словесного выражения в жанрового оформления своих памятников, что и южная Русь.

Во Владимире Серапион, как до него н епископ Симон, включился в литературную работу, вызванную потребностями местной жизни, и тем самым принял непосредственное участие в процессе развития литературы Владимирского княжества, внеся в нее свой значительный вклад. Недаром поэтому северная летопись отозвалась о нем как о церковном деятеле, который был "учителей зело в божественном писании" [10]. Недаром также "слова" его вскоре же после его смерти вошли в такие почитаемые северно-русские сборники, как "Златая цепь", "Измарагд", "Златоуст", и оказывали влияние на последующие произведения северной Руси, в частности на такой памятник, как "Псковское взятие".

По всем этим основаниям мы с полным правом включаем произведения Серапиона в литературу Владимиро-Суздальской Руси.

Литература

1. "Serapion de Wladimir, predicateur de Kiev", "Revue des etudes slaves", t. 24, Paris, 1948, стр. 21-28.

2. Летопись по Лаврентьевскому списку, изд. 3-е. Археогр. ком.. СПб., 1897, стр. 449-450.

3. Там же, стр. 452-453.

4. Полн. собр. русских летописей, т. VII, стр. 175.

5. Летопись по Лаврентьевскому списку, изд. 3-е, стр. 458.

6. Они, конечно, известны автору, судя по его отсылке читателя - для ознакомления с татарскими нашествиями на Русь - к книге Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского "Золотая Орда" в издания 1937 г. и во французском ее переводе, вышедшем в 1939 г. (см. сноску к статье на стр. 23). Но сам Горлин - странным образом - не пожелал посчитаться с фактами, приведенными в этой книге.

7. Си. Е. Петухов, Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века, СПб., 1898, Прибавление к исследованию, стр. 10.

8. "Памятники древне-русского канонического права", часть первая, изд. 2-е, Русская историческая библиотека, т. VI, СПб., 1908, столб. 86.

9. Е. Петухов, указ соч., Прибавление к исследованию, стр. 5.

10. Полное собр. русских летописей, т. VII, стр. 172.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".