Ю. М. Лотман

"ЗВОНЯЧИ В ПРАДѣДНЮЮ СЛАВУ"

(Лотман Ю. М. Избранные статьи. - В 3-х тт. - Т. 2. - Таллинн, 1992. - С. 107-110)

 
В «Слове о полку Игореве» имеется следующее место: «А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава, съ Черниговьскими былями, съ Могуты и съ Татраны и съ Шельбиры, и съ Топчакы, и съ Ревугы, и съ Ольберы: тiи бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы и побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу» [1].
В той же мере, в какой «черниговские были», могуты, татраны и т. д. показались загадочными и вызвали обширную комментаторскую литературу, выражение «звонячи в прадьднюю славу» показалось прозрачным и ни в каких особых пояснениях не нуждающимся. Уже первые публикаторы «Слова...» перевели его как «гремя славою предков», и это понимание, по существу, осталось незыблемым. Ср. «бряцая славою прадедов» в новейшем переводе Р. О. Якобсона [2]. «Словарь-справочник» «Слова...», составленный В. Л. Виноградовой, к слову «звонить» дает пояснение: «Перен. Разглашать, делать известным повсюду (о славе предков)» [3]. Словарь Срезневского приводит интересующий нас текст как простой пример к значению «бить в колокол» [4]. Остается, однако, неясным, почему подвиги соратников Ярослава заставляют звенеть славу предков, а не их собственную, почему подвиги совершают правнуки, а звенит при этом не их новая слава, а старая слава прадедов, совершавших в свое время какие-то другие героические дела.
Для понимания этого места в тексте исключительно важно глубокое наблюдение Д. С. Лихачева о природе чувства времени в древнерусской культуре: «Прошлое было где-то впереди, в начале событий, ряд которых не соотносился с воспринимающим его субъектом. «Задние» события были событиями настоящего или будущего. «Заднее» - это наследство, остающееся от умершего, это то «последнее», что связывало его с нами. «Передняя слава» - это слава отдаленного прошлого, «первых» времен, «задняя же слава» - это слава последних деяний» [5].
Д. С. Лихачев указал на чрезвычайно существенный аспект вопроса. Линейное время современного культурного сознания неразрывно связано с представлениями о том, что каждое событие сменяется последующим, причем ушедшее в прошлое перестает существовать. Признак реальности приписывается лишь настоящему времени. Прошлое существует как воспоминание и причина, настоящее - как реальность, будущее - как следствие. С этим связано убеждение в том, что если подлинной реальностью обладает лишь настоящее, то смысл его раскрывается только в будущем. Отсюда стремление выстраивать события в единую движущуюся цепь и организовывать ее причинно-следственными связями.
Древнерусское сознание исходило из иных представлений. Лежащие в основе миропорядка «первые» события не переходят в призрачное бытие воспоминаний - они существуют в своей реальности вечно. Каждое новое событие такого рода не есть нечто отдельное от «первого» его праобраза - оно лишь представляет собой обновление и рост этого вечного «столбового» события. Каждое убийство братом брата не представляет собой какого-либо нового и отдельного поступка, а является лишь обновлением каинова греха, который сам по себе вечен.
Поэтому особенно великим грехом являются новые, неслыханные преступления: они получают с момента своей реализации бытие, и каждое новое их повторение падает на голову не столько непосредственно совершившего их грешника, сколько на душу первого преступника. Точно так же и великие и славные дела лишь оживляют вечно существующую и единственно реальную «первую славу», звонят в нее, как в колокол который имеет реальное бытие и тогда, когда молчит, в то время, как звон его - не бытие, а свидетельство бытия. Подобно тому как в циклическом времени мифа события непрерывно повторяют исконный порядок вечного Цикла и - одновременно - для того чтобы каждое событие, единственно предусмотренное в Порядке, осуществилось, требуется магическое вмешательство ритуала, которое его реализует, - для того чтобы вечный колокол прадедовской славы зазвенел, необходимы героические дела правнуков.
Такой тип сознания обращает мысль не к концу - результату, а к началу - истоку.
Современному сознанию будет легче представить себе подобный строй мысли, если мы проиллюстрируем его исторически более близкими примерами.
Гоголь остро чувствовал и умом исследователя, и интуицией художника самую сущность архаического мировоззрения. В «Страшной мести» писателя отразилась с необычайной яркостью интересующая нас в данном случае система категорий. Злодей Петро, убив побратима, совершает неслыханное преступление, соединяющее грехи Каина и Иуды, и становится зачинателем нового и небывалого зла. Преступление его не уходит в прошлое, порождая цепь новых злодейств, оно продолжает существовать в настоящем и непрерывно возрастать. Выражением этого представления становится образ мертвеца, растущего под землей с каждым новым злодейством.
Таким образом, в подобном представлении активны две стороны. С одной стороны, действует зачинатель. Именно он создает постоянные конструктивные признаки мира. Будучи единожды созданы, эти «столбовые» конструкции уже существуют вневременно, не входя в историю людей, а располагаясь в более глубинных слоях бытия. Отсюда типичное для древнерусской письменности внимание к вопросу «кто зачал?», «откуда повелось?» [6].
«Повесть временных лет», начиная с первой строки («Се повести времяных лет откуду есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду руская земля стала есть»), пронизана идеей «начал». «И самъ съгор ту Аронъ, и оумре пред отцемъ. Предъ симъ бо не б оумиралъ сынъ предъ отцемъ, но отець предъ сыномъ. От сего начаши оумирати сынове предъ отцем» [7]. Тот, кто вершит «первое» дело, несет ответственность перед Богом, поскольку оно не исчезает уже, а вечно существует, обновляясь в последующих поступках: «И поиде [Ярослав] на Святополка нарекъ Бога. Рекъ не я почахъ избивати братию, но онъ» [8].
С другой стороны, необходим «обновитель», тот, кто своими деяниями - добрыми или злыми - как бы стирает пыль с ветхих дел зачинателя.
Роль такого «обновителя» исключительно велика. Одновременно возможен и параллельный ему тип человека, который тем или иным способом ослабил роль первых деяний - дурных или хороших. Именно рассказы об их поступках и действиях в первую очередь интересуют средневекового повествователя, в то время как рассказ о «первых деяниях» типичен для мифо-эпической стадии. Однако возникающие при этом повествовательные тексты резко отличаются от исторических рассказов своей обращенностью не к результатам поступка, а к его истокам. Весьма показательным признаком ориентированности текста здесь будет сравнительный структурный вес (отмеченность) категорий «начала» и «конца» текста.
Историческое повествование [9] и связанная с ним структура романного текста, подчиненные временной и причинно-следственной последовательности, ориентированы на конец текста. Именно в нем сосредоточивается основной структурный смысл повествования. Вопрос «чем кончилось?» в равной мере характеризует наше восприятие исторического события и романного текста. Мифологические тексты, повествующие об акте творения и легендарных зачинателях, ориентированы на начало. Это выражается не только в том, что основной для них вопрос: «Откуда повелось?», но и в особой отмеченности начала текста при явно подчиненной роли его конца. Средневековые светские повествовательные тексты - включая сюда и «жесты» («деяния») и в определенной мере летописи - представляют собой средний тип. Героем повествования является «исторический человек», но смысл событий повернут к истоку [10].
Интересным примером своеобразного компромисса между двумя этими принципами является «Повесть о горе-злосчастии», в которой ясно выражена отмеченность категории конца - уход Молодца в монастырь завершает и останавливает навсегда ход событий. Однако повествование все еще обращено к началу: сообщается о творении Адама и Евы и о первородном их грехе:
 
Ино зло племя человеческо -
вначале пошло непокорливо,
ко отцову учению зазорчиво,
к своей матери непокорливо... [11]
 
Весь сюжет повести - лишь «обновление» исходного греха человека.
«Слово о полку Игореве» - типичное «деяние». Несмотря на то что действующими лицами являются персонажи «исторического» плана, все истолкование смысла событий повернуто к истокам. Отсюда и основная концепция «Слова...»: поход Игоря - «обновление» походов Олега Гореславича, который трактуется как «зачинатель» междуусобий на Руси. Одновременно «нынешние» времена политических усобиц воспринимаются автором «Слова...» в отношении к идеальным временам «первых князей». Показательна значительно большая отмеченность начала текста по отношению к его приглушенному концу. Особенно показательна в этом отношении концепция славы в «Слове о полку Игореве».
Слава мыслится в «Слове...» как нечто предсуществующее со времен дедов-зачинателей (слава всегда «дедняя»). Ее можно заставить потускнеть, если не подновлять новыми героическими делами, но тем не менее она не исчезает, продолжая бытие в некотором вневременном мире. Определения такого недостойного обращения с «дедней славой» многочисленны: «уже бо выскочисте из дедней славы», «притрепа славу деду», «расшибе славу Ярославу». Напротив того, возможно обновление славы - «звонячи в прадѣднюю славу».
Поведение Игоря и Всеволода для автора «Слова...» характеризуется неумеренностью их претензий (что придает поступкам их, как вассалов великого князя Киевского, негативную окраску, а как героям-рыцарям - своеобразную красоту и ценность): они не только не удовольствовались честью, а решили себе присвоить славу («мужаимъся сами»), но и захотели, совершив неслыханное, создать эталон славы, который бы затмил все бывшее до них, а всех потомков заставил звонить в их славу: «Преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ» [12].
Не только слава, но и другие основы миропорядка могут дремать, пребывать как бы в оцепенении до времени обновления: «Тiи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ уже лжу убудиста, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный Великыи Кiевскыи» [13]. Ложь здесь нечто более исконное, чем конкретные и поименно известные на Руси половецкие ханы, это Зло, которое после удачных походов Святослава пребывало в оцепенении и оживилось в результате действия Игоря и Всеволода.
Соединение в средневековых «Повестях» и «Деяниях» веры в предустановленные структуры мира с представлением о деятельности отдельного человека как звенящего славой дедов или пробуждающего древнюю Ложь, создавало то равновесие между предустановленным порядком и личными свободой и ответственностью, которые характерны для русской средневековой литературы домосковского периода.
 

Литература

1. Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие. М., 1800. С. 26-27. Ср.: Слово о полку Игореве. Л., 1952. С. 59.

2. Якобсон Р. О. Перевод «Слова о полку Игореве» на современный русский язык [Приложение к статье «Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки»] // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Вып. 14. С. 119.

3. Словарь-справочник. «Слова о полку Игореве» / Сост. В. Л. Виноградова. Л., 1967. Вып. 2. С. 119-120.

4. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958. Т. 1. С. 964.

5. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 262.

6. О специфике сознания, обращенного к «началам», см.: Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 263 и след.; Лотман Ю. М. О моделирующем значении понятий «конца» и «начала» в художественных текстах // Тезисы докладов во второй Летней школе по вторичным моделирующим системам, 16-26 августа 1966 г. Тарту, 1966.

7. Полн. собр. рус. летописей. М., 1962. Т. 1. С. 92.

8. Там же. С. 141.

9. См.: Топоров В. Н. О космологических источниках раннеисторических описаний // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1973. Вып. 308. (Труды по знаковым системам. Т. 6).

10. Иван Грозный в письме к Курбскому утверждает, что, совершив измену, последний погубил не только свою собственную душу, «но и своих прародителей души погубил еси» {Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 13). Результат действий направлен в противоположном по отношению к историко-прагматическому мышлению направлении.

11. Демократическая поэзия XVII века. M.; Л., 1962. С. 34.

12. Ироическая песнь... С. 27.

13. Там же. С. 21.

Hosted by uCoz