"НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК" В ПОЭМЕ ДЖ. МИЛЬТОНА "ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ"
(Барокко и классицизм в истории мировой культуры: Материалы международной научной
конференции. - СПб., 2001.)
Когда английский поэт и драматург Джон Милтон (John Milton, 1608-1674), создавая
свою поэму "Потерянный Рай" (Paradise Lost, 1667), наделял мифологических
героев сознанием современных ему людей, отмеченных печатью вполне определенной
исторической эпохи, он нисколько не грешил против требований хорошего вкуса:
подобная поэтическая вольность не только не казалась тогда анахронизмом, но,
напротив, служила признанным средством раскрытия универсальных закономерностей
человеческого бытия. Так, обратившись к мифу о грехопадении Адама и Евы, не
устоявших против козней Сатаны, Милтон стремился объяснить современную ему историческую
ситуацию, с тем чтобы соотнести ее с истинами христианской религии, ответить
на вопрос о смысле истории и о месте в ней человека. Библейский миф, актуальная
современность и выраженная в христианской доктрине вечность оказывались тесно
переплетены между собой: мифологический персонаж, современный, "исторический"
человек и универсальная человеческая природа слились в поэме Милтона в единый
эпический образ, проясняя и дополняя друг друга.
По-видимому, для создания подобного образа в распоряжении Милтона имелись
лишь те стилистические возможности, которые были открыты его временем: один
вариант был представлен стилем барокко, а другой - стилем классицизма.
Если в современной критической литературе смешанная стилистическая природа
"Потерянного Рая", в общем, не вызывает сомнений, то положение это,
насколько нам известно, еще никем не доказывалось на примере разборая образов
главных героев поэмы. Возьмемся восполнить этот пробел и предположим, что один
из двух центральных образов "Потерянного Рая", Адам, создан по художественным
законам классицизма, а другой, Сатана, больше отвечает принципам барокко. Для
того чтобы подтвердить нашу мысль, сравним два этих персонажа с точки зрения
того, насколько ясно их собственное сознание отражает положение дел в мире,
в котором они существуют.
Так, Сатане свойственна черта, отличающая большинство персонажей барочной
литературы, - неспособность правильно осознать свое место в мире, сложный механизм
которого в полном своем объеме доступен лишь божественному ведению. Для обычного
сознания, принадлежащего малому и ограниченному существу, жизнь превращается
в сон - пытаясь поступать по-своему, барочный персонаж чаще всего действует
лишь во вред себе и окружающим.
В поэме Милтона эта модель осуществляется настолько последовательно, что в
ее власти оказывается существо, наиболее рациональное из всех божьих творений.
Некогда старший из архангелов, Люцифер прекрасно должен был понимать всю бесперспективность
восстания против всемогущего и всеведущего Бога. Однако ведет он себя в поэме
точно вслепую, явно пребывая в каком-то ином, иллюзорном мире, где, как ему
кажется, он может тягаться с Богом на равных - об этом свидетельствуют, например,
гордые речи Сатаны из 1-й и 2-й книг поэмы. Неведение этого персонажа отмечено
поистине трагической иронией - полагая, будто он борется со своим создателем,
Сатана на самом деле подобен марионетке, играющей навязанную свыше роль.
Характерно, что время от времени Сатана осознает свое незавидное положение,
о чем свидетельствует, например, его монолог из начала 4-й книги, включающий
в себя знаменитые слова: "Ад - я сам" [1].
И все же он остается удивительно непоследовательным в своих словах и поступках.
Эта непоследовательность выражается, в частности, в обычном для барочного героя
несовпадении с самим собой. Сатана - единственный из персонажей "Потерянного
Рая", о ком ничего нельзя сказать с определенностью. Все три его основные
роли - Люцифера, старшего из архангелов, Князя Тьмы, старшего над бесами, и
Змия, соблазнителя первых людей, - не исчерпывают его существа и не вытекают
одна из другой. В этом - обычная для барокко игра масками и видимостями, отражающая
динамику бытия. Недаром в поэме Милтона Сатана характеризуется как величайший
притворщик.
Совсем по-другому строится в поэме образ Адама. Если допустить, что классицизм
моделирует мир, пронизанный рациональным началом, населенный существами всегда
равными самим себе, всегда ясно осознающими, в чем именно заключается их долг
по отношению к высшему началу, управляющему Вселенной, то, несомненно, окажется,
что образ Адама создан в соответствии с принципами классицизма.
Так, Адаму, в отличие от Сатаны, совершенно чуждо своеволие, проистекающее
из непонимания истинной природы отношений между творцом и тварью. Адам тоже
падет, но падет, как герой литературы классицизма, который до последней минуты
будет отдавать себе ясный отчет в том, чтo он делает. Наилучшим образом это
демонстрирует знаменитый монолог Адама из 9-й книги "Потерянного Рая",
который он произносит в тот момент, когда, увидев павшую Еву и сразу осознав,
что произошло, принимает роковое для себя решение: "И я погиб с тобою заодно.
/ Да, я решил с тобою умереть!". Эти слова свидетельствуют о том, что Адам
как истинный герой эпохи классицизма рационализирует буквально все движения
и побуждения своего существа. Будучи связанным чувствами к Еве, Адам сам произносит
над собой приговор, в мельчайших подробностях понимая всю пагубность своего
поступка и отдавая себе полный отчет в происходящем.
Постоянно помня о своем долге, Адам ни на минуту не забывает, кто он таков.
Он ценит свой внутренний и внешний облик, и утрата этого облика, наряду с утратой
благоволения божьего, служит для Адама лучшим доказательством непоправимой греховности
его поступка. Но в этом стремлении к самозамкнутости, к отграниченности от внешнего
мира, в этом постоянном совпадении с самим собой и кроется причина страданий
Адама. Обостренное самосознание персонажа эпохи классицизма лишает Адама той
органичной связи с мирозданием, какой были наделены персонажи Средневековья
и Возрождения.
Трагизм положения Адама, подобно трагизму положения других героев литературы
классицизма, например расиновской Федры, заключается в том, что, постоянно осознавая,
каким он должен быть, Адам не может выполнить свой долг. Это - трагическая коллизия
ясного сознания и одинокой, противостоящей миру воли.
Так на примере двух главных героев своей поэмы Милтон выявляет исторические,
современные черты, отличающие человека его времени. Каков же "исторический
человек" у Милтона?
Во-первых, для воссоздания психологии такого человека Милтону понадобилась
не одна, как обычно, а сразу две художественно-стилистические модели. Это говорит
как о стремлении поэта явить всю полноту духовных исканий человека своего времени,
так и об универсальных возможностях избранного им жанра героической поэмы.
Во-вторых, в своем стремлении к стилистическому универсализму Милтон актуализирует
не только очевидные различия между барокко и классицизмом, но и их глубинное
сходство. Адам и Сатана хоть и противостоят друг другу как непримиримые противники,
в чем-то определенно похожи. Главным образом их объединяет несредневековая автономность
существования: оба пребывают не в традиционном мифопоэтическом мире, скрепленном
Великой цепью бытия, а в рамках новой механистически-атомарной картины мира,
в котором каждое из населяющих его существ ощущает себя отдельной частицей,
затерянной в безграничных пространствах Вселенной.
В результате оба героя, Адам и Сатана, пошли наперекор божьей воле, оба сделали
это, исходя из собственного внутреннего опыта, и для обоих расхождение между
атомарной волей и общеобязательным нравственным законом обернулось трагедией.
Литература XVII века, приоткрывая читателю тайну его индивидуального бытия,
зачастую настаивает на необходимости преодолевать эту индивидуальность. Вопрос
о свободе воли решается здесь в рамках следующей перспективы: человек может
либо остаться верным себе, пасть и страдать, либо распроститься с собственной
волей и подчиниться надличному закону, т.е. по сути перестать быть самим собой.
Барокко и классицизм по-разному выявляют этот трагизм человеческого существования:
барокко ведет героя путем проб и ошибок, вынуждая к послушанию испытаниями в
аду собственной мятежной души, тогда как классицизм с самого начала ставит человека
перед ясным осознанием необходимости отказа от своего "я".
С нравственной точки зрения барокко и классицизм в равной мере отрицают индивидуальное
своеволие, но тот факт, что атомарное, индивидуальное "я", пусть в
негативном смысле, но все же становится доступным восприятию и пониманию автора
и читателя XVII века, говорит о том, что в своей поэме Милтон рисует новую историческую
реальность - человека XVII столетия, человека Нового времени, по сути - нового
человека, неизвестного ранее западноевропейской культуре.
Примечания
1. Здесь и далее поэма Милтона цит. в пер.
Арк. Штейнберга по изд: Мильтон Дж. Потерянный Рай. Стихотворения. Самсон-борец.
- М.: Художеств. лит., 1976.
