(Виппер Ю. Б. Творческие судьбы и история. (О западноевропейских литературах
XVI - первой половины XIX века). - М., 1990. - С. 17-35)
Есть поэты и художники, творческая плодоносность которых столь безгранична
в своем многообразии и спонтанном размахе, что уподобляет их как бы самой природе.
К числу таких гигантов принадлежит и Пьер Ронсар (1524-1585). Во французской
поэзии ему равен в этом отношении лишь один Гюго.
Следует подчеркнуть, что представление о Ронсаре как о великом поэте, присущее
его современникам, возродилось не так давно. В полемике с поэтами-гугенотами
Ронсар бросил знаменитую формулу: "Вы все отпрыски моего величия!" По существу
это утверждение может быть отнесено и к поэтам - французским классицистам XVII-XVIII
веков, и к поэтам-романтикам. Их творчество было бы невозможно без завоеваний
Ронсара. Однако сами духовные потомки Ронсара оказались не слишком благодарными.
Особенно резко обошлись, как мы знаем, с замечательным ренессансным поэтом классицисты.
Так нередко бывает. Ближайшие потомки, стремясь доказать свою оригинальность,
не отдают должное зависимости от того, кому они по существу больше всего обязаны.
Сначала от художественного наследия создателя "Гимнов" демонстративно отрекся
классицистический реформатор поэзии - Малерб. Позднее Буало, дав в "Поэтическом
искусстве" суровую характеристику Ронсару, на длительное время предопределил
оценку вождя Плеяды.
Реабилитацию Ронсара начал ведущий критик французского романтизма Сент-Бёв,
опубликовав в 1828 году исследование "Историческое и критическое обозрение французской
поэзии и драматургии XVI века" [1] и издав тогда
же том "Избранных стихотворений" ренессансного поэта. Однако реабилитация эта
была половинчатой. Ее, во-первых, сопровождали многочисленные оговорки. Во-вторых,
Сент-Бёв принимал и популяризировал лишь тот аспект творчества Ронсара, который
можно определить термином "анакреонтический". Ронсар в произведенном им отборе
предстает прежде всего как изящный певец любви, вина, наслаждения природой и
других жизненных радостей. Такое одностороннее восприятие Ронсара, освященное
авторитетом Сент-Бёва, пустило довольно прочные корни, а за пределами Франции
продолжает давать о себе знать иногда и по сей день. Однако постепенно, со второй
половины XIX века, отчетливо обозначился процесс переоценки ценностей: начали
привлекать внимание и приводить в восхищение все новые, все более обширные и
глубокие пласты поэтического наследия Ронсара. Стали очевидными присущая ему
эпическая мощь, значимость его философских стихов, его новаторский вклад в становление
французской гражданственной поэзии, широкое лирическое дыхание его насыщенных
автобиографическим началом посланий, речей и элегий. Примечательным оказался
не только радужный оптимизм, преобладавший на ранних этапах литературной деятельности,
но и захватывающий трагизм некоторых произведений, созданных в годы творческой
зрелости и на склоне лет.
Ронсар поражает нас неисчерпаемым богатством доступных ему тональностей, художественных
красок, поэтических масштабов, эмоциональных регистров. Он достигает одинаковой
выразительности и в небольших по объему лирических жанрах - оделеттах, песнях,
эпиграммах, и в произведениях монументальных. Выражение поэтического размаха,
отличающего художественный дар Ронсара, следует искать не столько в четырех
завершенных песнях "Франсиады", эпопеи, отмеченной печатью условности, сочинявшейся
по велению рассудка, в известной мере в угоду вкусам королевского двора, сколько
в "Гимнах", "Поэмах", некоторых "Речах", в поэтических "Рассуждениях о бедствиях
нашего времени". Тяготение к эпическому началу со всей очевидностью обозначилось
в творчестве Ронсара довольно рано, еще в пиндарических одах. Ярким примером
может служить, скажем, знаменитая "Ода Мишелю Лопиталю". Выход в свет в 1552
году этого внушительного по объему произведения (в нем 816 стихов), в котором
Ронсар воспел всепокоряющее могущество поэзии, стал выдающейся вехой в развитии
французской литературы. Конечно, движение художественной мысли поэта еще не
лишено здесь тяжеловесности. Стремление копировать построение торжественной
хвалебной оды, какой она была разработана в совершенно иных жизненных условиях
замечательным древнегреческим лириком, влекло за собой неизбежно элементы условности,
перегруженность "ученым" мифологическим материалом, нарочитую затрудненность
витийственного слога. Все это вызывало непонимание у законодателей художественных
вкусов - придворных кругов. Их кумиром оставался Меллен де Сен-Желе, ученик
Маро, мастер изящных и галантных импровизаций. Все же наиболее проницательные
умы были поражены грандиозностью художественного замысла поэта и невиданной
ранее мощью, с которой этот замысел был осуществлен.
Позднее "открытие" Ронсара во Франции отразилось и на его судьбе в России.
Пушкин (во фрагменте статьи "О ничтожестве литературы русской") и Белинский
(в статьях "Литературные мечтания", "О стихотворениях г. Баратынского", "Общее
значении слова "литература" и в ряде рецензий) сурово судили о Ронсаре и его
соратниках. Творчество Ронсара воспринималось Пушкиным и Белинским (отчасти
под влиянием оценки, данной ему Лагарпом, автором "Лицея", и предшествующими
теоретиками классицизма во главе с Буало) как явление архаическое, представляющее
сугубо исторический интерес. В дооктябрьский период Ронсара переводили в России
мало. Подлинный расцвет интереса (переводческого, исследовательского, читательского)
к творчеству великого ренессансного поэта наступил в нашей стране после Октябрьской
революции.
Жизнь Ронсара отмечена ранним и резким переломом. Пьер де Ронсар был отпрыском
старинного дворянского рода. Его отец, закаленный в сражениях боец, доверенное
лицо Франциска I, предназначал сына к военной и дипломатической карьере. Двенадцатилетним
мальчиком Ронсар был определен на должность при королевском дворе: пажом дофина.
Состоя на королевской службе, будущий создатель "Гимнов" совершил затем путешествия
в Шотландию, Германию и некоторые другие западноевропейские страны. Обозначившимся
перспективам положило, однако, конец тяжелое заболевание, результатом которого
стала глухота. Казалось, что остается лишь один путь: получение церковного сана.
В 1543 году юный Ронсар был подвергнут обряду пострижения, что, при соблюдении
безбрачия, позволяло надеяться на получение церковных бенефиций. Однако уже
в это время начало определяться истинное призвание - поэзия. Став делом жизни
Пьера де Ронсара, она и принесла ему бессмертие. Чтобы лучше усвоить уроки античной
культуры, Ронсар начал заниматься у известного знатока древности Дора, а потом
поступил под его руководством в коллеж Кокре, очаг будущей "Плеяды".
Ронсар был одним из основоположников литературной школы или, вернее, литературного
течения, которое получило наименование "Плеяда". Своим творчеством Ронсар и
его соратники (в первую очередь Дю Белле) утверждали представление о поэте как
глашатае патриотических чувств, как о совести нации. Обосновав и действенно
применив принцип подражания древним и классическим достижениям Италии (прежде
всего Петрарке), они вывели французскую поэзию на широкие просторы поэтического
осмысления так называемых "вечных" тем, то есть тем общенационального и одновременно
мирового, общечеловеческого значения.
Три главные цели преследовали создатели Плеяды, провозглашая принцип "подражания
древним": возвысить литературу, многократно усилив в ней значение идеального
начала, направленного на прославление того прекрасного, что заложено в человеческой
натуре; всемерно интеллектуализировать ее и, наконец, добиваться максимального
эстетического совершенства, создавая произведения одухотворенные, гармоничные,
насыщенные пластичными в своей выразительности образами. Творчество Ронсара
- ярчайшее художественное воплощение этих устремлений.
Опираясь на названные принципы, поэты Плеяды и осуществили в области поэзии
радикальную жанровую реформу. Они отбросили как несоответствующие своим эстетическим
идеалам старые, восходящие к средневековью лирические жанры с так называемой
фиксированной формой: баллады, королевские песни, лэ, вирелэ и дизены. Вместо
этих форм, мельчащих, как им представлялось, поэзию и сковывающих размах художественного
воображения, поэты Плеяды культивировали жанры, унаследованные от античной литературы
- оду, элегию, эпиграмму, послание, эклогу. К ним они добавляли сонет, это,
по словам Дю Белле, "столь же ученое, сколь и приятное итальянское изобретение".
Ронсар был признанным главой художественного течения, завоевавшего ведущее
место во французской литературе третьей четверти XVI века. Это не вызывало сомнений
у его современников. Об этом неоднократно горделиво заявлял и он сам. Именно
Ронсар и изобрел метафору, призванную обозначить новую поэтическую школу: Плеяда
- созвездие из семи звезд. Сам же он определял состав этого созвездия, время
от времени вычеркивая то или иное имя и внося вместо него другое.
Конечно, у каждого из ведущих поэтов Плеяды, и в первую очередь у Дю Белле
и Жоделя, были свои достоинства, которыми они превосходили других. В целом же
гегемония Ронсара была бесспорной. Он полнее и рельефнее, чем кто-либо из его
соратников, воспел то, что составляет очарование и своеобразие его времени.
Поэзия великого ренессансного поэта в сильнейшей мере проникнута утверждающим,
хвалебным началом. Как подчеркнул сам Ронсар в предисловии к первому изданию
своих "Од" (1550), "...истинная цель лирической поэзии заключается в том, чтобы
воспевать как можно громогласнее того, кого он взялся прославлять". Основное
предназначение поэзии для главы Плеяды - прославлять и тем самым увековечивать
силой художественного слова жизненные ценности, будь то подвиги исторических
деятелей, творения мыслителей и поэтов, прелести родной природы, полет собственного
вдохновения или неотразимое очарование любимых женщин.
Иногда в хвалебности поэзии Ронсара на первый план выступает искусственная
идеализация действительности, ее условное возвышение и приукрашение. Подобных
черт не лишены ранние пиндарические оды. Особеннно же показательны в этом отношении
многочисленные элегии, маскарады, эклоги, пасторали и картели, которые замечательный
поэт вынужден был сочинять в 1560-х и в начале 1570-х годов в угоду своим покровителям,
занимая в это время, в годы царствования Карла IX, положение официального поэта
королевского двора. Но у этой хвалебности есть и другая, для нас наиболее ценная
и по своей природе истинно ренессансная сторона. В пафосе восхваления, которым
проникнуты многие творения Ронсара, отражается присущее мироощущению поэта жизнелюбие,
восхищение, вызываемое открытием бесконечной притягательности окружающего мира,
упоение своей творческой способностью эстетически воссоздавать в нетленных формах
все это волнующее многообразие.
Ронсара выделяет далее мощь поэтического темперамента, бьющий через край лиризм,
напор внутренней энергии, переполняющих его душу эмоций. Все это придает особую
насыщенность и динамизм его произведениям. У Ронсара мы находим удивительное
сочетание чувства эстетической гармонии, завершенности формы с тем, что может
быть обозначено словом "безмерность" и что вытекало в первую очередь из представления
о поэте как витии, вдохновляемом неким "божественным исступлением". Эта безмерность
сказывалась и в отношении Ронсара к языку. Он стремился обогатить его любыми
средствами: и заимствованиями из классических языков древности, и архаизмами,
и провинциализмами, и многообразнейшими новообразованиями. Понятие языковой
нормы, приобретающей такое существенное значение в XVII столетии, не тяготело
над Ронсаром и той языковой стихией, в которую он погружен и которую он сам
порождал. Следствием этой "безмерности" и творческой щедрости была и относительная
неравноценность художественной продукции (вместе с тем систематическая правка,
которой Ронсар подвергал свои стихотворения в различных их переизданиях, наглядно
свидетельствует о значении, которое он придавал их тщательнейшей шлифовке),
и некоторая композиционная растянутость и перегруженность, ощутимая в отдельных
произведениях крупной формы. Все это были неизбежные издержки - оборотная сторона
выдающихся достоинств. Следы известной хаотичности, с которой мы временами сталкиваемся
в творчестве великого ренессансного поэта, - результат стремления охватить и
отразить действительность, которая сама была преисполнена брожения, в которой
все основные начала находились в стадии ломки, становления, борьбы.
Насыщенность эмоционального содержания у Ронсара чрезвычайно ярко проявляется
в ритме. Он бывает то более бурным, то более размеренным, но всегда бесконечно
разнообразным по своей интонационной природе, по своей метрической структуре,
и одновременно подчиненным каким-то общим законам стройности и гармонии. Ронсар,
этот человек, рано начавший страдать от глухоты, один из музыкальнейших поэтов
мировой литературы. Вообще сближение поэзии с музыкой было одним из важнейших
достижений Плеяды, и Ронсара в первую очередь (как в смысле осуществления метрической
реформы, облегчавшей переложение стихов на музыку, - Ронсар вдохновлял крупнейших
композиторов своего времени: Жоскена, Гудимеля, Орландо ди Лассо, - так и в
смысле все более глубокого проникновения музыкального начала в самое поэзию).
Заставив восторжествовать строфический принцип в лирической поэзии, Плеяда
чрезвычайно обогатила количество ритмических структур. Многообразие ритмических
форм в свою очередь заметно увеличивало выразительные возможности поэзии, насыщая
ее более сложными и гибкими средствами художественного воплощения мыслей и чувств.
Ронсар проявил поразительную изобретательность, тончайшее музыкальное чутье
в создании строфических структур. Некоторые из них имели, безусловно, характер
стихотворного эксперимента и не закрепились в поэтической практике. Однако многие
из них стали затем классическими и вошли в золотой фонд французской поэзии.
Так, например, именно Ронсар разработал структуру десятистрочной строфы, которая
позднее была доведена до совершенства классицистом Малербом. С другой стороны,
Ронсар разработал некоторые типы строф, которые нашли широкое применение в творчестве
поэтов-романтиков, и прежде всего в романтической элегии. Такова, например,
строфа, состоящая из четырех 12-сложных стихов, объединенных перекрестной рифмой.
Вместе с тем особенное увлечение строфическим построением характерно именно
для первого периода творчества Ронсара, для времени его усиленной работы над
освоением оды. С середины 50-х годов намечаются определенные сдвиги. Внимание
Ронсара привлекают произведения типа поэмы или гимна, дающие широкий простор
свободному, не связанному строгими формальными ограничениями развертыванию философских
медитаций, лирических исповедей. Эти произведения построены уже не на строфическом
принципе, а состоят из так называемых "vers suivis", то есть стихов, основанных
на последовательном чередовании парных рифм. Такой лирический принцип снижал
роль чисто музыкальных эффектов, но давал больше простора для развития поэтической
мысли, придавал широкую амплитуду эмоциям.
Безбрежность творчества Ронсара делает его труднообозримым. Выделим некоторые
из его ведущих тем. Главный герой Ронсара - поэт, и ниспосланный ему волшебный
дар - поэзия. Одна из центральных проблем творчества Ронсара - место поэта в
обществе. Очевидна связь этой проблематики с тем раскрепощением личностного
начала, которым отмечены общественная жизнь и культура Возрождения. Плеяда (и
прежде всего Ронсар) выдвинула новое по сравнению со своими предшественниками
представление о личности поэта и об общественной роли поэзии. Образ поэта, возникающий
в стихах Ронсара, отличает (например, по сравнению с Клеманом Маро) гораздо
более высоко развитое чувство собственного достоинства, как личного, так и профессионального;
гордость выпавшей на его долю миссией вещателя истины и наставника людей. Сила
поэзии в способности увековечивать. Осознание этого дает Ронсару право утверждать,
что поэт более всемогущ, чем правители и полководцы. Даже тогда, когда Ронсар
просит у короля бенефиции, он говорит с монархом как равный с равным: в обмен
на доходные синекуры он предлагает бессмертие. Здесь сказывается типичное для
Возрождения осознание художником индивидуальной неповторимости и глубины своего
"я", понимание того, как в современных условиях все обостряющейся борьбы за
национальное объединение страны под эгидой монархии возрастает общественная
значимость поэтического творчества.
Такая концепция при всех верноподданнических чувствах Ронсара не могла, конечно,
не приводить его временами к столкновению с правящими кругами. В этих кругах
иначе представляли себе роль и назначение поэта, требуя от него покорности,
угождения придворным вкусам, лести. Такого рода конфликт обостряется, например,
у Ронсара в 1550-х годах, в канун религиозных войн. В его поэзии возникала и
выдвигалась на передний план та проблематика сложной взаимосвязи между осознавшей
свою суверенность личностью и абсолютистской государственностью, которая легла
затем - по-своему осмысленная - в основу крупнейших художественных созданий
писателей-классицистов XVII века. Ронсар и тут стоял у истоков выдающихся достижений.
Естественно, наибольших художественных успехов поэт достигал, когда, движимый
гуманистическими побуждениями, пытался как можно более откровенно и непосредственно
отразить обуревавшие его сознание переживания. Поиски Ронсара развивались в
нескольких направлениях.
Это, во-первых, поэтические утопии, вроде стихотворений "Блаженные острова"
и "Оружие". В них своеобразно сочетается острая критика современной цивилизации,
порождающей кровопролитные войны и отравленной ядом стяжательства, с попытками
нарисовать картину идеального общественного состояния, в котором простота и
невинность нравов, обусловленная отсутствием собственнических инстинктов, соединялись
бы с завоеваниями духовного развития человечества.
Это, во-вторых, насыщенные автобиографическими признаниями лирические исповеди-монологи.
В них поэт стремился разобраться в своем "я", в волновавших его противоречивых
чувствах, осознавая своеобразие и сложность своего места в обществе (примером
может служить преисполненная задушевности поэма "Речь к П. Леско", проникновенная
хвала неодолимости художественного призвания). Уже с первых выпусков "Од" (1550)
тема избранности поэта дополнялась у Ронсара темой его одиночества и невольной
отчужденности от окружения. Поэтическое творчество для Ронсара - это бурный
подъем человеческого духа, выход за рамки обыденной размеренности. Безумная
одержимость - блаженство для поэта, но она неизбежно отдаляет его от толпы рядовых
людей. Поэт ищет уединения и только на лоне природы, наедине с самим собой,
обретает просветленность духа, способность творить. Этот мотив одиночества поэта,
предначертанного роком (он предвосхищает некоторые аспекты романтической концепции
поэзии), получает углубленное развитие в творчестве Ронсара 1550-х годов. В
этот период в поэзии Ронсара возрастает элегическое начало. Менялись по сравнению
с одами и античные образцы - катализаторы вдохновения. На смену Пиндару, Анакреонту,
Горацию выдвигались римские элегики во главе с Катуллом, Тибуллом, Проперцием
и Овидием.
Элегическая тема одиночества поэта постепенно решалась Ронсаром все более
социально заостренно, дополнялась гневными, временами смыкающимися с сатирой
инвективами, разоблачающими господствующую среду. Именно эта среда и оказалась
источником невзгод и страданий, выпадающих на долю поэта. Его жизненный идеал
все отчетливее и резче противопоставляется теперь призрачному великолепию и
скрытым, но пагубным страстям, царящим в столице и при королевском дворе. Двор
же этот - средоточие страны, стремящееся подчинить себе все и вся. Подобные
настроения с впечатляющей силой выявились, например, в "Речи к кардиналу де
Шатильон", написанной между 1557 и 1558 годами. Вот несколько отрывков из этого
замечательного произведения:
Блажен, кто по полю идет своей дорогой,
Не зрит сенаторов, одетых красной тогой,
Не зрит ни королей, ни принцев, ни вельмож,
Ни пышного двора, где только блеск и ложь.
....................
Ступай же, кто не горд! Как нищий, как бродяга,
Пади пред королем, вымаливая блага.
А мне, свободному, стократно мне милей
Невыпрошенный хлеб, простор моих полей...
(Перевод В. Левика)
Своей же вершины только что очерченные тенденции достигают в "Речи против
Фортуны". Обе тематические линии, элегико-биографическая и общественно-критическая,
здесь окончательно сливаются воедино. Вслед за Дю Белле, автором "Сожалений",
и Ронсар приходит к убеждению, что судьба личности, воплощенной в образе лирического
героя, неотделима от судеб окружающего общества. В "Речи против Фортуны" эта
мысль приобретает трагический оттенок. Королевский двор выступает и как очаг
нравственной развращенности, и как общественная сила, воздействия которой не
избежать. В этой этапной вещи воспроизведена трагическая ситуация, которая через
столетие с лишним стала одним из ведущих мотивов драматургии Расина: душевные
страдания и метания личности, прикованной к правящей придворной среде и не способной
порвать с ней. При этом Ронсар отражает эту ситуацию, не прибегая к помощи античных
реминисценций, без каких-либо иносказаний. Отмечая накопление драматических
элементов в элегии-послании Ронсара и ее ярко выраженный сатирический аспект,
не следует забывать ее чисто лирических достоинств. Удивляет эмоциональный накал,
присущий поэме. Ронсару удается поддерживать этот накал на одном и том же неослабевающем
уровне на протяжении произведения, насчитывающего более 400 строк!
"Речь против Фортуны" - одна из кульминаций с точки зрения проникновения поэта
в общественные противоречия окружающей действительности. Сравнение в этом плане
выдерживает, пожалуй, лишь "Гимн золоту". Это произведение с трудом поддается
однозначному истолкованию. Его характеризует показательная для ренессансного
сознания амбивалентность, "двусмысленность", многоплановость, доходящая до степени
парадоксальности ирония - так диалектически сложно сплетены в ней апология оплодотворяющей
силы золота и нравственное осуждение его власти. Безоговорочно Ронсар отвергает
лишь две крайности: скопидомство и его антипод - бессмысленное расточительство.
Не случайно в связи с "Гимном золоту" вспоминают об Эразме и его "Похвальном
слове Глупости", где также панегирик нерасторжимо связан с осмеянием.
Будучи некоей вершиной, "Речь против Фортуны" вместе с тем - веха, завершающая
существенный этап творческой эволюции поэта. С 60-х годов начинается ее новая
стадия. Решающими факторами, предопределяющими на длительный срок направление
художественной деятельности поэта, оказываются разгул религиозных войн и восшествие
на престол Карла IX. Когда религиозные войны разразились, поэт решительно стал
на сторону католического лагеря и королевской власти. Он сам подробнейшим образом
обосновал занятую им позицию в стихотворном цикле "Рассуждения о бедствиях нашего
времени". Ронсар руководствовался побуждениями патриотического характера. Поэт
считал, что только верность католической церкви (при всех ее пороках, в которых
она погрязла и которые он бичевал, призывая к их искоренению) и монаршему двору
позволит сохранить национальную целостность страны, спасти Францию от распада
и разгрома иноземными силами, и прежде всего могущественной империей Габсбургов.
Поэт непосредственно вторгался теперь в сферу политической борьбы, становился
общественным трибуном и тем самым закладывал основы гражданственной поэзии,
прокладывая путь Агриппе д'Обинье, автору "Трагических поэм", выступая далеким
предшественником Барбье, создателя "Ямбов", Гюго, творца "Возмездий". Конечно,
"Рассуждения" Ронсара находятся лишь у истоков традиции гражданственной поэзии.
Характерным примером в этом отношении может служить пространное "Предупреждение
народу Франции". Поэтическая риторика здесь прорывается лишь вспышками. Преобладает
же более рассудочная и тяжеловесная риторика, дидактическая. Отсюда и отсутствие
единства эмоционально-поэтической тональности. Применяемые средства еще очень
пестры, разнородны. Их сочетание иногда механистично. Жанр еще только складывается;
в поисках максимальной убедительности поэт испробует самые различные пути и
подступы. Яростная публицистика, памфлетностъ, сатирические портреты гугенотов,
мифологический вымысел (змей, вселяющийся в Лютера), чередование навеянных античностью
и библейских образов, классические приемы риторики, лирические отступления -
все это громоздится друг на друга. Но нагромождение это одновременно создает
и впечатление бурного потока, свергающего все преграды. Следует также иметь
в виду, что страстность гражданственной поэзии Ронсара нарастала, а умозрительность
и суховатость шли на убыль в ходе ожесточенной борьбы и по мере того, как оскорбления,
наносимые поэту идеологами протестантского лагеря, все острее задевали его лично
и побуждали все глубже погружаться в междоусобицу, расколовшую страну.
Через все творчество Ронсара, от первых опытов и до последних дней, проходит
тема всесилия времени, его неумолимого и разрушительного бега. Вместе с тем
решение этой темы поэтом неоднозначно. Здесь обозначаются знаменательные оттенки.
В чисто эпикурейском ключе тема быстротечности времени и мимолетности счастья
воплощена Ронсаром в его анакреонтических стихах (например, в "Оделеттах Коридону").
Печальные мысли о неумолимости грядущего конца отодвигаются упоением сегодняшним
днем. Чем меньше времени уделено человеку для удовольствий, тем решительнее
надо пользоваться этими возможностями, ища забвения в вине и любви, наслаждаясь
красотой, даруемой молодостью и природой. Иные мотивы звучат в пиндарических
одах. Одна из ведущих тем - победа над временем и смертью, забвением. Эта истинно
ренессансная тема показательна для творчества Плеяды в целом. Сходные идейные
мотивы звучат, например, в "Древностях Рима" Дю Белле. В своих горацианских
одах Ронсар также прославляет победу человеческого духа над сокрушительной силой
времени. В пиндарических одах эта тема реализовалась в героическом плане: как
торжественное воспевание подвигов и бессмертия, даруемого поэтам. В горацианских
одах она предстает в более интимном, личном, психологически углубленном виде:
как победа, даруемая человеку в результате внутренней борьбы, одерживаемой над
самим собой, а тем самым и над властью обстоятельств.
Постепенно художественное преломление темы времени все сильнее проникается
у Ронсара трагическими мотивами и одновременно уходит своими корнями в философски
все более широкое и диалектически сложное восприятие жизни. Впервые эта концепция
возникает в заключении к "Гимну Смерти". Этот гимн - произведение противоречивое.
Оно пронизано пессимистическими и сумрачными настроениями. Однако в самом конце
гимна тема скоротечности и бренности живого получает принципиально иное, глубоко
ренессансное и жизнеутверждающее истолкование. Всемогущей Смерти противопоставляется
не менее всесильная Венера. Она воплощает в себе принципы плодоносности, обновления
и размножения. Все, что Смерть уничтожает, Венера восстанавливает. Преходящей
оказывается форма, материя же сама по себе неразрушима.
Таким образом, в "Гимне Смерти" впервые возникает мысль, которая не раз будет
звучать у позднего Ронсара (например, в элегии "Против лесорубов Гастинского
леса"; к этому произведению мы еще обратимся, говоря о теме природы в творчестве
Ронсара) и которая весьма существенна для понимания глубинных тенденций, питающих
философские воззрения Ронсара после 1560 года (для нас здесь важнее всего мысли
о непрерывности развития, о преемственности всего живого, о том, что если отдельный
индивидуум "эфемерен, то природа вечна", вытекающие отсюда надежды на будущее).
В свете подобной стихийно-материалистической и диалектической концепции по-новому
трактуется и проблема времени, скоротечности и бренности жизни. Поэт утверждает,
что бренность земного - это не только бедствие, но и основа жизни и постоянного
обновления. Текучесть времени оказывается не только злом, но и предпосылкой
развития, а тем самым стимулом для приятия действительности и обретения внутренней
гармонии. Трагический гуманизм позднего Ронсара представляет собой не отречение
от ренессансных идеалов, а их дальнейшее углубление.
Патетическим примером тому служат и последние стихи поэта, сочиненные им на
смертном ложе. Даже стихи, в которых Ронсар выражал отвращение и ужас, охватывавшие
его перед лицом смерти (например, сонет "Я высох до костей. К порогу тьмы и
хлада...") [2], проникнуты духом стоического
приятия неумолимого закона бытия. Еще примечательнее сонет "Пора оставить дом
и дерева в садах..." [3]. Читая эти стихи, мы
не чувствуем барочного смятения, капитуляции перед смертью. Наоборот, поражает
умиротворенность духа, с которой поэт идет навстречу концу. Он не превратится
вновь в ничто. Дух его, то есть созданное им, будет жить вечно. С особенной
же осязаемой наглядностью торжество духа над разрушением выявляется в этих стихах,
продиктованных умирающим, в их безупречной музыкальной чеканности, в их пластическом
совершенстве. Обреченный на смерть находит силы сам воздвигнуть себе памятник
непреходящей красоты.
Одно из центральных мест в творчестве Ронсара занимает тема природы. Ронсар
сближает природу с человеком как два родственных, находящихся в нерасторжимом
единстве начала. Уже в первых четырех книгах "Од" все принадлежащее миру природы,
будь то ручьи и реки, растения, птицы, животные или леса, выступает у Ронсара
согретое теплом симпатии и чувством внутренней близости. Одной из основных форм
воплощения этой симпатии становится стремление одухотворить явления природы.
Осуществлению этой цели и служит мифологическая образность, почерпнутая в античном
литературном наследии. Существенна та органичность, с которой образцы, вдохновлявшие
Ронсара, возрождаются в перевоплощенном виде в художественной ткани его произведений.
Важную роль играли в этой связи попытки Ронсара конкретизировать и индивидуализировать
пейзаж. Конечно, и в таких стихотворениях, как "Ручью Беллери", "Хвала Вандомскому
краю", "Гастинскому лесу", "Реке Луар" (речь идет о притоке Луары), Ронсар следовал
античным моделям: Горацию в первую очередь, а затем Вергилию. Поэтому у воспеваемых
французским лириком мест, как правило, существуют античные параллели (ручью
Беллери соответствует у Горация источник Бандузия, речке Брэ - быстрый Анио
и т. д.). Это не значит, однако, что описания у Ронсара условны и что он офранцуживал
лишь одни географические названия. Мы обнаруживаем у вождя Плеяды немало достоверных
штрихов. Они воспроизводят неповторимые приметы мест, столь хорошо знакомых
и близких сердцу поэта - дворянина по происхождению, любителя и великолепного
знатока сельской жизни. Таковы, например, окаймляющие ручей Беллери зеленые
ивы, располагаясь в тени которых поэт сочиняет стихи:
В тебя глядеть могу часами, -
Стихи теснятся а душу сами,
И шепчет в них твоя струя,
В них шелест ив твоих зеленых.
(Перевод В. Левика)
Особенно много таких штрихов в оде "Хвала Вандомскому краю". Природа для Ронсара
- неотъемлемая часть пройденного поэтом пути. Другой существенный фактор, делающий
для Ронсара природу достоянием внутреннего мира поэта, - патриотическое чувство.
Представление о Франции зримо воплощено в поэзии Ронсара прежде всего в образах
родного Вандомуа. Прославить своим творчеством Францию означает для него запечатлеть
на века имена и облик унаследованного от предков замка Пуассоньер, Зеленого
острова на стыке Луара и Брэ, Гастинского леса, ключа Беллери.
Но тема природы приобретает у Ронсара и более всеобъемлющее философское звучание.
В некоторых "Гимнах" и "Поэмах" природа предстает как неисчерпаемый и божественный
источник энергии и стимулов поведения всего живого, как хранительница закономерностей
и тайн, разгадать которые человек стремится, пытаясь познать самого себя. У
раннего Ронсара с его радужным жизнелюбием господствуют мотивы созвучия природы
и человека, их органического единства. Зрелый и поздний Ронсар все чаще обращается
к природе, чтобы воплотить трагический разлад между ренессансными представлениями
и действительностью, в которой торжествуют враждебные этим представлениям начала.
Уже в "Гимнах", созданных в 50-х годах, многозначительно возникают характерные
для литературы позднего Возрождения мотивы: воспроизведение острого контраста
между строгой упорядоченностью и величественной гармонией, царящими в космосе,
и разладом, смятением, хаосом, раздирающими существование человека. У человека
оказывается своя, совершенно особая, многострадальная судьба, чуждая законам,
навсегда определившим существование космоса. Эта мысль поэтически особенно выпукло
выражена и заключительных стихах "Гимна светилам". Более приглушенно она звучит
и в "Гимне Вечности". Гимн этот (он представляет собой значительно расширенную
и художественно усовершенствованную переработку одноименного стихотворения неолатинского
поэта Марулла) принадлежит к наиболее поэтичным и насыщенным лиризмом произведениям
цикла.
Из более поздних стихотворенией, воспроизводящих в трагическом ключе взаимоотношения
человека с природой, выделяется элегия "Против лесорубов Гастинского леса" (созданная,
по-видимому, в середине или в конце 70-х годов и опубликованная поэтом лишь
в 1584 году). Гастинский лес в восприятии Ронсара - воплощение той вольно произрастающей,
не тронутой цивилизацией природы, которая для ренессансного поэта была всегда
символом человеческой свободы, отблеском "золотого века" человечества. Звон
топоров, рубящих Гастинский лес, возвещает приближение конца целой эпохи - Ренессанса.
Но, проклиная тех враждебных красоте, жадных и черствых людей, которые губят
дорогие сердцу поэта идеалы, Ронсар сохраняет просветленный взгляд на жизнь.
Гибель Гастинского леса, будучи для него и для людей его поколения предзнаменованием
неумолимо надвигающихся утрат и страданий, предстает вместе с тем его взгляду,
обращенному в будущее, как одно из ряда звеньев в бесконечной и единой цепи
катастрофических и одновременно закономерных превращений, которые в своей совокупности
и составляют историю человечества. Итак, мы встречаем здесь ту же философскую
концепцию, которую Ронсар развертывает и на заключительном этапе творческого
пути в стихотворениях, посвященных всесилию времени и смерти:
О прав, стократно прав философ и поэт,
Что к смерти иль концу все сущее стремится,
Чтоб форму утерять иль в новой возродиться.
....................
Бессмертно вещество, одни лишь формы тленны...
(Перевод В. Левика)
Ронсар был великим любовным поэтом. Он воспел в своих стихах многих женщин.
Три из них завоевали наибольшую известность; Кассандра, Мария и Елена. Образ
возлюбленной у Ронсара прежде всего воплощение идеала поэта, его представлений
о красоте и совершенстве. Конечно, в основе стихотворных циклов, посвященных
трем воспетым Ронсаром женщинам, лежит каждый раз реальное чувство к реальному,
а не вымышленному лицу. Интенсивность этого чувства недооценивать не следует.
В 1569 году, когда Ронсар после долгих лет разлуки встретился с женщиной, озарившей
его молодость, он написал поэму "К Кассандре". Читая ее, мы верим Ронсару, что
сознание его навсегда сохранило нетронутым облик преисполненной "детского обаяния"
девушки - такой, какой она пленила поэта в весеннюю пору его жизни.
Все же любовное чувство, испытанное поэтом, служит ему прежде всего могучим
толчком для полета фантазии, играя роль некоего катализатора, накапливающего
вокруг себя и приводящего в движение различные влечения и вожделения, а зачастую
и переживания, порожденные иными лицами. Попытки восстановить на основе трех
упомянутых циклов подробную биографическую канву пережитых Ронсаром любовных
романов обречены на неудачу.
Так, например, не следует, как это иногда делалось, рассматривать "Первую
книгу любви", посвященную Кассандре, как своего рода поэтический дневник, будто
бы непосредственно воспроизводящий перипетии любовного романа, пережитого Ронсаром.
В последнее время преобладает мнение, согласно которому этот цикл любовных стихотворений
был создан по преимуществу в 1551-1552 годах, то есть через пять-шесть лет после
знакомства поэта с Кассандрой Сальвиати и через четыре года или через пять лет
после того, как она вышла замуж за сеньора де Пре. А это существенно меняет
и угол зрения, под которым надо рассматривать творческое своеобразие сборника.
Образ Кассандры возникает на страницах "Первой книги любви" прежде всего сквозь
дымку воспоминаний, в ореоле эмоций, как бы восстанавливаемых ретроспективно
или пробужденных мечтами. Это относится, например, к эротическим мотивам, временами
бурно прорывающимся в содержании сборника. Чувственные наслаждения, изображенные
Ронсаром, не могли быть подарены ему Кассандрой. Это исключалось характером
их взаимоотношений.
Наконец, поэт связывал с образом Кассандры и разработку тем по своему происхождению
литературных, книжных. Ронсар меньше других поэтов Плеяды обращался в качестве
образца для подражания к современным ему итальянским петраркистам и к вычурным
страмботтистам XV века, предпочитая искать опору в классических традициях Бембо
и Ариосто, а превыше всего ценя самого Петрарку. Ронсар, автор "Первой книги
любви", отличается от своих соратников наибольшей независимостью по отношению
к иноземным источникам. С другой стороны, можно говорить о внутренней перекличке
между "Первой книгой любви" и творчеством художественной школы Фонтенбло, которая
господствовала в середине XVI века в изобразительном искусстве Франции (к ней
примыкали, помимо ряда итальянских мастеров во главе с Приматиччо и Челлини,
выдающиеся французские скульпторы Гужон и Пилон). Эта перекличка выражается
прежде всего в изысканности и утонченности, которые отличают женские образы
"Первой книги любви" и с которыми реальные жизненные впечатления стилизуются
и переводятся в сознательно приподнятый мифологический план (примером может
служить известный сонет "О если бы, сверкая желтизной..." [4]).
Во "Второй книге любви" заметно меняется образ возлюбленной и стилистическая
тональность цикла. Главной героиней становится Мария, простая крестьянская девушка
из Бургейля. Ее образ лишен аристократической изощренности; он теплее, проще,
доступнее облика Кассандры. Мария для Ронсара - воплощение той чистой и естественной
красоты нравов, которые присущи человеку, растущему на лоне природы. Образ Марии
чаще всего ассоциируется поэтом с весной, утром, рассветом, изображается на
фоне цветущей природы. В произведениях, посвященных более земной, чем Кассандра,
фигуре Марии, вырастает роль реальной действительности как источника поэтических
эмоций. Эта действительность, во всей своей бытовой непритязательности, иногда
в произведениях, воспевающих Марию, целиком определяет атмосферу отдельных стихотворений
(достаточно вспомнить в этой связи хотя бы знаменитое "Веретено").
Отход Ронсара во "Второй книге любви" от платонического и петраркистского
обожествления женщины влечет за собой и принципиальные изменения в его стилистических
поисках. Ронсар обращается теперь к разработке стиля, который сам определяет
как "низкий". Важнейшим эстетическим критерием теперь становится для поэта естественность
чувств, прозрачная ясность, грациозность и доступность в их художественном воплощении.
Снижение стиля ведет Ронсара к сближению поэтического языка с разговорной речью,
к ослаблению образной перегруженности слога, его большей прозрачности.
Цикл, посвященный Марии, - это также стихи о любовном влечении, не находящем
отзвука. Но чувства, воспетые в стихах, обращенных к Марии, - это не похожая
на одержимость страсть, вызванная Кассандрой, а скорее щемящая сердце влюбленность.
В художественной структуре стихов о Марии преобладает не стремительный ритм,
как в "Первой книге любви", а тяготение к плавности и соразмерности. "Вторая
книга любви" проникнута мировосприятием, в котором гармонически уравновешиваются
меланхолическая грусть и просветленная умиротворенность, горечь, вызываемая
жизненными неудачами, и упоение радостями бытия, непосредственность в выражении
эмоций, и склонность к рефлексии. Перед нами еще один отблеск идеалов высокого
Возрождения.
Этим отблеском освещен и последний сборник любовных стихотворений Ронсара
- его "Сонеты к Елене" (1578). Конечно, здесь немало следов неопетраркизма,
маньеристической изощренности, привнесенной соперничеством с новым кумиром придворных
кругов Депортом. Образ возлюбленной вновь обретает аристократическую утонченность.
Но в основе его - то преисполненное внутренней гармонии, уверенное в себе достоинство,
которое составляет важную черту ренессансного идеала красоты. К тому же возвышенная
идеализация, с одной стороны, и психологическая достоверность - с другой, переплетаются
в "Сонетах к Елене". Подлинная Елена де Сюржер была довольно надменной и капризной
дамой. Она сетовала по поводу того, что Ронсар компрометирует ее репутацию своими
любовными излияниями, и это приводило поэта в бешенство. Отзвуки этих обид слышны
в сборнике. Поэт нередко жалуется на чрезмерную зависимость Елены от предрассудков
придворной среды. Один из них он видит в приверженности Елены к платонизму -
учению, которое своей идеалистической устремленностью вызывало все большее раздражение
поэта и которое он критиковал, противопоставляя ему материалистическое видение
мира. Образ Елены более осязаем и индивидуализирован, чем образ Марии и Кассандры.
Мы видим очертания внешнего облика Елены, ритм ее движений в танце во время
ослепительного бала, слышим интонации ее речи, получаем представление о ее внутреннем
мире.
Овеян духом Ренессанса и образ самого стареющего поэта. Несмотря на приближающуюся
старость, он по-прежнему упоен чувственной красотой мира, склонен предаваться
влечению страстей и жажде наслаждений, верит во всесилие своего поэтического
дара. Но одновременно, и в радостях, и в страданиях, он сохраняет мудрое самообладание,
представление об относительности вещей, безупречное чувство меры. И через "Сонеты
к Елене" проходит типичная для Ронсара-лирика тема неудовлетворенного любовного
чувства. Но как далека просветленная сдержанность в решении этой темы несчастной
любви у позднего Ронсара от того бешеного неистового надрыва, который неудержимым
вихрем проносится сквозь стихи Агриппы д'Обинье, объединенные в сборник "Весна".
Но д'Обинье - это уже представитель другой эпохи, другого художественного мироощущения,
а именно стиля барокко.
Барочные веяния коснулись и Ронсара. У него есть произведения, в которых эти
веяния выражены очень отчетливо. Такова, например, поэма "Стихи, прочитанные
в театре после окончания комедийного представления в Фонтенбло". Эта поэма пронизана
темами и образами, типичными для литературы барокко. Жизнь уподобляется театру.
Люди играют роли, отведенные им слепой Фортуной. Повсюду царят видимость, обман,
мираж. Жизнь сравнивается со сновидением, с клубами дыма, которые развеиваются
дуновением ветра, с волнами, разбивающимися одна о другую. Правда, в заключительных
строках Ронсар признает существование людей, которые не дают затянуть себя губительным
житейским водоворотом и сохраняют верность естественным наклонностям, велениям
природы.
То же можно сказать и о нем самом. Несмотря на трагические жизненные коллизии,
свидетелем и участником которых ему довелось быть, изменяясь и развиваясь, Ронсар
продолжал оставаться и в пору заката Возрождения глашатаем ренессансных устремлений.
На протяжении своего творческого пути он воплощал эти устремления в совершенных
поэтических формах, показательных для своеобразия национального художественного
гения Франции. Более того, своим творчеством он в сильнейшей мере способствовал
кристаллизации этого своеобразия. Ронсар был и остается одним из величайших
поэтов в истории европейской литературы.
Примечания
1. Sainte-Beuve. Tableau historique
et critique de la Poésie française et du Théatre fran¸cais
ay XVIe siecle. P., 1828.
2. "Je n'ay plus que les os, un Squelette
je semble..."
3. "Il faut laisser maisons et vergers
et jardins..."
