Кривонос - Заметки о "Тарасе Бульбе" Гоголя

В. Ш. Кривонос

ЗАМЕТКИ О "ТАРАСЕ БУЛЬБЕ" ГОГОЛЯ

(Вестник молодых ученых. Серия: Филологические науки. - № 4. - СПб., 2000. - С. 3-5)

В "Тарасе Бульбе" обращает на себя внимание обилие бранных выражений с ключевым словом собака, образующих особую тематическую сферу и семантически соотнесенных с важнейшей для гоголевской повести оппозицией "свой мир" - "чужой мир". Если в "Вечерах" отмеченная оппозиция "...непосредственно связана с присутствием фантастического плана, построенного на отношениях посюстороннего мира с потусторонним..." [Гончаров 1997: 32], то в "Тарасе Бульбе" , где фантастический план отсутствует, актуализация собачьей темы призвана обозначить мифологические границы между разными мирами, одному из которых приписываются свойства и признаки собачьего, то есть не просто "чужого", а нечеловеческого.

Попытаемся выяснить сюжетно-характерологические и оценочно-пространственные функции подобных выражений, а также их мотивированность мифологическими аспектами повествования [1].

Отметим сначала особый случай, когда собака служит просторечной формой выражения одобрения героя: "Вишь, какой батько!" - подумал про себя старший сын, Остап: - "всё, старый собака, знает, а еще и прикидывается" [2]. Специфическое ругательство, резко усиливая (вопреки своей семантике) восторженную характеристику "батьки", одновременно указывает на значимость общих для персонажей ценностных представлений. Не случайно такая оценочная экспрессия следует за рассуждением Тараса о "горелке", заключающем его пожелание сыновьям всегда быть удачливыми на войне и бить "бусурманов", "турков", "татарву" и "ляхов" (II, 45). Употребление "горелки", в отличие от знания изучаемых в киевской бурсе "латинских виршей" ("Это всё дрянь, чем набивают головы ваши...", II, 43), - это "козацкая" добродетель, включенная в представление о традициях и обычаях, смысл которых Остапу и Андрию предстоит постигнуть в Сечи.

Сравнение как собака используется в "Тарасе Бульбе" в значении очень сильно или до крайности [Словарь русского языка 1984: 168; Фразеологический словарь русского языка 1968: 442]. Ср. объяснение Янкеля о невозможности спрятать Тараса в воз с рыбою: "По всей Польше люди голодны теперь, как собаки: и рыбу раскрадут, и пана нащупают" (II, 152). Употребляется собака и как собственно бранное слово, наделяемое местоименной функцией, подобно близким по ситуативному значению обсценным словам [Левин 115]. Так, Янкель осторожно выговаривает Тарасу, ответившему гайдуку оскорблением на оскорбление: "И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться" (II, 161). Называя гайдука Янкель собакой воспроизводит предсказуемое для него мнение Тараса о персонаже, представляющем "чужой" мир, мир "католических недоверков" (II, 133). Для Тараса качественное уподобление кого-либо собаке имеет в виду прежде всего "чужака", пересекающего мифологическую границу между "своим" и "чужим" мирами в том или ином направлении. Ср. оценку им с точки зрения одного из "ляхов" проникшего в польский город Янкеля: "Как же ты: вошел в город, да еще и долг хотел выправить?" сказал Бульба: - "И не велел он тебя тут же повесить, как собаку?" (II, 111). Янкель движется из мира "козаков" во враждебный им мир "ляхов", поэтому именно такой конец представляется Тарасу наиболее вероятным.

Между "своими" в "Тарасе Бульбе" слово собака (или устойчивое выражение собачий сын) обычно используется как ритуальная брань, эвфемистически замещающая матерную ругань и наделяемая такой же кощунственной функцией: "А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил?" - говорил он, обращаясь к младшему: - "что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?" (II, 42) [3]. Ср.: "Да говори нам, что делается, собачий сын!" - закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение" (II, 76). Степень кощунственности определяется направленностью брани и особенностями ее адресата; ср. сцену выбора кошевого: "... как он ни упирался ногами, но был, наконец, притащен на площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньями сзади кулаками, пинками и увещаньями: "Не пяться же, чортов сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее" (II, 71). Отождествление кошевого одновременно с чортовым сыном и с собакой (речь идет именно о мифологическом отождествлении, а не только о способе отрицательной характеристики) служит выразительной оценкой его антиповедения, противоречащего нормам "козацкого" братства; собака как и чортов сын выступает здесь в качестве синонима табуированного обсценного слова.

Собачья тема актуализируется в гоголевской повести тогда, когда отмечается негативная метаморфоза (в смысле появления внешнего сходства или изменения внутренней сущности) "своего" в "чужого": "Что он за козак, когда прокрался, собачий сын, как татарин? К чорту в мешок пьяницу Шила!" (II, 70). Или: ".. были тоже собаки и между нашими, уж приняли их ("ляхов" - В.К.) веру" (II, 77). Ругательства не случайно сопровождаются знаменательным упоминанием татарина, чорта и слуги последнего, пьяницы [Максимов 1994: 18], или сообщением о таком кощунственном акте, как перемена веры. Если собачий сын Шило видится грешником, увлеченным плотскими страстями и уподобляющимся в своем поведении "чужаку", инородцу и иноверцу, то ставшие изменниками "наши" служат, будучи собаками символами презрения и отступничества.

Слово собака связано в "Тарасе Бульбе" с представлением именно об отрицательном превращении. Это может быть, например, фигуральное превращение в собаку в случае нарушения кем-либо из "козаков" принципов "товарищества": "Что ж за козак тот, который кинул в беде товарища, кинул его, как собаку, пропасть на чужбине?" (II, 124). Выражение как собаку характеризует здесь не только состояние брошенного "товарища", против воли оказавшегося "на чужбине", но и поступок бросившего его "козака", нарушившего принятые в "своем" мире правила поведения. Признаками подлой собаки наделяется ставший изменником Андрий: "Остановился сыноубийца и долго глядел на бездыханный труп. Он и мертвый был прекрасен... "Чем не козак был?" сказал Тарас: "и станом высокий, и чернобровый, и лицо, как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно, как подлая собака!" (II, 144). Такая "животная" трансформация является следствием того, что Андрий, предав своих ("Как?... Своих? Своих, чортов сын, бьешь?...", II, 142), "... продал веру и душу" (II, 114). Гоголь опирается на традиционное представление о семантической связи "души" и "веры", отсутствующих как у собаки, так и у отождествляемого с нею иноверца [4]. Причем собственный сын превращается для Тараса не просто в иноверца, но в одного из "недоверков" (II, 168), то есть еретиков, искажающих правильную веру, что и объясняет
его уподобление подлой собаке [5].

Как отмечает Б.А. Успенский, "... у русских и вообще славян слова пес или собака означают иноверца..." [Успенский 1994: 92].

Будучи нечистым животным, собака, согласно традиционным представлениям, связана с бесовским и с антихристианским началом [Успенский 1994: 95, 120] [6]. Гайдук, принимая Тараса за иностранного князя, называет "козаков" собаками: "Я не знаю, ваша ясновельможность", - говорил он: - "зачем вам хочется смотреть на них. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не уважает" (II, 160). Для католика-гайдука "козаки" исключены из числа "людей" по признаку неправильной веры. Но точно так же для Бульбы в число "людей" не включены отождествляемые с собакой католики: "Врешь ты, чортов сын!" - сказал Бульба: - "Сам ты собака! Как ты смеешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру не уважают!" (II, 160). Носители "чужой" (еретической) веры потому и отождествляются и гайдуком, и Тарасом с собаками, "нечистыми" животными, родственными демонологическим существам, что не воспринимаются в качестве "людей" [7].

Акцентируемая связь дьявольского с антихристианским в собаке прямо связана в "Тарасе Бульбе" с религиозно-этническими стереотипами и предубеждениями, что особенно заметно в ситуациях, когда адресатом брани становятся еврейские персонажи повести. Ср.: "И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя" (II, 77). И далее: "... не может быть, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе" (II, 77). Рассобачий и нечистый оказываются синонимами, характеризуя демонические качества "жида", представляющего "чужой" (= потусторонний) мир. Если б не заступничество Тараса, то Янкеля "... разорвали бы, как собаку, запорожцы..." (II, 150). Правда, заступник по-прежнему не видит в спасенном такого же, как и он, человека:" Жида всегда будет время повесить, когда будет нужно..." (II, 80). Взгляд на себя извне усваивает и Янкель, когда оправдывается перед Бульбой: "Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном?" (II, 112). Ср. также его сетования: "... потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид" (II, 152). Отождествление еврея в качестве иноверца с собакой означает не просто пространственно-оценочное разграничение "своего" и "чужого" миров, но противопоставление мира человеческого миру нечеловеческому, в котором отменяется действие принятых в первом правил поведения.

К принципиально разным мирам принадлежат демонизированные "наши" Янкеля и сакрализованные "наши" Тараса: "Пропади они, собаки!" - вскрикнул, рассердившись, Тарас: - "Что ты мне тычешь свое жидовское племя! Я тебя спрашиваю про наших запорожцев" (II, 111). Приравнивание евреев к собакам отражает традиционное представление об отсутствии у иноверцев души, способствующем превращению в нечистых животных [8]. Принесенное Янкелем известие о предательстве Андрия ("... он уж теперь совсем ихний") кажется поначалу ложным Тарасу именно потому, что сообщено не заслуживающим доверия иноверцем: "Врешь, чортов жид! Такого дела не было на христианской земле! Ты путаешь, собака!" (II, 112). Ругательства чортов жид и собака связаны с ложью и обманом как дьявольскими атрибутами [9]. Слово собака не случайно включается далее в набор клишированных обвинений в предательстве и богоубийстве, служащих для архаического сознания (по законам мифомышления [10]) доказательством принадлежности еврея к сфере потустороннего: "Врешь, чортов Иуда!" - закричал, вышед из себя, Тарас: - "Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя убью, сатана!" (II, 114). Собака выступает одним из воплощений демонического, в тесной связи с которым обвиняется репрезентирующий антихристианский (= дьявольский) мир Янкель [См.: Кривонос 2000: 263–265].

Итак, собачья тема в "Тарасе Бульбе" оказывается исключительно значимой как для нарративной стратегии повествователя, резко обнажающего в определенных ситуациях взаимодействие и взаимоотталкивание "своего" и "чужого" миров, так и для выражения сознания автора, одновременно выстраивающего ценностную иерархию разных миров [cм. Душечкина 1983: 32] и свидетельствующего об изображенных нравах как о порождении "...тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества" (II, 164) [11].

Примечания

1. См. о роли пса как субъекта действия в имеющей мифологическое происхождение матерной брани: [Успенский 1994]. Б.А. Успенский опирается в своих рассуждениях на выводы А.В. Исаченко [Isachenko 1965], развивая их и особо отмечая "... представление о нечистоте пса, которое имеет очень древние корни и выходит далеко за пределы славянской мифологии" [Успенский 1994: 92]. Указание Б.А. Успенского в этой связи на апокрифическое "Сказание, како сотвори Бог Адама", в котором "... человек и собака оказались противопоставленными - в самом акте творения - как чистое и нечистое создание" [Успенский 1994: 117], может быть дополнено ссылками на соответствующие упоминания собаки как нечистого животного в Библии. См.: [Нюстрем 1995: 319; Библейская энциклопедия 1990: 664]. Ср. представление о собаке как о презираемом животном: "... название "собака" считалось ругательством" [Еврейская энциклопедия 1991: 419]. О собачьей теме в бранных выражениях см. также: [Жельвис 1997: 236–250].

2. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Т. II. М.; Л., 1937. С. 45. Далее ссылки на это издание с указанием тома римскими и страниц арабскими цифрами приводятся в тексте. Ср. приведенную цитату с примерами из соответствующей словарной статьи: [Словарь русского языка 1994: 168].

3. Выражение собачий сын отчетливо соотносится как с образом мифологического пса, так и с матерью адресата брани. Ср.: [Успенский 1994: 100–101]. Знаменательно, что Бульба, советуя сыну не слушать "матери: она баба, она ничего не знает" и выбранив "книжки", далее "... пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати" (II, 43).

4. "... наличие души выступает как определяющий признак, разделяющий весь мир на две части, между которыми, в сущности, не может быть общения: противопоставляются не люди и животные, но те, кто имеет душу (а следовательно, и веру), и те, у кого она отсутствует [Успенский 1994: 94].

5. По признаку отсутствия "веры" (= "души") "...собаки и объединяются с иноверцами: и те, и другие лишены общения с Богом... а тем самым с людьми, объединенными верой..." [Успенский 1994: 94]. Ср.: "Песья, собачья вера, безверие [Даль 1994: 814].

6. В Новом Завете собака служит символом "плотских чувствований" [Нюстрем 1995: 320], символическим обозначением "нечестивых людей" и "язычников" [Библейская энциклопедия 1990: 664].

7. Это соответствует характерной для "Тараса Бульбы" средневековой модели пространства, разделенного на полноценных и неполноценных в религиозном отношении человеческих существ, носителей истинной веры и неверных, то есть "недочеловеков". См.: [Ле Гофф 1992: 136–143; Гуревия 1984: 87].

8. См. примеры метаморфоз евреев в животных в славянских легендах: [Белова 1999: 87–88].

9. См. о приписывании мифологическому псу мотивов лжи и обмана: [Успенский 1994: 107].

10. См. о мифологизации фигуры еврея, превращенного в "некую фикцию": [Трахтенберг 1998: 203].

11. См. принципиальные замечания о евангельской "проверке" Гоголем в "Тарасе Бульбе" эпического сознания "козаков" [Николаев, Тихомиров 1993: 17], позволяющие отграничить этическую позицию автора от позиции повествователя.

Литература

Библейская энциклопедия - Библейская энциклопедия. М., 1990.
Белова 1999 - Белова О. Образ еврея в народной демонологии славян // Еврейская культура и культурные контакты. Ч. 3. М., 1999.
Гончаров 1997 - Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997.
Гуревич 1984 - Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд., испр. и доп. М., 1984.
Даль 1995 - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. I. М., 1994.
Душечкина 1983 - Душечкина Е.В. "Тарас Бульба" в свете традиций древнерусской воинской повести // Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох. Киев, 1983.
Еврейская энциклопедия 1991 - Еврейская энциклопедия. Т. 14. М., 1991. Репринт. изд.
Жельвис 1993 - Жельвис В.И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М., 1997. С. 236-250.
Кривонос 2000 - Кривонос В. Образ еврея у Гоголя. К проблеме "свое" и "чужое" в русской культуре // Материалы Седьмой Ежегодной Международной Междисциплинарной конференции по иудаике. М., 2000. С. 263–265.
Левин 1996 - Левин Ю. Об обсценных выражениях русского языка // Анти-мир русской культуры. М., 1996.
Ле Гофф 1992 - Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с франц. М., 1992.
Максимов 1994 - Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1994.
Николаев, Тихомиров 1993 - Николаев О.Р., Тихомиров Б.Н. Эпическое православие и русская культура (материалы и постановка проблемы) // Русская литература. 1993. No 1.
Нюстрем 1995 - Нюстрем Э. Библейский словарь / Пер. со швед. СПб., 1995. С. 319.
Словарь русского языка 1984 - Словарь русского языка: В 4 т. 2-е изд., испр. и доп. Т. IV. М., 1984.
Трахтенберг 1998 - Трпхтенберг Д. Дьявол и евреи: Средневековые представления о евреях и связь с современным антисемитизмом / Пер. англ. М., 1998.
Успенский 1994 - Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Успенский Б.А. Избр. труды. Т. II. Язык и культура. М., 1994. С. 86–99.
Фразеологический словарь русского языка 1968 - Фразеологический словарь русского языка. 2-изд. М., 1968.
Isachenko 1965 - Isachenko A.V. Un juron russe du XVI-e siecle // Lingvua viget. Commentationes slavicae in honorem V. Kiparsky. Helsinki, 1965.

Источник текста - сайт Informika.ru.