М. А. Коростовцев

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕГО ЕГИПТА

(История всемирной литературы. - Т. 1. - М., 1983. - С. 54-82)

 
Первым, кто привлек внимание русской общественности к литературе Древнего Египта, был В. В. Стасов. В октябрьской книжке журнала «Вестник Европы» за 1868 г. он напечатал статью, посвященную знаменитой египетской «Сказке о двух братьях», в которой подверг острой критике еще недавно широко распространенные в ученом мире представления о том, что в Древнем Египте «не было никогда ни литературы, ни поэзии». «Множество писателей, людей самых компетентных и сведущих, - писал В. В. Стасов, - решили в своей голове, что нам неизвестно никаких остатков египетской литературы», и, «значит, ее не было, и такой приговор был пущен на весь мир» и подхвачен «историческими учебниками». Самому Стасову, по его признанию, подобные утверждения всегда казались заведомо ошибочными, однако и от причин, их породивших, невозможно было отмахнуться. «Но что же было делать с Египтом, когда храмов, статуй и картин его было перед глазами у каждого так много, а литературных произведений - ни одного?» - спрашивал русский критик и сам отвечал на вопрос: ждать открытия памятников египетской литературы. Ждать оставалось недолго.
В 1852 г. англичанка леди д’Орбиней приобрела в Италии египетский папирус (ныне носящий ее имя и хранящийся в Британском музее) и тогда же показала его в Париже известному французскому египтологу Эммануэлю де Руже. Тот прочел и, исследовав текст, опубликовал его частичный перевод. Перевод произвел сенсацию: впервые стало известным произведение древнеегипетской художественной литературы. Со временем за ним утвердилось название «Сказки о двух братьях» [1], и именно о ней поведал русскому читателю В. В. Стасов. Он же впервые перевел ее с европейских переводов на русский язык, сопроводив пояснениями и комментариями.
Время шло, открытия следовали за открытиями, и перед изумленными взорами ученых и всего культурного мира с годами предстала богатая коллекция разнообразных произведений египетской литературы, наряду с шумерской древнейшей в мире.
При знакомстве с нею, как, пожалуй, и с любой древней литературой, неизбежно возникает вопрос: какие из ее памятников являются художественными? Ведь наряду с собственно литературными произведениями мы располагаем огромной массой иного рода текстов, например исторических, порой весьма интересных и красочных. Как должно относиться к ним? Можно ли считать их частью древнеегипетского литературного наследия в точном значении этого понятия? Несомненно, что формальный подход к разрешению поставленных вопросов неправомерен. Понятием «египетская литература» объединяется совокупность не только собственно литературных произведений, но и всех текстов или их фрагментов, которые независимо от их назначения обладают эстетическими достоинствами и которым свойствен интерес к человеческой личности. Таковы, скажем, некоторые автобиографические надписи египетских вельмож (например, надписи Уни, Хархуфа и других сановников), некоторые царские надписи исторического характера (например, фараонов Меренптаха и Пианхи), отдельные места из «Текстов пирамид», гимны богам Амону и Атону и т. д.
Египетская литература на протяжении всей своей многовековой истории представляет собой языковое единство при разнообразии форм письма. На египетском языке писали на протяжении огромного периода, охватывающего не менее трех с половиной тысячелетий, и вполне естественно, что язык этот видоизменялся. Памятники письменности свидетельствуют, что за тридцать пять веков жизни он прошел в своем развитии несколько стадий, тесно связанных с восходящей еще к античной традиции и установившейся в науке периодизацией истории самой страны. Стадии эти таковы:
I. Староегипетский язык эпохи Древнего царства (XXX - XXII вв. до н. э.);
II. Среднеегипетский, или классический, язык эпохи Среднего царства (XXII - XVI вв. до н. э.);
III. Новоегипетский язык эпохи Нового царства (XVI - VIII вв. до н. э.);
IV. Демотический язык (VIII в. до н. э. - III в. н. э.);
V. Коптский язык (с III в. н. э.).
Согласно установившейся в науке традиции мы называем эти стадии, или этапы, развития египетского языка отдельными языками, поскольку они значительно отличаются друг от друга. Однако это все же этапы развития одного языка. Лишь коптский, представляющий собой последнюю стадию эволюции египетского языка, при этом настолько отличается от него, что считается в языкознании самостоятельным.
Мы имеем, таким образом, все основания утверждать, что египетская литература написана на одном языке - на египетском. Это тем более важно, что сами египтяне живо ощущали непрерывность своей литературной традиции. Литературные памятники, например, Среднего царства, написанные на классическом (среднеегипетском) языке, изучались в эпоху Нового царства и переводились на новоегипетский язык. На классическом языке нередко писали и в поздние времена. Древние литературные сюжеты и мотивы жили веками и тысячелетиями, и единство языка создавало для этого необходимые предпосылки.
Египетская письменность одна из древнейших в мире. На протяжении всей своей истории египтяне писали иероглифами и иератикой, иначе говоря, они пользовались двумя системами письма - иероглифической и иератической. В VIII в. до н. э. появилось еще одно - сложное и трудное демотическое письмо, которое, несмотря на свою специфику, является дальнейшим этапом в развитии иератического письма. В свою очередь, иератика и демотика - курсивы иероглифики. По меткому сравнению выдающегося русского египтолога Б. А. Тураева, соотношение между иероглифическим, иератическим и демотическим письмом приблизительно такое же, как между нашими печатными, рукописными и стенографическими знаками.
Египетская литература, являющаяся частью египетской культуры и вместе с ней исчезнувшая, прожила более долгую жизнь, чем независимое Египетское государство. Египет в 332 г. до н. э. был покорен Александром Македонским, а в 30 г. до н. э. вошел в качестве провинции в состав Римской империи. Самобытная же египетская культура продолжала жить и развиваться и в новых политических условиях. Однако, несмотря на это и на тот факт, что изучение египетской литературы давно уже стало самостоятельной областью египтологии, специалисты при периодизации ее истории предпочитают основываться на внешних признаках и, исходя из уже знакомой нам периодизации истории языка и истории страны, различают литературы Древнего царства, Среднего царства, Нового царства и литературу демотическую. Принятая периодизация египетской литературы является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса.
Литература Древнего Египта, как и любая другая литература, неразрывно связана с жизнью общества и его идеологией. А так как в Древнем Египте религия была господствующей формой идеологии, не удивительно, что египетская литература испытывала на себе ее существенное влияние, и религиозным мироощущением в различных его проявлениях пропитаны многие произведения этой литературы. Однако отсюда вовсе не следует, что египетская литература представлена лишь религиозными или мифологическими текстами. Напротив, она отличается богатым жанровым разнообразием. Наряду с переработанными народными сказками (сказки папируса Весткар, о двух братьях, об обреченном царевиче и др.) в ней есть и произведения, описывающие реальные события (рассказы Синухе и Ун-Амона), надписи царей и вельмож исторического характера, религиозные (гимны богам) и философские сочинения («Песнь арфиста», «Беседа разочарованного со своей душой»); мифологические повествования («Борьба Хора с Сетхом»), басни, любовная лирика. Египтянам были известны и театральные представления, причем не только в форме мистерии, но в какой-то мере и в форме светской драмы. Существовала, наконец, обширная дидактическая литература в виде так называемых «поучений», содержавших моральные предписания и правила поведения в обществе.
Словом, как об этом с очевидностью свидетельствует египетская литература, египетское общество в древние времена жило напряженной, богатой и многосторонней духовной жизнью. Памятники письменности, что дошли до нас от тех древних времен и хранятся в музеях и собраниях всего мира, представляют собой лишь ничтожные остатки огромной литературы, навсегда, к несчастью, для нас погибшей. Но и они создают необычайно яркую, разнообразную и интересную картину.
Говоря о литературе, невозможно обойти молчанием ее создателей. Все дошедшие до нас египетские тексты были когда-то и кем-то составлены, иначе говоря, имели своих авторов. Конечно, в Египте, как и в других странах, был широко распространен фольклор, но дошедшие до нас произведения, несомненно, не продукты народного творчества в строгом смысле этого слова, даже если они и представляют собою письменную фиксацию устных преданий. Тем не менее в большинстве этих текстов нет ни малейшего указания или даже намека на автора.
Естественно, возникают вопросы, кто были авторы этих произведений, в чем заключалось их авторство и почему в египетских текстах отсутствуют их имена? Вопросы эти, несомненно, связаны с другим, более общим вопросом: было ли известно древним египтянам понятие авторства? Принятый отрицательный ответ на этот вопрос не вполне соответствует действительности. Понятие авторства существовало, но почти исключительно в сфере дидактической литературы. Как и в других странах Древности, а отчасти и Средневековья, это понятие в Древнем Египте не стало прочным достоянием общественной мысли. Оно лишь начало осознаваться и укрепилось именно в дидактическом жанре, который сами египтяне, по-видимому, считали наиболее важным и существенным: в большинстве так называемых «поучений» имя автора, как правило, стоит уже в самом начале текста.
Но возникает новый вопрос: лица, упомянутые в начале поучений, подлинные их творцы или же эти поучения только приписываются им? Дать однозначный ответ невозможно, каждый случай требует специального исследования. Предварительно все же отметим, что, когда поучение приписывается известному историческому лицу, стоявшему на вершине иерархической лестницы и прославившемуся своей деятельностью, мы вправе усомниться в его авторстве и предположить, что его имя вставлено в текст только для того, чтобы придать поучению авторитет и вес. Если же автором поучения назван неведомый египетский чиновник, только этим своим поучением и известный, то в его авторстве вряд ли можно сомневаться: не он украшал поучение своим именем, наоборот, поучение давало ему известность. Так, подлинными авторами поучений можно считать, например, Ани и Аменемопе, о сочинениях которых пойдет речь ниже.
В отличие от поучений в произведениях неназидательного характера имена авторов встречаются крайне редко, но все же встречаются. Вряд ли, например, можно сомневаться, что автобиографические надписи вельмож составлены ими самими (это не значит, конечно, что они сами начертали их в своих гробницах). В свою очередь, к этим надписям восходят такие выдающиеся литературные произведения, как «Рассказ Синухе» и отчет о своем путешествии Ун-Амона. И хотя нам ничего не известно о людях, создавших эти произведения, нет никаких оснований думать, что не они были их авторами. Мы не только знаем по имени и автора знаменитых анналов фараона Тутмоса III, войскового писца Чанини, но и найдена его гробница. Наконец, папирус Райландс IX, содержавший историю нескольких поколений жрецов, носивших одно и то же имя Петеисе, рассказывает, что последним из них и была записана эта семейная хроника.
Большинство же произведений художественной литературы - повестей, сказок, басен и т. д., - как мы уже говорили, хранит полное молчание о своих авторах. В лучшем случае мы знаем только имена писцов, переписавших дошедшие до нас копии. И с такими писцами так или иначе связана вся египетская литература.
Писцы самых разных положений и рангов занимали в египетском обществе весьма привилегированное положение и руководили всей административно-хозяйственной жизнью страны. Даже высокопоставленные вельможи, перечисляя свои титулы, любили щегольнуть своим положением и умением «писца, искусного пальцами своими». Сам фараон, считавшийся «благим богом» на троне и возглавлявший всю огромную бюрократическую систему, не гнушался звания писца. И из этой-то среды «бюрократической интеллигенции» и выходили те любознательные, умные, одаренные, а иногда и незаурядные люди, интересы которых не ограничивались карьерой и службой. Это они составляли поучения, религиозные, медицинские, математические и астрономические трактаты, сочиняли, записывали сказки, переписывали современные или древние тексты.
Нельзя не сказать и о самом характере творческой деятельности в Египте. Было бы серьезной ошибкой ставить знак равенства между автором древнеегипетским и автором современным. Прежде всего необходимо отметить, что в древние времена понятие плагиата не было известно, и подражание играло огромную роль в литературе. Поэтому, говоря о египетском авторе, мы должны помнить, что понятие «авторство» далеко не всегда умещается в границах понятия «индивидуальное творчество» и очень часто роль автора сводилась к подражанию или более или менее удачной компиляции из известных ему текстов, причем автор нередко заимствовал из этих текстов не только отдельные выражения, но и целые отрывки. Несомненно, однако, и то, что каждый автор вкладывал даже в компиляцию нечто свое. И этот вклад был тем больше и тем значительнее, чем оригинальнее и самобытнее был сам автор.
Египтяне высоко ценили творцов своей литературы. Папирус Британского музея Честер-Битти IV содержит замечательное поучение, автор которого, неизвестный писец, убеждает своего ученика в том, что достойные, значительные произведения лучше любого надгробного памятника увековечивают имена их авторов:
 
Но имена их произносят, читая эти книги,
Написанные, пока они жили,
И память о том, кто написал их,
Вечна.
 
И далее:
 
Книга лучше расписного надгробья
И прочной стены.
Написанное в книге возводит дома и пирамиды в сердцах тех,
Кто повторяет имена писцов,
Чтобы на устах была истина.
Человек угасает, тело его становится прахом.
Все близкие его исчезают с земли,
Но писания заставляют вспоминать его
Устами тех, кто передает это в уста других.
 
(Перевод А. Ахматовой)
 
Иначе говоря, мы слышим здесь мотив «нерукотворного памятника», прозвучавший на берегах Нила еще в конце II тыс. до н. э.

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕГО ЦАРСТВА
(III ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ДО Н. Э.)

Сто лет тому назад неподалеку от Каира выдающийся французский египтолог Г. Масперо открыл надписи, начертанные на стенах внутренних помещений в пирамидах пяти фараонов V и VI династий и относящиеся, таким образом, примерно к концу XXV - середине XXIII в. до н. э. В науке за ними утвердилось название «Текстов пирамид».
Изучение многих сотен строк едва ли не древнейшего в мировой литературе собрания религиозно-магических текстов потребовало труда - отнюдь не завершенного - поколений египтологов и позволило найти «первое звено той непрерывной цепи заупокойных магических памятников, которая тянется на всем протяжении египетской языческой (отчасти и христианской) цивилизации...» (Б. А. Тураев).
Хорошо известно, что традиция снабжать умершего пищей, питьем, вообще всем необходимым для жизни в потустороннем мире была широко распространена у многих народов мира, но только у древних египтян, как отметил еще немецкий египтолог К. Зете, встречается прочно укоренившийся обычай хоронить вместе с умершим произведения заупокойной литературы, первым из которых и стали «Тексты пирамид».
Представления египтян о природе человека, их воззрения на смерть и загробную жизнь сложились в глубочайшей древности, задолго до образования единого Египетского государства на рубеже IV - III тыс. до н. э. К сожалению, наши познания в этих вопросах далеко не достаточны. То, что известно, можно сформулировать примерно так: человеческое существо состоит не только из видимого, физически ощутимого тела, но и из нескольких невидимых в земной жизни, индивидуальных субстанций. Смерть, поражающая тело, нарушает необходимое для продолжения жизни органическое единство человеческого существа, т. е. единство тела и упомянутых субстанций. Для вечной жизни в потустороннем мире необходимо восстановить его.
Наука не может еще определенно ответить, сколько было этих субстанций и как они мыслились древними египтянами. Остановимся на одной из них - КА, для понимания «Текстов пирамид» особенно существенной.
Судя по текстам, у самих египтян сложились достаточно противоречивые представления о КА. Неудивительно, что и предлагаемые египтологами определения КА весьма многозначны. Так, согласно Г. Масперо, КА было невидимым двойником человека, его точнейшим подобием, которое рождалось и росло вместе с телом. Напротив, немецкий ученый А. Эрман видел в КА некую жизненную силу, таинственную сущность людей. Бесспорно лишь то, что после смерти тела эту тождественную человеку внешне и по существу субстанцию ожидает вечная жизнь в потустороннем мире. Условием вечного существования КА была забота о нем оставшихся в живых.
Родственники покойного пеклись прежде всего о сохранении мертвого тела: самое существование КА зависело от сохранности тела человека, двойником которого КА является. «Твои кости не разрушаются, твоя плоть не болит, твои члены не отделятся от тебя»; «Оберегай голову [умершего царя], чтобы она не распалась, собери кости [умершего царя], чтобы они не отделились», - читаем мы в «Текстах пирамид». Именно эта идея привела к возникновению искусства мумификации и строительству гробниц.
КА имели не только люди, но и боги; у богов их было несколько. Несколько КА имел и фараон - «живой бог», «благой бог» на троне страны. Понятно, что со смертью фараона умирало и предавалось погребению только его человеческое естество. В эпоху Древнего царства для умершего фараона воздвигалась усыпальница, своей формой и размерами резко отличавшаяся от гробниц, предназначенных другим, - пирамида. В ней мумифицированное тело умершего повелителя считалось надежно защищенным от всяких опасных случайностей.
Посмертная участь царя в «Текстах пирамид» обрисовывается неоднозначно: либо он приближен к богам, либо сам становится «великим богом», иногда отождествляемым с богами Ра или Осирисом, повелителем умерших. Например, в обращении к умершему царю утверждается: «Ты должен сесть на трон Ра, чтобы давать богам приказы, так как ты - Ра». Однако близость покойного царя к богам вовсе не уменьшала тревоги живых за него, ибо странствования в потустороннем мире, населенном не только богами, но и бесчисленными злобными существами, самыми страшными из которых, кажется, были змеи, могли оказаться опасными для царственного покойника. К тому же приобщению покойного к миру богов способствовало создание у них впечатления о необычайной мощи и авторитете почившего фараона, что гарантировало ему надлежащее положение среди обитателей потустороннего мира.
И вот живущие на земле окружают мумифицированного, погребенного в пирамиду владыку дальнейшими посмертными заботами. Они строят при пирамидах заупокойные храмы, в которых специально предназначенные для этой цели жрецы приносят КА фараона жертвы, - разумеется, не только хлеб да пиво, но и бесконечное количество других припасов и снадобий, необходимых для поддержания жизни КА повелителя страны, - и служат заупокойные службы. Эти последние заключались в чтении магических текстов, долженствующих гарантировать умершему владыке Египта вечную сытость и вечную жизнь. Магия «Текстов пирамид», относящихся, по мысли Б. А. Тураева, к области ритуальной поэзии и рассчитанных на ритуальное чтение жрецами, призвана была облегчить достижение этих целей.
Сказанного о египетской религии и «Текстах пирамид» достаточно для того, чтобы сделать вывод: самое главное в них - отражение стремления смертного стать бессмертным, наивная вера человека тех времен в возможность преодолеть смерть и уподобиться бессмертным богам. В магически-религиозном и ритуальном содержании «Текстов пирамид» мы обнаруживаем сугубо человеческие мотивы, попытку человека тех отдаленных времен поставить себе на службу все доступные ему средства религии и магии для превращения своей временной, земной жизни в вечную жизнь за гробом.
Для усиления магического эффекта египтяне прибегали к характерным для ритуальной поэзии литературным приемам - аллитерациям, параллелизмам, игре слов. Многие отрывки из «Текстов пирамид» отличает художественная экспрессия, сила и вещественная наглядность образов. В гимне богине неба Нут так, например, воспевается сама богиня:
 
О Великая, ставшая небом...
Наполняешь ты всякое место своею красотою.
Земля вся лежит пред тобою - ты охватила ее,
Окружила ты и землю, и все вещи своими руками.
 
(Перевод М. Э. Матье)
 
«Тексты пирамид», как мы уже знаем, должны были гарантировать покойному царю вечную жизнь в обществе богов. Зададимся естественным вопросом: а как мыслилась в эту пору загробная жизнь тех, кого мы назвали бы простыми смертными, - приближенных фараона?
Дошедшие до нас памятники, и письменные в том числе, позволяют дать достаточно полный ответ на поставленный вопрос. Конечно, египтяне так любили жизнь, что, подобно своему владыке, живя на земле, готовились к тому, чтобы, по выражению Б. А. Тураева, «не умереть, несмотря на смерть». Во времена Древнего царства сами фараоны жаловали иным из своих наиболее достойных и верных слуг гробницу. Те же из них, которые не удостаивались этой высочайшей награды и чести, строили ее себе на собственные средства. Окружая своего господина при жизни, знатные люди чаще всего стремились быть рядом с ним и после смерти и сооружали свои усыпальницы вблизи пирамиды повелителя. Так складывались громадные некрополи - кладбища сановников и вельмож.
«Но загробная участь их, конечно, не могла быть пока тождественной с царской - они не боги. Самое большее, на что они могли рассчитывать, это - продолжение по ту сторону тех же условий, в которых они находились здесь», - отмечает Б. А. Тураев. Их гробницы имели разную величину, которая зависела от социального положения покойного и отношения к нему и его близким царя. Примером настоящей «загробной резиденции» может служить «вечный дом» Мерерука - везира фараона VI династии Тети. В нем 31 помещение, их стены расписаны превосходными изображениями эпизодов земной жизни умершего вельможи. Вот Мерерук, которого сопровождает жена, в небольшом челноке во время рыбной ловли; Мерерук с женой на охоте в пустыне; животные пустыни; собака, кусающая антилопу; лев, пожирающий быка... На других фресках Мерерук, опять-таки сопровождаемый женою, наблюдает за работами, выполняемыми его людьми. Тот же Мерерук присутствует при палочной расправе над провинившимися старостами поселков. В этой же серии - сцена поднесения заупокойных даров уже умершему Мереруку.
Подобные фрески или барельефы покрывают стены помещений многих и многих вельможеских гробниц, представляя собой в совокупности необычайно богатую, талантливо выполненную энциклопедию жизни фараоновской знати.
Но с какой целью, для кого создавались эти «картинные галереи»? Ведь они обречены были пребывать в вечном мраке после того, как мумию покойного помещали в усыпальницу, а вход в нее наглухо замуровывали. Оказывается, все эти шедевры египетского искусства предназначались для самого умершего, единственного обитателя «вечного дома». Но для него они были вовсе не произведениями искусства - магия и заупокойные молитвы должны были оживить росписи и барельефы, превратить их в подлинную реальность, в которой предстояло вечно существовать КА покойного. Это была потрясающая удивительной целеустремленностью и наивностью попытка преодолеть смерть, попытка приобщиться к вечной жизни с помощью магии.
Путь простого смертного - даже знатнейшего из вельмож - к обретению бессмертия был, разумеется, не менее тернист, чем путь фараона. И если «Тексты пирамид» пестрят заклинаниями о нерушимости царского имени, то и к заупокойным заботам обыкновенных людей и их близких - наряду с уже знакомыми нам сооружением гробницы и погребением в ней мумифицированных останков умершего, с принесением жертвенных даров и заупокойной службой - прибавляется забота об увековечении имени покойного.
Имя воспринималось египтянами как органически присущая его носителю субстанция, сокровенная часть его существа, рождаемая матерью вместе с ребенком. По меткому выражению чешского египтолога Фр. Лексы, египтяне не думали подобно нам: «Всякая существующая вещь имеет свое название»; напротив, они утверждали: «Вещь, не имеющая названия, не существует». Естественно поэтому, что увековечение имени на надгробном памятнике увековечивало жизнь, и наоборот, уничтожение имени было равносильно уничтожению его носителя. Со временем вместе с именем покойного на памятниках появляются его титулы и должности, а также списки жертвенных даров, которые ему предназначались. К этой чисто ритуальной части текста мало-помалу для прославления умершего стали прибавлять описания наиболее примечательных эпизодов его жизни, свидетельствующих о его заслугах перед фараоном, о благосклонности последнего к умершему - словом, все то, что могло его возвысить и возвеличить. Так возникли многочисленные надписи [2] вельмож, ставшие важнейшим историческим источником эпохи Древнего царства.
Описанный вкратце процесс превращения ритуальной надгробной надписи в развернутую биографию, процесс, отлично прослеживаемый по памятникам, свидетельствовал о художественной одаренности тех, кто составлял надписи, и открывал широкий простор для творчества. «Человеческий» компонент начинает в надписях явно превалировать над ритуальным: появляются интересные, лишенные всяких фантастических или религиозных элементов рассказы от первого лица о жизни и деятельности важных сановников Древнего царства.
Особенно содержательные и интересные автобиографии дошли до нас от времени V и VI династий (примерно середина XXVI - середина XXIII в. до н. э.).
Так, в плохо сохранившейся надписи Уашптаха, везира и главного строителя фараона V династии Неферкара, содержится драматический рассказ о внезапной смерти этого вельможи. Царь в сопровождении своих детей и свиты осматривал строительные работы, которые возглавлял Уашптах. Он выразил удовлетворение их ходом и вдруг заметил, что везир ему не отвечает. Оказалось, что тот в обмороке. Фараон распорядился перенести его во дворец и немедленно вызвать придворных лекарей. Они явились со своими папирусами-справочниками, но все их искусство оказалось бесполезным: верный слуга царя скоропостижно скончался. До нас дошла не только фрагментарная запись этой истории, сохранился и замечательный барельеф, запечатлевший ее кульминацию - смерть сановника.
Очень интересную надпись оставил на стенах своей гробницы близ первого нильского порога, у нынешнего Асуана, знаменитый Хархуф, правитель самой южной области Египта - Элефантины, служивший двум фараонам VI династии. Преисполненный гордости, «начальник земель южных, разливающий страх перед [богом] Хором по странам чужим», рассказывает о совершенных им по повелению своих владык походах за пределы Египта, на юг, вверх по Нилу, в страну Иам. Особенно удачным оказался последний поход, результаты которого привели в восторг царя Пепи II. В надписи воспроизводится подлинный текст его письма Хархуфу, в котором совсем юный фараон в ответ на донесение своего верного слуги сулит ему неслыханные милости, если тот доставит ко двору целым и невредимым редкостный дар - пигмея. Сомнительно, конечно, что письмо составил сам малолетний царь, которому грамота вряд ли еще была доступна, но в письме очень живо переданы чувства царственного ребенка: и радость, и интерес к необычайному, и уже выработавшаяся привычка повелевать. Из этого же письма мы узнам, что пигмей Хархуфа был не первым, доставленным из глубин Африки в резиденцию фараонов; другой пигмей был привезен ко двору во времена фараона V династии Исеси. Экспедиции египтян в глубь Африки в середине III тыс. до н. э. не были редкостью, а возглавлявшие их сановники в своих надгробных надписях подробно о них повествуют.
Особый интерес вызывает автобиография старшего современника Хархуфа - Уни, начертанная на плите в его гробнице в городе Абидосе (ныне хранится в Каирском музее).
По-видимому, не столько счастливой судьбой, сколько незаурядными способностями и энергией объясняется тот факт, что Уни, не занимая до поры до времени высоких должностей, выполнял разнообразные и трудные поручения трех фараонов, которым он служил. Случилось ему и возглавлять войско, посланное царем Пепи II на северо-восточные рубежи страны «против азиатов, жителей песков». Уни так описывает результаты своего победоносного похода:
 
Вернулось это войско благополучно,
разорив страну жителей песков.
Вернулось это войско благополучно,
растоптав страну жителей песков.
Вернулось это войско благополучно,
разрушив укрепления ее.
Вернулось это войско благополучно,
срубив смоковницы ее и виноградные лозы.
Вернулось это войско благополучно,
предав огню все [дворцы правителей] ее.
Вернулось это войско благополучно,
истребив воинство ее - многие десятки тысяч [мужей].
Вернулось это войско благополучно,
[захватив] в ней множество пленников.
Похвалил меня его величество за это больше всех.
 
Читатель, увидевший в приведенном отрывке стихотворение из семи строф, будет прав. В пользу этого свидетельствует и ритмическая организация текста, и параллелизм его композиции, подчеркнутый дословным повторением первой строчки каждой строфы. Но тщетными окажутся наши надежды увидеть стихотворение графически выделенным. Строки надписи гораздо длиннее строк стихотворения. Первая стихотворная строка лишь завершает длинную прозаическую строку надписи, в которой Уни толкует о безграничном доверии к нему фараона. Сразу же вслед за последним стихом, в той же строке надписи, Уни продолжает свой рассказ в прозе.
Однако высказанные соображения свидетельствуют лишь об ограниченности наших познаний в египетской поэзии и способах ее передачи, но не противоречат главному: перед нами - один из наиболее ранних египетских поэтических текстов, включенный в ткань прозаического произведения повествовательного характера.
Сказанного об автобиографических надписях достаточно, для того чтобы читатель мог убедиться и в их исторической ценности, и в несомненной творческой одаренности их авторов (вне зависимости от того, составляли ли автобиографии сами вельможи, что представляется наиболее вероятным, или подчиненные им писцы). Однако значение этих памятников далеко выходит за рамки отмеченных художественными достоинствами исторических источников.
Обратимся вновь к текстам.
Знакомый нам правитель Элефантины Хархуф говорит о себе: «Я превосходен... [любим] я отцом моим, хвалим матерью моей, постоянно любим всеми братьями моими. Я давал хлеб голодному и одеяние нагому... Я говорил хорошее и повторял желаемое. Я никогда не сказал ничего плохого о ком-либо власть имущему, [ибо] я хотел, чтобы было хорошо мне у бога великого. Никогда я не [разбирал дела двух братьев...] так, чтобы лишить сына собственности отца его». Жрец Шеши провозглашает: «Я творил истину ради ее владыки, я удовлетворял его тем, что он желает; я говорил истину, я поступал правильно, я говорил хорошее и повторял хорошее... Я рассуждал двух братьев [так], чтобы удовлетворить их. Я спасал несчастного от более сильного, чем он... Я давал хлеб голодному, одеяние [нагому]. Я перевозил на своей лодке [не имеющего ее]. Я хоронил не имеющего сына своего. Я делал лодку не имеющему своей лодки. Я почитал отца моего, был нежен к матери моей. Я воспитал детей их».
Аналогичные высказывания со стереотипной фразеологией мы находим в автобиографиях других вельмож. Независимо от того, насколько эти высказывания соответствуют действительности, они неопровержимо свидетельствуют о существовании в эпоху Древнего царства сложившихся представлений об идеальном нравственном облике сановника.
В высшей степени знаменательно при этом обоснование Хархуфом одного из своих добрых дел: «Я хотел, чтобы было хорошо мне у бога великого». Следовательно, Хархуф и его современники уже думали о том, что их поведение на земле отнюдь не безразлично божеству. Если раньше, по мнению египтян, вечную жизнь в загробном мире им гарантировали тщательное соблюдение заупокойного ритуала и всемогущая магия, то с конца эпохи Древнего царства в их представлениях, наряду с ритуальным, появляется принцип этический.
Ритуальная традиция на каком-то этапе перестает удовлетворять возросшие духовные потребности общества. Возникают новые, уже нравственные потребности. Именно они и отражены в автобиографиях вельмож, в которых - уже в то удаленное от нас на тысячелетия время - мы впервые обнаруживаем попытки этического осмысления человеческого бытия. Поэтому в древнеегипетских исторических автобиографиях мы вправе видеть не только начало своего рода мемуарной литературы, но и качественно новый этап в развитии египетской художественной литературы в целом.
Надписи вельмож сообщают нам о своего рода нравственном кодексе высших слоев египетского общества - кодексе действительном или мнимом, но так или иначе отражающем этические искания этого общества. Одним из источников вдохновения для авторов этих надписей была процветавшая в эпоху Древнего царства дидактическая литература.
В памяти египтян последующих поколений эпоха Древнего царства осталась золотым веком их культуры, порой мудрецов. Из текстов более поздних времен мы узнаем, что составленные древними мудрецами поучения высоко ценились на протяжении многих веков. Автор поучения из знакомого уже нам папируса Честер-Битти IV почти через тысячу лет после падения Древнего царства вопрошает, восхищаясь своими предшественниками:
«Есть ли где равный Джедефхору? Есть ли подобный Имхотепу? Нет ныне такого, как Нефри или Ахтой, первый среди них. Я назову еще имена Птахемджхути и Хахаперрасенеба. Есть ли схожий с Птаххотепом или Каиросом? Мудрецы предрекали грядущее, - все, исходившее из уст их, сбывалось».
Двое из носителей этих имен - Птахемджхути и Каирос - нам совсем не известны, Нефри - возможно, пророк Неферти, имена же остальных нередко встречаются в текстах. Ахтой и Хахаперрасенеб жили во времена Среднего царства, и об одном из них речь - ниже. Имхотеп же, Джедефхор и Птаххотеп - мудрецы рассматриваемой нами эпохи. Каждый из них исторически осязаемая личность.
Имхотеп - везир фараона III династии Джосера - гениальный зодчий, врачеватель, мудрец, память о котором живет без малого 5 тысяч лет. По его замыслам и, вероятно, под его руководством египтяне воздвигли, в частности, первое известное в истории монументальное каменное сооружение - ступенчатую пирамиду Джосера. Его слава целителя пережила века, и в поздние времена египтяне обожествили его: как бог врачевания он вошел в египетский пантеон.
Джедефхор, сын фараона IV династии Хуфу (греческая форма имени Хеопс), строителя самой большой пирамиды, в египетской литературной традиции слывет известным мудрецом знание его «Поучения» является, согласно той же традиции, признаком образованности В 1926 г. археологи раскопали недалеко от Каира его гробницу.
К несчастью, «Поучение Имхотепа» до нас не дошло, а от «Поучения Джедефхора» остались лишь незначительные отрывки. Только одно назидательное сочинение эпохи Древнего царства - «Поучение Птаххотепа» - сохранилось полностью в нескольких более поздних копиях с древнего оригинала. Большой папирус - единственный полный манускрипт сочинения, находящийся в Национальной библиотеке в Париже, - дополняют несколько списков, содержащих более или менее крупные фрагменты текста.
«Поучение Птаххотепа» - очень трудный для понимания и перевода памятник, и интерпретация некоторых его мест до сих пор остается спорной. Этому утверждению не противоречит другое: «Поучение» написано лаконичным, образным языком; его последний издатель - чешский ученый З. Жаба называет Птаххотепа превосходным стилистом.
Мы не знаем, отражает ли в какой-то мере ситуация, описанная во вступительной части «Поучения», историческую действительность или мы имеем дело с искусным литературным приемом, с помощью которого автор образует подобие рамки, объединяющей несколько сюжетов. Так или иначе, Птаххотеп, называющий себя везиром фараона Исеси (V династия), постарев, просит царя назначить ему преемником сына, тоже Птаххотепа. Он обещает наставить его на путь истины и научить верно служить царю, «чтобы все худое было отвращено от народа». «Принимая отставку» старого вельможи, фараон соглашается с тем, что молодой сановник нуждается в наставлении как для того, чтобы «служить примером детям знати», так и для того, чтобы самому проникнуться мыслями и чувствами отца, ибо «никто не рождается знающим». Этим суждением царя заканчивается вступительная часть «Поучения»; за ней идет его основная назидательная часть.
Из текста вступления следует, что фараону Исеси служили два везира, носивших одно и то же имя - Птаххотеп. Так ли это было в действительности? Нам известно несколько гробниц вельмож эпохи Древнего царства по имени Птаххотеп, но ни один из них везиром не был. Этот факт, однако, не может поставить под сомнение достоверность слов автора «Поучения»: его гробница могла не сохраниться или она еще не найдена [3].
Собственно «Поучение Птаххотепа» состоит из 45 или 46 более или менее развернутых, иногда сходных по содержанию наставлений. Они очень конкретны, большая их часть вводится условным «Если ты...». Первые несколько слов почти всех нравоучений написаны красными чернилами (вот какая давняя история у нашей красной строки!), а текст одного из списков маркирован красными же точками. Смысловая законченность наставлений, а также графическое оформление частей текста красными строками и точками привели многих египтологов к мысли о поэтической форме «Поучения». Возможно, они и правы, однако следует подчеркнуть, что красные точки - единственный знак препинания, которым начиная с эпохи Нового царства пользовались египтяне, характерен не только для стихов - сплошь и рядом они встречаются в безусловно прозаических текстах.
Назидательная часть «Поучения» кажется современному читателю весьма бессистемной. Винить ли в том переписчиков, исказивших авторский замысел, или автор руководствовался понятными ему и современникам, но ускользающими от нас критериями, или, наконец, он и не намеревался придерживаться какой-либо схемы, - обо всем этом нам остается только гадать. Мы можем лишь констатировать, что рекомендации высокого нравственного характера чередуются в «Поучении» с наставлениями житейского толка и с советами, продиктованными подчас неприкрыто утилитарными соображениями.
Уже в те удаленные от нас времена Птаххотеп считал необходимым для преуспевания в бюрократической среде рекомендовать:
«Гни спину перед начальниками [своими]... и будет процветать дом твой. [...] Когда не сгибается рука для приветствия, плохо это для противопоставляющего себя [таким образом] начальнику».
Безусловно, в большой мере отражают порядки своего времени и такие советы:
«Если ты находишься в передней [приемной залы царя], всегда веди себя соответственно твоему рангу, в который ты был возведен в первый день. ...Лишь царь выдвигает вперед, но не возвысят [досл.: назначат] тех, которым [другая] рука помогает».
«Если ты значительный человек, заседающий в совете господина своего, будь в высшей степени осторожным [досл.: держи настороже разум твой, как только возможно]. Молчи, полезнее это, чем тефтеф [4]. Говори, когда ты осознал, что понимаешь [суть дела]. Говорящий в совете - это умелец. Труднее [умная] речь работы всякой».
«Скрывай свои мысли; будь сдержан в речах своих [досл.: контролируй рот твой]. [...] Да скажешь ты нечто значительное, пусть скажут знатные, которые услышат [тебя]: „Сколь прекрасно вышедшее из уст его!“»
Однако однозначная оценка этих наставлений едва ли возможна. Первое из приведенных нравоучений, пожалуй, идеализирует бюрократическую действительность своего времени: то немногое, что мы знаем о фараонах V династии, позволяет нам утверждать, что их власть постепенно ослабевала, и назначение сановников порой было лишь номинальной прерогативой царя. Неоспоримо рациональное начало двух последующих советов: «Говори, когда ты осознал, что понимаешь [суть дела]», и «Да скажешь ты нечто значительное».
Мысль Птаххотепа, однако, часто возвышается над обычным житейским практицизмом египтян, и он обращается к сыну со следующими, удивительными в устах сановника, возглавлявшего могущественную и богатую бюрократию, словами:
«Не будь высокомерен из-за знания своего и не [слишком] полагайся на себя из-за того, что ты знающий. Советуйся с незнающим, как и со знающим, - [ведь] нет предела умению и нет умельца, [вполне] овладевшего искусством своим. Сокрыто речение прекрасное более, чем зеленый драгоценный камень, но находят его у рабынь при жерновах» [5].
Из «Поучения Птаххотепа» со всей очевидностью следует, что писец для него - идеал чиновника его времени. Однако удел писца не в том чтобы занять определенное положение в государственной бюрократической системе; он человек «знающий», «умелец», «говорящий в совете», и в поисках «речения прекрасного», т. е. мудрого и справедливого, не должен гнушаться общением с самыми бесправными и угнетенными - с «рабыней при жерновах». Таким и хочет видеть своего сына старый везир. Вот почему он советует:
«Если ты начальник, будь спокоен, когда слушаешь ты слова просителя; не отталкивай его прежде, чем он облегчит душу [досл.: себя] от того, что он думал сказать тебе».
Продолжение этого наставления изумляет тонким знанием человеческой души, человеческой психологии:
«Человек, пораженный несчастьем, хочет излить свою душу [даже] больше, чем [добиться] благоприятного решения своего вопроса [досл.: чем выполнения того, из-за чего он пришел]».
Идеал чиновника предполагает для Птаххотепа наличие у него и такого качества, которое мы бы назвали порядочностью:
«Не клевещи ни на кого, ни на большого, ни на малого; мерзость для КА это».
«Не пересказывай [досл.: рассказывай] клевету - да не услышишь ты ее [даже]. ...Рассказывай виденное, не слышанное».
Наконец, следует вспомнить еще один знаменательный совет Птаххотепа:
«Если ты начальник, отдающий распоряжения многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла. Велика справедливость и устойчиво [все] отличное. Неизменна она [справедливость] со времен [бога] Осириса, и карают нарушающего законы». Этот совет мог дать только умудренный богатым опытом сановник, осознавший моральную и социальную силу справедливости, считавший, что власть должна покоиться не только и не столько на насилии, сколько на традиционном законе и на человеколюбивом отношении к труженикам.
 
Заканчивая обзор египетской литературы эпохи Древнего царства, мы должны согласиться, что у египтян последующих поколений были все основания восхищаться ею.
Литература Древнего царства не только отразила мировоззренческие и эстетические идеалы своего времени, но именно в ней возникли и утвердились традиции, которые определили лицо литературы последующей, и древние авторы вполне закономерно рассматривались своими преемниками как создатели недосягаемых образцов мудрости и совершенных литературных творений.

ЛИТЕРАТУРА СРЕДНЕГО ЦАРСТВА
(XXII - XVI ВВ. ДО Н. Э.)

Египетскую литературу периода Среднего царства принято называть классической. Памятники, дошедшие до нас от этого времени, несравненно богаче и разнообразнее литературы Древности. Но при этом мы не должны забывать, что к литературе Древнего царства время, естественно, оказалось гораздо более безжалостным, чем к литературе Среднего царства и последующих эпох. По существу, от литературы Древнего царства сохранились лишь отдельные фрагменты; однако, познакомившись с ними, мы имеем все основания думать, что у литературы Среднего царства, с ее блеском и глубиной, была достойная предшественница.
Несомненная преемственность, связывающая литературы обеих исторических эпох, отнюдь не стирает различий между ними. «Четыре века, отделяющие шестую династию от блестящей эпохи Среднего царства [6], - пишет в своей книге «Египетская литература» Б. А. Тураев, - много значили в жизни египетского народа... Распадение страны, война всех против всех, упадок центра и божественной власти фараонов, падение внешнего могущества и внутреннего благосостояния и порядка не могли не вызвать огромной работы мысли лучших людей и поставить пред ними вопросы, касающиеся самых разнообразных сторон окружающей действительности. Проблемы религиозного, политического, социального, этического характера волновали умы, искавшие ответов на свои недоумения и сомнения при виде постоянного несоответствия воспитанных веками представлений и идеалов с мрачной действительностью. ...В результате получился блестящий расцвет литературы, которая для последующих эпох стала классической — ее произведения были предметом изучения в школах много веков спустя и дошли до нас в копиях, не только близких по времени к возникновению их, но и относящихся к эпохе Нового царства».
Несколько папирусов периода Среднего царства сохранили два произведения, восходящие к значительно более раннему времени - ко времени гераклеопольских фараонов IX и X династий (прибл. XXII в. до н. э.), правивших частью Египта в смутную переходную эпоху между Древним и Средним царствами.
Первое из них известно в науке под названием «Повесть о красноречивом поселянине». Действие повести относится ко времени царствования X династии. Собственно, действия как такового в повести почти нет. Она содержит девять в высшей степени витиеватых речей поселянина перед могущественным сановником, в которых поселянин возмущается тем, что подчиненный сановника его ограбил. Речи эти записываются и в письменном виде доставляются фараону, такому же любителю красноречия, как и сановник. Пострадавшему возмещают понесенные им убытки, более того - его вознаграждают. Все довольны: фараон и сановник, услаждавшиеся речами поселянина, и поселянин, добившийся правосудия и награды за свое красноречие. Речи поселянина являются, по-видимому, образцом риторики того времени. Вместе с тем они пронизаны идеей укрепления внутреннего положения страны, установления в ней справедливости и праведного суда.
Второе произведение - это «Поучение царя Гераклеопольского» (имя его нам неизвестно) своему сыну Мерикара. Оно хранится в египетской коллекции Государственного Эрмитажа в Ленинграде (другая его версия - в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве). Царственный автор делится со своим сыном, будущим царем, опытом в управлении страной. Текст «Поучения» содержит ряд примечательных мыслей: например, «богатый народ не восстает»; или: «язык — это меч [царя]; речь сильнее любого оружия»; «не гневайся - хорошо самообладание»; «создай себе памятник любовью [окружающих] тебя». Много внимания уделяется методам борьбы против заговорщиков и мятежников. Царь указывает, как надо относиться к подданным, отделяя от основной их массы свое ближайшее окружение: «Почитай сановников, способствуй преуспеянию народа твоего» и т. д. Одним словом, в этом «Поучении» мы находим ряд любопытнейших высказываний, свидетельствующих о высоком уровне политического мышления руководителей Египетского государства.
По весьма немногим сохранившимся памятникам переходной эпохи мы вправе полагать, что, несмотря на смуты и неурядицы этого времени, литература и тогда продолжала успешно развиваться, причем она была своего рода связующим звеном между литературами Древнего и Среднего царств.
На рубеже III и II тыс., с началом Среднего царства, Египет вступает в новую эпоху исторического и литературного расцвета.
Остановимся лишь на наиболее примечательных произведениях этого времени.
Один из папирусов Государственного Эрмитажа в Ленинграде, начало которого не сохранилось, известен в науке под названием «Потерпевший кораблекрушение». Папирус содержит рассказ от первого лица о фантастических приключениях на море, точнее, на пустынном острове среди моря. Герой рассказа отправился к рудникам фараона на судне с командой из опытных корабельщиков:
 
...Озирают ли они
небо, озирают ли землю - сердца их неустрашимее,
чем у льва. И возвещают они
бурю до прихода ее и грозу
до наступления ее.
 
Но все-таки, когда разразился шторм, судно со всей командой погибло. Спасся только рассказчик: огромная волна выбросила его на неизвестный берег. Очутился он на плодороднейшем острове совершенно один. Однако одиночество египетского Робинзона было скоро нарушено: колоссальный змей, властитель острова, явился к нему и спросил, как и почему потерпевший кораблекрушение оказался в его владениях, а затем предсказал ему, что через четыре месяца на остров придет судно из Египта и герой вернется домой. О себе и об острове змей рассказал малопонятную историю: на острове жило семьдесят пять змей и среди них девочка, дочь смертной женщины, но внезапно с неба упал огонь и все змеи, за исключением одного - того самого, который остался хозяином острова, - сгорели. Пророчество змея вскоре исполнилось: из Египта прибыло судно и потерпевший кораблекрушение счастливо вернулся домой, рассказал фараону о своих приключениях и поднес ему богатые дары с острова.
Совсем к иному жанру относятся сказки папируса Весткар (конец Среднего царства). Они объединены общей рамкой: уже знакомый нам фараон IV династии Хуфу (Хеопс) скучает и говорит своим сыновьям, что он хочет услышать от них рассказы про старину; его сыновья - известный нам мудрец Джедефхор, затем Хафра (Хефрен), преемник Хуфу на престоле страны и строитель второй великой пирамиды, и, наконец, Бауфра - по очереди рассказывают отцу сказки. Объединение сказок или рассказов посредством рамки — композиционный прием, известный литературам и Запада (например, «Декамерон»), и Востока (например, «Панчатантра», «Тысяча и одна ночь»). В папирусе Весткар он встречается, пожалуй, впервые в мировой литературе.
Начало папируса Весткар, как и папируса, содержащего рассказ «Потерпевший кораблекрушение», не сохранилось. Первая сказка пропала, и текст папируса открывается последними фразами из нее. За ними следует рассказ царевича Хафра о чудесном происшествии в правление царя III династии Небка. Герой этой сказки - обманутый муж, жрец-чтец Убаинер, жена которого изменила ему с человеком из народа. Обманутый муж, узнав об измене жены от одного из слуг, вылепил из воска небольшого волшебного крокодила и прочел над ним заклинание. Фигурка крокодила приобрела магическую силу. Убаинер приказал своему слуге бросить фигурку в пруд, когда возлюбленный его жены пойдет купаться. Слуга Убаинера выполнил приказание своего хозяина, и маленькая фигурка превратилась в огромного живого крокодила, который схватил молодого человека и увлек его на дно пруда, где он семь дней оставался бездыханным. В течение всего этого времени Убаинер находился при царе. По истечении семи дней жрец-чтец пригласил фараона к пруду, чтобы показать ему чудо. Убаинер приказал крокодилу вынести молодого человека на берег. Затем он нагнулся к крокодилу, протянул руку, и крокодил тотчас превратился в маленькую восковую фигурку. В заключение жрец рассказал фараону о том, что произошло, и разгневанный фараон приказал крокодилу вновь утопить юношу. Последовало новое превращение фигурки в крокодила, который схватил юношу и увлек его навсегда в пруд. Неверная жена жреца-чтеца была сожжена по приказанию фараона, и прах ее был рассеян в реке.
Затем царевич Бауфра рассказывает третью сказку. Чтобы рассеять скуку, фараон Снофру отправился кататься по пруду на большой лодке, гребцами которой были двадцать молодых красивых женщин, одетых в сети вместо одежды. Царь любовался ими. Внезапно они перестали грести: оказалось, что у одной из них драгоценная подвеска на шее оборвалась и упала в воду. Фараон призвал своего главного жреца-чтеца; тот произнес заклинание над водой, и «одна половина воды легла на другую», обнажив дно, откуда и была извлечена упавшая в пруд подвеска.
Наконец, знаменитый Джедефхор вместо того, чтобы рассказать еще одну сказку, предложил фараону вызвать простолюдина-кудесника Джеди. Обладая магической силой, Джеди мог приставить на место отрезанную голову, и фараон пожелал лично увидеть это чудо. Фараон предложил магу для опыта заключенного из темницы, но Джеди отказался убивать человека и показал свое умение на птице. После этого кудесник сообщил фараону Хуфу, что некая Раджедет, жена жреца бога солнца Ра, которого звали Раусер, беременна, и предсказал, что она родит трех сыновей, из которых старший станет верховным жрецом бога Ра в Гелиополе, а два младших будут царствовать один после другого в Египте, сменив на престоле IV династию, к которой принадлежали и Хуфу, и его сыновья. Джеди заверил Хуфу, что эта смена династий произойдет после царствования его внука, и получил от фараона щедрое вознаграждение.
Далее в папирусе следует описание чудесного рождения у Раджедет трех сыновей. Боги дали новорожденным имена, которые, как мы знаем, действительно носили первые три фараона V династии. Дети родились с явными признаками царского достоинства, и Раджедет начала опасаться, что Хуфу будет их преследовать. Тем временем служанка Раджедет, поссорившись со своей госпожой, решила донести фараону Хуфу о чудесных детях, но была схвачена крокодилом, не успев осуществить своего злого умысла. Конец папируса не сохранился.
Любопытно отметить, что, хотя в сказке ничего не говорится о прямом намерении Хуфу уничтожить детей, такая возможность явно предполагается всем контекстом сказания. Тем самым этот эпизод перекликается с известным рассказом Евангелия от Матфея (2, 1-16), в котором повествуется о том, как царь Ирод, узнав от волхвов о рождении Иисуса Христа, приказал уничтожить всех младенцев мужского пола в возрасте до двух лет. Функциональная роль героев в обоих рассказах сходная: Хуфу и Ирод, кудесник Джеди и волхвы, предсказывающие рождение опасных для царя детей, и, наконец, сыновья Раджедет и Христос, которых соответственно Хуфу и Ирод преследуют.
Перед нами, несомненно, фольклорная история, более или менее литературно обработанная и записанная на папирусе. На это же указывает язык памятника, не литературный, а народный, разговорный язык того времени, с которым мы встречаемся в деловых документах. Народная традиция сказывается и на содержании: очевидно противопоставление деспотической IV династии, представленной Хуфу, и V династии, представленной сыновьями Раджедет и жреца бога солнца Раусера, на стороне которой симпатии автора сказки. Это, в свою очередь, перекликается с теми преданиями о деспотизме Хуфу, которые были еще живы в V в. до н. э. и которые слышал Геродот во время своего путешествия по Египту (Геродот, II, 124). Сказка папируса Весткар о Хуфу и сыновьях Раджедет, по-видимому, относится к циклу этих преданий и косвенно отражает реальные политические события, приведшие к падению IV династии, ее смене V династией и к широкому распространению культа солнечного бога Ра.
Произведений, подобных «Потерпевшему кораблекрушение» и сказкам папируса Весткар, вероятно, было много в Древнем Египте, и дошедшие до нас фрагменты свидетельствуют о богатстве и разнообразии литературы этого жанра, в котором фантастические и чудесные элементы играют доминирующую роль. Достойно внимания и то интереснейшее обстоятельство, что в этом жанре литературно обработаны и записаны фольклорные сюжеты; это, вне всякого сомнения, говорит о том, что образованные люди в Египте, чиновники и писцы, ценили фольклор и лучшие его памятники стремились увековечить в письменности.
Недавно крупный французский египтолог Ж. Познер ввел в науку новый литературный памятник, известный под названием «Рассказ о Неферкара и полководце Сисине», содержание которого относится к концу Древнего царства - правлению фараона VI династии Пепи II Неферкара. Несмотря на фрагментарное состояние текста, ясно, что в нем решительно осуждаются несправедливость и безнравственность, царящие при дворе.
Наряду с искусными обработками произведений народного творчества, в литературе эпохи Среднего царства мы находим ряд памятников совершенно иного жанра и происхождения. В первую очередь здесь должна идти речь о произведениях, служивших выражением установившегося религиозного мировоззрения. Таковыми являлись гимны богам, например гимны Хапи (богу Нила), Осирису и другим божествам. Начало подобного рода литературной деятельности мы находим уже в «Текстах пирамид» (см., например, гимн богине неба Нут). Среднеегипетские гимны божествам являются дальнейшим развитием того же жанра.
Здесь необходимо напомнить замечательные слова К. Маркса о религии: «Религия есть общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме, его спиритуалистический point d’honneur, его энтузиазм, его моральная санкция, его торжественное восполнение, его всеобщее основание для утешения и оправдания» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 414). Иначе говоря, религия - не только миросозерцание и мироощущение, но и мироотношение. И именно поэтому религиозные сюжеты в истории человечества вполне закономерно становились сюжетами литературными. В гимнах богам проявляется отношение человека к природе и к обществу, переживания и ощущения человека. Несомненно, что в этой связи тема «человек и бог» органически входит в историю литературы.
Из гимнов эпохи Среднего царства, обращенных к божествам, наибольшими литературными достоинствами отличается гимн к Хапи, богу Нила. Несколько версий гимна, дошедших до нас, относятся к эпохе Нового царства, но, очевидно, что это лишь поздние записи, свидетельствующие о популярности произведения. Гимн вызывает двоякий интерес: во-первых, в нем красочно отражается отношение египтян к великой реке, не только создавшей их страну, но и в течение тысячелетий кормящей ее население (иначе говоря, в гимне выражено отношение человека к обожествляемой им природе); во-вторых, эти чувства выражены в нем в яркой художественной форме. Гимн - не молитва, не собрание просьб, а именно выражение восхищения и благодарности великой природе, даровавшей жизнь стране и народу. Гимн поэтически описывает животворящую силу вод и разливов Нила, ликование народа во время разлива, опасности, грозящие стране в связи с запозданием разлива, и т. д. Нил объявляется могущественным и непостижимым, и гимн заканчивается славословием великой реке:
 
Взывают люди к богам
Из страха перед могуществом Владыки всего земного,
Моля о процветании для обоих берегов.
Процветай же, процветай же, Хапи,
Процветай же,
Дарами полей
Оживляющий людей и скот.
Процветай же, процветай же, Хапи,
Процветай, процветай, ты, прекрасный дарами.
 
(Перевод А. Ахматовой)
 
В гимне богу Осирису, начертанном на надгробной плите времени Среднего царства (хранится в парижской Национальной библиотеке), воспевается божество, культ которого широко распространился в эпоху Среднего царства. Осирис стал в египетском обществе чем-то вроде «властителя дум». С именем Осириса связывалось представление о доступном для каждого смертного бессмертии за гробом, и культ Осириса демократизировал и упростил заупокойный ритуал: достаточно было самое скромное надгробие в виде плиты с начертанными на ней священными формулами и упоминанием Осириса, чтобы «обеспечить» вечную жизнь в потустороннем мире.
В качестве антитезы общераспространенной догмы о бессмертии, теснейшим образом связанной с культом Осириса, в эпоху Среднего царства появилась так называемая «Песнь арфиста». «Песнью арфиста» в египтологии называют совокупность приблизительно пятнадцати текстов, дошедших частично от периода Среднего, а частично от начала Нового царства (последние, однако, являются копиями или версиями более древних среднеегипетских оригиналов). Эти тексты связаны между собой общим направлением мысли, одним мироощущением и мироотношением. Эти тексты исполнялись арфистами и были как бы факультативным дополнением к загробному ритуалу, по существу начисто его отрицая. Самая подробная версия «Песни арфиста» сохранилась в папирусе Харрис 500 времени Нового царства. Она написана на среднеегипетском языке и относится ко времени фараона XI династии Интефа (конец III тыс. до н. э.).
Все на земле бренно, утверждается в «Песни», решительно все обречено на исчезновение; испокон веков поколения людей одно за другим нисходят в могилы, надгробные памятники разрушаются и исчезают, и от этих людей не остается даже воспоминания; о мудрецах древности Имхотепе и Джедефхоре помнят только потому, что все знают их изречения и повторяют их; никто из умерших не явился из потустороннего мира, чтобы сказать живым об ожидающей их участи; а потому надо использовать все блага жизни, веселиться и наслаждаться, ибо ничто не отвратит неизбежную смерть.
Таким образом, «Песнь» не просто высоко оценивает земную жизнь, но и полна неприкрытого скептицизма по отношению к загробным верованиям. Насколько необычно возникновение в религиозном обществе подобных взглядов? Нельзя не согласиться с мнением академика Б. А. Тураева, утверждавшего, что «они общечеловечны» и напоминают мысли, высказанные в эпосе о Гильгамеше и в библейской книге «Екклезиаста». Каждое из подобного рода произведений свидетельствует, что наиболее пытливые умы древности ощущали недоказуемость и сомнительность некоторых религиозных догм, и «Песнь арфиста», бесспорно, обнаруживает в Египте эпохи Среднего царства наличие разных течений религиозно-общественной мысли, иногда прямо противостоящих друг другу.
Очень интересным и, может быть, не до конца еще понятым произведением древнеегипетской литературы является широко известная «Беседа разочарованного со своей душой», содержащаяся в одном из берлинских папирусов.
Начало текста не сохранилось, что очень затрудняет его понимание, тем более что написан он трудным языком и содержит слова, значение которых для нас не вполне ясно. Папирус относится ко времени Среднего царства. «Беседа» представляет собою диалог человека, разочарованного в жизни и стремящегося покончить жизнь самоубийством, и его души, которая возражает против этого и доказывает необходимость жить. Высказываемые точки зрения диаметрально противоположны и исключают друг друга.
Человек стремится к смерти, поскольку жизнь для него отвратительна и смерть представляется желанным и счастливым избавлением от превратностей земного существования, переходом в несравненно лучший загробный мир:
 
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
 
Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сиденьем в тени паруса, полного ветром...
 
Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.
 
(Перевод В. Потаповой)
 
«Разочарованный» жалуется, что его имя (как мы уже знаем, по египетским представлениям «имя» воплощает в себе сущность любого человека) «смрадно» и между ним и окружающими его людьми нет ничего общего. Мысль эта выражена в ряде строф, каждая из которых начинается, по существу, риторическим вопросом: «Кому мне открыться сегодня?» И характерны ответы «разочарованного»: «Алчны сердца, на чужое зарится каждый»; «Раздолье насильнику, вывелись добрые люди»; «Над жертвой глумится наглец, а людям потеха - и только!»; «Не помнит былого никто. Добра за добро не дождешься»; «Друзья очерствели, ищи у чужих состраданья»; «Нет справедливых, земля отдана криводушным»; «Зло наводнило землю, нет ему ни конца, ни края» и т. д.
Совершенно ясно, что «разочарованный» имеет в виду воцарившиеся в современном ему Египте общественные порядки и нравы, которые казались ему противоположными прежним, дорогим для него и близким («не помнит былого никто»). Словом, он чувствует себя одиноким в обществе, которому он чужд и которое ему враждебно.
Возражая «разочарованному», «душа» его ничего не говорит о земных порядках, но высказывает совсем иную точку зрения на смерть и загробный мир. По существу, она повторяет те мысли, которые выражены в «Песни арфиста». В отличие от «разочарованного», для которого смерть - желанное избавление от бедствий, «исход из плена страданья», «душа» убеждена, что незачем думать о смерти и загробной жизни, незачем заботиться о заупокойном культе и сооружать пирамиды и гробницы - все равно они запустеют и разрушатся, а поэтому надо пользоваться благами жизни.
Словом, перед нами, по-видимому, диалог представителей двух противоборствующих направлений общественной мысли древнеегипетского общества. «Разочарованный» представляет, так сказать, консервативное направление, он твердо убежден в истинности традиционного учения о смерти и загробной жизни, он клеймит новые отношения в обществе как жестокие и невыносимые. «Душа» же его, наоборот, критикует общепризнанную религиозную догму о бессмертии, пытается примирить человека с жизнью, какой бы она ему ни казалась.
Кончается диалог довольно неопределенно: «душа» призывает «разочарованного» прислушаться к ее мнению и вместе с тем дает обещание быть вместе с ним после его смерти. Тем самым вопрос о справедливости той или иной точки зрения остается нерешенным.
Социальные потрясения в Египте последних двух веков III тыс. до н. э., отразившиеся на содержании «Беседы разочарованного со своей душой», наложили отпечаток и на другие произведения египетской литературы эпохи Среднего царства - произведения, так сказать, публицистического плана. Новейшие исследования подтвердили предположение, что часть произведений этого времени была даже инспирирована дворцом с целью укрепить и пропагандировать авторитет фараонов XII династии (прибл. 2000-1800 гг. до н. э.), положившей конец предшествующей вековой политической неурядице.
Как мы уже видели, в «Поучении» неизвестного фараона X гераклеопольской династии своему сыну Мерикара этот фараон высказал примечательную мысль о том, что слово сильнее оружия. Этой мыслью воспользовались первые фараоны XII династии, желая завоевать симпатии подданных и укрепить свой авторитет. Исторический период, разделявший Древнее и Среднее царство, был заполнен нескончаемыми междоусобными войнами, вызвавшими серьезные социальные потрясения. Авторитет царской власти был в значительной мере развенчан. Придя к власти, цари XII династии должны были опираться не только на силу оружия, но и на силу убеждения, показать стране, что они не захватчики престола, не простые узурпаторы, но спасают страну от внутренней смуты, восстанавливают порядок, озабочены благом народа, словом, что они его благодетели. С этой именно целью и были составлены, по крайней мере, три литературных произведения, относящихся к самому началу периода Среднего царства.
Первое среди них - «Пророчество Неферти» (это имя раньше читалось Неферреху).
Фараон IV династии Снофру, предшественник Хуфу (Хеопса), скучает у себя во дворце и приказывает своим придворным разыскать мудреца, который бы его развлек. Приводят некоего Неферти (вероятно, именно он упомянут в уже знакомом нам папирусе Честер-Битти IV), который спрашивает фараона, о чем ему говорить - о прошлом или будущем. Царь выражает желание узнать будущее. Неферти начинает пророчествовать. Предсказания его зловещи: наступят страшные годы, когда Нил пересохнет и станет сушей, затем последует голод, наступит смута, страну охватит всеобщий мятеж, все будут ненавидеть и опасаться друг друга, с востока вторгнутся кочевники-азиаты, они станут угнетать народ и т. д. Но вот на юге появится некто Амени из Верхнего Египта. Он воссядет на престол страны. Твердой и справедливой рукой он восстановит в стране порядок, накажет мятежников, прогонит азиатов-захватчиков, и страна воспрянет.
Таким образом, спасителем страны от ужасов и бедствий представлен в пророчестве некто Амени, который завладеет престолом. Между тем Амени - это уменьшительное имя Аменемхата I, основателя XII династии. Для авторитета новой династии было необходимо, чтобы на ее основателя смотрели не как на одного из многих узурпаторов, приходивших к власти и до него, а как на мессию-спасителя, пророчество о котором прозвучало еще в древности и появление которого было заранее предопределено. Тем самым в «Пророчестве Неферти» Аменемхат I выделялся из ряда многочисленных претендентов на престол, его личности придавался особый авторитет. Бедствия, обрушившиеся на страну и описанные в пророчестве, пусть иногда и в фантастическом виде, несомненно, имели историческую основу; при политической децентрализации, которой завершился период Древнего царства, стихийное бедствие - скудный разлив Нила - должно было привести страну к голоду и беспорядкам, в свою очередь ведущим к анархии. В этих условиях упомянутые в пророчестве вторжения и набеги азиатов-кочевников были более чем вероятны.
Второе произведение публицистического толка - «Поучение Аменемхата I» своему сыну, соправителю и преемнику Сенусерту I. Полностью или частями это «Поучение» дошло до нас в девяти вариантах, что свидетельствует о его широком распространении даже в последующие времена - Нового царства. «Поучение Аменемхата I» - очень трудный для перевода текст; автор излагает свои мысли витиеватым языком, нередко непонятным по смыслу. Следует отметить, что, хотя это произведение и названо «Поучением», дидактики оно содержит мало и, по существу, является посмертной автобиографией царя, изложенной и оформленной упоминавшимся знаменитым мудрецом Ахтоем.
В начале «Поучения» вслед за перечислением своих царских титулов царь увещевает сына внять его советам, чтобы счастливо царствовать. Советы эти в основном должны предостеречь от доверия к окружающим и подчиненным, убеждают полагаться только на себя самого, «ибо нет сторонников у человека в день несчастья». Царь в подтверждение этой печальной истины ссылается на собственный опыт: он помогал бедным и сиротам, но заслужил только неблагодарность и вражду. Царь повествует о том, как стал жертвой заговора: вечером, когда он отдыхал в своем дворце, на него напали, а произошло это тогда, когда Сенусерта, которому Аменемхат собирался передать власть, не было. Аменемхат I сетует, что он не смог предвидеть предательства и допустил, чтобы оно притаилось во дворце. «Поучение» заканчивается перечислением того, что Аменемхат I сделал для страны, выражением отцовской любви к сыну и надежды, что царствование сына будет более счастливым, чем его собственное.
Итак, согласно «Поучению», тот самый царь-мессия Амени, о котором пророчествовал Неферти, став царем и облагодетельствовав страну, пал жертвой заговора из-за излишней доверчивости к окружающим.
«Поучение» было, безусловно, рассчитано на широкого читателя, перед которым вставал образ человечного царя, заботившегося о народе и павшего от руки предателей-придворных. Такой образ не мог не привлечь симпатии египтян к царю, основавшему XII династию и завещавшему трон своему сыну Сенусерту I.
Третье произведение той же группы - рассказ египтянина Синухе о своей жизни. Это, несомненно, одна из жемчужин египетской литературы. «Рассказ Синухе», пожалуй, древнейшее в мировой литературе произведение, в котором окружающая действительность была воссоздана с удивительной полнотой и достоверностью. Несомненно, что его одаренный и неизвестный нам автор принадлежал к среде придворных, ибо ему хорошо знакомы дворцовый быт и нравы. Он был знатоком египетской культуры, глубоким психологом и отлично владел пером - об этом ярко свидетельствует текст рассказа, целиком или частями сохранившийся во многих версиях. В то же время популярность «Рассказа Синухе» говорит о тонком художественном вкусе египетских читателей.
Создавая свое произведение, автор удачно использовал форму надгробных автобиографических надписей египетских вельмож. «Рассказ Синухе» - по форме обычная автобиографическая надпись, но значительно расширенная и отличающаяся высокими художественными достоинствами. Как и во всех надписях, повествование ведется от первого лица.
Стиль изложения утонченный и изысканный. Здесь мы не встречаем ни частых в египетских литературных памятниках повторов, ни монотонности языка. Напротив, язык «Рассказа» ярок и богат, разнообразны грамматические обороты и фразеология. Описания живы, непосредственны и вместе с тем изысканны, их автор, безусловно, был одарен художественным видением действительности. Рассказ во многих своих эпизодах психологичен, а иногда непосредствен и лиричен.
«Рассказ Синухе» настолько правдоподобен, настолько живо рисует историческую обстановку, что выдвигалось предположение, что Синухе - историческая личность. Возможно, что это и так, однако данных, которые подтвердили бы такое предположение, нет. Как бы то ни было, «Рассказ Синухе» по праву считается ценным историческим источником.
Обратимся к произведению. Перечислив свои титулы, Синухе приступает непосредственно к рассказу. Будучи придворным, Синухе сопровождает сына Аменемхата I, его соправителя и будущего царя Сенусерта I, в карательной экспедиции против ливийского племени темеху. В это время Аменемхат I неожиданно погибает в своей резиденции (здесь, как мы видим, рассказ Синухе подтверждает свидетельство «Поучения» Аменемхата I, согласно которому фараон был убит в отсутствие его сына).
Когда ночью гонцы из царской резиденции извещают Сенусерта I о смерти царя, «ни мгновения не промедлил Сокол - тотчас улетел со спутниками своими, не сообщив даже войску своему». Относительно этого места рассказа Б. А. Тураев справедливо отметил: «Сенусерт, как впоследствии Навуходоносор [7], спешит с похода в столицу, чтобы предотвратить возможные при перемене смуты». Синухе, однако, не попадает в свиту, сопровождающую Сенусерта I. Тем временем появляется новый гонец - без сомнения, от врагов Сенусерта I - и вступает в переговоры с другими сыновьями фараона, участвовавшими в экспедиции. Один из разговоров случайно подслушал Синухе, и его охватил ужас: ему стало ясно, что грозит кровавая усобица из-за престола, в которой он может потерять жизнь. И вот Синухе решил бежать из своей страны на северо-восток от Египта. При своем побеге Синухе обманывает бдительность египетских стражей, охранявших северо-восточную границу страны на «стене князя», выстроенной для отпора азиатам: «Скорчился я в кустах, опасаясь, что увидят меня со стены воины...» - а затем пешком углубляется в пустыню за пределами Египта. Жара и жажда одолевают его: «Задыхался я, горло мое пылало, и я подумал: „Это - вкус смерти“». Спасает его кочевник-бедуин, и Синухе некоторое время приходится вести бродячий образ жизни: «Страна передавала меня стране». В конце концов египетский беглец обосновался в стране Кедем. Здесь он встречается с Амуненши, правителем Верхней Ретену. Тот осведомился у Синухе о причинах его бегства из Египта и о возможных последствиях смерти Аменемхата I. В ответ Синухе произносит славословие новому фараону Египта Сенусерту I, тому самому, которого он, по сути дела, покинул в смутное и опасное время. Восхвалив царя, он советует Амуненши установить дружеские отношения с новым повелителем Египта. Амуненши приглашает Синухе к себе и обещает ему: «Хорошо тебе будет со мной - услышишь речь египетскую» (слова Амуненши интересны тем, что свидетельствуют о пребывании в азиатских странах того времени египетских беглецов, может быть колонистов).
Затем Синухе повествует о том, как Амуненши женил его на своей дочери, отвел ему плодородные земли; как сам Синухе стал вождем племени, пользовался всеобщим уважением, а затем встал во главе войск Амуненши; о том, как сыновья Синухе возмужали и, в свою очередь, стали вождями племен. Синухе приводит еще одну, очень интересную подробность: посланцы фараона, отправлявшиеся из Египта в Азию и возвращавшиеся обратно, останавливались у Синухе, и, таким образом, фараон был осведомлен о нем и его положении. Историчность сообщения Синухе не подлежит сомнению: от более позднего времени до нас дошел журнал египетской пограничной стражи, в котором много раз отмечалось, кто, когда и с какими поручениями отправлялся из Египта в Азию и обратно.
Но судьба Синухе на далекой чужбине подверглась тяжелому испытанию: некий силач, прославленный в стране Ретену, вызвал Синухе на поединок с целью убить египтянина и овладеть его скотом. Поединок, описанный очень красочно, произошел при массовом стечении народа, сочувствовавшего Синухе. Окончился он полной победой Синухе, который, убив врага, овладел всем его имуществом.
Годы летели за годами, приближалась старость. И Синухе овладевает глубокая тоска по родине. Впервые в истории мировой литературы это чувство воплощается в мольбе Синухе:
«О бог, предначертавший мое бегство, кто бы ни был ты, будь милосерд, приведи меня в царское подворье! Быть может, ты дашь мне узреть края, где сердце мое бывает что ни день. Что желаннее погребения в той стране, где я родился? Приди мне на помощь! Прошедшее - прекрасно: даровал мне бог милость свою. Ныне вновь да будет милость его, да украсит он кончину того, кого прежде унизил».
Желание Синухе становится известным Сенусерту I. Фараон посылает ему дары и послание, в котором увещевает его вернуться в Египет, обещает ему почетное положение при дворе и достойное погребение после смерти. Синухе посылает царю свое согласие. Затем он передает все свое имущество старшему сыну и, сопровождаемый азиатами, направляется в Египет. По прибытии фараон принимает Синухе в присутствии своей жены, детей и синклита придворных. Так, после многолетней разлуки Синухе снова встретился с Сенусертом I, которого он, вопреки долгу и чести, покинул после смерти Аменемхата I. Но фараон не только не проявил злопамятства, но оказался великодушным, ограничившись только ироническим замечанием в адрес Синухе: «Вот пришел Синухе, он, как азиат, превратился в кочевника».
Синухе остановился во дворце наследника, а затем ему был подарен дом и все то, на что имел право вельможа при жизни и после смерти.
«Рассказ Синухе» - замечательное произведение, читающееся с неослабеваемым интересом и в наши дни. Тем более оно не могло не производить сильного впечатления на читателя того времени, но могло не привлечь симпатии - как и было предназначено - к смелому и великодушному царю и к самому Синухе, судьба которого оказалась столь удивительна.
Несколько иной по характеру, чем разобранные выше произведения, еще один знаменитый памятник литературы, относящийся, по-видимому, к эпохе Среднего царства, - «Речение Ипуера». Начало папируса, содержащего текст памятника, не сохранилось. В уцелевшем фрагменте мудрец Ипуер описывает неизвестному царю и его придворным бедственное положение страны: повсюду анархия, произвол, попираются права знати; чернь дошла до того, что разграбила царскую гробницу, овладела столицей, учинила мятеж против царской власти; имущие стали неимущими, неимущие - имущими и т. д. Во всем случившемся Ипуер обвиняет царя, упрекая его в слабости и нерешительности.
«Речение», таким образом, содержит картину насильственного социального переворота и освещает его с позиций знати. Несомненно, что текст «Речения» отражает историческую действительность. Описываемый в нем переворот произошел, по-видимому, в период между либо Древним и Средним, либо Средним и Новым царствами. Точно определить время создания текста не представляется возможным, однако как литературное произведение «Речение Ипуера» во многом близко к «Пророчеству Неферти»: рассказы обоих памятников о социальных бедствиях перекликаются друг с другом.

ЛИТЕРАТУРА НОВОГО ЦАРСТВА
(XVI - VIII ВВ. ДО Н. Э.)

Эпоха Среднего царства, как и предшествовавшего ему Древнего царства, закончилась смутами и вторжением азиатов в дельту Нила, где они надолго обосновались. Период упадка Египта, продолжавшийся около двух веков, окончился изгнанием из страны захватчиков, известных исторической науке под названием гиксосов. Процесс освобождения от них страны был долгим и мучительным, борьбу с иноземцами возглавляли правители Фив. Окончательно гиксосы были изгнаны фиванским фараоном Яхмосом I (первая половина XVI в. до н. э.), объединившим всю страну под своей властью и положившим начало новой, XVIII династии, первой династии Нового царства. Новое царство - период внутреннего и внешнего расцвета Египта, сопровождавшийся победоносными войнами, в результате которых Египет превратился в огромную мировую державу, простиравшуюся на юг и северо-восток далеко за пределы собственно Египта. Эту эпоху ряд историков вполне правомерно называет империей.
Как и следовало ожидать, литература этого периода еще более обширна и разнообразна, чем литература Среднего царства, к тому же памятники ее лучше сохранились. Следует подчеркнуть, что по языку литературные памятники XVIII династии примыкают к среднеегипетским - они написаны среднеегипетским языком, в то время как новоегипетский язык становится языком литературным лишь с начала XIX династии (вторая половина XIV в. до н. э.). Во всем остальном они непосредственно связаны с новой эпохой и новыми историческими веяниями. Основной характерной чертой этой эпохи было то, что Египет раз и навсегда покончил с той относительной изоляцией от внешнего мира, в которой он пребывал в предшествующие Новому царству времена. Но это был не просто выход из изоляции. «Египет, - пишет Б. А. Тураев, - сознавал себя средоточием и гегемоном Вселенной, когда он видел у себя непрерывные триумфальные шествия, вереницы пленных и процессии посольств с дарами и сокровищами всего мира». Интенсивные экономические, политические и культурные сношения со всем цивилизованным миром при сохранении положения политического и военного гегемона - вот что характерно для Египта того времени. Все это нашло отражение и в религии, и в культуре в самом широком смысле слова, и в литературе. Однако это не означает, что древние традиции были утрачены, все прежние достижения преданы забвению. Наоборот, они были с успехом использованы в новых исторических условиях, и в частности с наибольшей полнотой в литературе гимнов.
Мощная политическая централизация страны и превращение Фив в столицу мировой державы неизбежно привели к тому, что местный фиванский бог Амон занял господствующее положение в египетском пантеоне. Не вытесняя культа других древних богов, он стал как бы богом «по преимуществу», и его превосходство над другими богами подготовило возникновение монотеистических тенденций, ощущавшихся, но так и не получивших оформления в египетской религии. Правда, при Аменхотепе IV (Эхнатоне) (середина XIV в. до н. э.) произошла, как известно, знаменитая реформа египетской религии. Культ Амона был отменен, и верховным божеством был объявлен Атон, олицетворявший солнечный диск.
Атон был искусственным божеством, плодом теологических спекуляций фараона и его приближенных. Тем не менее дошедший до нас гимн Атону не является чем-то надуманным и схоластическим. Это подлинный шедевр религиозной лирики. Атон озаряет и согревает землю и все на ней живущее, он воспевается как воплощение красоты природы, как источник жизни на земле, как создатель всех стран и разных народов, говорящих на разных языках, как творец всего живого. Гимн не содержит ни мифологических отступлений, ни упоминаний других божеств. Согласно гимну, Атон - бог египтян и других народов, бог благодетельный, источник физического и духовного света:
«Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворенное тобою, - установил зиму, чтобы охладить пашни свои [...] Ты создал далекое небо, чтобы восходить на нем, чтобы видеть все, сотворенное тобой. Ты единственный, ты восходишь в образе своем, Атон живой, сияющий и блестящий, далекий и близкий! Из тебя, единого, творишь ты миллионы образов своих. Города и селения, поля и дороги и Река созерцают тебя, каждое око устремлено к тебе [...]»
Когда после смерти Эхнатона и его ближайших преемников культ Атона был полностью ликвидирован и египетский пантеон вновь возглавил древний Амон, ему были приданы тем не менее многие качества Атона, и в гимне к нему мы находим эпитеты, весьма напоминающие характеристики Атона: «владыка правды, отец богов, создатель людей, творец животных, творец плодоносных растений [...] тот, кому боги воздают почитание» и т. д.
Наряду с гимнами выдающимся произведением религиозной египетской литературы эпохи Нового царства была 125-я глава так называемой «Книги мертвых». Так называлось обширное собрание заупокойных текстов самого различного содержания, предназначенных для обеспечения бессмертия уже не только царю, как «Тексты пирамид», но и любому смертному. В этом собрании 125-я глава резко выделяется из всех других своим особым содержанием: в ней описывается загробный суд Осириса над душой умершего. Принципы этого загробного правосудия таковы: душа человека, поведение и поступки которого на земле были признаны правильными и соответствующими морали, обеспечивалась вечной жизнью; душа же грешника и преступника предавалась вторичной и окончательной смерти. Таким образом, впервые в истории религии и литературы в «Книге мертвых» выражена идея загробного воздаяния в зависимости от поведения человека на земле. Здесь же перечислены грехи и преступления, которые умерший не должен был совершать. Затерянная среди множества других глав магического содержания и также содержащая ряд магических элементов 125-я глава «Книги мертвых» свидетельствует о высоких нравственных запросах египтян, хотя отчасти ее обесценивают монотонные перечисления магических приемов, цель которых - повлиять на загробных судей и заставить их во что бы то ни стало признать подсудную душу праведной.
В эпоху Нового царства некоторые мифологические сюжеты становятся сюжетами сказочных произведений, предназначенных для развлечения. Таковым, в частности, является миф об Осирисе и Исиде, а именно рассказ о конфликте между братом Осириса Сетхом и сыном Осириса Хором, оспаривавшими трон Осириса на земле, после того как Осирис умер и стал царем загробного мира. Миф об Осирисе и Исиде - центральный миф египетской религии, а Осирис начиная с эпохи Среднего царства - одно из самых любимых и почитаемых египетских божеств. Как могло случиться, что часть этого мифа превратилась в развлекательный рассказ, в котором боги лишены какого бы то ни было ореола и авторитета, где они наделены не просто недостатками, но и пороками, осуждавшимися, например, 125-й главой «Книги мертвых»?
Объяснение этого на первый взгляд странного факта заключается, по-видимому, в следующем. Уже в эпоху Среднего царства, со времени XII династии, в Абидосском храме публично исполнялись мистерии Осириса, в которых героями были боги, а исполнителями - жрецы. Для фанатиков мистерия, несомненно, представляла священное зрелище. Но для скептиков (а мы видели, что такие в Египте были) она была чем-то комическим, смешным. Сказка о Хоре и Сетхе - пародия, но пародия не на мистерию, а на теснейшим образом связанный с ней эпизод мифа об Осирисе и Исиде, повествующий о борьбе за престол бога на земле.
Конечно, не все сказки мифологического содержания были пародийными. Из фольклора проникла в письменную литературу, а затем дошла до нас в фрагментарном виде мифологическая сказка о богине Аштарте и боге моря. Оба эти божества - иноземные гости в египетском пантеоне. Очевидно, что сказка возникла в период Нового царства - время интенсивного религиозного синкретизма, приведшего к распространению египетских культов в Азии, а азиатских - в Египте.
Значительно более интересны хорошо сохранившиеся сказки немифологического содержания. Прежде всего следует упомянуть знаменитую «Сказку о двух братьях». Сказка имеет типично народную окраску: оба брата - крестьяне, земледельцы, причем младший брат, тяжко трудясь на поле и дома, добывает пропитание для старшего и его жены. В сказке идет речь о неверной жене старшего брата, безуспешно пытавшейся соблазнить младшего брата. Затем она клевещет на него своему мужу, заявив, что младший брат пытался ее обесчестить. Оскорбленный и униженный младший брат с помощью богов спасается от старшего. Он удаляется в Ливан в «долину кедров», где с ним происходят всевозможные волшебные приключения. В конце концов старший брат, обеспокоенный участью младшего, помогает ему вернуться в Египет. Вероломная жена предана смерти, и младший брат становится фараоном Египта.
«Сказка о Правде и Кривде» также повествует о двух братьях и о конфликте между ними. Знаменательно, что в этой сказке братья названы абстрактными именами: Правда и Кривда - и как бы являются антропоморфными воплощениями справедливости и несправедливости. В результате столкновения между братьями младший брат Кривда приказывает схватить старшего - Правду, ослепить его и сделать привратником своего дома. Затем он даже пытается, но безуспешно, бросить свою несчастную жертву на растерзание львам. Между тем молодой и красивый слепой понравился некоей женщине - и от их мимолетной любви родился сын. Сын узнает от матери, кто его отец, направляется к нему и выясняет, кто виновник его слепоты. В конце сказки сын с помощью богов мстит Кривде за ослепление отца.
Хотя обе эти сказки по своему содержанию не являются мифологическими, в них несомненно ощущается влияние мифа об Осирисе и Исиде: в сказке о двух братьях Осирису соответствует младший брат Бата, а старший брат Анупу - Сетху. В сказке о Правде и Кривде, наоборот, старший брат Правда напоминает Осириса, а младший Кривда - Сетха. И в той и в другой сказке несправедливо пострадавший брат в конечном счете отомщен. Таким образом, победа справедливости в обеих сказках — отражение той же победы в мифе об Осирисе и Исиде.
Совсем иного содержания «Сказка об обреченном царевиче», конец которой не сохранился, хотя замысел вполне ясен. При рождении герой сказки - царевич обречен богами на гибель от крокодила, змеи или собаки. Отец-фараон растит сына в специальном помещении под особой охраной. Но вот мальчик вырос и, поднявшись на крышу, увидел человека с собакой. Он тоже захотел обзавестись собакой, и просьба его была исполнена. Затем он на колеснице в сопровождении собаки покидает родину и направляется в страну Нахарина (часть Северной Сирии и Северной Месопотамии). У правителя этой страны была дочь, которая жила в башне высотой около тридцати шести метров. На ее руку было много претендентов из сыновей местной знати, и правитель обещал отдать ее в жены тому, кто сумеет допрыгнуть до ее окна. Никто, однако, не может этого сделать. Но вот появляется египетский царевич, и, хотя он утомлен длинным путем, ему удается добиться того, чего не сумели другие. Став мужем дочери правителя Нахарины, он рассказывает своей молодой жене, что обречен на гибель от крокодила, змеи или собаки. Бдительность жены спасает его от змеи, и жена же убеждает его убить собаку, но он отказывается. Затем царевич встречается с крокодилом и вступает с ним в разговор. На этом сказка обрывается, но, как мы уже сказали, замысел ее очевиден: в центре ее проблема рока и предопределения, занимавшая авторов многих египетских текстов.
Еще в одной, дошедшей до нас сказке - «Сказке о привидении» - повествуется о том, как верховный жрец Амона просит богов, чтобы к нему явилась душа умершего сановника, с которым он во что бы то ни стало хочет встретиться. Выясняется, что гробница этого сановника разрушилась, и душа его, лишенная жилища и заупокойных жертв, в терзаниях бродит по земле. Верховный жрец Амона приказывает разыскать гробницу, чтобы ее полностью восстановить. Конец сказки, к сожалению, не сохранился.
Следует, наконец, упомянуть и легенду о принцессе страны Бахтан, записанную много позднее эпохи Нового царства, но повествующую о событиях, якобы происшедших во времена Рамсеса II (XIII в. до н. э.). В неизвестной нам стране Бахтан заболела принцесса Бентреш, и местные врачи не могли ее вылечить. За помощью обратились в Египет. Из Египта посылают в эту страну чудотворную статую бога Хонсу, которая и излечивает больную, после чего статуя бога с почетом возвращается в Фивы.
Во всех перечисленных сказках элементы сверхъестественного и чудесного в значительной мере восходят к религиозным и мифологическим представлениям, но всякий раз они преобразованы в чисто сказочном духе.
Наряду со сказками такого типа мы находим в египетской литературе и другие, на содержании которых отразились исторические события эпохи Нового царства, эпохи войн и побед египетского оружия.
Сказка о ссоре гиксосского царя Апопи и правителя Фив Секененра переносит читателя во времена, непосредственно предшествовавшие началу XVIII династии, т. е. во времена освободительной войны египтян против гиксосов-захватчиков, и до некоторой степени исторически правдива. Гиксосский царь Апопи пребывает в своей резиденции в Аварисе, в Дельте. Номинально подчиняющийся ему правитель Южного Египта Секененра находится в Фивах. Апопи явно ищет ссоры с Секененра и посылает к нему гонца с требованием, чтобы Секененра утихомирил гиппопотамов в пруду близ Фив, мешающих своим шумом по ночам ему, царю Апопи, спокойно спать. Секененра отвечает примирительно, но одновременно созывает совет своих военачальников. На этом папирус обрывается.
Не удивительно, что многолетняя героическая эпопея освобождения Египта породила подобного рода сказания. Небезынтересно отметить, что мумия Секененра найдена и исследована: Секененра погиб от тяжелых ран, полученных им, может быть, в схватке с гиксосами. Следует добавить, что сохранился и исторический текст, датируемый XVI в. до н. э. и относящийся ко времени описанных в тексте событий: в нем повествуется о войне, возглавляемой Камосом, правителем Фив, против гиксосов.
Еще в одной сказке говорится о времени великого завоевателя XVIII династии фараона Тутмоса III (первая половина XV в. до н. э.). Сюжетом этой сказки является взятие города Юпы, местонахождение которого точно неизвестно (большинство исследователей помещают его близ Дамаска, некоторые - на месте современной Яффы). Это была грозная, неприступная крепость, которую долго осаждали египетские войска. Командовал ими полководец Джхути, личность историческая: золотая чаша с его именем, подаренная ему самим Тутмосом III, хранится в Лувре, а его кинжал - в Дармштадте. Поскольку Джхути не мог взять крепость силой, он прибегает к хитрости: приглашает к себе в лагерь для мирных переговоров правителя Юпы и вероломно убивает его. Затем он посылает жителям осажденного города, ничего не знавшим о гибели своего правителя, дары в огромных кувшинах, которые несли невооруженные слуги Джхути. В кувшинах же были спрятаны его воины. Когда они проникли в осажденный город, то вылезли из кувшинов, напали на горожан и открыли ворота города египетским войскам. Так была, согласно сказке, взята Юпа. Подобного рода способ проникновения во вражеский город напоминает известный эпизод Троянской войны («Троянский конь»), подробно рассказанный Вергилием в «Энеиде», а также перекликается со сказкой об Али-Бабе и сорока разбойниках из «Тысячи и одной ночи» и некоторыми иными сказаниями в восточных литературах. Попутно следует упомянуть еще об одном тексте, отражающем события той же эпохи, но тексте другого рода - гимне, в котором сам верховный бог Амон - Ра обращается к фараону Тутмосу III и воспевает его воинскую доблесть и победы, одержанные над врагами благодаря помощи Амона - Ра.
Наряду со сказочными повествованиями о победах египетского оружия мы располагаем также рядом исторических надписей царей и вельмож, в которых фантастический элемент отсутствует и описания событий близки к исторической действительности. Некоторые из этих надписей вполне могут считаться художественными произведениями.
В первую очередь к таковым относятся так называемые «Анналы» великого завоевателя-фараона Тутмоса III, начертанные на стенах Карнакского храма Амона в Фивах. «Анналы» являются извлечениями из полного текста летописи того времени, составленной писцом Чанини, сопровождавшим Тутмоса III в его походах. Полная летопись хранилась в архиве храма, и авторство Чанини - редкий случай в истории египетской литературы - установлено благодаря тому, что найдена его гробница и в ней - тексты, которые прямо называют его творцом летописи. Своими худжественными достоинствами выделяется в «Анналах» запись 23 года царствования Тутмоса III, где говорится о взятии вражеского города Мегиддо.
Своего рода историческими мемуарами являются также многие надписи вельмож, например Яхмоса из Эль-Каба, придворного фараона Яхмоса I, описывающая изгнание гиксосов из Египта; надпись другого Яхмоса, соратника того же фараона, и др.
Особо следует упомянуть так называемую «Поэму Пентаура», содержащую описание знаменитой кадешской битвы между Рамсесом II и хеттами, происходившей в начале XIII в. до н. э. В «Поэме Пентаура» воспевается доблесть фараона и излагается множество интересных исторических фактов. Герой поэмы - сам Рамсес II. Он окружен бесчисленными врагами и находится в смертельной опасности. Царь обращается с молитвой к своему «отцу» - богу Амону. И вот Амон откликается на зов царя, ободряет его, вливает в его душу мужество, и тогда Рамсес II, чувствуя поддержку божественного отца, с необычайной отвагой и силой набрасывается на врагов, которые в ужасе бегут перед этим грозным и непобедимым воином.
Рассказ ведется в первом лице от имени Рамсеса II. По существу, перед нами эпос царствования Рамсеса II, одного из самых интересных и ярких царствований в истории Египта. Варианты текста поэмы в сопровождении иллюстрированных изображений воспроизведены в храмах Луксора, Рамессеума, Абу-Симбела и т. д.; иначе говоря, «Поэма» была рассчитана на воздействие на массы и ее создание было, по-видимому, инспирировано самим Рамсесом II. Пентаур был только ее переписчиком, автором же - неизвестный нам писец. «Поэма Пентаура», так же как и некоторые произведения эпохи Среднего царства, была написана с определенной политической целью - воспеть фараона Рамсеса II как героя, как спасителя страны и народа от грозного врага - хеттов. Когда же между Рамсесом II и хеттским царем Хаттусилисом II был заключен «вечный» мир и для укрепления договора Рамсес II женился на дочери хеттского царя, прибывшей в Египет, это событие, в свою очередь, было описано в особом тексте.
Многолетние войны, которые вел Рамсес II, побудили его перенести свою резиденцию в Восточную Дельту, в город, ранее бывший опорой гиксосов, Аварис. Рамсес II придал ему великолепный вид, город стал называться Пер-Рамсесом, т. е. Домом Рамсеса, и его поэтическому и восторженному описанию посвящены две надписи.
Нельзя не упомянуть еще один очень интересный в литературном и в историческом отношении памятник, дошедший до нас от сына и преемника Рамсеса II - фараона Меренптаха, - так называемую «Стелу Израиля» (здесь единственный раз в египетской письменности упоминается имя Израиль). «Стела Израиля» прославляет победу фараона над ливийскими полчищами, напавшими на Египет.
Своей жизненной достоверностью, искренностью и лиризмом в литературе Нового царства выделяется так называемое «Путешествие Ун-Амона», знаменитый рассказ египтянина Ун-Амона о его путешествии в Библ, дошедший до нас в единственном экземпляре, хранящемся в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве. Автором его был, несомненно, сам Ун-Амон, непринужденно рассказывающий о себе и о своих странствиях. Рассказ содержит ряд интереснейших сведений о тех странах, которые посетил Ун-Амон, об их отношении к Египту, о политическом положении в самом Египте и т. д. Можно быть уверенным в том, что рассказ о путешествии Ун-Амона является литературным переложением его подлинного отчета, а вероятно, и просто копией этого отчета. По достоверности и художественным достоинствам путешествие Ун-Амона можно сравнить с «Рассказом Синухе».
В период Нового царства продолжает широко развиваться и дидактическая литература. До нас дошло множество фрагментов различных поучений, авторы которых нам известны только из их текста. Почти полностью сохранилось два поучения: одно составлено Ани, другое - Аменемопе. Оба они по древней традиции написаны авторами-писцами для своих сыновей. Оба, как и «Поучение Птаххотепа», бессистемны, в них без всякого порядка перемешаны самые разнообразные наставления. Но этический уровень поучений эпохи Нового царства в целом значительно выше древних (в обоих поучениях, в частности, фигурирует безымянный «бог» вообще). В то же время в них множество наставлений чисто утилитарного характера: профессия писца самая выгодная и привилегированная, молодому человеку лучше всего стать писцом и т. д.
Наряду с традиционными жанрами впервые в истории египетской литературы мы сталкиваемся в эпоху Нового царства с новым жанром - любовной лирикой. Трудно сомневаться в том, что любовные стихи существовали задолго до того, как они были записаны. Самый факт их записи в эпоху Нового царства объясняется повышением культурного уровня писцов, а также увеличением их численности. Из этой среды появлялось все больше и больше лиц, интересовавшихся народным творчеством, в том числе любовными песнями. «Любовная лирика, - пишет Б. А. Тураев- — все-таки нашла себе обрабатывателей среди „ученых“ ... которые не брезгали и продуктами народного творчества в его чистом виде». Среди дошедших до нас произведений этого рода можно различить два типа стихов: изысканно обработанные, так сказать «салонные», и более простые, близкие по стилю к народному творчеству.
К «салонным», например, относятся стихи, в которых о любви героя и героини рассказывают деревья сада.
Вечнозеленый гранатник вспоминает:
 
Под моим шатром чета влюбленных,
Умащенных маслом и бальзамом,
От вина и браги охмелев,
В знойный день приют себе находит...
 
Смоковница жалуется:
 
Сами, наслаждаясь опьяненьем,
Мне вина не жертвуют ни капли.
Из мехов прохладною водою
Тела моего не наполняют...
 
Маленький сикомор сочувствует влюбленным:
 
Обыкновение у них -
Уединяться под сенью моей.
Что видел - то видел... Но я не болтлив
И не обмолвлюсь об этом ни словом.
 
(Перевод В. Потаповой)
 
Иные стихотворения более непосредственны: влюбленный желает превратиться в кольцо на пальце своей возлюбленной, стать хоть на месяц стиралыциком, чтобы «платья ее отмывать от бальзама и мирры душистой», многократно описываются свидания влюбленных, преодолевающих любые препятствия на пути друг к другу:
 
Сестра - на другом берегу.
Преграждая дорогу любви,
Протекает река между нами.
На припеке лежит крокодил.
 
Вброд я иду по волнам,
Пересекая теченье.
Храбрости сердце полно.
Тверди подобна река.
 
Любовь укрепляет меня,
Как от воды заклинанье,
Пропетое девой.
Я вижу ее приближенье - и руки простер.
 
Сердце взыграло,
Как бы имея вечность в запасе.
Царица моя, подойди, -
Не медли вдали от меня!
 
(Перевод В. Потаповой)

ЛИТЕРАТУРА ДЕМОТИЧЕСКАЯ
(VIII В. ДО Н. Э. - III В. Н. Э.)

Появление XX династии завершилось смутой: в результате децентрализации власти Египет распался фактически на две более или менее самостоятельные области. Затем, после периода XXII и XXIII ливийских династий (прибл. 950-730 гг. до н. э.) и правления царя Бокхориса (ок. 720 г. до н. э.), единственного представителя XXIV династии, Египет стал добычей эфиопских фараонов (XXV династия), последний из которых был разгромлен ассирийским царем Ашшурбанапалом. От всей этой эпохи сохранились лишь надписи царей и вельмож (о надписи фараона Пианхи мы уже упоминали), а созданные в эти беспокойные времена литературные произведения погибли.
Политическая и культурная реставрация началась с XXVI династии в так называемую саисскую эпоху (прибл. с середины VII в. до н. э.).
В то время распространяется демотическое письмо, которым написаны различные тексты на папирусах и остраконах. Демотический язык представлял собой дальнейшую стадию развития новоегипетского языка. Наряду с ним в ходу было и иероглифическое письмо, и давным-давно уже мертвый среднеегипетский язык, употреблявшийся преимущественно для религиозных целей. Демотическая литература продолжала развиваться еще несколько веков - в эпоху персидского господства (525-404 гг. до н. э.), во времена династии Лагидов и даже после включения Египта в 30 г. до н. э. в великую Римскую империю.
Не останавливаясь на многочисленных религиозных текстах, написанных среднеегипетским языком и искусственно продолжавших среднеегипетские религиозно-литературные традиции, обратимся к собственно демотической литературе.
Среди демотических текстов мы встречаем новый, ранее неизвестный в Египте сказочный жанр, близкий по своей специфике басне, ибо в нем все действующие лица - только животные.
Правда, это не самостоятельные басни, они вкраплены в большой текст мифологического содержания, повествующий о приключениях в Эфиопии «ока солнца» - богини, дочери Ра, принявшей образ кошки. Ра посылает за своей дочерью бога Тота. Последний превращается то в павиана, то в шакала, и, пытаясь снискать доверие богини-кошки, рассказывает ей басни из мира животных. Среди них басни о кошке и коршуне, о льве и мыши и др. Басня о льве и мыши поразительно похожа на соответствующую басню Эзопа; мышь спасает жизнь могучему льву, попавшему в сети, расставленные человеком, потому что лев до этого подарил мыши, которая была в его власти, жизнь. Каждая басня, как это и положено, оканчивается моралью, разъясняющей ее суть.
Лейденский папирус, который содержит эти басни, относится к I - II вв. н. э. Естественно возникает вопрос: не сказалось ли здесь влияние греческой литературы? Окончательно ответить на этот вопрос довольно трудно. Все же кажется несомненным, что египетская басня существовала значительно раньше Лейденского папируса, поскольку некоторые рисунки сатирического характера, изображающие животных и относящиеся к эпохе Рамессидов, являются как бы иллюстрациями к ее сюжетам. Встречаются басни и в других папирусах, помимо Лейденского. Поэтому, а также по ряду иных соображений, пожалуй, более вероятно предположение, что басня проникла в Грецию из Египта или же что и у греческой, и у египетской басни был общий источник.
Получили развитие в демотической литературе и традиционные поучения. Содержащееся в папирусе Британского музея поучение некоего Анхшешонка ничем не отличается от древних. То же относится и к поучениям Луврского папируса. Несколько более оригинально поучение в Лейденском папирусе Инсингер. Демотическая художественная литература вообще была в основном обращена в прошлое. Это вполне понятно и не случайно. Под властью персов, греков и римлян египтяне стремились воскресить в памяти те времена, когда их страна была независимой и могучей, когда ею правили египетские фараоны, а не чужеземные пришельцы.
этой связи следует упомянуть и так называемую «Демотическую хронику», текст без начала и конца, относящийся к III в. до н. э. Содержание его - изречения оракула. Каждое изречение сопровождается толкованием. Изречения настолько темны, что известный историк древнего мира и египтолог Эд. Мейер сказал о них, что «они непонятны, как заклинания ведьм». Позже другой египтолог, В. Весецкий, установил, что эти изречения оракула не что иное, как календарные даты, относящиеся к разливам Нила и облеченные в мифологическую оболочку. Иное дело толкования к ним. Они связаны с историей XXVIII - XXX династий, владычеством персов и династией Лагидов. Данные хроники в свете их проверки другими источниками точны. Во всяком случае, эта хроника очевидно свидетельствует о повышенном интересе к прошлому и о попытках как-то систематизировать сведения о нем. Хроника интересна и как показатель умонастроений жречества тех времен (она, безусловно, написана жрецом). Автор ее предрекает: «После чужеземцев править (страной) будет выходец из Гераклеополя», - выражая тем самым в форме пророчества свои патриотические упования.
Целый цикл рассказов связан с именем Петубаста, царя времен ассирийского завоевания, резиденция которого была в Танисе и который был правителем одной из частей страны.
«Сказания о Петубасте» во многом историчны: в них упоминаются имена других египетских правителей, известных по анналам ассирийского царя Ашшурбанапала и надписям эфиопских фараонов XXV династии. Но в целом это не историческое повествование, а историзованные легенды с множеством и достоверных, и фантастических эпизодов.
В одном из рассказов - о борьбе за боевые доспехи Инара - говорится, что, помимо танисского царя Петубаста, было еще много других самостоятельных правителей, из которых самым могущественным и отважным был Инар в Гелиополе. После его смерти между правителями разгорается борьба за доспехи Инара, ибо эти доспехи - нечто вроде талисмана, источник могущества и храбрости. Растянутое повествование заполнено всевозможными побочными инцидентами, скучновато и однообразно, но отчетливо отражает внутриполитическую обстановку в Египте того времени.
К циклу рассказов о Петубасте относится и сказание об амазонках. Начало его утеряно, но содержание поддается восстановлению. Египетские войска под водительством упомянутого Инара, которого сопровождает его родственник Петухоне, отправляются в поход на Азию. Очевидно, в несохранившемся начале рассказано о доблестной смерти Инара на поле битвы, после чего предводителем войска становится Петухоне. Он встречается с царицей амазонок Серпет. Между Петухоне и Серпет происходит поединок, длящийся целый день. В конце концов Серпет и египтянин полюбили друг друга.
В связи с циклом Петубаста, так же как и в связи с баснями, возник вопрос о возможности греческого влияния на египетскую литературу этого периода. Видный современный египтолог А. Вольтен считает, что в сказаниях о Петубасте налицо ряд неегипетских элементов. Он допускает, что египтянам было знакомо содержание «Илиады», но при этом подчеркивает, что эпический характер сказаний о Петубасте не должен рассматриваться как проявление иноземного влияния, ибо эпос в Египте существовал задолго до создания этих сказаний. С большим скептицизмом к возможности греческого влияния на цикл Петубаста относился академик В. В. Струве.
К иному жанру относится цикл сказок о Хаемуасе, или сказки о мемфисских жрецах. Хаемуас - историческая личность, старший сын Рамсеса II.
В сказках он выступает, как мемфисский жрец - «сетом» бога Птаха, славившийся своей ученостью.
Воспоминания о мемфисском жреце сохранились в фольклоре вплоть до греко-римского времени, когда сказания о нем были записаны и стали произведениями демотической литературы.
Первая сказка датируется началом династии Лагидов (конец IV в. до н. э.). В сказке описываются приключения Хаемуаса в его поисках магической книги Тота. Хаемуас находит книгу в гробнице древнего царевича Неферкаптаха и уносит оттуда, несмотря на то что дух жены царевича предупреждает его, что ее муж погиб вместе со своей семьей из-за этой книги, которую достал со дна моря, и что такая же гибель грозит и Хаемуасу. Но Хаемуас не внял предупреждению. Вскоре после этого он встречает красавицу Табубу, жрицу богини Баст, влюбляется в нее и передает ей все свои богатства. Табуба требует, чтобы Хаемуас убил своих детей, которые могут эти богатства у нее отнять. Охваченный страстью, он соглашается... и вдруг просыпается - все это был лишь кошмар. Когда он возвращается домой в Мемфис к своим детям, фараон советует ему вернуть книгу в гробницу Неферкаптаха, что он и исполняет, и тогда дух Неферкаптаха просит Хаемуаса разыскать в Коптосе гробницу его жены и сына и похоронить их мумии рядом с ним в некрополе Мемфиса. Хаемуас выполняет просьбу умершего.
Вторая сказка относится к более позднему времени, к началу римского владычества. У Хаемуаса благодаря моленьям его жены рождается мальчик - Са-Осирис. Рождение его предсказано Хаемуасу свыше: вещий голос ночью сообщил ему, что жена его родит сына, который совершит много чудес. С детства мальчик обнаружил удивительные способности. Когда Са-Осириса отдали в школу, он вскоре стал знать больше своего учителя-писца, а затем в Доме Жизни при храме мемфисского бога Птаха уже соперничал в знаниях с мудрецами фараона (это место сказки напоминает рассказ евангелиста Луки о том, как двенадцатилетний Иисус потерялся в Иерусалиме и как через три дня его нашли сидящим в храме среди учителей, слушающим и спрашивающим их, причем все дивились его разуму и ответам (2, 40-47); еще подробнее этот сюжет изложен в апокрифическом Евангелии от Фомы). И вот маленький Са-Осирис берет своего мага-отца за руку и доставляет его в загробный мир, где судят умерших и где грешники несут свое наказание. Рядом с самим богом Осирисом Хаемуас увидел облаченного в тончайшие материи человека благородного вида - это был одинокий бедняк, убогие похороны которого видел Хаемуас на земле. Человек же, подвергавшийся мучениям, был богач, пышные похороны которого тоже однажды видел Хаемуас. Са-Осирис объясняет своему отцу, что здесь, в царстве мертвых, умершие получают то воздаяние, которое они заслужили на земле. В сказке, таким образом, развивается идея, лежащая в основе 125-й главы «Книги мертвых». В то же время рассказанный эпизод перекликается с преданием о бедном Лазаре, лаконично изложенным в Евангелии от Луки (16, 19-26). Возможно, евангельская притча восходит в конечном итоге к демотической сказке. Так или иначе, огромный интерес и значение сказки о Са-Осирисе для истории христианства очевидны.
Совсем к другому жанру относится текст демотического папируса Райландс IX. Этот огромный папирус в 45 м длиной исписан с обеих сторон. В нем расказывается история жреческой семьи из города Таюджи. История насыщена достоверными бытовыми деталями, подобно рассказам Синухе или Ун-Амона, и не содержит никаких фантастических или сверхъестественных элементов. Начинается она прошением, написанным в 9-й год царя Дария на имя высокого начальника пожилым жрецом храма, о восстановлении его в правах на имущество и сан, отнятые у него жрецами того же храма. Оказывается, что эта тяжба была лишь звеном в цепи сплошных страданий, выпавших на долю просителя: он уже успел побывать в тюрьме из-за происков врагов; когда же его освободили, те же враги покушались на его жизнь и сожгли его дом. Далее рассказано, что вражда между семьей этого жреца по имени Петеисе и остальными жрецами представляет собой старинную распрю: она началась со времен царя Псамметиха I, когда Петеисе - назовем его Первым - обосновался в городе и стал жрецом Амона. Пост Петеисе Первого по наследству перешел к Ессемтау, а затем к Петеисе Второму, внуку Первого. В царствование Псамметиха II Петеисе Второй сопровождал царя в его поездке в Сирию. Во время его отсутствия жрецы лишили его должности, и ему тоже пришлось бороться за свои права и т. д.
Несомненно, что в основе рассказанной истории лежат реальные факты. По словам Петеисе Третьего, он сам написал эту повесть о собственной жизни, и она является, быть может, древнейшим повествованием о судьбах одной семьи на протяжении ряда поколений.

ТЕАТР

Существование театральных представлений в Древнем Египте не подлежит никакому сомнению, но скудость источников ограничивает наши сведения о них. Происхождение египетского театра аналогично происхождению древнегреческого: начала его теснейшим образом связаны с религией, с культом. Представления, действующими лицами которых были боги (роли их исполняли жрецы), разыгрывались уже в эпоху Древнего царства. Прямое указание на это есть в замечательном богословском тексте, известном в науке под названием «Памятник мемфисской теологии» и сохранившемся от начала VII в. до н. э. Текст этот представляет собой копию с оригинала времен Древнего царства и излагает космогонию, согласно которой мир был сотворен силой божественного слова (древнейшее в мире учение о логосе, развитие которого мы находим позже у Филона Александрийского, а затем - в Евангелии от Иоанна, 1, 1-4). В тексте содержатся диалоги между богами, которые можно считать отрывками своего рода мистерийных сценариев. Не менее четырнадцати подобного же типа отрывков сохранилось также от эпохи Среднего царства и более позднего времени. Помимо этого, мы располагаем очень ценным свидетельством в автобиографической надписи сановника Ихернофрета (современника фараона XII династии Сенусерта III; XIX в. до н. э.) о разыгрывании мистерий Осириса в храме Абидоса, куда Ихернофрет был послан царем для ревизии храма и постановок этих мистерий.
В ряде текстов этого времени сохранились и свидетельства о популярности таких представлений. Любопытно, что Геродот (II, 48-49) сравнивает греческие мистерии Диониса с египетскими религиозными празднествами, находит в них много общего и приходит к заключению, что греки переняли у египтян их праздники и обычаи.
Был ли мистерийный театр в Египте лишь частью официального культа? Тщательные исследования показали, что это не так и что даже сценариям мифологического содержания нередко придавался комический характер (например, в 39-й главе «Книги мертвых», где главным действующим лицом является египетский «дьявол» - Апопи). Кроме того, в мифологическом по содержанию папирусе IV в. до н. э. содержится отрывок из сценария, в котором главное действующее лицо - бог Сетх - недвусмысленно олицетворяет собой захватчиков-персов, а поражение Сетха символизирует их изгнание (ср. «Сказку о Хоре и Сетхе»).

* * *

На протяжении нескольких десятков веков развития литература Древнего Египта достигла очень высокого уровня, была богата жанрами, носила вполне самобытный характер. Ее история опровергает, в частности, распространенное мнение, будто гуманистические идеи впервые нашли отражение лишь в литературе античной Греции, а затем, в эпоху Ренессанса, возродились в Италии и других европейских странах. Египетская литература неопровержимо свидетельствует о научной необъективности и односторонности такого представления. Начиная с эпохи Древнего царства, с автографических надписей вельмож того времени и с «Поучения Птаххотепа», мы находим во многих произведениях египетской литературы ярко и глубоко выраженные гуманистические тенденции: интерес к человеку, к его поведению, к его психологии, тонкую наблюдательность, любовь к природе и художественное ее восприятие, стремление к справедливости и доброте, высокое уважение к мужеству, любовь к жизни и умение ценить ее радости.
Египетская литература была в то же время одной из первых литератур в мире, достигшей высокого эстетического уровня и давшей немало художественных шедевров. В связи с этим возникает вопрос, оказала ли египетская литература влияние на более поздние литературы народов Древности и если да, то в какой мере? Вопрос этот является частью более общего вопроса о влиянии древнеегипетской цивилизации в целом на последующее развитие человечества, вопроса очень важного и сложного. В настоящее время для всякого объективного ученого огромное влияние Древнего Востока на всемирную культуру бесспорно. Египет в целом и его литература оказали в частности явное влияние на Библию. Остановимся здесь лишь на некоторых моментах. Некоторые места ветхозаветной «Книги притчей Соломоновых», согласно текстологическим исследованиям, - пересказ египетского оригинала, а именно «Поучения Аменемопе», известного дидактического памятника, составленного в период XXII - XXVI династий (X - VII вв. до н. э.). Неопровержимые следы египетского влияния содержат также псалмы 104 и 110 и некоторые другие места Библии. Наконец, следует подчеркнуть, что общеизвестный рассказ Библии об Иосифе и Потифаре (Быт., 39) навеян египетской «Сказкой о двух братьях».
Несомненно влияние египетской литературы и на литературу античную, древнегреческую особенно. Но далеко не всегда мы можем проследить конкретные пути этого влияния. Поэтому для нас особенно ценны те бесспорные данные, которые говорят, что египетская культура, египетская литература оказали значительное воздействие на греков, живших в Египте до Александра Македонского и в еще большей степени - после него, что три века греческого господства не могли пройти и не прошли бесследно для греческой культуры. В эпоху эллинизма в Египте появилась литература, состоявшая из греческих переводов или пересказов египетских литературных текстов. Эта греко-египетская литература, несомненно, была весьма обширна. На греческом языке сохранились фрагменты трех версий так называемого «Пророчества горшечника», оригиналом которого был египетский текст. В греческом папирусе Британского музея № 274 содержится версия египетского мифа о богине Тефнут. В Оксиринхском папирусе № 1381, написанном на греческом языке, есть греческий пересказ египетской легенды о фараоне Нектанебе.
Греко-египетская литература оказала воздействие и на собственно античную литературу. Как показывают новейшие исследования, благодаря ей знакомились с египетской литературой и испытали в какой-то степени на себе ее влияние античные авторы, не знавшие египетского языка, например Плутарх, Сенека-младший и некоторые другие. Написанное латинским поэтом IV в. н. э. Клавдианом восхваление римского полководца Стилихона содержит совершенно явные следы религиозных и мифологических представлений египтян. Надо отметить и обнаруженную исследователями связь между египетской и античной любовной лирикой. Так называемый параклауситрон, любовная песнь у закрытых дверей любимой, в которой нередко дверь трактуется как живое существо (Плавт, Катулл, Проперций), традиционно рассматривался как исконно античный жанр. Однако задолго до античных поэтов мы тот же мотив и в той же трактовке находим в египетской любовной лирике. Приведенные несколько фактов выбраны наудачу из многих им подобных, они только небольшая иллюстрация несомненного и значительного влияния литературы Древнего Египта на литературу античную.
Сам факт такого влияния отрицать теперь нельзя, можно лишь полемизировать об объеме и роли этого влияния. Бессмысленно и нелепо умалять творческий гений греков и самобытность античной литературы. Но также совершенно неоправданы попытки возвести непроходимую стену между литературами египетской и античной, отрицать явные связи между ними, не видеть исторической преемственности цивилизаций.
Влияние египетской литературы сказалось также не только на литературе античной или литературе древних евреев, но при посредстве коптской литературы - и на литературе арабской. Иначе говоря, мировая литература многим обязана одной из древнейших своих литератур - литературе египетской.
 

Примечания

1. В египетских подлинниках заголовки обычно отсутствуют.

2. В науке принято называть эти надписи автобиографическими, поскольку они писались от лица покойного.

3. Точно так же нет причин и для довольно широко распространенного в науке скептического отношения к авторству двух других прославленных мудрецов - Имхотепа и Джедефхора. Конечно, доказать его подлинность невозможно. Но неправомерно и категорически отрицать его. Нет ничего невероятного в том, что писцы - сановники эпохи Древнего царства - составили какие-то, может быть, первые в истории египетской литературы книги, отражавшие идеалы их времени.

4. Значение слова «тефтеф» неизвестно.

5. Вот те же строки в поэтическом переводе В. А. Потаповой:

Ученостью зря не кичись!
Не считай, что один ты всеведущ!
Не только у мудрых -
У неискушенных совета ищи.
Искусство не знает предела.
Разве может художник достигнуть вершин мастерства?
Как изумруд, скрыто под спудом разумное слово.
Находишь его между тем у рабыни, что мелет зерно.

Прав З. Жаба, видящий в заключительных стихах две поговорки, которые включены в назидание автором для иллюстрации предшествующих стихов.

6. Точнее, два с половиной столетия - с середины XXIII в. до н. э. до подлинного расцвета Египта с начала XII династии (ок. 2000 г. до н. э.).

7. Имеется в виду Навуходоносор II.

Источник текста - Фундаментальная электронная библиотека "Русская литература и фольклор".

Hosted by uCoz