Н. Т. Пахсарьян

ОТЗВУКИ БАРОККО В ПОЭЗИИ ВИКТОРА ГЮГО

(Виктор Гюго: Неизвестный известный. К 200-летию со дня рождения Виктора Гюго. - М., 2004. - С. 11-15 )

 
Тема данной статьи совсем не оригинальна -ни в ракурсе общей проблемы (сопоставление барокко и романтизма - один из популярнейших аспектов современной теории стилей и направлений), ни по конкретному материалу - сравнению «Трагических поэм» А. д’Обинье и поэмы В. Гюго «Возмездие». Начиная с 80-х гг. ХIХ в. о близости этих поэтов стали говорить многие, в ХХ в. их сходство стало и объектом специального анализа [1], а в начале XXI - и темой литературных чтений в рамках юбилейных чествований, совпадающих у А. д’Обинье и В. Гюго [2].
О перекличке дарований двух поэтов Тьерри Монье писал так: «Д’Обинье - наш Гюго, он тот, кем Гюго надеялся стать и преуспел в том, что заставил поверить, будто стал им» [3]. Некоторый оттенок сдержанности в оценке Гюго ощущается здесь достаточно отчетливо и заставляет вспомнить известный ответ А.Жида на вопрос: «Кто является лучшим французским поэтом?» - «Увы, Виктор Гюго». Гюго на вкус некоторых читателей слишком связан с классической поэтической традицией, слишком риторичен и красноречив, чтобы соответствовать критериям истинно романтического лиризма. Возражая подобным оценкам, Жан-Пьер Ронэ с особой настойчивостью заявлял, что причиной подобных несправедливых высказываний, своеобразного «отказа от Гюго» стали прежде всего изобилие и разнообразие поэтического дарования французского писателя-романтика [4]. Не без оговорок принимается французскими читателями и творчество д’Обинье, хотя скорее по обратным основаниям: А.-М. Буайе верно подчеркивает, что для хрестоматийных представлений о классической эпохе французской литературы д’Обинье как раз недостаточно классичен, он - вечный «другой», как и Дю Бартас, не чуждый «варварского» начала [5]. Однако неувядаемость художественного наследия обоих поэтов в глазах читателей кажется наилучшим доказательством полноценности и глубины их поэтического вдохновения.
Естественно, что далеко не все аспекты проблемы «поэзия Гюго и барокко» могут быть рассмотрены в небольшой статье. Предметом сопоставления стали два поэтических произведения, написанные на злободневные общественно-политические события: «Трагические поэмы» Т.А. д’Обинье - отклик на религиозные распри католиков и гугенотов, на гражданские войны во Франции на исходе Ренессанса и в начале Нового времени, сборник В. Гюго «Возмездие» - выражение разочарования и негодования поэта по поводу политического переворота 1851 г. и прихода к власти во Франции Наполеона III. Первое из названных произведений задумывалось сразу как эпическая поэма, второе, сложившееся из отдельных стихотворений, обрело статус эпической поэмы ввиду несомненной идейно-тематической целостности сборника. Оба произведения вбирают в себя широкий и практически совпадающий спектр жанровых традиций, что позволяет считать их компаративный анализ исследованием функционирования одной жанровой разновидности в рамках разных литературных направлений.
Прежде всего показалось важным выявить в сатирико-политической поэме Гюго те элементы поэтики, которые продемонстрируют не только и не столько формальное сходство барокко и романтизма (о чем много писал, например, Ж. Руссе [6], много писали и после Ж. Руссе), сколько одновременно более общую перекличку эпох, отдаленное, но все же сходство историко-культурных ситуаций и - своеобразную конгениальность двух великих поэтов, не исключающую, а, напротив, подчеркивающую одновременно оригинальность каждого из них и, прежде всего, что важно в данном случае, - оригинальность и новаторство поэзии Гюго. Ведь, по крайней мере, в сознании наших исследователей автор «Chatiments» оказывается прямым последователем создателя «Трагических поэм». Так, по словам М. В. Толмачева, «Ювеналов бич» французской поэзии после великого мастера политической сатиры ХVI в. Агриппы д’Обинье оказался в надежных руках» [7] Гюго, а прекрасный переводчик «Трагических поэм», А. Ревич утверждает: «В. Гюго… старался изо всех сил повторить яркую поэму Агриппы, оживить приемы барокко, отчасти соответствующие задачам романтизма» [8]. Действительно ли автор «Возмездия» только повторяет и оживляет поэтику «Трагических поэм», или же он вступает с ней в творческий диалог, оригинально трансформируя, преображая барочную поэтическую традиции, позволит выяснить более подробных анализ названных произведений.
Поэма д’Обинье была начата в конце 1570-х гг., в основном написана к 1590-му, а завершена уже в 1600 гг. Первое издание «Трагических поэм» появилось в 1616 г. Вдохновленная трагическими событиями религиозных войн, эпическая поэма д’Обинье содержит семь песен - как семь (из девяти) кругов ада [9] и взывает к Музе Трагедии - Мельпомене, заставляя ее кричать о бедствиях Франции. При этом традиционный эпопейный зачин, отмечает М. П. Хагивара, совершенно преображается [10], эпическая интонация заменяется взволнованно-лирической. Именно это лирическое и трагическое видение скрепляет в общем ассоциативно-мозаичную композицию поэмы и придает ей особую цельность при отсутствии одного эпического героя, одного центрального события. В первой песни - «Беды» - автор рисует картину бедствий родины, раздираемой религиозными распрями; во второй - «Властители» - обличает королевский двор, сильных мира сего; в третьей - «Золотая палата» - обрушивается на судебную власть страны, в четвертой - «Огни» - рисует страдания мучеников за протестантскую веру, в пятой - «Мечи» - изображает страшные картины Варфоломеевской ночи, в шестой - «Возмездия» (Vengeances) - воссоздает некоторые наиболее драматические эпизоды библейской и политической истории прошлого, в седьмой - «Суд» - завершает поэму картиной небесного суда над грешниками. Таким образом, единого сюжета, почерпнутого из библейской истории, что было традиционно для христианской эпопеи, в поэме д’Обинье нет, но есть единство поэтической интонации. «Самый библейский из всех французских поэтов» [11] тесно сближает трагическое и библейское, выступая в каждом эпизоде поэмы одновременно обличителем и пророком. С одной стороны, его собственная разгневанность кажется поэту грехом перед лицом Создателя. С другой - Бог для д’Обинье выступает в первую очередь носителем Истины и Справедливости, он воспевает его не через величие Божественного творения, как Дю Бартас, а посредством изображения битвы между теми, кто сражается за и против Него [12]. Для поэта важен не просто метафизический, космический масштаб происходящих событий (хотя барочный космизм представлен в эмблемно-аллегорических образах поэмы ярко и разнообразно), а их политически «ангажированная» сущность. Непосредственное участие автора «Трагических поэм» в политико-религиозных коллизиях его времени заставляла некоторых читателей «Трагических поэм» больше ценить их не за поэтическое мастерство автора, а за искреннее негодование воинствующего гугенота.
Активным участником политической жизни своего времени был и «рыцарь мира» (Ф. Бонт) В. Гюго: не перечисляя всех политических деяний поэта, напомню только, что он был на баррикадах 1848 г., избирался депутатом Конституционного собрания, стал одним из самых последовательных оппозиционеров режима Наполеона III и, как и д’Обинье, изгнанником. Еще в 1948 г. Гюго задумал прозаическое сочинение, название которого совпадало с заглавием первой песни «Трагических поэм» - «Беды» (Miseres). Из этого замысла в конце концов родился роман-эпопея «Отверженные» - «Miserables» (1862). Судьба отверженных волновала и Гюго-поэта: в свой сборник «Возмездие» (1853) он ввел тему народа, важную для всех романтиков, именно как тему отверженных - обреченных на умирание голодных работников, нищих, осужденных и заключенных в тюрьмы [13]. Но тональность «Возмездия» в целом иная, нежели в романе, в ней больше не трогательного и патетического сочувствия к «miserables», а яростного негодования по поводу установившегося «кровавого» режима Наполеона III.
«Взрыв гнева», как называет «Chatiments» Ж.-Л.Баррер [14], выплеснулся у Гюго вслед за его знаменитым памфлетом «Наполеон маленький» (1852). Поэт, как и его предшественник в конце XVI - начале XVII вв., стремился создать не связную эпическую историю, а широкое полотно, состоящее из ярких контрастных фрагментов, скрепленное лирико-сатирической интонацией. При этом фрагментарность поэтического целого в романтическом произведении не просто количественно увеличена, но и качественно преображена: там, где у поэта барокко ощущается автономность, но и внутренняя завершенность образа-эмблемы (напр., эмблема Франции как матери с двумя дерущимися младенцами на руках), у романтика очевидна открытость образов-символов, тянущих за собой цепь бесконечных ассоциаций (Океан как символ динамики жизни, мятущейся души поэта, народа и т.д.). Девяносто восемь стихотворений распределяются в «Возмездии» на семь книг (также семь!), шесть из которых носят иронические названия, определяющие главные «достижения» правительства Наполеона III: «Общество спасено», «Порядок установлен», «Семья укрепилась», «Религия прославлена», «Авторитет священен», «Стабильность прочна». Седьмая же книга названа скорее патетически: «Спасители спасутся». Названия не конденсируют содержание книг (как у д’Обинье), а контрастируют с ним, саркастически обнажая пустоту политических претензий новой власти.
Гюго прекрасно знал поэзию д’Обинье, открытую романтиками начала ХIХ в. Известно, что он называл своего предшественника «гордым д’Обинье», как и Данте, «настоящим олимпийцем», а в своем «Шекспире» ставил рядом Ювенала, д’Обинье и Мильтона. Кроме того, в одном из своих стихотворений (L’Ane) он писал: «Я чистосердечен, речь моя горька, но тверда / Ибо я предпочитаю, как брат Лафонтена / И как почти кузен Агриппы д’Обинье / Правду, даже грубую, самой приглаженной фальши / Непричесанные волосы мужским парикам». Однако, когда непосредственно в тексте своей поэмы Гюго указывает на своих предшественников, он называет Ювенала, Данте, Мильтона, Эсхила и св. Иоанна, но не д’Обинье. М. Робье и М. Делон указывали в свое время на это обстоятельство, отмечая, что сравнение текстов поэм позволяет выявить специфику поэтического воображения каждого из поэтов при всей очевидной их близости [15].
Действительно, оплакивая несчастья Франции в разгар религиозных войн (д’Обинье) или политических битв (В. Гюго), поэты сходятся в обращении к классической поэтической традиции, но используют ее каждый по-своему. Так, д’Обинье в духе риторики барокко обращается за вдохновением к одной из девяти существующих Муз, Гюго – романтик-мифотворец – изобретает собственную, новую Музу - Музу Гнева. Библия - источник вдохновения для обоих поэтов, но если д’Обинье - воинствующий протестант, перенасыщает поэму библейскими реминисценциями [16], выступает неким библейским пророком, Гюго сознает и изображает себя поэтом-публицистом, политическим историком, в духе романтической историографии не просто фиксирующим факты, а силой воображения проникающим в их суть. Мартирология у каждого из писателей своя: там, где поэт барокко демонстрирует триумф, даже в смерти, религиозных мучеников, выделяя их из массы других смертей, смертей простых крестьян, например, Гюго, рисуя героическую смерть противников переворота 4 декабря, превращает ее в символ медленного, но неизбежного в условиях социальной несправедливости умирания всех отверженных. Д’Обинье осуждает тиранов и их споспешников - королевский двор, прелатов, судейских. Гюго не только расширяет сферу критикуемого Зла (осуждаемы им все, кто наживается - собственники, буржуа), но усложняет ее: эти люди были избраны, избраны самим народом, избраны и самим В. Гюго, что существенно меняет всю перспективу политической сатиры и ставит вопрос о смысле и точном переводе заглавия поэмы. Ведь если д’Обинье ставит свое сочинение в ряд «трагедий», используя барочную иллюзионность для воссоздания грандиозного театра Божьего мира, то Гюго описывает власть Наполеона III как плохой театр, бульварную мелодраму, самого императора как Робера Макера (персонаж популярной мелодрамы Ф. Леметра), чьи преступления требуют не Божественного возмездия, а народной кары, наказания. Гюго не случайно отказывается от варианта заглавия - «Vengeances» в пользу «Chatiments» (букв. «наказания», ср. перевод романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» на французский язык - «Le crime et le chatiment»). Борьба с тиранией у Гюго требует не трансцендентной, как у д’Обинье, а исторической гарантии и политической кары [17].
Более непосредственная историчность поэмы Гюго отнюдь не препятствует развитию в ней мифологической образности, но задает ей особые формы и функции. Сам поэт - это пророк, сидящий на берегу Океана, но образ океана - это, в свою очередь, образ народа. Гюго - поэт и пророк - по-байронически мыслит себя вне массы, ее вождем, «святым мечтателем», без которого не было бы света в ночи Истории. В отличие от д’Обинье, мифологизирующего религиозно-политическую позицию своих сторонников, частью которых он является, говорящего от имени надындивидуальной Божественной Истины, романтический поэт мифологизирует подчеркнуто субъективную позицию художника, видящего дальше, яснее, лучше, чем остальные.
Оба поэта предстают в поэтической ткани своих произведений как - уже - не участники схватки, изгнанники (правы те исследователи, которые не доверяют слишком ранней датировке «Трагических поэм», по крайней мере, ее завершения). Причем образ изгнания у обоих рисуется сходным образом - как место своего рода смерти, но и углубленного размышления, рефлексии. Однако, как уже было сказано, образ поэта в барочной и романтической художественной системах - не совпадают, разняться наиболее отчетливым образом. У д’Обинье это голос самого Бога. Ни повествователя, как пишет Кл. Дюбуа, ни героя «Трагических поэм» невозможно индивидуализировать, хотя как будто легко идентифицировать. Это не индивид - и не индивидуальность [18]. Герой барочной эпопеи - это Божьи дети, совокупность верующих-мучеников [19]. При этом язычники, даже великие, и мученики за христианскую веру в «Трагических поэмах» разведены. В поэме Гюго все защитники великого идеала составляют единый ряд, в котором встречаются Ян Гус и Гутенберг, Сократ и Христос, Колумб и Лютер, Вольтер и Мирабо. Специалисты связывают это с изменением представления о ходе Истории и об исторической перспективе, произошедшими в романтическую эпоху. Гюго задумывается над исторической виной - и Наполеона I, своим 18 брюмера проложившим в конце концов дорогу Наполеону III, и своей собственной - ведь он какое-то время был политическим сторонником будущего узурпатора [20]. В то же время «черный Апокалипсис» барочного поэта у Гюго, размышляющего над историческим прогрессом и верящего в этот прогресс, сменяется гораздо менее мрачной перспективой. Ночь Истории в его поэтическом и политическом воображении неуклонно будет побеждена Светом, кровавый тиран падет, утвердится Республика. Барочной метафизической трагедии, созданной д’Обинье, разрешение которой произойдет в горнем мире, соответствует в романтическом «Возмездии» беспощадная, обретающая космические масштабы сатира, «снимаемая» в земном будущем социально-политическими и нравственными усилиями самого человека.
Итак, в поэме Гюго мы можем обнаружить ряд схождений как с поэтикой барокко («манихейское» столкновение Добра и Зла подобно антиномиям барокко; визионерская образность напоминает зрелищность, картинность барочных образов; драматическая контаминация трагического и сатирического сродни мрачно-сатирическому колориту барочных инвектив; грубость, резкость, подчеркивание неотделанности стихов и одновременно пристрастие к риторическому красноречию равно характерны и для барокко, и для романтизма), так и конкретно с эпопеей д’Обинье (политическая ангажированность, страстность; профетизм, сочетание универсального и злободневного пластов эпико-лирического сюжета; масштабность образов; тяготение к одному кругу литературных источников). Но тем более очевидно несомненное своеобразие каждого из поэтов. Автор «Возмездия» демонстрирует пристрастие к более свободному версифицированию и к более разнообразной лексике: последовательное движение «Трагических поэм» от «низкого, сатирического» стиля к возвышенно-торжественному, патетическому сменяется в «Возмездии» контрастно фрагментарным сочетанием «высокого» и «низкого», утратившими свою иерархическую безусловность, причудливо-парадоксальными переходами от одного регистра к другому. Гюго мыслит революцию не как восстановление изначальной чистоты и справедливости, подобно автору «Трагических поэм», а как обновление мира. Он завершает поэму не Божественным апофеозом, а исторической перспективой, включающей элементы утопии [21], пронизанной мощной верой в то, что мы обозначаем сегодня клишированным выражением «светлое будущее человечества» и над чем склонны обычно иронизировать. Но глубина поэтического дарования Гюго и сила его воображения оказываются так притягательны, что даже сегодняшний читатель «Возмездия», погружаясь в чтение поэмы, оставляет свой скепсис «за ее порогом», ощущая потребность разделить с великим романтиком его гуманные утопические мечты.
 

Литература

1. См. раздел «Агриппа д’Обинье и Виктор Гюго» в опубликованной докторской диссертации Ж.Бэльбе: Bailbé A. Agrippa d’Aubigné, poete des Tragiques. P., 1968. P. 459-464.

2. См. опубликованную в Интернете программу национальных литературных торжеств на 2002 г.: в апреле в Сожоне состоялся спектакль «Огненные слова», включивший параллельное чтение отрывков из «Трагических поэм» и «Возмездия». Совпадение юбилеев связано с датами рождения поэтов: д’Обинье - 1552; Гюго - 1802.

3. Цит. по: Rousselot J. Agrippa d’Aubigné. P., 1966. P. 90.

4. Rosnay J.-P. Victor Hugo, poésie française.

5. Boyer A.-M. Frontières du littéraire. P., 1995. P. 28. Ср. также: «Отсутствие чувства меры и ясности помешала д’Обинье стать первоклассным поэтом» (Lenient C. La satire en France ou la littérature militante au XVI siècle. 2 Vol. P., 1877. P. 44).

6. Rousset J. La littérature de l’age baroque en France. P., 1951.

7. Толмачев М.В. Свидетель века Виктор Гюго // Гюго Виктор. Собр. соч.: В 6-ти т. М., 1988. С. 32.

8. Ревич А. О Теодоре Агриппе д’Обинье и его времени // Д’Обинье Т.А. Трагические поэмы. М., 1996. С. 9-10.

9. Bailbe J. Introduction // Aubigné A. d’. Les Tragiques. P., 1968. P. 20.

10. Hagiwara M.P. French epic poetry in the 16th century. The Hague - P., 1972. P. 191.

11. Bailbe J. Agrippa d’Aubigné. P. 430.

12. Raymond M. Agrippa d’Aubigné, poete du XVI siècle // D’Aubigné, Agrippa. Etudes. P., 1930. P. 37.

13. Robier M., Delon M. La Saint-Barthelemy et la Saint-Bonaparte // Europe. P., 1976. P. 80.

14. Barrère J.-B. Victor Hugo // Littérature française. 2 Vol. P., 1972. T. 2. P. 46.

15. Robier M., Delon M. Op. cit. P. 79.

16. «Самым библейским из французских поэтов» называет д’Обинье Ж. Бельбе (Op. cit. P. 430).

17. Ibid., P. 83.

18. Dubois Cl. G. Les images de parenté dans «Les Tragiques» // Ibid. P. 30.

19. Weber H. Introduction // D’Aubigné. Oeuvres. P., 1969. P. XXVIII.

20. М. Робье и М. Делон видят даже в поэме Гюго поэму Каина, поэтическое признание «нечистой совести» (Op. cit. P. 86), однако скорее поэт-романтик не просто рисует внешние битвы, но и себя как средоточие внутренней борьбы.

21. Sylvos F. Anti-utopies et principe espérance dans les « Chatiments » de Victor Hugo // Groupe Hugo. 20 Janvier 2001.

Источник текста - Французская литература XVII-XVIII вв. Сайт Натальи Пахсарьян.

Hosted by uCoz