А. Е. Глускина

К ВОПРОСУ О ТОЛКОВАНИИ НЕКОТОРЫХ ПЕСЕН "МАНЪЁСЮ" ("Гимн вину" Отомо Табито)

(Глускина А. Е. Заметки о японской литературе и театре. - М., 1979. - С. 169-183)

 
Среди поэтов VIII в. одним из знаменитой "пятерки" [1], составившей славу японской поэзии эпохи Нара, был Отомо Табито. Из творческого наследия поэта наибольшей популярностью пользуется цикл "Гимн вину", состоящий из 13 самостоятельных песен, помещенных в кн. III памятника японской поэзии "Манъёсю" (VIII в.)
Этот цикл по-разному толкуется японскими учеными. Обычно исследователи объясняют его появление, а также содержание и характер влиянием Китая [2]. В мыслях. высказанных Табито, они находят много общего с системой взглядов Лао-цзы и Чжуан-цзы [3], указывают на буддийские и китайские образы и выражения, встречающиеся в песнях. Хага Яити, например, пишет, что песни Табито, восхваляющие вино, - всего лишь отголоски мыслей и идей, популярных в Китае во времена Лючао [4] (т. е. во времена шести династий III - IV вв.).
Большинство ученых приписывают этим песням анакреонтический характер. В предисловии к собранию избранных песен "Манъёсю" в английском переводе, изданном японским научным обществом "Нихон-гакудзюцу-синкокай" при участии известных японских филологов - специалистов по "Манъёсю", этот цикл песен рекомендуется как "серия анакреонтических песен", выражающих "эпикурейскую философию" [5].
Однако некоторые японские литературоведы уже давно начали ощущать необоснованность такой трактовки. Еще в 1936 г. Моримото Харукити писал, что делать вывод на материалах этих песен об эпикурейских воззрениях Табито весьма опасно [6].
Интересно, что уже в XVII в. филолог Татибана Морибэ высказал мысль, что в данных песнях Табито вино служит лишь предлогом для того, чтобы осудить конфуцианство и буддизм. Такого же мнения придерживается и один из современных литературоведов Цугита Дзюн, считающий, что, приводя в песнях цитаты из буддийских сутр и китайских книг, Табито высмеивает конфуцианских и буддийских книжников [7].
Другой современный ученый, Такэда Юкити, склонен толковать эти песни в плане личной трагедии Табито. Он полагает, что "Гимн вину" скрывает глубокие душевные переживания автора, потерявшего любимую жену и стремящегося в вине найти утешение [8]. Таким же образом трактует песни Табито и Гоми Масухидэ [9].
Однако нам представляется, что подобные оценки песен Табито снижают их значение. Учет конкретной исторической обстановки и фактов личной биографии Табито подсказывает более широкое толкование мыслей, высказанных поэтом.
Нельзя также согласиться с мнением о том, что данный цикл песен является подражанием китайским образцам, идеям китайского происхождения, ибо Табито дал собственное решение темы, вытекающее из конкретных условий японской действительности, точнее, из тех условий, в которых жил поэт.
Годы жизни Табито приходятся на период между 665-731 гг. Он происходил из знатного рода Отомо, предки которого славились военными заслугами, знанием военного искусства и из поколения в поколение занимали посты военачальников. Род Отомо в японских справочных изданиях возводится к мифическим временам легендарного императора Дзимму, при котором якобы служили предки Табито. Представители этого рода неоднократно оспаривали власть у царствующего дома. О самом поэте известно, что он состоял при дворе и дослужился до высоких чинов. В 718 г. он стал вторым государственным советником. Несколько позже, в 720 г., он был назначен начальником карательной экспедиции и направлен на о-в Кюсю для укрощения взбунтовавшегося племени хаято. После возвращения в столицу, в 726 г. (по другой версии - в 728 г.), Табито был назначен генерал-губернатором округа Дадзайфу на Кюсю. Там он потерял жену и за год до своей смерти, получив чин первого государственного советника, вернулся в столицу Нара, где и скончался, когда ему было около семидесяти лет.
Большинство песен (в том числе и песни о вине), помещенных в "Манъёсю", относятся к периоду пребывания Табито на о-ве Кюсю. Его поэтическая переписка с другом, живущим в столице, и другие песни позволяют считать, что пребывание Табито на Кюсю было своего рода ссылкой, изгнанием из столицы. К тому же известно, что в те времена одним из распространенных видов наказания была высылка неугодных императору лиц за пределы столицы.
Характерны в этом отношении следующие песни из переписки с другом:
 
Скакуна бы сейчас,
Что подобен дракону,
Чтоб умчаться
В столицу прекрасную Нара,
Среди зелени дивной [10]		 Тацу-но ма-но
има мо этэси-га
ао-ни ёси
Нара-но мияко-ни
икитэ кому тамэ (V - 806) [11]
 
И ответ друга
 
Скакуна, что подобен морскому дракону,
Я искать тебе буду
Для того, чтоб приехал
В столицу ты, Нара,
Среди зелени дивной		 Тацу-но ма-о
арэ-ва мотомэму
ао-ни ёси
Нара-но мияко-ни
кому хито-но тамэ-ни (V - 808)
 
Или другое послание Табито:
 
Наяву -
Нет надежды на встречу с тобою,
Но хотя бы во сне,
Ночью черной, как ягоды тута,
Ты являйся ко мне непрестанно!		 Уцуцу-ни ва
ау ёси мо наси
нубатама-но
ёру-но имэ-ни о
цугитэ миэ косо (V - 807)
 
И ответ друга:
 
Не увидеться мне с глазу на глаз с тобою,
И надолго, наверное, будет разлука,
Что же, буду являться тебе в сновиденьях,
Не разлучаясь с твоим изголовьем,
Мягкою, шелковой тканью покрытым...		 Тада-ни авадзу
араку мо о:ку
сикитаэ-но
макура сарадзутэ
имэ-ни си миэму (V - 809)
 
Из первого письма друга видно, что он хлопотал в столице за Табито, стараясь помочь ему вернуться. А второе письмо, вероятно, сообщает о неудачных результатах этих хлопот (интересно отметить, что глагол 'мотому' в песне 808 (кн. V) значит не только 'искать', но и 'просить'.
О том, что Табито находится в немилости у императора и его пребывание на о-ве Кюсю было вынужденным, свидетельствуют и другие песни поэта, в которых тоска о родных местах, о столице Нара граничит порой с отчаянием.
 
О, расцвет моих сил!
Вряд ли вновь он вернется!
Неужели совсем
На столицу мне Нара
Никогда уже больше взглянуть не придется?		 Вага сакари
мата отимэямо
хотохото-ни
Нара-но мияко-о
мидзу ка наринаму (III - 331)
 
Ах, "траву-позабудь"
Я на шнур свой надену,
Чтоб о старом селенье
У горы Кагуяма
Позабыть навсегда!		 Васурэгума
вага химо-ни цуку
Кагуяма-но
фуриниси сато-о
васурэну га тамэ (III - 334)
 
Можно предположить, что Табито не имел полной свободы передвижения на Кюсю. Иначе почему бы он не мог увидеть прославленный красотой и живописностью остров, который находится у юго-западного побережья Кюсю?
 
В стране этой Мацура
Яшмовый остров,
Который увидят, наверно, все люди,
Неужели, не видя,
Тосковать буду вечно?		 Хито мина-но
мираму Мацура-но
Тамасима-о
милзутэ я варэ-ва
коицуцу ораму (V - 862)
 
Следует также помнить, что пребывание Табито на острове Кюсю приходится на годы правления императора Сёму, ярого поклонника и последователя буддизма. Он был сторонником широкой пропаганды буддийских вероучений и китайского просвещения, против которой выступает в своих песнях Табито.
Все приведенные факты позволяют сделать предположение, что восхваление вина было лишь внешней канвой песен, предлогом для высказывания Табито критических взглядов в адрес внутренней политики двора.
Несомненно, что каждая из 13 песен цикла "Гимн вину" задумана поэтом как самостоятельная и в ней заключена своя мысль. Вместе с тем песни эти не случайно объединены в цикл, и их следует рассматривать как единое художественное целое, выражающее, по-видимому, последовательную систему взглядов Табито на современную ему действительность.
Первая песня представляет собой как бы введение ко всему циклу. Табито прежде всего утверждает в ней свое отрицательное отношение к умозрительным рассуждениям, которыми увлекались приверженцы конфуцианства и буддизма.
 

Чем все время размышлять
О пустых вещах,
Лучше будет взять
Чарку пенного вина
И без дум допить до дна

 Сируси наки
моно-о мовадзу ва
хитоцуки-но
нигорэру сакэ-о
ному бэку ару раси (III - 338)
 
Сируси наки обычно толкуется японскими комментаторами как каи най, т. е. 'бесполезный, напрасный, пустой', букв. 'не имеющий знака, внешнего признака, очертания'; сируси наки моно - 'бесполезные вещи, пустые вещи, не имеющие знака, очертания', т. е. 'умозрительные вещи'.
Такэда Юкити полагает, что в этой песне речь идет об умершей жене. Однако, исходя из всего цикла песен и наиболее древнего толкования филолога Татибана Морибэ, можно предположить, что Табито намекает на умозрительные рассуждения конфуцианских и буддийских книжников [12].
Нигорэру сакэ 'мутное сакэ' - так называется особый сорт сакэ грубой обработки, имеется в виду неочищенная рисовая водка. Кэйтю в "Манъёсю" [13] указывает, что именно мутное пенистое вино воспевалось китайским поэтом Тао Цянем. Тем самым ученый, по-видимому, хочет подчеркнуть китайское происхождение данной поэтической темы у Табито. Однако стоит ли придавать такое большое значение образу, подсказанному самим видом вина, который мог возникнуть без всякого подражания в любой песне. Важнее обметить скрытое значение песни, которое раскрывается в результате рассмотрения всего цикла песен, а именно отрицательное отношение Табито к отвлеченным разглагольствованиям, модным в его эпоху.
Во второй песне автор издевается над приверженцами модных вероучений и доктрин. "Напрасно вы пытаетесь найти мудрость в своей философии, - говорится в подтексте песни, - мудрость - в вине; не вы - мудрецы в старину были правы, называя мудрецом вино".
 

Дав название вину
"Хидзири" или "Мудрец",
В древние века
Семь великих мудрецов
Понимали прелесть слов.

Сакэ-но на-о
хидзири тэ осэси
инисиэ-но
о:ки хидзири-но
кото-но ёросиса (III - 339)
 
О:ки хидзири 'великие мудрецы', т. е. семь знаменитый китайских философов - мудрецов и поэтов, известных как "семь мудрецов из бамбуковой чащи" ("чжу линь ци сянь"), которые жили в III в.: Цзи Кан, Юань Цзи, Шань Тао, Лю Лин, Юань Сянь, Сян Сю, Ван Жун. В предании говорится, что во времена Цзинь семь великих мудрецов уединились в бамбуковой чаще, занимались там поэзией, услаждали себя игрой на лютне и вином.
В этой песне Табито намекает также на легенду, помещенную в китайском памятнике "Вэй чжи" ("Описание царства Вэй"), в котором говорится, что, когда китайский император Тай-цзун из удела Вэй запретил употреблять рисовую водку, ее стали пить тайно, причем очищенную водку называли "святой", неочищенную - "мудрецом".
В третьей песне Табито снова ссылается на семь великих мудрецов. И, как бы продолжая мысль, высказанную в предыдущей песне, хочет подчеркнуть, что в древности не только "понимали прелесть слов", но и воздавали должное вину, видя в нем мудрость. Недаром семь великих мудрецов всегда жаждали вина.
 

В древние года
Семь великих мудрецов,
Даже и они,
Видно, жаждали одно -
Это самое вино!

 Инисиэ-но
нана-но сакасики
хитодомо мо
хорисэси моно-ва
сакэ-ни си ару раси (III - 340)
 
В следующей песне поэт противопоставляет "модной" философии буддийских и конфуцианских книжников свое отношение к жизни.
 

Чем пускаться рассуждать
С важным видом мудреца,
Лучше в много раз,
Отхлебнув глоток вина,
Уронить слезу спьяна.

 Сакасими то
моно иу ёри ва
сакэ номитэ
эйнаки суру си
масаритару раси (III - 341)
 
Сакасими то 'с мудрым видом, с глубокомысленным видом'; эинаку, эйнаки суру 'плакать в опьяненном состоянии, плакать спьяна'. Этот глагол неоднократно употребляется Табито в цикле песен о вине. Такэда Юкити полагает, что Табито имеет в виду утрату любимой жены и хочет забыться, утопить горе в вине. Однако в контексте данного цикла более убедительна трактовка Татибана Морибэ, который рассматривает эту песню как высмеивание конфуцианских и буддийских книжников.
Пятая песня служит продолжением мыслей, высказанных в предыдущей песне.
 

Если ты не будешь знать,
Что же делать, что сказать,
Из всего, что в мире есть,
Ценной будет лишь одна -
Чарка крепкого вина.

 Иваму субэ
Сэму субэ сирадзу
Кивамаритэ
то:токи моно-ва
сакэ-ни ару раси (III - 342)
 
Если признать, что Табито находился на о-ве Кюсю в изгнании, то эта песня звучит как исполненное горького скепсиса раздумье над жизнью. Ни китайская образованность, ни буддийская философия не могут облегчить его положения, только вино помогает забыть о печальной действительности - таков подтекст песни.
В шестой песне, развивая далее свою мысль, Табито высказывает презрение к бессмысленности своего существования в тех условиях, в которых оказался:
 

Чем никчемно так, как я,
Человеком в мире жить,
Чашей для вина
Я хотел бы лучше стать,
Чтоб вино в себя впитать.

 Наканака-ни
хито-то арадзу ва
сакэцубо-ни
наритэ си камо
сакэ-нисиминаму (III - 343)
 
Цугита Дзюн считает, что содержание этой песни заимствовано из китайской легенды о Чжэн Цюане. Перед смертью Чжэн Цюан просил зарыть его останки за домом гончара, где они превратятся в глину, из которой будет сделан сосуд для вина.
Такэда Юкити толкует содержание этой песни как стремление Табито забыть свое горе, как выражение безутешной печали о жене. Однако, судя по общей ситуации, подсказываемой приведенными выше фактами, Табито высказывает недовольство в связи со своим положением изгнанника.
В седьмой песне Табито насмехается над придворной средой, где подражают китайским нравам и обычаям, кичатся образованностью, знанием китайской философии, конфуцианства, буддизма и, возможно, презирают провинциальных чиновников, пытающихся залить горе вином.
 

До чего противны мне
Те, кто корчат мудрецов
И вина не пьют.
Хорошо на них взгляни -
Обезьянам все сродни.

 Ана минику
сакасира осу то
сакэ номану
хито-о ёку миба
сару-ни камо ниру (III - 344)
 
Цугита Дзюн полагает, что Табито злословит по адресу тех, кто не понимает вкуса вина; Морибэ считает, что речь идет о конфуцианских и буддийских книжниках. Однако в контексте данного цикла песня приобретает иное, более глубокое звучание.
Интересны в данной связи и две следующие песни Табито, по смыслу представляющие собой парные песни, в которых, нам думается, поэт раскрывает две ведущие силы в официальной пропаганде иноземных идей, против которых направлен его протест; речь идет о чрезмерном увлечении буддизмом и китайской культурой. Песни сходны и в структурном отношении. аналогичные корреспондирующие зачины и концовки подчеркивают общность композиционного замысла песни, ее интонационного и эмоционального строя.
 

О, пускай мне говорят
О сокровищах святых, не имеющих цены,
С чаркою одной,
Где запенилось вино,
Не сравнится ни одно!

 Атаи наки
Такара то иу томо
хитоцуки-но
нигорэру сакэ-ни
ани масамэ ямо (III - 345)
 
Атаи наки такара 'сокровища, не имеющие цены, бесценные сокровища'. Кэйтю, Такэда Юкити, Омодака Хисатака и другие японские ученые указывают, что данное выражение взято из буддийской сутры Хоккэкё [14]. В этом образе Табито как бы объединяет все ценности буддийских вероучений.
И вторая песня:
 

О, пускай мне говорят
О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей,
Но когда мне от вина
Сердце радость озарит,
Не сравнится с ней нефрит!

 Ёру хикару
тама то иу томо
сакэ номитэ
кокоро-о яру-ни
ани сикамэ ямо (III - 346)
 
Ёру хикару тама 'нефрит, озаряющий ночь' - образ, взятый из китайских источников, на что указывают все комментарии. Это легендарный нефрит, озаряющий ночь, упоминается в ряде китайских памятников. Так, в "Ши цзи" Сыма Цяня фигурирует герой, который в награду за помощь змею получил от него "озаряющий ночь нефрит"; в "Чжань го цэ" ("Планы сражающихся царств") описывается случай, когда князь Чу преподнес князю Цинь "нефрит, озаряющий ночь"; в "Шу и цзи" ("Записки чудесных рассказов") говорится, что из стран южных морей был получен "нефрит, озаряющий ночь". Полагаем, что в соответствии с предыдущей песней образ нефрита использован здесь иносказательно, как символ ценностей китайской культуры в целом.
Обе парные песни, на наш взгляд, следует понимать как своего рода скрытый протест против внутренней политики императорского двора, широко пропагандирующей буддийские вероучения и китайское просвещение.
Десятая песня Табито обращена к тем, кто стоит в стороне от "модных" увлечений и не находит в них утешения, т. е. к противникам официальной идеологии. У них остается только один выход - "уронить слезу спьяна":
 

Если в мире суеты,
На дороге всех утех
Ты веселья не найдешь,
Радость ждет тебя одна -
Уронить слезу спьяна.

 Ё-но нака-но
асоби-но мити-ни
сабусикуба
эинаки суру-ни
аринубэкараси (III - 347)
 
Сабусикуба 'если будешь грустить, если не найдешь веселья' - по-разному толкуется комментаторами. Мотоори Норинага и Аракида Хисаои считали, что здесь вкралась ошибка и следует читать танусики ва, т. е. толковать песню так: в этом мире суеты радость именно в том, чтобы плакать спьяна. Цугита следует этой трактовке, но Такэда Юкити, соглашаясь с Камо Мабути, оставляет прежнюю редакцию. Мы также придерживаемся первоначальной редакции, так как считаем, что в контексте предыдущих песен она вполне понятна, не вызывает недоумения и потому нет надобности ее менять.
Здесь снова встречается глагол эйнаки суру - 'плакать спьяна'. Табито как бы хочет подчеркнуть, что основная прелесть вина в том, чтобы опьянеть и выплакать горе.
В одиннадцатой песне Табито высмеивает последователей буддизма, верующих в пересение душ и в загробное возмездие за грехи этой жизни - в карму:
 

Лишь бы на земле
Нам веселье суждено,
В будущих мирах -
Птицей или мошкой стать -
Право, все равно!

 Коно ё ни си
танусику араба
кому ё-ни ва
муси-ни тори-ни мо
варэ-ва наринаму (III - 348)
 
Кому ё 'будущий мир' трактуется в данном случае как понятие, связанное с буддийскими представлениями о перерождении.
Ёсидзава рассматривает эту песню Табито как один из наиболее ярких образцов гедонизма [15]. Однако, на наш взгляд, эмоциональный акцент в этой песне, конечно, на иронии. Кроме того, если иметь в виду цикл в целом, в выражении "лишь бы на земле нам веселье суждено" ощущается подтекст, в котором подчеркивается, что поводов для веселья на этой земле, т. е. в окружающей действительности, нет.
Двенадцатая песня как бы развивает тему, затронутую в предыдущей песне, где поэт иронизировал над буддийскими учениями - верой в перевоплощение душ, в загробное возмездие для совершивших грех на земле и т. д. В двенадцатой песне он противопоставляет этой вере свою точку зрения: все, что живет, умирает, нет ни загробного мира, ни возмездий; поэтому, пока живу в этом мире, хочу веселиться. Таким образом поэт подчеркивает свое отрицательное отношение к буддийским вероучениям:
 

Всем живущим на земле
Умереть придет пора,
А когда такой конец,
Миг, что длится жизнь моя,
Веселиться жажду я!

 Икэру моно
цуи-ни мо синуру
моно-ни арэба
коно ё нару ма-ва
таносику-о арана (III - 349)
 
Кэйтю приводит в своих комментариях [16] цитату (первые две строки) из "Ши цзи". Этим он как бы хочет подчеркнуть истоки поэтических настроений Табито - большого знатока китайской литературы.
В тринадцатой песне Табито снова выражает презрение к придворной среде, к услужливым чиновникам, которые подобострастно молчат, подчиняясь официальным указам, и подражают философствующим конфуцианцам и буддистам. Поэт говорит, что никогда не сравнит их с теми, кто, подобно ему, обречен в этих глухих провинциях опьянять себя вином и плакать от бессилия и отчаяния.
 

Тех, кто корчит мудрецов
И молчание хранит,
С тем, кто пьет вино
И всплакнет порой спьяна,
Не сравню я никогда!

 Мода оритэ
сакасира суру-ва
сакэ номитэ
эинаки суру ни
нао сикэдзукэри (III - 350)
 
Мода оритэ трактуется как 'пребывать в молчании'. Однако некоторые комментаторы - Морибэ, Масадзуми - рассматривают мода как измененное муда 'бесполезный, никчемный, тщетный'. Но общий контекст песни не подсказывает такого толкования. Первоначальная трактовка вполне соответствует общему ходу мыслей Табито.
В примечании к последней песне Такэда Юкити еще раз говорит о том, что цикл песен "Гим вину" связан с личной трагедией Табито - утратой им жены. За внешней канвой песен, восхваляющих вино, скрываются глубокие душевные страдания автора.
Цугита Дзюн подчеркивает, что в этих песнях Табито издевается над определенной группой лжеученых, мнящих себя мудрецами.
Нам же представляется, как было сказано выше, что в основе всех песен лежит конфликт Табито с придворной средой, с императорским двором. И песни следует рассматривать в плане осуждения поэтом чрезмерного увлечения иноземной культурой, что означает, по сути, осуждение внутренней официальной политики двора, поощряющей широкую пропаганду буддизма и китайского просвещения.
Эти песни никак нельзя считать отражением гедонистических настроений Табито и выражением эпикурейской философии. Ведь, восхваляя вино, он всякий раз подчеркивает, что прелесть вина в том, чтобы "пролить слезу спьяна". Не случайно в песнях все время повторяется глагол эйнаки суру - 'плакать спьяна'.
Нельзя также не отметить, что образованность Табито, его знание китайских и буддийских текстов, реминисценции, допущенные им в песнях, еще не могут служить доказательством их подражательного характера по существу. Кроме того, поэзия вина встречается во многих литературах мира и в разные эпохи, это явление мировой литературы, и, следовательно, поэзию вина Табито также можно считать одним из вариантов или моделей такой поэзии вообще.
Что же касается высказываний о подражании Табито китайскому поэту Тао Цяню, то здесь скорее можно говорить об аналогии и соответствии. Судьба Табито была в какой-то мере сходна с судьбой Тао Цяня. Оба они, хотя и по разным причинам, были в разладе с властью, с придворной средой. Оба были поэтами средневековья и пользовались характерным для мировой средневековой литературы приемом иносказания. "Осуждение трезвости и поощрение пьянства" имеет у обоих поэтов, разумеется, особое значение [17], является своего рода скрытой формой протеста против существующей действительности. Во всем этом сказывается влияние аналогичных обстоятельств, а отсюда и соответственная душевная настроенность. Важно отметить в связи с этим указание сунского критика Ё Мэн-дэ на причины необходимости привлечения вина для иносказания: "Поэты боялись преследований в ту жестокую пору" [18]. Данное указание, вероятно, можно отнести не только к творчеству китайских поэтов, которых имел в виду Ё Мэн-дэ.
И в то же время цикл песен "Гимн вину" Тао Цяня похож на "летопись жизни поэта. В них и воспоминания начиная с юности, и подтверждаемые многими примерами размышления о том, как должен жить человек" [19].
Между тем в песнях Табито заключено иное содержание и написаны оба эти цикла в разных ключах. Почвой для песен о вине Табито служила прежде всего окружающая его японская действительность. И в этом - полная самостоятельность и самобытность его песен о вине.
Говоря о стиле песен Табито, японские критики упрекают поэта в отсутствии художественности, в чрезмерной простоте и прямоте песен. Моримото, например, отмечает, что пел Табито "так, как звучал голос его сердца", и невозможно найти у него красоту тонкого искусства [20]. Этот стиль японские критики расценивали чаще всего как недостаток мастерства.
В самом деле, песни о вине Табито написаны удивительно просто. Здесь нет усложненных стилистических приемов, надуманной орнаментики. стиль этого песенного повествования почти разговорный, часто используются выражения из китайской и буддийской литературы, свидетельствующие о широкой эрудиции Табито. Настоящее мастерство поэта проявляется в этих песнях не в отточенности их формального рисунка, а в прямой непосредственной интонации и большой эмоциональной силе, заключенной в них, которую японские критики расценивают как "мужественный стиль".
Моримото высказывает предположение, что тоска Табито о родных местах, о столице Нара, звучащая в его песнях, по-видимому, отражала настроения чиновников того времени, заброшенных в глухие места [21]. Эти замечания до известной степени можно отнести и к циклу песен о вине, понимая в данном случае под "чиновниками, заброшенными в глухие места", всех неугодных двору поэтов и царедворцев, в наказание удаленных за пределы столицы.
О том, что Табито в своей тоске был не одинок, позволяет судить его последняя песня, из которой можно заключить, что он имел "собутыльников", "ронявших также слезы спьяна".
Выражая недовольство существующим положением вещей, Табито не предается отчаянию, не хочет уйти из жизни и не безразличен ко всему.
Табито любит жизнь, любит свою родину, он заявляет, что "хочет веселиться", но окружающая действительность не дает поводов для этого. Творивший на рубеже двух эпох - на закате древности и на ранней заре средневековья, Табито сохранил в себе жизнелюбие, характерное для жизнеутверждающей поэзии древности, но на его творчестве успела сказаться и печать новой эпохи - средневековья.
Во всяком случае, цикл "Гимн вину" - это не выражение эпикурейской философии и анакреонтических настроений, не слепое подражание китайским образцам, а действительно "голос собственного сердца"; это песни, вызванные к жизни прежде всего конкретными условиями, в которых жил Табито.
Как один из образованных представителей своей эпохи, Табито, естественно, тянулся к более развитой культуре Китая, но в то же время он не мог не противиться чрезмерным увлечениям иноземной культурой при дворе. Были здесь, вероятно, еще и другие причины конфликта с императорским двором, поскольку военный род Отомо на протяжении истории не раз оспаривал власть у царствующего дома.
Так или иначе, но в цикле "Гимн вину" Табито, по-видимому, осуждает, хотя и косвенно, внутреннюю политику двора, и по своему характеру и направленности песни цикла могут рассматриваться как первые зачатки сатиры в поэзии VIII в., т. е. раннего средневековья. Нельзя не отметить также, что поэзия вина Табито - явление именно средневековой поэзии, и в этом ее отличие от поэзии вина античного периода, отражающей гедонистические настроения. Печать эпохи в данном случае определила характер поэтического цикла "Гимн вину", построенном на приеме иносказания, т. е. характерном приеме средневековой поэзии, а конкретная ситуация определила ключ, в котором звучит эта поэзия и который может быть назван иронией, приближающейся по своему значению к сатире.
 

Примечания

1. В "пятерку" входили поэты Какиномото Хитомаро, Ямабэ Акахито, Яманоэ Окура, Отомо Табито, Отомо Якамоти.

2. Фудзиока Сакутаро. Кокубунгакуси (История отечественной литературы). Токио, 1908, с. 70; Судзуки Синтаро. Дайнихонбунгакуси (История японской литературы). Токио, 1909, с. 34; Омодака Хисатака. Манъёсю-синкэн (Новый взгляд на "Манъёсю"). Токио, 1941, с. 489; Хисамацу Сэнъити. Манъёсю-но сосэцу (Рассуждение об авторах "Манъёсю"). - Манъёсю кодза. Т. 4. Токио, 1952, с. 9; Манъёсю. - В серии "Нихон котэн бунгаку тайкэй" ("Японская классическая литература"), Т. IV. Токио, 1958, с. 19.

3. Лао-цзы (VI в. до н. э.) - основатель философского даосизма в Китае, Чжуан-цзы (369-286 гг. до н. э.) - его последователь.

4. Хага Яити. Кокубунгакуси (История отечественной литературы). Токио, 1913, с. 18.

5. The Manyoshu. Chicago, 1941, c. XXVI.

6. См. Нихон бункагу дайдзитэн (Большая японская литературная энциклопедия). Токио, 1936, с. 360.

7. Цугита Дзюн. Манъёсю-синко (Новые лекции по "Манъёсю"). Токио, 1928, с. 27.

8. Такэда Юкити. Матъёсю-синкай (Новое толкование "Манъёсю"). Т. 2. Токио, 1941, с. 490, 494.

9. Син нихон бунгаку сёдитэн (Новая малая японская литературная энциклопедия). Токио, 1968, с. 168.

10. Песни из "Манъёсю" даются в переводе автора статьи.

11. Здесь и далее римская цифра соответствует книге памятника, арабская - порядковому номеру песни.

12. Цугита Дзюн. Манъёсю-синко, с. 217.

13. Кэйтю. Манъёсю-дайсёки. Т. I, с. 667.

14. См.: Сасаки Нобуцуна и Хага Яити. Манъёсю-рякугэ. Токио, 1923, с. 170; Манъёсю-сосяку (Общие комментарии к "Манъёсю"). Токио, 1936. Т. III, с. 121; Омодака Хисатака. Манъёсю-синсяку (Новые комментарии к "Манъёсю"). Токио, 1942, с. 200; Цугита Дзюн. Манъёсю-синко, с. 216; Такэда Юкити. Манъёсю-синкай, с. 495.

15. См. Манъёсю-сосяку, с. 123.

16. Кэйтю. Манъёсю-дайсёки, с. 672.

17. Л. Эйдлин. Тао Юань-мин и его стихотворения. М., 1967, с. 319.

18. Цит. по: Л. Эйдлин. Там же, с. 267.

19. Там же, с. 266.

20. Нихон бунгаку дайдзитэн. Токио, 1939, с. 360.

21. Манъёсю-сосяку. Т. V, с. 37.

Hosted by uCoz